Текст книги "В поисках утраченных предков (сборник)"

Медведев закрыл Библию и, скосив глаза, перекрестился на образок Ксении Блаженной. Только бы не наделать глупостей, не упустить роман и не начать волочиться за этой повзрослевшей Барби.

«Нет, меня этим уже не проймешь, – думал Медведев, раскидываясь под одеялом, – я не мальчик». И еще он подумал: «Что у нее с мужем – просто в ссоре или развелись?»

Погасив свет, он решил, что палец о палец не ударит, чтобы произвести на нее особое впечатление. Она состоятельная бизнес-леди – он писатель. У нее пять магазинов – у него пять книг прозы. Если он и будет видеться с ней, то лишь для того, чтобы собрать материал для новой вещи. Он не в том возрасте, чтобы распускать хвост перед каждой красоткой.

Засыпая, Медведев вспомнил, что впервые за эти дни не позвонил жене.

Проснулся Медведев в прекрасном настроении. И утренний ветерок, колышущий занавеску, и солоноватый запах моря, и шелест пальмы за открытым окном создавали ощущение, что здесь, на островке в далеком Эгейском море, с ним должно произойти что-то важное и значительное. Быть может, он напишет блестящие главы романа, быть может, случится нечто потрясающее… Быть может, ничего не произойдет, но он вернется в мглистый декабрьский Питер с новыми идеями, мыслями, чувствами и сжатый, как пружина.

Он услышал, как под окном зашипела вода, и выглянул. Анатолия, держа в приподнятой руке дымящую сигарету, пыталась другой поливать из шланга пол террасы и одновременно подкрутить кран на трубе. Попытка удалась, но струя воды снесла пустое пластиковое ведро с надгробных камней, прислоненных к стенке флигеля – их никак не могли забрать археологи, – и окатила разложенные на могильных плитах половики. Анатолия заворчала, сунула намокшую сигарету в рот, вернула отпрыгнувшее ведро на мраморный постамент, сделала ему внушительный знак рукой – «стоять!» и закрепила шипящий конец шланга на багажнике велосипеда Лайлы.

На террасу, как на сцену, бильярдным шариком выкатился толстячок Ларс, шведский поэт с детской физиономией, и, держа руки за спиной, стал быстро ходить вдоль ограждения, не замечая луж, радужных брызг и Анатолии. Он смотрел в голубое небо и шевелил губами. Анатолия укоризненно покрутила головой – не бережет человек обувь и светлые брюки, да что с него взять? поэт! – и ушла на кухню. Ларс замер, склонил лысую, со светлым пушком голову, словно разглядывая свое отражение в луже (казалось, его очки соскользнут с носа-пуговки и повиснут на шнурке), и тут невидимый кий пустил его мечущимся треугольником от борта к борту с выпадением в стукнувшую лузу-дверь, из которой он недавно выкатился.

Медведев позавидовал Ларсу – вот как надо творить! – и пошел умываться.

Когда он заканчивал утреннюю разминку, на быстро просохшую террасу спустилась Лайла, и вместо привычного «Хау ар ю?» Медведев услышал короткое сквозь зубы «Монинг». Финская детективщица колюче взглянула на него и укатила на велосипеде.

Он выпил кофе на кухне, послушал рассуждения Анатолии о Ларсе, который долго, очень долго живет в Центре, потому что в Швеции у него есть проблемы, но какие? – никто не знает, выкурил не спеша сигарету и позвонил Насте на работу.

Домой он звонил каждый день. Слал электронные письма и факсы. Елена с глазами цвета недозрелой сливы приветливо улыбалась, когда он вносил в офис очередное послание: «О, мистер Медведев! Как ваши дела?» – и бесшумно подсовывала под дверь его комнаты листы с ответами из России. Настя получала почту через издательство. Русификатора в компьютере Центра не было, и приходилось писать в латинской транскрипции: «U menja wse horosho… Kak u was? Krepko celuju, Sergei».

Настя была его второй женой – о первой он и вспоминать не хотел, она раздражала его своей говорливостью, уверенностью в своей неотразимости и… непонятно, чем еще. Раздражала, и все. История же вышла банальнейшая – не сошлись характерами. Но не в том обтекаемом протокольном смысле, к которому зачастую сводятся человеческие драмы – измены, пьянство, ночные загулы, слежки, неудовлетворенность исполнением супружеских обязанностей или ничтожный, без всяких надежд на возрастание, заработок супруга, а также патологическая лень, запустение в жилище или ночной храп, наконец. Нет, именно так: не сошлись характерами. От первого брака осталась дочь, которую Медведев любил и брал к себе жить – сначала на выходные: детские утренники, зоопарк, Кунсткамера, Эрмитаж, ТЮЗ, а потом, когда подрос сын – разница у них была в два года, – и совместное житье на даче, поездки на юг, к морю – вместе с Настей…

С Настей было уютно, хорошо, она почти никогда не повышала голоса, гасила своим молчанием раздражение, прорывавшееся иной раз в Медведеве, но молчала не демонстративно, не холодно, а словно выжидая – ну, когда ты успокоишься? и действительно, Медведев быстро успокаивался, клал ей руку на плечо, молча похлопывал, сопел, потом говорил: «Ну, извини…» – и они продолжали день как ни в чем не бывало.

Настя не кокетничала, не называла его милым, любимым, дорогим или единственным, но Медведев чувствовал, знал, что он мил ей, дорог, и считал, что безусловно – единственный. Ощутимых поводов для ревности не давал ни один из супругов, а с годами совместной жизни, когда истаяли молодые вздорные страхи и подозрения, Медведевы зажили спокойно, ценя друг друга, но и легко настораживаясь, если семейному благополучию грозила малейшая тень постороннего интереса. Семья, работа, друзья, дача, собака – что еще нужно человеку?

Иногда Медведеву хотелось, чтобы Настя была поживее, что ли, чтобы озадачивала его семейными планами – построить новый дом, например, купить новую машину, сменить мебель, вместе взяться за английский язык или начать откладывать деньги на путешествие в Южную Америку. «Ну что мы живем без всякой цели! – восклицал Медведев, которому вдруг надоедало ездить одной и той же дорогой на дачу. – Придумай что-нибудь! Роди какую-нибудь семейную идею, зажгись!» – «Что, например?» – спокойно вопрошала Настя, глядя в окно автомобиля и нисколько не тяготясь привычным пейзажем. «Мне хочется, – сказал однажды Медведев сухо, – чтобы у тебя появился дар бесконечной возможности желать и достигать» и мысленно крякнул: «Эк, как загнул!» Они в молчании проехали с полкилометра, и Настя с сожалением вздохнула: «Так это же дар, он дается свыше. Мне, видно, не дано». Медведев сдержался, чтобы не махнуть в сердцах рукой, и больше к этой теме не возвращался: может, и впрямь не дано, что я ее мучаю…

…Медведев слышал, как там, в России, на Петроградской стороне, бойкий женский голос зовет Настю к телефону – вот она подошла, радостно алёкнула, торопливо сказала, что у них все хорошо, но погода слякотная. Медведев доложил, что работает над романом, разгоняется, по-прежнему никуда не ходит, днем тепло, но темнеет быстро, и он еще даже не купался. «А чего вчера не позвонил?» – «Забыл карту купить», – мгновенно соврал Медведев и почувствовал себя неуютно. «А как себя ведешь?» – игриво поинтересовалась Настя. «Как всегда. Хорошо. А ты?» – «Тоже хорошо». – «Молодец. Целую». – «Я тебя тоже».

Он поднялся в свою комнату и, сцепив за спиной руки, прошелся из угла в угол. Ветер шевелил листы «Русского биографического словаря» профессора Венгерова, косо лежащего на столе. Медведев постоял у окна, разглядывая белую букашку бота, влипшую в зелень морской воды. Внизу, под обрывом, строители расширяли дорогу и прихватывали кусочек пляжа. Гусеничная машина, похожая на утенка, крошила камни. Железный клюв прижимал камень к земле, и раздавался короткий треск вибрирующего металла. Камень разваливался на несколько кусков, как арбуз от удара. Медведев подумал, что шум будет мешать работе, и надо бы закрыть окно, но закрывать окно не хотелось – упоительный морской воздух вливался в комнату. Нет, окно закрывать нельзя. Но и работать при зубодробительном шуме сложно.

Медведев прохаживался по номеру, заглядывал в свои записи, стоял у окна, курил, наводил на столе порядок и думал о том, что он давно не чувствовал себя столь одиноко. Он привык, что с утра начинал пиликать телефон, он звонил и ему звонили, приходили и уходили авторы, художники, вплывала в кабинет бухгалтер с пачкой бумаг на подпись, секретарша Наташа спрашивала, сможет ли он сейчас переговорить с господином Н., или тому следует позвонить позже. Он был всем нужен, даже по выходным, когда прятался в своем офисе, чтобы поработать над романом, его находили и в офисе – звонил, чтобы поболтать, старинный приятель по семинару прозы и заодно узнать, не заинтересует ли издательство рукопись его нового романа о рэкетирах, таможенниках и проститутках.

– Нет, – радостно говорил Медведев. – Теперь я издаю только религиозно-философские вещи.

– Вообще-то, там есть и философия…

– Нет, старикашечка. Знаем мы эту философию. Неси в другие издательства…

Да, в Питере недостатка в разговорах не было – Медведеву казалось, что он не принадлежит самому себе…

И теперь он удивлялся выросшей вокруг него стене молчания, пугался свободы, которой так долго добивался, блаженно зарывался в книги и справочники, читал, писал, рвал написанное, но привычка общаться не отпускала его, и во время прогулок он ловил себя на том, что заговаривает с собаками и кошками…

«Просто не с кем поговорить», – пробормотал Медведев и достал из тумбочки белоснежную карточку отеля, на которой Оксана вчера записала номер: «608».

Рассыпался перезвон колокольчиков, женский голос по-гречески скороговоркой назвал имя отеля и еще что-то.

– Намбер сикс-зеро-эйт, – попросил Медведев.

– Уан момент, плиз, – пообещали уже по-английски, и голос Оксаны вместо приветствия спросил:

– Сережа, это вы?

– Да… – не сразу ответил он, словно вспоминал, как его зовут. – Я хотел спросить, где вы купаетесь…

…Они легко перешли на «ты» и в тот же день купались вместе, бродили по городку, и Медведев думал о том, что пришедшие дружеские отношения следует сохранить – нельзя дать сорваться в штопор легкому двухместному самолетику, который так славно начал полет в безоблачном небе, пусть он летит и кружится, к взаимному удовольствию пилотов, пусть плавно набирает высоту и стремительно пикирует, вновь взмывает и закладывает лихой поворот – главное, не переборщить: впереди ждет посадочная полоса, рев двигателя на реверсе и тишина остановки… И дальше их пути разойдутся: ему лететь на Амстердам, ей – на Вену. Еще Медведев думал о том, что для Оксаны он – приятный элемент отдыха, попутчик на короткий момент, и как только их траектории разойдутся, она забудет о нем, и в лучшем случае пришлет новогоднюю открытку из своего городка под Прагой на адрес издательства: «Привет, Сережа, часто вспоминаю…» В другом варианте к Оксане прицепится смазливый волосатый грек, которого будет волновать не судьба героини, а нечто другое. В том, что подобное прилипание произойдет, он почти не сомневался.

Еще в первые дни он заметил, что женщин на Родосе почти не видно, если не считать озабоченных гречанок, и греки-мужчины, включая подростков, провожают каждую леди картинно-страстными взглядами, выкрикивают из окна машины или седла мотороллера слова приветствия, шлют воздушные поцелуи и начинают заговаривать с туристками в любом месте и без всяких предисловий. Медведев наблюдал, как два молодых паренька на пустынном пляже откровенно клеили привлекательную жену пожилого джентльмена, по виду англичанина, и, не смущаясь его присутствием, делали миссис комплименты и приглашали ее то выпить с ними кофе в баре, то поиграть в мячик. Рыжий джентльмен, распяв себя у стенки душа желанием загореть до подмышек, молча катал желваки, пока волосатые секс-хулиганы в шортах не перекинулись на моложавую тетю с фотоаппаратом, спустившуюся по лесенке с набережной.

Медведев определил, что активное волокитство – летний вид спорта у греков, живущих в курортных местечках, а зимние упражнения – лишь способ поддержать форму.

Вольному воля. Пусть ее подцепит хоть страстный грек, хоть сдержанный скандинав – Медведев ревновать не будет. Пусть она целые дни проводит с кавалерами, а по вечерам кувыркается в своем отдельном номере пятизвездочного отеля. Он ведет себя вполне по-дружески, не давая ей повода усомниться, что он зрелый человек, а не юбочник, ищущий развлечений, и вместе они – всего лишь бывшие сограждане не существующей ныне державы, что и послужило поводом к их знакомству. Он не задает ей каверзных вопросов, чтобы выпытать ее тайну – а она, безусловно, есть. Он слушает то, что ему считают нужным сообщить, кивает, запоминает, немного рассказывает о себе. Пусть появится кавалер – ей нужно отвлечься, за этим она, скорее всего, и летела на курорт. Будет немного обидно, но все, что ни делается, – к лучшему, он вернется к своему роману, а потом они встретятся у трапа самолета и вместе долетят до Афин. И это тоже сюжет…

Медведев прыгал по каменным скамейкам древнего эллинского стадиона, хулиганским образом срывал горький апельсин с ветки за оградой виллы, зашвыривал камень в синее небо, чтобы он перелетел величественный портик местного акрополя, и корил себя за то, что ведет себя как мальчишка, а не умудренный годами человек, и эту удаль Оксана может расценить в свою пользу. Но бес, вселившийся в него вчера вечером, вновь подстрекал его на мелкие подвиги, и Медведев, взойдя на пригорок, с которого открывался чудный вид на остров и окружающее его море, вдруг начинал трясти маслину, чтобы попробовать мелких невкусных ягод и угостить трофеем Оксану.

Снежная Королева исчезла, Барби повеселела и смотрела на него с задумчивой улыбкой. Иногда она подолгу молчала, разглядывая пейзаж, или принималась рассказывать с самого неожиданного места. Медведев догадывался, что ее разговорчивость, как и его собственное желание слегка покрасоваться – как же! он писатель! – есть симптомы болезни попутчика, быстро излечимой совместными откровениями, и предтеча другой хвори – если времени окажется вдоволь: экспедиционного бешенства…

– Слушай дальше. Отзимовали мы первую зиму, к весне приезжает Матвеич. – Они шли по холму, удаляясь от Акрополя, и Оксана срывала мелкие голубые цветочки, собирая букет. – «Во, – говорит, – какие вы молодцы! Все сделали! А я, блин, ногу на кладбище подвернул, всю зиму с постели не вставал, лучше бы я, блин, умер!»

А мы ремонт уже сделали, открыли в доме магазинчик, гостиницу на чердаке – для туристов. Матвеич говорит: «Я на вас работать буду, но платите мне зарплату. Хотя бы сто пятьдесят долларов». Мама говорит: «Саша! Какая зарплата? С чего? Мы же одна семья! Ты мой муж двадцать лет!» Матвеич на меня смотрит – поддержи, дескать, ты всегда за меня заступалась. Я молчу – у нас брат в семье за старшего. Брат говорит: «Матвеич, вы же на здоровье жалуетесь, как же будете работать?» – «Вот на лекарства и заработаю».

– Дали? – Медведев сорвал нечто розовое в колючках и протянул Оксане.

– Он нам дал! – Оксана приняла и вложила в букет. – В долг и под проценты…

Оксана опустилась на валун с сизыми мохнатыми лишаями, сняла темные очки. Медведев присел рядом, сдув паучка, пружинисто шагающего по его кисти. Ее сумочка пограничным знаком встала между ними.

Медведев смотрел, как по близкому шоссе, рассекая теплый воздух, весело катил автобус. «Взять, что ли, напрокат автомобиль, – мечтательно подумал он, – и с ветерком, по всему острову!» Он быстро прикинул: на днях выплатят компенсацию за авиабилеты, а друг, ссудивший деньги на поездку, жестких сроков отдачи не назначал – можно перекрутиться, перезанять.

– Что тебе еще рассказать? – Оксана тронула Медведева за плечо.

– Что хочешь. Мне все интересно.

Они оставили валун и пошли бродить дальше.

Из рассказов Оксаны вырастали замечательные персонажи.

Чего стоил один только Матвеич, муж матери – неудачник международного масштаба! Судьба била его в разных государствах и частях света – в Польше, России, Чехии, на земле родной Белоруссии, в Америке, куда он ездил проведать дочку, давала тумаков в Израиле, где весело жили его родственники, била в мегаполисах и мелких географических пунктах, но он, вскрикивая после каждого удара: «Ой, блин, лучше бы я умер!..» – продолжал жить ничуть не хуже, чем прежде, а иной раз и лучше. Начиная свой день с постанываний: «Ой, блин, как я плохо спал! Ой, блин, умываться неохота! Ой, блин, есть неохота! Ой, блин, где-то наша кошка?», он осторожно делал зарядку, плотно завтракал, выходил в сад, ругал за своеволие кота, неожиданно выскочившего из подвала, критиковал мимоходом пернатых, отмечал непорядок на небе и, сняв три вида сигнализации, выводил из гаража «филицию-шкода», чтобы она подышала воздухом, а к вечеру опять встала в стойло.

– Ты спрашиваешь, чем он у нас занимается? – Оксана остановилась на склоне зеленого холма и обернулась, поджидая Медведева. – Трендит и ест! Я, говорит, больше всего в жизни люблю две вещи: готовить и есть…

Симпатии Медведева к Матвеичу росли стремительно – отличный типаж! И он подумал: а не посвятить ли ему отдельную главу? Пусть это будет повесть о семье эмигрантов из Белоруссии. А почему бы и нет?..

– А назад не тянет? – Медведев крутил в руках терпко пахнущую кипарисовую шишечку.

– Пока не тянет. Как вспомню ту жизнь… Правда, бабулька у меня одна знакомая в деревушке под Гомелем живет. Ну просто знакомая, познакомились как-то давно. Одинокая, всех во время войны потеряла. Я ее часто навещала. Беленькая такая, спина прямая, в доме чисто, тарелочки народные висят. Мы с ней сядем, самогонки выпьем, песни старинные поем… Вот ее бы я навестила… – Оксана помолчала, словно перебирала в памяти приятные подробности деревенских посиделок, и весело продолжила: – Слушай, сейчас расскажу! Работала я в столовой на раздаче у лесорубов. Час пешком от дома. Всегда во всем чистеньком – шорты, футболочка, носочки. А каждый же мужчина имеет надежду, что ему что-то отломится… И вот один мастер у лесорубов…

– Какие в Чехии лесорубы? Какие там леса?

– Это была частная лесопилка пани Гржебы, досталась ей по реституции. Лес валили и доски пилили.

– А какой лес? Лиственный?

– Ну да, вроде лиственный. – Оксана задумалась, припоминая, и уверенно махнула рукой: – Лиственный, лиственный…

– И что этот мастер? Приставал?

– Все пытался меня то за руку потрогать, то за шею, то за щечку. А я это ненавижу. Однажды дала ему по руке – больно дала. Так он приходит на следующий день, руку тянет и сам себе другой рукой – хрясь! – не тянись. А до меня там алкоголица работала, чешка – держала для лесорубов ром на опохмелку. Пивом они не опохмелялись…

– А кто это – пани Гржеба?

– Да простая женщина – секретаршей работала. – Оксана нагнулась и сорвала желтую звездочку цветка. – Ей после реституции отдали замок, пилораму, господу, дачу в горах – шестнадцать комнат. В замке, говорит, даже не была – там выставка художественных промыслов, по закону надо семь лет ждать, чтобы полностью к тебе вернулось. Ну вот. Она видит, что я женщина сильная, в Чехию не помирать приехала, а жизнь строить, попросила ее Мариной называть, камарадкой. Придет ко мне в гости, сядет возле рояля: «Оксана, что-то грустно, подари мне, пожалуйста, Гайдна…» Потом она попросила, чтобы я на себя всю столовую взяла, управляющей стала… Ей понравилось, что я строго с лесорубами себя веду – ром отменила, пиво ограничила – все по закону… Но я отказалась. Извини, говорю, Марина, но я свое дело решила открыть…

Медведев запутывался в материале и переспрашивал – кто, например, такая Элен, встречавшая Новый год в их семье. Ага, подруга брата!

И не Элен она вовсе, а Ленка, буфетчица из генеральского зала, разъясняла Оксана; брат подцепил ее, когда ездил на учения в Среднюю Азию. Да нет же! Брат служил капитаном, но просто познакомился, стали переписываться, потом она перебралась в Москву, облапошила какого-то доцента, отсудила его квартиру, квартиру стала сдавать, приехала в Чехию пудрить брату мозги. Берет его носки и целует: «Милый! Мой милый! Как я его люблю!» – и так целыми днями. Брат помог ей снять квартиру в Праге – в Праге жилье дешевле, чем в Москве. Она сдает квартиру в Москве, снимает квартиру в Праге и еще на жизнь остается. Сидит целыми днями в кафе и пьет кофе с ликерами, эстетствует. Ну и брат ей помогает, содержит. Он приходит – она спит с его рубашкой: «Милый, я без тебя не могу…» Тут у любого крыша поедет. Брат уже жениться собрался – насилу уговорили повременить. «Она же аферистка, – говорим. – Доцента обобрала и нас оберет». Не верит. Потом, вдруг, нас в полицию вызывают – на нее запрос из Москвы пришел, хотят уголовное дело возбудить за мошенничество. Пропала сразу куда-то. Хорошо, брат не успел с ней записаться….

– А бандиты в Чехии есть? – интересовался Медведев.

– Есть. Наши, русские… Сейчас расскажу. Только мы первый магазин собрались открывать, приходит какой-то парень. Мама одна была – я на складе, брат в Сергиев Посад за матрешками уехал. «У вас, – спрашивает, – какая крыша?» Мама глазами хлопает: «Хорошая, сынок. Не жалуемся. А что?» – «Вы с собой привезли или здесь брали?» – «Здесь брали». Походил по магазину, покрутился: «Так кто же, если не секрет, вас охраняет?» – «Охраняет нас полиция». – «А, ну ясно. А вы кто?» – «Я? Мама. Хочешь соку? Что-то ты усталый». – «Да нет, – говорит, – спасибо». И уехал. А мы накануне договор с полицией заключили, кнопку тревожной сигнализации поставили.

– И что? Больше не приезжали?

– Нет, полицию они боятся. Там с этим делом строго. Вообще, бизнес там спокойный, с нашим не сравнить. Сувениры наши хорошо идут – стекло, матрешки, платки, вышивка. Открыли в прошлом году пять станочков в центре Праги, типа наших лотков. Только успевай товар подвозить…

– А чем же наши бандиты в Чехии кормятся? – Медведев рикошетом запустил камень в валун – звенящий звук поплыл в синем воздухе и исчез в поле.

– С нелегального бизнеса. А у нас-то легальный. Ну что, пойдем дальше? – Оксана полюбовалась собранным букетом. – Люблю синий цвет. Сине-голубой даже… Тебе, кстати, идет голубая рубашка…

И то, что Оксана не боится его, бродит с ним по окрестностям города, запросто опирается на его плечо, чтобы вытряхнуть попавшие в туфлю камушки, рассказывает о своей жизни просто и без жеманства, наводило на мысль, что она приняла правила игры – они попутчики, приятели, но никак не герои курортного романа. Или она не воспринимает его как достойного себя мужчину?..

Они вышли на набережную. Быстро темнело. («Смотри, какая собака! Дадим ей твоих булочек?», «Это башни древних ветряных мельниц, какой камень теплый!», «Смотри, как сверкает море!»).

Сели на террасе кафе. Воздух казался зеленовато-синим. Медведев с наслаждением смотрел на загустевающую гладь моря и думал о том, что не хотеть ничего от красивой женщины – это здорово, это классно! Вспоминал плакатик, вывешенный сотрудницами издательства к его сорокапятилетию: «Зрелый возраст – это когда можешь все то же самое, но предпочитаешь не делать!», и находил его чертовски точным и мудрым. Вспоминались записки какого-то философа, может быть, Канта: «Слава Богу, к сорока годам женщины ушли на второй план, могу спокойно жить и работать…» И почему-то с волнующей тревогой припоминались откровения пьяненькой поэтессы: «Если симпатичный мужчина мною не интересуется, это возбуждает еще больше…»

По совету Оксаны было решено отведать креветок – крупных, розовых, украшенных зеленью, маслинами, лимонными дольками, горсточками парящего риса… «Ты не волнуйся, я за себя сама заплачу – Оксана продолжала разглядывать слегка поблекшие фотографии меню. – Вот! – она тронула его за руку. – И греческий салат один на двоих возьмем. Он большой, нам хватит».

– Пить будешь? – спросил Медведев.

– Бокальчик красного вина. Я только красное пью. А ты?

– Мне нельзя, – печально вздохнул Медведев. – Жена не разрешает. После ста граммов я начинаю приставать к женщинам. Поэтому пью один раз в год на даче, за забором из колючей проволоки и под надзором жены.

– Но сейчас-то жены нет?

– Зато есть женщины…

– А, ну да… У тебя же там эта… Лайба за стенкой живет. Страшно сексуальная женщина…

– Лайла, – поправил Медведев и кивком подозвал официанта.

Официант в мятых штанах, с дымящейся сигаретой на отлете руки – развязно подошел к столику, поздоровался по-английски и, сделав из пальцев козочку, с подобием улыбки потыкал в сторону Медведева и Оксаны: «Вы муж и жена?» Он ждал ответа, и плохо скрываемый глум дремал в его маслянистых глазах. Медведев почувствовал, как злость поднимается в нем. Он снял и медленно протер очки. Встать и уйти?.. Смолчать?.. Отделаться шуткой?..

– Да! – с вызовом сказала Оксана. – А что, женатым скидка?

Официант засмеялся, закинул голову, давая понять, что не прочь пошутить и ценит острый ответ, но, отсмеявшись, сообщил, что скидки полагаются только красивым незамужним леди.

Медведев, угрюмо наклонив голову, глянул на парня. Оксана попросила официанта избавиться от дымящейся сигареты – он покорно кивнул, вмял ее в пепельницу на соседнем столике и стал принимать заказ. Оксана диктовала. Официант, радостно приплясывая около нее, кивал и чиркал ручкой.

– Какое именно вино? – он склонил набок голову, чтобы видеть глаза Оксаны.

– Хорошее, – подал голос Медведев и посмотрел официанту в переносицу.

– Он нам сейчас принесет бутылку за сто долларов, – тихо сказала Оксана.

В другом углу веранды сидела греческая компания – лохматый паренек без указательного пальца шумно рассказывал друзьям какую-то страшно веселую историю. Две девушки успевали смеяться вместе со всеми и ревниво коситься на Оксану.

Официант подозрительно быстро принес салат и брякнул на стол вилки, ложки, ножи.

– Вы из какой страны? – ему не терпелось продолжить знакомство.

Медведев глянул на салат – подвявшие огурцы и потемневшие на срезе помидоры добавили ему злости, и он почувствовал в себе ледяное спокойствие. «Замените, пожалуйста! – Он плавно указал пальцем в сторону кухни. – Это не свежее!»

«Почему? Это свежее!» – глумливости во взоре поубавилось, по лицу скользнула легкая тревога.

Медведев затянулся сигаретой и выпустил дым рядом с животом официанта: «Я не хочу это обсуждать. Приготовьте свежий. – Он поднял на него глаза и помолчал. – Побыстрее…»

Фыркая и пожимая плечами, официант унес тарелку – было видно, как он возвращает ее поварам и картинно разводит руками.

Укрощение официанта продолжалось.

«Горчит… Слишком сладкое… – Медведев с Оксаной пробовали вина и морщились. – Принесите другое… Нет, «метаксу» не надо, спасибо… Вот это, кажется, неплохое. Правда? Налейте даме бокал. А мне полбокала белого, вот этого». За дальним столиком стало тихо, на них оборачивались. Оксана сидела с невозмутимостью королевы, ждущей пожилого дворецкого, надевающего в своей комнате камзол.

«Благодарю», – кивнула она, поднимая наполненный бокал.

Официант ушел за стеклянную перегородку и стал делиться переживаниями с барменом, зевающим на экран телевизора.

– Ну-ка, покажи, сколько тебе налили? Сто граммов есть?

– Девяносто восемь. – Медведев поднял светящийся бокал. – Двух граммов не хватает до пусковой дозы.

– Долить? – Оксана мягко чокнулась и с улыбкой задержала руку.

– Не надо… – Медведев вдохнул аромат вина. – За здоровье героини моего рассказа! За тебя!

– Рассказа?

– Да. – Медведев пригубил вино и поставил бокал на скатерть. – Возможно, я буду писать о тебе рассказ. Ты не возражаешь?

Оксана сделала глоток и с веселым изумлением покосилась на Медведева:

– Не возражаю. А что ты будешь обо мне писать?

– А все и буду, что расскажешь. Про тебя, про Матвеича, про маму… – Медведев принялся раскладывать салат – огурцы исходили слезой, помидоры сверкали свежими срезами. – Мне особенно Матвеич ваш понравился. Славный типаж!

– Слушай, я тебе сейчас расскажу, как он в Гомеле женщину завел, когда могилки ездил красить! – Оксана отвела его руку. – Мне хватит, ешь сам… Вот, слушай. Поехали они однажды с мамой в Прагу за покупками. Матвеич походил с ней по универсаму и говорит – я устал, буду тебя в машине ждать. Мама выходит из магазина, ищет Матвеича – а он по автомату разговаривает, соловьем заливается. Мама послушала и все поняла… Приехали, мама поднялась ко мне на кухню – лица на ней нет. Сгорбилась вся, состарилась. Сидит, плачет. Брат пошел к Матвеичу: «Матвеич, вы что, нас за дураков держите?» Так Матвеич на нас бочку покатил: «А вы думали, я не живой человек, вы думали, Матвеич уже умер? Да? Так вы ко мне относитесь. Хороши родственнички! Я их семье последнее здоровье отдал, палец пилой отрезал, а они желают, чтобы я скорее умер…» Вот так все вывернул. А что маме остается делать? Простила. Он на десять лет ее моложе, двадцать лет прожили…

Они похрустели салатом, дружно похвалили сочную брынзу. Оксана отложила вилку:

– Ты ешь, ешь… Я пока буду рассказывать. Не возражаешь?

– Давай! – Медведев быстро вылавливал черные шарики маслин и кусал от пучка зелени, свернутого им в трубочку.

– Вот слушай! Жили мы еще в Белоруссии, муж решил заняться бизнесом – поехал в Польшу, повез пятнадцать литров спирта. Приехал и без денег и без спирта. Еще и женщину завел, нашу. Там, видно, и познакомились. Однажды звонит: «Виктора Григорьевича, пожалуйста». – «Виктора Григорьевича, – говорю, – нет дома». – «Ах, извините». – Вешает трубку. Приходит муж, я ему говорю: «Тебе какая-то мадам звонила». Он глаза в кучку – я все поняла. Хоть бы научил ее – если жена подойдет, спросить Машу или Глашу, или аптеку.

– А что, ему женщина позвонить не может? – заступился Медведев, накалывая на вилку ломтик помидора. – Дела какие-нибудь. Мне часто звонят…

– Тебе, может, и звонят по делам, а какие у него дела могут быть, кроме этих?

– Не пойман – не вор, – пожал плечами Медведев и приподнял бокал. – Твое здоровье!

– И тебе не хворать… – Оксана пригубила. – Мне его и ловить не надо – я и так все чувствую.

– А выходила замуж – любила? – Медведев сделал вид, что не замечает назойливого взгляда официанта, вышедшего к дверям и пытающегося, словно он был глухонемой, с помощью жестов вызнать, не пора ли подавать креветки.

– Да, по любви. Он же такой здоровый, красивый был. А потом стал опускаться. Все от безделья… Приходит как-то меня на аэробику встречать, а мне говорят: «Там за тобой папа пришел…»

Оксана отодвинула тарелку. Они помолчали. Официант, привстав на цыпочки и приложив козырьком руку, выглядывал, что происходит на столе. Медведев кивнул. Приплыли креветки в сладчайшем соусе фальшивой улыбки – мир, дружба между народами, чего изволите? Вкусно запахло морем, укропом, распаренным рисом, свежим лимоном…