Текст книги "Чёртова дюжина"

Злая, добрая и шутница

– А я вот… больше наши, русские, сериалы люблю! – с вызовом произнесла Генриетта Ильинична, гордо выпрямив спину, много лет мучимую жестоким радикулитом. – Чтоб про наших людей, чтоб всё понятно. Чтоб без развратов всяких там заморских! Наши, родные.

– Да ты у нас, дорогуша, патриотка… – хихикнула Роксолана Владленовна, встряхнув кудрявой шевелюрой, некогда огненно-рыжей. Но уловив в движении густых чёрных бровей подруги признаки надвигающейся бури, торопливо добавила: – Да я и сама такая, всё наше люблю, а не заморское! Хотя, конечно, иногда хочется на жизнь заморскую поглядеть. На пальмы, пляжи, дворцы. – Роксолана театрально закатила свои зелёные, с хитрым бесёнком в глубине, глаза. – На красивых мужчин. Загорелых, мускулистых… Ах!

– Не спорьте, девочки, – примирительно проворковала Матрёна Егоровна своим бархатистым контральто. – На вкус и цвет, как говорится… Каждому – своё. Вы лучше поглядите, вечер какой!

Вечер был расчудесным. В палисаднике благоухала буйно цветущая вишня. Лёгкий тёплый ветерок отгонял первых несмелых майских комаров. Три старушки, три верные подруги, сидели на лавочке у подъезда. Помимо сериалов, подружки успели обсудить цены в магазинах, неизменно растущие. Политиков, неизменно ворующих. А также дюжину других, не менее интересных, вопросов и тем. Пора было, кажется, и расходиться. Но, хотя Матрёну Егоровну ждали дома внуки, Генриетту Ильиничну – ленивый и голодный муж, а Роксолану Владленов-ну – три кота, старушки продолжали сидеть на скамейке как приклеенные.

– Ну, девчонки, похулиганим? – подмигнула некогда рыжая Роксолана подругам и принялась разминать кисти рук, словно фокусник перед выступлением.

– А похулиганим! Почему бы и нет? – энергично кивнула Матрёна Егоровна, и её полное румяное лицо озарила добродушная улыбка.

Генриетта же, напротив, сделала прекислую мину, ворча что-то про мужа, который даже пельмени в микроволновке сам себе разогреть не может. При этом тоже энергично разминала руки. Палец за пальцем.

Когда коллективная разминка закончилась, Роксолана Владленовна негромко произнесла, обращаясь к подругам:

– Ну, кто сегодня начинает? Кто первая колдует, злая, добрая или Шутница?

Старушки много лет состояли в колдовском ордене ЦФО на правах потомственных ведьм. Причём каждая имела своего рода особый рабочий почерк, напрямую связанный с характером колдуньи. Генриетта – классическая злая, или чёрная. Матрёна – добрая. Роксолана сочетала в себе черты обеих, любила дурить «клиентам» головы и устраивать различные каверзы. В колдовском сообществе Владленовну называли Шутницей.

– Как пойдёт, сестрица, как пойдёт… – проговорила Генриетта Ильинична, зорко вглядываясь в дымчатые весенние сумерки чёрными глазами, странно сочетающимися с седыми, почти белыми волосами. – О! Полная боевая готовность! Кто-то едет.

И правда, к подъезду, тихо шурша толстыми шинами, подъехал джип «Гранд Чероки». Немилосердно смяв маленькую вишню, автомобиль заехал передними колёсами прямиком на газон. Из припаркованного таким образом джипа вылез, подтягивая на ходу сползающие с упитанного зада джинсы, невысокий субъект. Проходя мимо сидящих на скамейке старушек, незнакомец выронил ключи, громко и грязно выругался.

– Мой клиент, – тихонько прошептала Роксолана Владленовна. – Будем учить матершинника.

Когда хозяин джипа нагнулся, чтобы подобрать ключи, джинсы с треском разошлись на его внушительной «пятой точке».

Субъект, даже не распрямляясь, разразился такой длинной нецензурной тирадой, что старушки невольно поёжились.

– Что же вы так некрасиво ругаетесь, молодой человек, – с мягким укором проговорила Матрёна Егоровна. – Порвались штаны – не беда. Я рядом тут живу. Хотите, зашью вам брюки.

– Да пошла ты, старая ведьма! – грубо отмахнулся хозяин джипа и, прикрывая ладонью дырку на штанах, поднялся по ступенькам подъезда и принялся набирать код на домофоне.

– Не только твой клиент, Владленовна, но и мой, – сквозь зубы проговорила Генриетта Ильинична, буравя широкую спину субъекта недобрым взглядом. – Это он к Катьке Хрупцовой приехал, не иначе. В девяносто восьмую квартиру.

– Что за Катька? – поинтересовалась Роксолана.

– Да та ещё… – неприязненно поёжилась Генриетта. – Клейма негде ставить. Не учится, не работает. Зато – глазки, губки. Ноги от ушей да дойки – ни в какой бюстгальтер не влазят. Модель, одним словом.

Домофон долго и назойливо пиликал, но никто так и не отозвался.

– Дома, что ли, нет, – процедил автомобилист сквозь зубы. – Вот коза! Договаривались ведь. Ладно, хрен с тобой. Тёлок в городе много.

И, громко сплюнув, хозяин джипа вразвалку пошёл к своему «железному коню».

– Только ты не очень его, ладно? – сказала Матрёна Егоровна. – Молодой ещё, глупый. Может, ещё изменится.

– Никто на этом свете не меняется, дорогая моя, – проговорила Генриетта, не сводя с парня, который уже успел сесть в машину, напряжённого взгляда. – Ничего с ним не случится с этим откормышем, не волнуйся.

Джип медленно съехал с газона, оставляя глубокие следы протекторов на помятой траве, и покатил к выезду со двора. Машина уже скрылась из виду, когда внезапно с улицы раздался скрип шин и душераздирающий грохот.

– Столб? – по-кошачьи жмурясь, спросила Роксолана Владленовна. – Как банально…

Но Генриетта будто и внимания не обратила на очередную «шпильку» подруги.

– Что там такое на улице, Виталик? – спросила старушка у проходящего мимо парня, студента, снимающего комнату на втором этаже.

– Добрый вечер! – вежливо поздоровался Виталий со всеми. – Да джип в столб врезался. Честно говоря, даже не понятно почему. Видно, водитель пьяный.

– Ох уж эти мне пьяные за рулём! – заохала Роксолана, слегка прикрыв глаза.

– Цел водитель-то, Виталь? – взволнованно спросила Матрёна Егоровна.

– Да, живой, – ответил студент. – Бегал вокруг машины и орал дико. Его, наверное, во всём квартале слышно было. Всё какую-то тёлку проклинал или козу. Я не разобрал.

– Из деревни, наверное, – без тени улыбки на худом, смугловатом лице сказала Генриетта Ильинична. – Фермер.

Парень засмеялся и уже готов был уйти, когда вдруг вспомнил:

– Ой, да! Что ещё спросить хотел: вы тут щенка во дворе не видели? Белый такой, с чёрными пятнами. Томом зовут. Соседка моя, Люська, потеряла. Плакала очень. Жалко…

– Нет, не видели, сынок, – покачала головой Матрёна Егоровна. – Найдётся щенок, найдётся. Побегает да вернётся.

– Не знаю. Они с матерью весь день щенка искали, да так и не нашли. Ну, будем надеяться на лучшее, – ответил студент и поспешил домой.

Матрёна Егоровна достала из кармана вязаной безразмерной розовой кофты щепотку сероватого, похожего на табак порошка и маленький пузырёк. Положив порошок на ладонь, добрая ведьма капнула на него каплю прозрачной жидкости из пузырька. Струйка синеватого, терпко пахнущего дыма заструилась вверх. А на ладони вместо странного порошка осталось несколько крошечных, как песчинки, угольков.

Прошло несколько минут.

– Может, ещё раз попробуешь? – спросила подругу Роксолана Владленовна.

В кустах неподалёку раздалось явственное шуршание.

– Тихо! – подняла палец к тонким, строгим губам Генриетта Ильинична. – Я что-то слышала.

Шуршание повторилось. Через секунду-другую из кустов на асфальт выкатился маленький чёрно-белый клубок.

– Том, Том, Томушка… – позвала Матрёна Егоровна. – Иди сюда!

Щенок, чумазый и весь в репьях, подкатился к ногам старушки, обутым в уютные синие с серебряным узором тапочки. Матрёна Егоровна осторожно взяла потеряшку на руки.

– Томушка… – добродушно ворковала добрая ведьма. – Намаялся, бедняжка?

Дверь подъезда распахнулась. Показались светловолосая девочка лет десяти и высокая женщина в очках. Несмотря на сгущающиеся сумерки, было видно, что глаза у девочки распухли от слёз.

– Мама, я понимаю, что уже поздно. Но я всё равно буду искать, – тихо, но твёрдо проговорила Люся. – Ты же меня бы не бросила! Вот и я Тома не брошу.

– Девочка Люся, не твоё сокровище? – окликнула Люську Роксолана.

– Ой, мама… – девочка слегка пошатнулась. От счастья у неё даже голова закружилась. – Томка!!! – звонко вскрикнула Люся и со всех ног бросилась к скамейке. Взяв из рук Матрёны Егоровны щенка, девочка крепко прижала его к груди. Поблагодарив добрых старушек, Люся с мамой отправились домой. Злая, добрая и Шутница остались сидеть на лавочке, на своём своеобразном посту.

– Вот, девочки! – сияя от удовольствия, будто медный самовар, сказала Матрёна Егоровна, победоносно поглядев на подруг. – Теперь вы понимаете, почему я выбрала сторону добра?

– Ну, дорогая моя! – немедленно отозвалась Генриетта Ильинична. – Твоя сторона добра потому и возможна, что существует моя сторона, противоположная. Хотя… Скажем, наказывая подлецов, зло ли я совершаю?

– Без моей стороны тоже никак, – вставила свои «пять копеек» неугомонная Роксолана Владленовна. – Как же без бесшабашного веселья-то? Со скуки помрёшь с вашими суровой справедливостью да доброй правильностью!

– Да уж, – тут же парировала Генриетта Ильинична, дабы подруга не слишком задавалась. – С тобой скорее со смеху помрёшь!

– Девочки, девочки… – затараторила вдруг Матрёна Егоровна. – Кто-то идёт!

На сей раз это была девушка. Полная, невысокая. С добрым, чуть печальным лицом.

– Здравствуйте! Какой вечер, правда?

– Вечер прекрасный, – отозвалась Генриетта Ильинична и, чуть подвинувшись, предложила: – Присаживайся, Соня.

– Правда, Сонечка, посиди с нами! – поддержала подружку Матрёна Егоровна. – Расскажи, как твои дела.

– Ну как могут быть мои дела? – грустновато улыбнулась девушка, присаживаясь на скамейку между двумя пожилыми ведьмами. – По-прежнему учусь заочно на педагогическом, работаю.

– Доброе дело – педагогический, – весомо и авторитетно молвила Генриетта Ильинична. – Из тебя отличная учительница получится! Начальная школа?

– Да, буду с малышами работать. Люблю я их.

– А с личным как? – осторожно спросила Матрёна Егоровна.

– Да, с личным как, расскажи, расскажи! – энергично подхватила Роксолана Владленовна и тут же получила незаметный, но очень болезненный тычок локтем от сидящей рядом Генриетты.

– Да ну вас, зануды старые! – прошипела сквозь зубы зеленоглазая ведьма, потирая ушибленный бок. – Ничего уж и спросить нельзя!

– Да никак с личным! – просто, безо всякого стеснения сказала Соня. – Не нравлюсь я парням. Им нравятся совсем другие.

– Ну да, – кивнула Генриетта. – Типа Катьки этой, из девяносто восьмой, да? Да дураки парни эти, вот что я тебе скажу! А ты ещё встретишь своего принца, вот… Ты меня слушай, Соня! Встретишь, точно!

Матрёна и Роксолана дружно закивали, подтверждая слова подруги.

– Обещаете? – улыбнулась девушка. – Тогда – ладно.

– Нехорошо смеяться над старыми женщинами, – нарочито скрипуче проговорила Роксолана Владленовна.

– Что вы! – замахала руками Соня. – Я не над вами совсем смеюсь! Я над собой скорей.

– А над собой – тем более не надо, – сказала Генриетта. – Спешишь уже?

– Да, мне ещё учить на завтра нужно кучу всего, – ответила девушка, порываясь встать.

– А ты подожди, – властно сказала Генриетта Ильинична, взяв девушку за руку. – Подожди.

Послышались шаги. Молодой худощавый парень в очках, держа в одной руке коробку с тортом, а в другой – цветы, приближался к подъезду. Поднявшись по ступенькам, он нажал на домофоне те же кнопки, что и упитанный хозяин джипа: «девять» и «восемь». Раздалось пиликанье.

– Аллё! – ответил недовольный голос.

– Катя, здравствуй, это Никита.

– Какой ещё Никита? – недовольства в голосе заметно прибавилось. – Никит – вагон.

Катя была права. Носить имя Никита для парня, рождённого в конце девяностых в обычном русском городе, значило практически не носить никакого. Худощавый очкарик вздохнул. Когда он оканчивал школу, в классе из десяти парней трое – были Никитами, ещё трое – Данилами. Остальным же повезло, они носили менее популярные имена.

– Ну… Мы с тобой по интернету переписывались, – робко пытался объяснить молодой человек. – Потом в кафе были ещё.

– А, этот… – в голосе зазвучало ещё и разочарование.

– Ты меня приглашала, Кать.

– А… Ну да. Но, понимаешь, тут такое дело. Короче, я не могу сегодня.

– Может, тогда на выходных.

– И на выходных – тоже. Слушай, занята я, короче. Давай, пока.

– Пока.

Молодой человек медленно спустился с крыльца. На его бледном лице бродила тень смятения. Казалось, парню очень хочется громко закричать, выругаться, но он не мог. Мешало присутствие Сони и трёх старух, сидящих в рядок на лавочке.

– Действуй, ну! – прошипела Генриетта, покосившись на Роксолану.

– Не командуй. Без тебя знаю, – ответила Шутница и щёлкнула пальцами.

Парень, взяв ненужные уже букет и торт в одну руку, полез другой в карман. Достав платок, он принялся вытирать пот со лба, не глядя под ноги. Споткнувшись об невесть откуда взявшийся на дороге камень, парень пошатнулся. Некоторое время он отчаянно размахивал руками, пытаясь сохранить равновесие. И ему это почти удалось, когда зеленоглазая ведьма щёлкнула пальцами второй раз. Бедняга рухнул на землю, угодив одним локтем прямиком в злосчастный торт.

– Ой, мамочки! – вскрикнула Соня. Вскочив со скамейки, она подбежала к лежащему на земле незнакомцу. – Вы целы? – взволнованно спросила девушка, помогая ему подняться. – Ничего себе не сломали?

– Не сломал, – проворчал парень, поднимаясь на ноги. – Раздавил только. Торт. – И невольно расплылся в простодушной, детской улыбке.

– Ой! – всплеснула руками Соня. – Да вы пиджак весь перепачкали и рубашку.

– А, ерунда! – ответил парень. – В темноте не видно.

– Какая же ерунда? – не согласилась девушка. – Никакая даже не ерунда! Вы такой красивый были в этом костюме, с цветами… А теперь – весь в торте. Пойдёмте, я застираю. Это недолго. А пока вещи сохнут, чаю попьём. Пойдёмте? Родители дома, но они у меня добрые и очень гостеприимные. Пойдёмте?

– Да неудобно как-то… – пробубнил молодой человек, критически оглядывая свою одежду.

– Вот это и правда – ерунда! – заявила Соня и, крепко взяв незнакомца за руку, повлекла за собой.

– Да, ладно, ладно… – усмехнулся парень. – Иду я уже сам, иду! – И, взглянув на чуть помятый букет роз, с поклоном протянул его девушке. – А это тогда – вам! Кстати, Никита.

– Кстати – Софья, – рассмеялась Соня.

И, взявшись за руки, молодые люди поспешили туда, где ждал горячий чай, а также – родители… Хоть и гостеприимные, но очень удивлённые.

– Так чья сторона, говорите, самая важная, а? – подбоченясь, изрекла Роксолана Владленовна, нарочито высокомерно взглянув на своих подруг. – Так чья, говорите?

Миновал год. На Землю снова пришла колдовская ночь, именуемая от седых веков Вальпургиевой. Три старые многоопытные ведьмы, оседлав метлы, летели сквозь звёздный мрак, спеша на шабаш. Лысая гора далека, долог путь. Следом за своими почтенными подругами, стараясь не отстать, летела четвёртая ведьма, совсем молодая.

– Слышь, Матрёна! – прокричала сквозь свист ветра Генриетта. – Бери-ка ты Софью себе в ученицы. Она прирождённая добрая ведьма.

– Возьму, с удовольствием! – отозвалась Матрёна Егоровна.

– Пусть учится! – весело крикнула Роксолана и демонически расхохоталась. Её седые с рыжиной волосы развевались на ветру, а глаза горели зелёным огнём. – Умение колдовать ей на кухне ой как пригодится! Мужа-то, Никитку, откармливать надо, а то вон какой худенький.

А ночь Вальпургиева, цвета давленой черники, всё больше и больше входила в свои права. На небосклоне звёзд – не счесть. Да таких ярких, что казалось – вот-вот, и тьма отступит. Но тьма не отступала, а напротив, топила в себе, словно в бездонном омуте, горы и долины, деревья и дома. Мир исчезал, остались лишь звёзды, рогатый полумесяц да четыре ведьмы, несущиеся на мётлах по небесам. Туда, где масляно поблёскивала во тьме каменной плешью Лысая гора.

Африканские сны Антона Чехова

Невероятная эта история началась в крошечной деревеньке на юго-востоке Эфиопии, близ границы Сомали. Главный герой нашего рассказа родился именно здесь и, вероятно, прожил бы в трудах и бедности здесь всю жизнь. Но госпожа Судьба распорядилась так, что его жизненный путь был иным, более насыщенным событиями и необычным.

Врач общей практики из представительства «Российского Красного Креста» Павел Иванович Чехов взял со столика стакан воды и залпом осушил.

– Тёплая! Гадость…

В радиусе километров ста, кажется, вообще не осталось ничего холодного и даже прохладного. Раскалённый песок, горячие камни, выцветшее от солнца, бледно-голубое, дышащее жаром небо. Стены хижины, в которой помещалось некое подобие смотрового кабинета, тоже были горячими. Чехов вёл приём с раннего утра, через его руки прошла уже добрая половина больных, причём не только из этой деревни, но и из окрестных. Прознав о приезде белого доктора, аборигены не могли упустить такого случая. Врач в этих краях – словно спустившийся на землю Бог. Ведь только Бог может вернуть мучимому хворью человеку жизнь и здоровье. Все пациенты принадлежали к племени хамер. Как, кстати, и средний медицинский персонал: в лице мужчины и женщины, Леона и Лиллу. Открытые и общительные, как и все местные, они с удовольствием рассказывали Чехову о себе. Оказалось, Леон и Лиллу женаты, вместе учились в медицинском колледже в Аддис-Абебе. Отучившись, они вернулись на малую родину, в деревню. У пары есть пятилетний сын Энтони.

– А ведь когда-то я любил солнце, жару… – Павел достал из стола бутылку с водой, смочил в тёплой жидкости платок и, чуть отжав, положил на голову. – Хотя это у нас, на Кубани – жара, а это уже не жара. Это – ад кромешный!

Вспомнив родную Кубань, станицу Екатерининскую, Чехов улыбнулся, закрыл глаза и погрузился в детские грёзы. Батя, знатный агроном и потомственный казак, говорящий густым басом и смолящий ядрёные самокрутки. Мама, фельдшер в районной больнице, спокойная, добрая. Но стоило маме нахмурить брови, по струнке ходили все: и знатный агроном, и маленький Пашка, и его старший брат Васька. С братом они любили совершать набеги на колхозную бахчу с оравой таких же босоногих казачат. Поймает сторож дед Тарас – терпи, хворостина крепка, да задница – крепче. Не беда, поболит да пройдёт. А не поймает… Сладкий арбуз, потрескивающий от напора внутренних медовых соков – да об свою голову! Тресь… И у тебя в руках – две арбузовы половины. Одна слаще другой. И ты откусываешь от обеих по очереди. А потом вместе с братом Васькой и со всей ватагой – на реку купаться. Бежишь, а рубашка – твёрдая от арбузного сока – фанерой постукивает по груди. Стук-стук. Стук-стук-стук. А на губах – вкус свежей, живой арбузной мякоти. Не открывая глаз, Павел Иванович облизал губы. Стук-стук… Стук-стук! Стук-стук! Недовольно морщась, Чехов открыл глаза. Ему так не хотелось возвращаться с Кубани в опостылевшую Африку.

– Стук-стук!

Леон и Лиллу, оба молодые, высокие, стройные, словно выточенные из чёрного дерева, стояли у входа в хижину. Деликатность помешала супругам зайти внутрь, пока русский доктор спал. Увидев, что Чехов проснулся, супруги засверкали белозубыми улыбками.

– Добрый день, мистер Пол! Извините, что разбудили, мистер Пол!

– Ничего, нормально всё… – скрипучим со сна голосом отозвался Павел Иванович.

Эфиопы так и не научились воспроизводить имя и отчество русского друга, хотя отчаянно старались. Незаметно к нему прилипло капиталистическое «мистер Пол». Чехов не препятствовал: стать тёзкой не кого-то, а одного из «битлов» – это же замечательно! Когда-то в молодости Чехов был изрядным битломаном.

Супруги пришли с «бесплатным приложением». Мальчонка лет пяти, испуганно тараща на Чехова чёрные смышлёные глазёнки, выглядывал из-за спины Лиллу.

– Мистер Пол, можно Энтони тут побудет? – извиняющимся тоном проговорил Леон.

– Ну пусть побудет… – помедлив, ответил Чехов. – Сын? Хороший хлопчик.

– Спасибо, мистер Пол. – Если бы чернокожие могли краснеть, Лиллу залилась бы краской до ушей. – Первенец наш.

Энтони оказался послушным, спокойным мальчиком. Чехов усадил его на свой стул и вручил журнал «Мир путешествий», целиком посвящённый знаменитым мореплавателям, который поглотил мальчугана с головой. Осторожно, почти трепетно перелистывая глянцевые страницы, Энтони увлечённо разглядывал корветы, фрегаты и бригантины. А его родители надели белые халаты и принялись возиться с препаратами и небогатым оборудованием. Внезапно в хижину вбежал, запыхавшись, какой-то парень. Леон тут же вышел с ним из хижины, извинившись предварительно перед «мистером Полом». Минуты две они о чём-то оживлённо шептались, потом незнакомый парень умчался, а Леон вернулся в «медицинский кабинет». На лице африканца не осталось и тени улыбки. Напротив, он был очень серьёзен.

– В чём дело, Леон? – спросил Чехов.

Африканец, не глядя в глазу врачу, тихо и словно нехотя произнёс:

– Террористы, мистер Пол. Исламисты.

– Откуда взялись? Из Сомали?

– Точно не знаю, мистер Пол. Может, и так…

Павел нахмурился. Тихая, солнечная жизнь на Кубани показалась ему сейчас не просто далёким воспоминанием, а чем-то сказочным, добрым и – абсолютно нереальным. А реальным было всё это: Африка, жара и – террористы.

* * *

Для потомственного казака, врача общей практики Павла Ивановича Чехова все события и явления в жизни делились на важные, значимые и пустяшные, сиюминутные. К последним он относил большинство событий и явлений подлунного мира. К значимым – совесть, честь и чувство долга. Незыблемыми были для Павла Ивановича эти понятия, железобетонными. Он – врач, и его дело – спасать жизни человеческие. И пусть в это время вокруг рвутся бомбы, извергаются вулканы, а инопланетный десант высаживается на Землю. Когда на улице раздались истошные крики, а затем – выстрелы, Чехов даже бровью не повёл. Закончив накладывать швы охотнику, которого сильно ранил лев-одиночка, Павел Иванович вымыл руки и спокойным голосом, не повышая тона, велел своим помощникам открыть задние двери медицинской хижины. Всего в десяти-пятнадцати метрах от чёрного входа начинался густой буш, высокие заросли кустарника, в которых можно было укрыться.

– Леон, посмотри, там чисто? – скомандовал Чехов.

Чернокожий помощник осторожно выглянул наружу и громко прошептал:

– Никого нет, мистер Пол!

– Хорошо. Первым ты пойдёшь, потом – твоя жена с сыном…

Чехов указал на дрожащую всем телом Лиллу, судорожно прижимающую к груди маленького Энтони.

– Мы с охотником – замыкающие. Не сможет идти, на себе его понесу. Вопросы?

– Нет, мистер Пол, – отозвался Леон.

– Тогда вперёд, ребятки. Тихо и быстро.

Внезапно у порога главного входа раздались тяжёлые шаги. Кто-то рванул брезентовый полог. В прямоугольном проёме возник силуэт человека, обрамлённый ярким светом африканского солнца. Лица было не разобрать. Одет по-военному, а в руках держит вездесущий АК. Человек без лица поднял автомат. Все в хижине: Чехов, Леон и даже с трудом держащийся на ногах охотник – одновременно инстинктивно повернулись к незнакомцу. И лишь Лиллу одним отчаянным движением развернулась спиной к нему, закрывая собой маленького сына. Раздалась автоматная очередь, короткая и злая. Русский доктор почувствовал, что падает куда-то далеко, далеко… Левый бок и грудь нещадно жгло. Чехову вдруг вспомнилось детство. Он с друзьями, такой же пацанвой, плавит свинец для биты, чтобы играть в пуговицы. Капля расплавленного металла случайно попала ему на чумазую ладошку и жжёт, жжёт… Павел Иванович медленно открыл глаза. Полумрак. Совсем рядом что-то гремело и взрывалось, кто-то надрывно кричал. Чехов осторожно коснулся груди: липко, кровь. Вокруг лежали люди, мёртвые. Ближе всего – Лиллу, с застывшей гримасой отчаяния на красивом лице. Маленький Энтони беззвучно плакал, вцепившись ручонками в залитый кровью ситцевый саронг матери.

– Энтони… – тихонько позвал Павел Иванович. – Слышишь, Антошка, эй!

Чернокожий мальчик поднял на русского врача заплаканные глаза. Чехов был первым белым человеком, которого видел Энтони за свою короткую жизнь. Странный пришелец. Почти марсианин. Но ребёнок медленно разжал кулачки и потянулся руками к Чехову.

– Ну иди ко мне, малыш. – Чехов прижал мальчонку к груди. – Ты поплачь, поплачь… По матери плакать не стыдно. Даже – мужику.

Выстрелы и крики снаружи внезапно стихли. Послышались шаги. В хижину, грохоча военными ботинками, вошли трое в форме. Старший, бегло осмотревшись и увидев на полу окровавленного русского врача с ребёнком на руках, громко крикнул, обращаясь к кому-то снаружи:

– Двое выживших, один – тяжелораненый. Медика и носилки, быстро.

Прошло два месяца. Вдоволь навалявшись по африканским военным госпиталям, Павел Иванович наконец вышел «на волю». Ему предстоял долгий путь на родину, в Россию. Но до этого – утомительная бумажная волокита, связанная с процедурой усыновления. Чехов решил забрать сироту-африканца с собой в далёкий Верхневолжск. Чехов уже успел и с женой Ириной обсудить этот вопрос по телефону. Разговор получился недолгий.

– Ну пойми, Ир! – горячился потомственный казак. – У хлопца ведь никого! Родителей на моих глазах убили, а больше – никого! Мы ж с тобой одни… Ну не получилось своих детей. Может, приёмный со временем своим станет, а?

– Может, и станет, – холодно и как-то безразлично отвечала супруга. – Для тебя. Развожусь я с тобой, Павел.

– Как… разводишься? Я не понял, почему?!

– Слушай, давай не будем мучить друг друга долгими объяснениями. Развожусь, и всё. А ты уж себе кого хочешь заводи. Хошь – негритёнка, а хошь – обезьянку.

– Дура! – вспылил в ответ Чехов.

– Это ты – идиот, – спокойно парировала Ирина. – Другие по заграницам за деньгами ездят. Только ты – за негритятами. Кретин!!!

Супруга швырнула трубку. Раздались гудки. Павел Иванович сидел в кабинке международного переговорного пункта, погрузившись в думы.

– Как странно… – размышлял про себя Чехов. – В одну минуту потерял жену и приобрёл сына. Странно.

Долгая бумажная волокита завершилась победой воли русского доктора над африканским бюрократизмом. Скоро самолёт «боинг» с Павлом Чеховым и его приёмным сыном Антоном Чеховым на борту, рассекая воздух серебристыми крыльями, летел в далёкую Россию.

* * *

Антошка оказался смышлёным мальчуганом, быстро и жадно учился, подобно губке впитывая всё, чем окружил его новый странный мир под названием Россия. В шесть лет маленький эфиоп свободно говорил по-русски, пробовал читать. Особенно полюбились мальчику волшебные истории о бесстрашных героях и необыкновенных путешествиях. В первый класс Антон Чехов пошёл, умея читать, писать и считать до ста. О школе мальчишка начал мечтать ещё летом: он, как и его ровесники, узнает много нового о планете Земля, людях, что живут на ней. Будет заниматься науками, станет взрослым и очень умным. А главное, у него появится много друзей, его ровесников, таких же мальчишек, как он сам. Пока единственными друзьями Антона были папа Павел и Кузя, рыжий щенок неопределённой породы, которого они с отцом купили весной на птичьем рынке. Потом, много лет спустя, Антон Чехов, вспоминая тот, самый первый год в России, скажет, что он был самым счастливым в жизни. А ещё – что это и было детство: истинное, беззаботное и солнечное, которое закончилось, когда Антон пошёл в школу.

С самого первого дня негритёнка приняли в штыки все: одноклассники, ребята постарше и даже – учителя. Вначале Антошка никак не мог понять, чем так не угодил всем вокруг. Не мог понять и принять тот факт, что дело всего лишь в цвете его кожи. Общаясь со своим приёмным отцом, Антон быстро перестал замечать, насколько по-разному они выглядят. Мальчик ощущал себя русским. Да и как иначе! Его отец – русский врач и русский казак. Он, Антон Чехов, говорит и даже думает по-русски. Кто он? Русский, конечно! Ну смугловат немного… Вот мальчишки из его двора, постарше Антона года на два-три, за лето загорели на речке так, что ничуть от негритят не отличались. И что с того? Антошка попытался объяснить это своим одноклассникам, но – тщетно. Никто его не захотел слушать. И через некоторое время тычки, пинки и обзывательства сделали своё дело. Из открытого, общительного и весёлого мальчика Чехов превратился в замкнутого и угрюмого. Отцу Антон не жаловался. Наоборот, гордый мальчишка отчаянно скрывал от Павла Ивановича, что в школе над ним издеваются. Что унижают и бьют каждый божий день.

Так продолжалось весь год. Начались летние каникулы. Но Антона не радовали ни тёплые деньки, ни игры во дворе. С тяжёлым сердцем мальчик ждал следующего учебного года. Снова пинки, обидные прозвища, плевки в спину. И сын жаркой Африки принял решение: он больше никому и никогда не позволит вытирать о себя ноги.

Утром в воскресенье отец и приёмный сын встали пораньше. В планах была поездка к Ивановым, давним друзьям Павла. На плите яростно шипела яичница, а чайник, подобно старинному паровозу, с пыхтением раздувал пары.

– Бать, просьба у меня к тебе, – по-взрослому серьёзно обратился Антон к отцу. – Запиши меня в секцию бокса.

Павел, склонный прислушиваться к мнению сына, а не навязывать своё, аккуратно спросил:

– А не рано, сынок, на бокс? Да и зачем тебе мордобой-то! Может, футбол, а? Я в твои годы вовсю гонял мяч.

– Нет, бокс, – твёрдо произнёс Антон. – Там справка нужна из поликлиники. Ты написать должен, что не возражаешь, всё такое…

– Ладно, сходим в поликлинику за справкой. И напишу тебе… «Всё такое!» – отец улыбнулся и слегка покачал головой. – Давай-ка ты, сынок, избавляйся от слов-паразитов. Цени мой родной, великий и могучий русский язык! Он ведь теперь и твой родной.

– О’кей… Ой, тьфу ты! В смысле ладно, бать! – пообещал Антон. – Буду ценить!

С того разговора минуло шесть лет. Юных, зелёных, а потому – стремительных. Чем они были наполнены, эти годы? Всё смешалось, словно яркие, разноцветные стёклышки в калейдоскопе. Антон старательно и упорно учился, особенно налегая на математику и физику. Выступал за свою, шестьдесят третью, школу на городских олимпиадах. Выступал успешно, как правило, входил в тройку лучших. Регулярно занимался боксом. Тренер Судариков, к которому десять лет назад русский врач привёл своего африканского сына, был очень доволен воспитанником. Антон Чехов участвовал в городских и областных турнирах по боксу. Заслужил звание кандидата в мастера спорта и уважение в спортивном мире. Но драться чернокожему парню приходилось, конечно, не только на ринге. Со второго по пятый класс Чехов дрался в школе. Вернее – за школой, после уроков. К шестому классу «русский Тайсон» твёрдо убедил всех, включая старшеклассников, что его нужно оставить в покое. Потом Антон перешёл на «районный уровень»: дрался с «фашиками», дрался с обычными, заурядными гопниками. Дрался, защищая своих друзей. А таковых у разборчивого африканца было только двое: Саша Рублёв и Майя Хлябич.