Текст книги "Полное собрание стихотворений"

158

 
Последний трепет бытия.
Мучительное содроганье —
И вот уже свободен я
От неуменья и незнанья.
 
 
Зачем же книги я листал
И к прорицателям стучался.
Зачем искать не перестал
Того, чего не доискался?
 
 
Нет, надо было просто ждать,
Глядеть в окно, бродить по саду
И не записывать в тетрадь
Моих рифмованных догадок.
1953
 

159

 
С тем, кто глаза закроет мне
В какой-нибудь большой больнице,
Я повстречаюсь, как во сне
И не успею подружиться.
 
 
А может быть, и в тот же день
И той же самою ладонью
Приблизит он к лицу сирень
И грудь девическую тронет.
 
 
И тем (да будет меж людьми
Его благословенно имя!)
В последний раз еще на миг
Соединит меня с живыми.
1954
 

160. Раз в году

По старинному православному верованию, за самоубийц можно молиться только раз в году – за пасхальной обедней.

 
На отшибе, за погостом,
Возле двух осин,
Он лежит уже лет со ста,
Без креста, один.
 
 
Выступает чуть заметно
Низкий бугорок,
Залетает неприветно
Пыльный ветерок.
 
 
Люди кромкою дорожной,
Не взглянув, идут…
За него молиться можно
Только раз в году.
 
 
*
 
 
Что ни ночь – ко мне приходит,
У стола стоит,
Разговор со мной заводит
Про дела свои.
 
 
В каждом слове – боль обмана.
Боль глухой тоски.
У виска чернеет рана
От своей руки.
 
 
Чем тебя я успокою.
Боль твою уйму?
Как помочь земной рукою
Горю твоему?
 
 
Жребий твой – страстное бремя.
Темная стезя.
Ведь тебя в любое время
Помянуть нельзя.
 
 
За тебя нельзя до срока
И свечи зажечь.
Под осиной, под высокой.
Рядом в землю лечь.
 
 
Ты живешь во тьме острожной.
В ледяном аду.
За тебя молиться можно
Только раз в году.
 
 
*
 
 
Что ни ночь – длинней свиданья.
Тише разговор.
И глядят воспоминанья
На меня в упор.
 
 
Все, что жизнь сожгла былая,
В них возвращено.
Гость мой страшный, знаю, знаю:
Мы с тобой – одно!
 
 
Это я из давней были
Сам пришел к себе.
Чтоб за всех, кто мною были.
Заплатить судьбе.
 
 
И в земной моей неволе
Сам отныне тот.
За кого никто не молит
И свечи не жжет.
 
 
Для кого в одном тревожном
Все слилось бреду.
За кого молиться можно
Только раз в году.
 
 
*
 
 
Дорогая, ты далеко!
Слышишь ли меня?
Не проспи скупого срока,
Жертвенного дня!
 
 
Ночью северной, хрустальной,
В дальней стороне,
За обедней, за пасхальной,
Вспомни обо мне!
 
 
Окропи меня слезою,
Осени крестом,
Похристосуйся со мною
Мне солгавшим ртом!
 
 
Вспомни, как меня любила,
Как клялась, пока
На прощанье подарила
Рану у виска!
 
 
Отыщи к далекой были
Заметенный след.
Вспомни, как мы жизнь разбили
В девятнадцать лет!
 
 
Вспомни холмик придорожный!
Не забудь – я жду!
За меня молиться можно
Только раз в году.
1954
 

161. Прощанье с телом

 
Пора! Я медлю у предела
И скоро перейду его.
И навсегда закончит тело
Свое земное торжество.
 
 
И станет чуждым несказанно.
И странно будет мне извне
Его увидеть безымянным
На обмелевшей простыне.
 
 
Вот ты каков, мой спутник тленный,
Со мной обвенчанный двойник,
К чьей близости я постепенно
Как будто к каторге привык!
 
 
И все-таки перед разлукой
Тебя за все благодарю!
Ведь было ты земной порукой
За душу звездную мою.
 
 
Как бережно ты было с нею
И как всегда терпело ты
Ее смертельные затеи.
Ее безумства и бунты!
 
 
Ты с нею все делило ровно.
Что было лишь тебе дано:
Своих прекраснейших любовниц.
Свое тончайшее вино.
 
 
Ты знало (и давно простило).
Что жребий у меня – иной.
Что завтра у твоей могилы
Заплачут только надо мной.
 
 
И даже я, в скитаньях звездных.
В моей заоблачной судьбе.
Невольно, рано или поздно.
Навек забуду о тебе.
1959
 

162

 
Когда душа поймет урок
И удивляться перестанет.
Тогда на некий светлый срок
Она провидицею станет.
 
 
И примет все она тогда:
И нищету и боль, и эту
Сквозь раскаленные года
Стремглав летящую планету.
 
 
И станет дивно внятен ей,
Пускай еще неизъяснимо,
Весь этот странный строй вещей,
Жестокий и необходимый.
1952
 

163

 
Если я лишь песчинка тленная
На пустом берегу земном —
Для чего же тогда вселенная.
Мой огромный, мой страшный дом?
 
 
Для чего тогда звезды прядают
Солнца зреют и луны ждут
За кладбищенскою оградою
Что ни лето цветы цветут?
 
 
От сияния до мерцания.
От звезды и до лепестка —
Все немолчное обещание.
Вдаль протянутая рука.
 
 
Только ввериться, только вслушаться —
И узнаешь ты и поймешь,
Как деревья и царства рушатся,
Колосится душа и рожь.
 
 
И в чудесном каком волнении,
Вырываясь из всех оков,
Все спешит к своему свершению,
На какой-то далекий зов.
1952
 

164

 
В легкой роще, в это утро мая
Пеньем птиц пронизанной насквозь,
Наяву или во сне, не знаю,
Повстречаться с ним мне довелось.
 
 
Он скользнул сквозь дрогнувшие ветки
На затрепетавшую траву
Ждал меня, – мучительный и светлый.
Звал меня, – во сне иль наяву?
 
 
– Ангел мой! – сказал я. – Почему ты
Для меня – на дальнем берегу?
Почему я ни одной минуты
Здесь побыть с тобою не могу?
 
 
Почему ты только гул прибоя,
Дымный луч, волнистая стезя?
Почему ни говорить с тобою,
Ни тебя увидеть мне нельзя?
 
 
…Облако ль внезапно набежало,
Паутинка ль оборвалась сна —
Только вдруг, гляжу, его не стало,
Снова только роща и весна.
 
 
Но ответ еще листву колышет,
Пригибает долу стебли трав:
«Надо услыхать меня, не слышав,
И меня увидеть, не видав!»
1953
 

165

 
Вспорхнув, крылом меня задела,
Неуловима и легка.
Не из иного ли предела
Ко мне простертая рука?
 
 
Толкнуть вперед хотела или
Остановить и уберечь?
Зачем гадать? Мы не учили
Грамматику нездешних встреч.
 
 
Мы просто ничего не знаем
И вот в невежестве своем
Прикосновенья забываем
И шорохов не узнаем.
 
 
А завтра, смотришь, лодка тонет,
Лжет поцелуй, густеет мгла…
О, если бы вчера я понял
Заботу твоего крыла!
 
 
Но ты простишь, само терпенье,
Лишь покачаешь головой,
Мой легкий ангел (весь – паренье!),
Неуловимый спутник мой!
1954
 

166

 
Как больно утром забывать
Все то, что ночью мне приснилось,
Как больно видеть, что опять
Совсем напрасно сердце билось.
 
 
Оно взглянуло за черту,
В неизреченную безмерность,
Но где ж ему поверить в ту
Прекрасную недостоверность?
 
 
Как с гибнущего корабля,
Оно спасло с собой оттуда
Не то, чего ждала земля, —
Не откровение, не чудо,
 
 
А только несколько скупых.
Косноязычных обещаний.
И вот на отмели, в тумане.
Изнемогает возле них.
1953
 

167

 
По дороге в смерть, далеко от дома,
Там, где тропка уводит в овраг сырой,
Повстречался я с мальчиком незнакомым,
Что, таясь за кустами, следил за мной.
 
 
Я спросил его, кто он, и он ответил,
Он сказал мне тихо: я – это ты!
Или думал кого ты другого встретить
У последней, у черной своей черты?
 
 
Я пришел узнать, что сталось со мною,
Не напрасно ли в те далекие дни
Я карабкался вверх вот этой тропою,
По которой теперь ты уходишь вниз?
 
 
– Не напрасно, нет! – ему я ответил.
Не напрасно ты в поле песенки пел,
К птицам прислушивался на рассвете,
Со звездою дружил и котят жалел.
 
 
Потому что, мой мальчик, песенки эти,
Твои котята, твоя звезда —
Это все, чем я был и хорош и светел,
С чем одним только я и добрел сюда!
1952
 

168

 
Вот она, моя любимая.
Ненаглядная моя.
Летним облачком хранимая
От ожога бытия.
 
 
Шла да шла своей дорогою.
А оно над ней плыло.
Легкой тенью мягко трогая
Запыленное чело.
 
 
Сохранило и растаяло.
Вот и вечер на дворе…
И стоит она усталая.
Но ясна, как на заре.
 
 
Всех, кого встречает, радуя,
Тем, что день не иссушил:
Этой утренней прохладою
Необугленной души.
1953
 

169

 
Я видел только край щеки
Да локон у виска,
Но знал: всем безднам вопреки
Тебя я разыскал!
 
 
А наверху в косом луче
Струистый ладан гас,
И жарко пчелами свечей
Гудел иконостас.
 
 
И я по улице пустой
В притихшем городке
Отнес любовь мою домой.
Как просфору в платке.
 
 
И до сих пор она еще
Лежит, все та же, в нем
И пахнет воском и лучом —
Вот тем далеким днем.
1955
 

170

 
Смотри: вот эти двое – мы,
Вот это здесь – наш дом.
Как флорентийские холмы
Весь мир лежит кругом.
 
 
Не потому, что он хорош —
Он нас томил и жег,
Всегда он за спиною нож,
Чтоб нас убить, берег.
 
 
Но мы ему сказали: ты
Не страшен потому,
Что есть другой, смелей мечты,
Убьешь – уйдем к нему!
 
 
И добрым стал он с той поры,
Он услужить нам рад,
Он тихий дом нам подарил
И яблоневый сад.
 
 
Там, на закате, медлим мы,
Не разлучая рук,
И флорентийские холмы
Легко лежат вокруг.
1953
 

171

 
Когда я буду на земле моей
Жить (девушкой уже, конечно) снова.
Я буду всех наивней и скромней.
Совсем как ты в дни давнего былого.
 
 
Я косами затылок оплету.
Надену светлое простое платье
И бархатку на шею – помнишь? – ту
В которой так любил тебя видать я.
 
 
Твою я повесть свято повторю:
Я буду одному верна до гроба.
Как я с тобой, весеннюю зарю
Рука в руке не раз мы встретим оба.
 
 
И будет у меня ребенок, сын,
Которого с тобой нам не хватало.
Ему я тихо в зимние часы
Перескажу все то, что ты сказала.
 
 
И я, как ты, не напишу стихов,
Из нищих слов сработанных убого,
Я буду лишь в тишайшем из садов
Растить цветы и ими славить Бога.
 
 
И если Он благословит меня —
Состарюсь я разумной и пригожей,
Чтоб в вечер мне назначенного дня
Уснуть с улыбкой на твою похожей.
 
 
Так ты во мне себя переживешь.
Так я, благодаря твоей любови,
С моей судьбы сотру земную ложь:
Косноязычье голоса и крови.
1950
 

172

 
Как поцелуй через платок.
Что хуже свел с ума.
Как та приписка между строк.
В которой суть письма, —
 
 
Так наша встреча началась
В те дни далеких лет:
Вся любопытство, а не страсть,
Вся прихоть, а не бред.
 
 
Но был губительным ожог
Тех ветреных утех,
Ты не смогла и я не смог
Разъять объятий тех.
 
 
И вот, как видишь, сбереглось
И будет жить века
То, что когда-то началось
Как будто с пустяка.
1953
 

173

 
Я вспоминать люблю об этом
Далеком и счастливом дне.
 
 
Он начался простым рассветом.
Зарозовевшим на сосне.
И разгорался понемногу
Все радостней и горячей.
И вот, в туфлях на босу ногу
И с полотенцем на плече.
Сперва дорожкою по саду
Затем тропинкой под уклон —
Туда, где пруд ночной прохладой
Еще блаженно напоен.
И вдруг (я ветки раздвигаю),
Вся в брызгах солнца и воды —
Ты, ослепительно нагая,
Виденье неги и беды.
 
 
С тех пор (прости мое признанье,
Ты будешь им удивлена…),
С тех пор в моем воспоминаньи
Ты навсегда обнажена.
И пусть известно мне, что где-то,
Давно уже немолода,
Живешь ты, тщательно одета
И оскорбительно горда, —
Ты вот такою сохранилась
Сквозь все нагроможденье дней
В прозрачной памяти моей.
 
 
Благодарю за эту милость!
1955
 

174

 
Я в памяти тебе, как худшему жильцу.
Каморку тесную отвел под самой крышей.
Там, не причесана и в платье не к лицу,
Ты коротаешь дни и с каждым днем – все тише.
 
 
Я не стучусь к тебе. Но в полночь, в тишине,
Со связкою ключей бродя по коридорам,
Сомнением порой терзаюсь я, с которым,
Я знаю, никогда не совладать вполне:
 
 
Что если там, одна, ты плачешь обо мне?
1954
 

175

 
Все сны, все помыслы свои
К ней, словно руки, простирая,
Ты ждешь прекраснейшей любви,
Как ждут младенческого рая.
 
 
А там давно потушен свет,
И пальмы срублены, и лани
Растерзаны, и больше нет,
О, даже разочарований.
1954
 

176. Сонет о розовом кусте

«Gloire de Dijon»

«Madame Lelavasseur»

«Helenę Valabreque»

(из каталога роз)

 
Усыпанный цветами, темно-алый.
Сквозной беседкой изогнулся он.
Не здесь ли Маргарите снился сон
И Доротея Германа встречала?
 
 
Он спутник готики, в нем неги мало,
Его бы миру не вручил Дижон,
А имена своих лукавых жен
Ему бы Франция не завещала.
 
 
Но в строгости цветенья своего
Венчать героя или божество
Ему зато приличествует боле.
 
 
Последней славой осенять до гроба,
Чтить чистоту девического лба
И пленнику быть вестником в неволе.
 

177. Сонет о меде

 
Засахаренным солнечным лучом
Сияет мед на блюдечке стеклянном.
Посланец неба! Гость благоуханный!
Что хочешь ты поведать нам? О чем?
 
 
Увы, мы никогда их не прочтем,
Те знаки формулы твоей нежданной,
Что в золотом ларце, от Бога данном,
У ангелов хранится под ключом.
 
 
Мы будем, волшебство не замечая.
Тебе всего лишь радоваться, к чаю
Меж булочкой и маслом получив.
 
 
Ведь тайна тайн твоих неизреченна,
И может быть, от нас сокрытый, жив
На хрупком блюдце вздох самой вселенной.
1954
 

178

 
Итак: мы говорим стихами,
На языке поэтов. Он,
Конечно, выдуман не нами
И миру только одолжен.
 
 
Недаром он почти дымится,
Почти звенит, почти летит,
Недаром от него страница
Тот след обугленный хранит.
 
 
Когда приду я за ответом
Туда, куда мы все придем,
То там (не ангелы ли это?)
Заговорят со мной на нем.
 
 
Он будет весь уже крылатым,
Уже без слов, но все пойму,
Затем, что на земле когда-то
Я так любил внимать ему.
1955
 

179. Эпитафия на смежных могилах

 
Были: он садовником глухим.
Я – поэтом, всем внимавшим зовам.
И трудились каждый над своим:
Он – над саженцем, а я – над словом.
 
 
Мы ушли. Но на какой-то срок
На земле неистребимо вешней
Сохранимся: я – десятком строк,
Он – посаженною им черешней.
1954
 

Прикосновенье

Моей жене

180

 
Мне не придется «там» писать стихов.
Но вряд ли ремесло свое забуду.
Мне верится, что даже и без слов
Опять, как здесь, служить я слову буду.
 
 
Не знаю, чем. Как это разгадать,
Земного равновесья не наруша?
Быть может, тем, что хочется назвать
Ямбическим прикосновеньем к душам?
 
 
Прикосновеньем стройным, как строка,
Которое в душе строку разбудит…
Ах нет, не знаю! Пусть со мной пока
Мечта об этом, затаясь, побудет.
1957
 

181

 
Чем дольше я живу – тем ненасытней я,
Тем с большей жадностью тянусь к усладе здешней.
Пусть ждет меня нектар иного бытия —
Я от разлуки с ней все безутешней.
 
 
И радость мне моя последняя горька…
Так в блекнущем саду, где астры холодеют,
Озябшая пчела с последнего цветка
Пьет скудный мед, сама уже скудея.
 
 
К остывшим венчикам она ревнивей льнет,
Неяркий солнца луч ее уже не тешит,
А то, что в улье ждет богатство полных сот —
Стяжательницы милой не утешит.
1957
 

182

 
Ну да – и рожь! Та расцветает тоже.
Сама как будто тем удивлена.
И так на все цветенья непохоже.
Что ты не знаешь, что цветет она.
 
 
Едва заметным лиловатым дымом
Из края в край все поле обовьет.
Она цветет, цветет почти незримо,
Почти тайком, но все-таки цветет.
 
 
О, не стыдись! Поговорим о чуде,
О несказанном таинстве земли,
Где все мы, все – поля, деревья, люди —
Хотя бы раз, хоть тайно, но цвели.
1957
 

183. Царскосельская гимназия

 
Есть зданья неказистые на вид,
Украшенные теми, кто в них жили.
Так было с этим.
Вот оно стоит
На перекрестке скудости и пыли.
 
 
Какой-то тесный и неловкий вход.
Да лестница взбегающая круто
И коридоров скучный разворот… —
Казенщина без всякого уюта.
 
 
Но если приотворишь двери в класс —
Ты юношу увидишь на уроке,
Что на полях Краевича, таясь,
О конквистадорах рифмует строки.
 
 
А если ты заглянешь в кабинет.
Где бродит смерть внимательным дозором, —
Услышишь, как седеющий поэт
С античным разговаривает хором.
 
 
Обоих нет уже давно. Лежит
Один в гробу, другой, без гроба, – в яме,
И вместе с ними, смятые, в грязи,
Страницы с их казненными стихами.
 
 
А здание? Стоит еще оно,
Иль, может быть, уже с землей сравнялось?
Чтоб от всего, чем в юности, давно,
Так сердце было до краев полно,
И этой капли даже не осталось.
1957
 

184

 
Как бушевали соловьи
Над нашей гоголевской хатой,
Луною выбеленной и
Подсолнухами полосатой!
 
 
Их было не перекричать!
Но, неуверенно вначале,
Еще пугаясь все сказать,
Мы их с тобой… перешептали.
 
 
Как было хорошо прильнуть
Губами к маленькому уху!
С собой мы взяли в дальний путь
Ту немудреную науку.
 
 
И с той поры она для нас
Защитой стала неизменной:
Таким же шепотом сейчас
Мы заглушаєм шум вселенной.
1958
 

185

 
Ты была в моей судьбе
Самою хорошею.
И любовь моя к тебе
Стала легкой ношею.
 
 
Сколько тропок и дорог
Нами здесь исхожено!
Только скука в узелок
Не была положена.
 
 
И на пнях среди зимы
Было много сижено.
Без того, чтоб были мы
Стужею обижены.
 
 
Сапожки совместных дней
Нами не изношены.
Ты была в судьбе моей
Самою хорошею!
1958
 

186. Ангелу-хранителю

 
С детских лет ты был всегда со мною:
В первой женской бережной руке.
В первой половице под ногою.
В первом солнце на моем виске.
 
 
А потом ты шел со мною рядом.
Баловал парижскою весной.
Римским утром, андалузским садом —
И по-русски говорил со мной.
 
 
Я тогда не знал тебя. Я думал:
Это я с тобою говорю.
Слишком много радости и шума
Заглушало молодость мою.
 
 
Но теперь, когда так тихо стало
И вокруг меня и надо мной,
Разгадал я голос, что, бывало,
Принимал я второпях за свой.
 
 
И теперь я знаю: если все же
Был хоть чем-то в жизни я хорош,
И была на истину похожа
Иногда моя земная ложь;
 
 
Если женщин целовал, не раня,
И колосья трогал, не губя, —
Это только след твоих касаний,
Это все – тобой и от тебя.
 
 
И всего мудрей, всегда и снова,
От рассвета до заката дня,
Было то, что ты меня, дурного,
Уберег от самого меня.
1957
 

187

 
Какая-то радость (но кто же
Из смертных ее назовет?)
Нам все-таки сердце тревожит
И жизнь разлюбить не дает.
 
 
Откуда она сохранилась.
Свой луч затаила во мгле.
Последняя чистая милость
На нашей недоброй земле?
 
 
Созвездья ль в нее уронили
Свою потаенную пыль?
Пыльца ли в ней утренних лилий
С утраченной райской тропы?
 
 
И мы с безымянного детства
Своей неизбывной земли
Того золотого наследства
Истратить еще не смогли.
1958
 

188

 
Не камешком в мозаиках Равенны.
Не багрецом на фресках Ватикана —
Была я лишь клочком веселой пены
На голубых просторах океана.
 
 
Но я навстречу парусу взлетала.
С прибрежным рифом, ускользая, билась,
Я смуглой девушки ласкала тело
И в золотой песок, устав, зарылась.
 
 
Мой быстрый путь ничем не обозначен.
Моя судьба случайна и мгновенна,
Но я была счастливей и богаче.
Чем все гробницы и дворцы вселенной.
1958
 

189. Стихи о стихах

 
Они живут какой-то жизнью странной.
Не только той, что нам видна сейчас.
Им не упасть на землю, бездыханным,
Когда рассказчик кончит свой рассказ,
И если даже здесь о них забудут —
Они в нездешнем ждать и медлить будут.
 
 
Они войдут какой-то тишиной
В какое-то великое молчанье,
Чтоб после, претворяясь в мир иной,
Земля в себя впитала их касанье,
И наш грядущий Иерусалим
Своим дыханьем был обязан им.
 
 
И вот от всех, казалось бы нетленных,
Сверканий клятв и содроганий битв
Останется, быть может, во вселенной
Лишь этот всплеск ямбических молитв,
Прикосновение к истлевшей лире,
В котором лучшее о лучшем в мире.
1957
 

190

 
Как много есть прекрасного на свете:
Крыло орла, девическая грудь.
Кленовый лист, Риальто на рассвете,
Раздолье Волги, ландыш, млечный путь…
 
 
И вот еще: прыжок бегущей лани,
Глаза ребенка, парус на волне…
Ты видишь сам: не сосчитать названий,
Не перечислить ни тебе ни мне.
 
 
И все-таки не легче ль жить на свете,
Когда ты знаешь, что везде кругом
Есть волны, клены, девушки и дети
И даже просто чей-то сад и дом?
 
 
Ты говоришь: все это преходяще!
И ты неправ! Ведь будущей весной
Опять прыжок в зазеленевшей чаще,
Опять подснежник свежий под ногой!
 
 
Наш мир в бреду. Он шепчет заклинанья,
Он душит все, чем жизнь еще права,
Но в мире нет разрушенного зданья,
В котором бы не проросла трава.
1958
 

191

 
Возьми в ладонь свою планету,
Свою привычную звезду,
И молви:
Я предвидел это.
Мы расстаемся. Я уйду.
 
 
Но что-то с неуемной силой
(Ее и смерть не победит)
Меня с тобой соединило
И никогда не разлучит.
 
 
Твои тяжелые прибои
Мне солью пропитали рот.
И шрам, оставленный тобою.
В моей душе не заживет.
 
 
Ты будешь ждать меня. Веками
Ты будешь для меня хранить
Свое немеркнущее пламя.
Свою нервущуюся нить.
 
 
И я вернусь. Вот в этой точке
Вот этого материка
Восстану в новой оболочке.
Непредрешаемой пока.
 
 
Взгляну… И словно в сновиденьи
Предстанет мир передо мной.
Уже в лучах преображенья,
Уже иной, совсем иной.
 
 
И, верно, вовсе и не словом
В том неожиданном краю,
А чем-то несказанно новым
Свои я песни допою.
 
 
Ведь для того и бред, и муки,
И судорога этих строк,
Чтоб дольний мир земные звуки
В небесный замысел облек.
1957
 

192

 
Подснежник узкой льдинкою в горсти.
Как та, через которую прошел он.
Еще он весь морозной тайны полон.
Морозной тайны своего пути.
 
 
И пальцы холодя прикосновеньем.
Мне греет сердце медленный цветок.
Который лишь терпеньем превозмог
Всю невозможность своего рожденья.
1956
 

193

 
Вчерашней ветки повторенье
В моем распахнутом окне.
Но все иное: все – цветенье.
Все – солнечных лучей биенье
В сиреневой голубизне!
 
 
Не так ли ночь и мне поможет
Себя осуществить вполне?
И на заре и я, быть может.
Совсем другим предстану тоже
В Его распахнутом окне!
1958
 

194

 
Жизнь незаметно, с каждым днем,
Мне все становится нужнее.
Мы так давно уже вдвоем,
А вот впервой сроднился с нею.
 
 
Так в детстве смотришь, не дивясь.
На статуэтку на камине.
И сердца не волнует вязь
Ее давно знакомых линий.
 
 
А после как-нибудь возьмешь
И разглядишь ее прилежней
И подпись Мастера найдешь.
Которой не заметил прежде.
 
 
И вот особое с тех пор
Ты видишь в ней очарованье.
И для тебя ее фарфор —
Сладчайшей плоти трепетанье.
 
 
С тревогой размеряешь срок.
Что ей отпущен быть твоею.
И мыслишь: как я только мог
Всегда не любоваться ею!
1956
 

195

 
Когда, протягивая руки,
Я вижу молодость мою —
Весь сокровенный смысл разлуки
Я просветленно познаю.
 
 
Пока она во мне, со мною
И распускалась и цвела,
Пока она совсем нагою
В моих объятиях была —
 
 
Ценил ли я ее усладу,
Ее полураскрытый рот?
Нет, нам расстаться было надо
И снова встретиться, – и вот
 
 
Она встает передо мною
И приближается ко мне
Все той же, но совсем иною,
Впервые понятой вполне.
 
 
Пускай и мрак вокруг струится
И тяжесть прячется в виске —
Я вижу даже тень ресницы
На розовеющей щеке.
 
 
И как я мог в далекой были,
Той ослепительной весной
Не разглядеть алмазных крыльев,
Сиявших за ее спиной!
1958
 

196

 
О, славные содружества поэтов
Благословенной пушкинской поры!
Где ваши клятвы, пылкие приветы,
Беседы и невинные пиры?
 
 
Где ваши споры, где ночные бденья
На берегах торжественной реки,
Звенящие, как струны, посвященья,
Упоминанья, краше чем венки?
 
 
Все отошло… Мы вам уже не пара!
Мы мелочны, завистливы, скучны,
И даже самым совершенным даром
Развлечены, но не потрясены.
 
 
На сердце нам, заветно и глубоко.
Высокой дружбы не легла печать.
Вот почему и радости высокой
В стихах у нас – увы! – не прозвучать.
1958