Текст книги "Меря и Ростовское княжество. Очерки из истории Ростово-Суздальской земли"

Что касается до быта черемис, то он и в настоящее время не возвышается над примитивным бытом звероловным. Этот быт преобладает у черемисы луговой, тогда как у горной развиваются более высокие бытовые фазы – земледельческая и промышленная. Тихий, загнанный и боязливый черемис луговой стороны Волги идеалом жизни считает спокойное пребывание в своем дорогом лесу, охоту на медведя и волка, занятия пчеловодством и рыболовством. Даже крепкий семейный быт у него не сложился. Положение женщины весьма низко, а отношение ее к мужчинам не определяется строгими границами супружеской верности, так что сожительство черемисской женщины с посторонними в отсутствие мужа считается как бы за необходимый обычай⁶⁶.

Почти такими же чертами рисует нам религию и быт черемис наблюдательный иностранный путешественник Олеарий, проехавший по Волге в первой половине XVII в. Примитивно-грубой, неразвитой является эта религия, со слабыми представлениями о верховном существе, вся заключенная в обрядово-жертвенную форму (Олеарий говорит, что черемисы не верят в загробную жизнь). О быте их он говорит: «Живут черемисы по обеим сторонам Волги, большей частью не в домах, а в дрянных лачужках, питаются своим скотом, медом и дичью, отлично стреляют из лука и приучают к тому детей с малолетства. Это коварный, хищнический и колдовству преданный народ», – заключает Олеарий⁶⁷.

Не зная ни мордовского, ни черемисского языка, мы, к сожалению, ничего не можем сказать о степени соотношения этих языков с языком мери, которое, по всей вероятности, существовало. Язык есть главнейшее и самое определенное выражение народности, и более точное изучение языков мордовского и черемисского и сравнительное изучение финских наречий вообще, несомненно, приведут к любопытным выводам относительно языка мери.

Приняв предположения о возможности ближайшего сродства и связи мордвы и черемис с мерею за достоверные, мы можем допустить аналогию относительно быта и религии этих существующих народов с бытом и религией не существующего в настоящее время народца – мери. Какие же данные дают нам для этой аналогии выводы из совокупного рассмотрения мордвы и черемис? Данные эти сводятся к следующему:

1) мордва и черемисы преимущественно занимались охотой, звероловством и пчеловодством, промыслами самыми естественными в их лесистой местности;

2) мордва и черемисы долго были племенами воинственными и стойко отражали вторжения к себе чужеземцев. Этот воинственный дух замечают в них свидетельства XVI и XVII в.;

3) мордва и черемисы с течением времени подпали под влияние великорусского племени, и теряют постепенно свой племенной тип;

4) мордва и черемисы очень привержены к своей религии, которая, несмотря на их русификацию в настоящее время, может быть восстановлена в главных чертах;

5) религия эта основанием своим имеет дуализм;

6) иерархия богов не отличается стройностью и ясностью, и персонификация божеств не достигает строгой определенности;

7) религиозные верования вообще, бедные поэтическими представлениями, отличаются практицизмом, преобладанием обряда над догмой. Главнейшим проявлением обрядового культа является жертвоприношение;

8) в теперешних религиозных верованиях мордвы и черемис заметны следы фетишизма, первоначальный период которого уже для них миновал;

9) многие религиозные предания и обряды мордвы очень близки с великорусскими;

10) у мордвы и черемис были жрецы;

11) идолов и храмов ни у той, ни у других не было;

12) священным значением в особенности пользовались леса, рощи и камни.

Четвертая группа. Курганным раскопкам особенно посчастливилось во Владимирской губернии. Многочисленные курганы в уездах Суздальском, Юрьевском и Переяславском наследованы известными нашими археологами: графом А. С. Уваровым в 1851 и 1852 гг. и П. С. Савельевым в 1853 и 1854 гг.

Граф Уваров разделяет все курганы Владимирской губернии на три разряда: на курганы норманские, мерянские и боевые. «Чем более разрывали курганы, – говорит граф Уваров, – тем ярче определялись могилы мерянские, принадлежавшие племени воинственному. Возле всякого мерянина лежит его боевой топор, длинное копье и нож; даже возле женских остовов встречаемы были топоры, но меньшего размера». Мерянин высоко ценил коня, товарища своего в походах и битвах, и носил изображение его на поясах и на многих других украшениях. Исследовав более восьми тысяч курганов, можно себе составить понятие даже о развитии религии у этого народа. В курганах IX и X вв. нашли идола из глины, грубой отделки, изображения змей, напоминающих о змеином поклонении, господствовавшем на берегах Волги, сожженные кости разных зверей и птиц, показывающих, из чего состояли жертвоприношения. Меряне, как близкие соседи волжских булгар, имели много восточных монет и много болгарских подражаний восточным монетам; монеты западные встречаются, напротив, редко, потому что заносимы были к ним одними норманами. В курганах, в которых встречаются монеты XI или начала XII в., находятся также тыльные кресты и разные привески с изображением крестов. Видно, что около этого времени христианство просветило землю мерянскую⁶⁸.

П. С. Савельев, разрывший и исследовавший летом 1853 г. три тысячи курганов в Юрьевском и Переяславском уездах (из этого числа две тысячи близ Плещеева озера), сообщает об этих курганах следующие данные.

1. Они подразделяются на могильные и боевые; первых больше, чем вторых.

2. Все курганы относятся ко времени от VIII до XI в., принадлежа по большей части к периоду языческому.

3. Могильные курганы заключают в себе или остовы, или следы остовов, или же сожженные кости; очевидно, существовало обыкновение сжигать трупы при погребении.

4. Вообще в курганах находятся вещи, по которым можно заключить об одежде и занятиях вымершего племени: амулеты, металлические привески, бляхи, ложки, ключи, ножницы, ножи, точильные камни. В ногах у умершего ставили глиняный горшок с яствами или жертвоприношениями. Древние обитатели Переяславского и Юрьевского уездов хоронились с любимыми вещами умершего: воин – с секирою, топором, копьем, стрелами; всадник – с конем, седлом, уздою; торговый человек – с весами и гирею; женщины – с серьгами, бусами, кольцами, разными привесами.

5. Монеты, находимые в курганах, показывают, что население края еще до обрусения его имело сношения с западом через норманнов и с востоком посредством волжских булгар;

6. Разное оружие и вещи для одежды и женских украшений, находимые в курганах, могут быть также восточного происхождения, а весы и гири могли быть занесены с запада (такие весы и гири находятся в Скандинавии);

7. Влияние Византии проявляется в форме тельных крестов христианской эпохи; 8. Могильные курганы принадлежат мери⁶⁹.

Г-н Тихонравов, секретарь Владимирского статистического комитета, участвовавший в курганных раскопках гр. Уварова и Савельева в своей статье «Об археологических изысканиях во Владимирской губернии» приводит любопытный дневник своих работ. В этой же статье он повторяет выводы гр. Уварова и Савельева относительно курганов, принадлежавших мере⁷⁰.

Курганные раскопки в Ярославской губернии не были столь удачны, как во Владимирской, или, лучше сказать, были просто неудачны. Только курганы в Ростовском уезде, близ оз. Неро, раскопаны Савельевым⁷¹. Остальные раскопки производились в разное время без всякого плана и ученых приемов, губернаторскими чиновниками, и вещи, находимые ими, или пропадали неизвестно каким образом, или растаскивались крестьянами⁷². Позволим себе привести один характеристический случай из такого административного отношения к археологии, передаваемый местной газетой. Г-н редактор неофициальной части «Ярославских губернских ведомостей», ехавший по делам службы по Угличскому уезду в 1860 г., нечаянно напал на курганы, которыми так богаты берега р. Юхоти, в Угличском и Романовском уездах. За недостатком времени он разрыл довольно небрежно, без всяких ученых приемов, три кургана. В курганах найдены: один скелет, с протянутыми вдоль руками – что показывало, что это не христианин – глиняный горшок и разные мелкие вещи, похожие на те, которые находились во владимирских курганах. Некоторые же из этих вещей, по словам ее известного автора, описавшего их, очень похожи на употребляющиеся до сих пор в одежде черемис. На скелет не было обращено никакого внимания, мелкие вещи были представлены губернатору, но куда после девались – неизвестно; а глиняный горшок, оставленный второпях г-ном редактором на месте его нахождения, был украден при наступлении ночи, «вероятно, зрителями, сошедшимися поглядеть на невидаль», по наивному предположению автора статьи «О Юхотских курганах». А между тем горшок, найденный в кургане – вещь очень любопытная. Горшок этот красной глины с резьбой красивого рисунка, в двадцать фунтов весу, по словам одного бурята, живущего в Ярославской губернии и основательно знающего обычаи своего племени, очень похож на горшки, доселе употребляемые бурятами на хранение домашних вещей⁷³.

Что касается до Костромской губернии, то были ли или нет там раскопки курганов, мы не знаем. Нам известна только одна случайная археологическая находка в Галичском уезде, которая может служить образчиком уже не административного, а хозяйственно-домашнего отношения в русской археологии. Осенью 1885 г. крестьяне г-жи Челеевой в селе Туровском, близ Галича, поправляли мельничную гать на речке Лыкшине, впадающей в Галичское озеро. Лом землекопов ударил обо что-то твердое, оказавшееся большим глиняным сосудом, который был наполнен разными металлическими вещицами; сосуд был разбит железным ломом, несколько вещиц, выпавших из него, пошли ко дну речки, а остальные были принесены крестьянами к помещице. Г-жа Челеева приказала значительнейшие из них положить в квасную гущу, а потом вычистить песком и кирпичом на уксусе. Большинство из этих «значительнейших» вещиц Д. С. Бестужев, племянник г-жи Челеевой, отослал к родным в Москву и восемь штук подарил костромскому епископу Павлу, при объезде им епархии в 1836 г., а епископ Павел переслал эти восемь вещиц в Московское общество истории и древностей Российских. П. П. Свиньин в своей заметке о них считает их принадлежащими мере⁷⁴.

В Московской губернии также случайно раскопано несколько курганов: четыре в Звенигородском уезде и десять в Бронницком. Вещи, в них найденные, схожи с вещами, находившимися в курганах Владимирской губернии и найденными в имении г-жи Челеевой⁷⁵. Московская губерния была исследована в курганном отношении двумя учеными: господами Гатцуком и Богдановым. Но исследования г-на Гатцука касаются южной части Московской губернии, где не было мери, а исследования Богданова, по словам г-на Гатцука, односторонние и не ведущие к правильным результатам, клонятся к доказательству, что первоначальными насельниками, аборигенами Московской губернии не были и не могли быть чудские племена. Мы не считаем себя вправе входить в рассмотрение работ г-на Богданова, имеющих специально антропологическую цель исследования.

Граф Уваров, как мы видели, пытается восстановить этнографическую физиономию мери по археологическим результатам курганных раскопок Владимирской губернии. Черты его бытового изображения сгинувшего народца весьма определенны. Такая определенность, разумеется, очень желательна, но представляет, по нашему глубокому убеждению, только идеал выводов из археологических разысканий, едва ли возможный в настоящее время. Из раскопок и находок вроде тех, которые мы видели в Угличском и Галичском уездах, навряд ли можно извлечь строго научные данные.

Повторим сказанное нами в начале этой главы. Толстым слоем легли на северо-восточной равнине Европы племена друг на друга, сплелись, срослись одно с другим такими причудливыми путами, что определить строго и точно грань между ними, проследить сплетения этих путей нет никакой возможности. Эти этнографические формации не поддаются точному анализу и строгой научной систематизации так же, как не поддаются этому анализу и этой систематизации напластания и формации геологические. «Большинство курганов, – говорит г-н Гатцук, – заключает в себе теперь два и даже три наслоения костей совершенно различных племен, так как не редко, в поздние времена нашей истории, в древние курганы погребались новые покойники»⁷⁶.

Из всего вышеизложенного трудно прийти к каким-нибудь положительным выводам относительно мери. При той неясности, которая господствует в наших сведениях о чудском племени вообще, о существующих его представителях, нельзя ожидать чего-либо определенного от ветви этого племени, давно угасшей и растворившейся в великорусском населении.

Славянские наречия и древности разработаны больше чудских, и то, какие непреодолимые трудности представляются для попыток восстановления частных, видовых отличий несуществующих теперь славянских племен: полян, древлян, кривичей, радимичей, вятичей и других. Сознаемся, что дальше гипотез нельзя идти из всего того материала, который мы представили о мери, но нам кажется, что самое указание на возможность этих гипотез не лишено некоторого значения.

Оглянемся же назад. Посмотрим, что можно извлечь гипотетического из всего представленного нами о мери: из свидетельств письменных источников, из рассмотрения особенностей теперешнего населения той местности, где жила в одно время меря, из аналогических заключений о мери по теперешнему быту и религии мордвы и черемис и наконец, из результатов курганных раскопок и археологических находок в губерниях Ярославской, Костромской, Владимирской, Московской.

Во-первых, мы имеем приблизительный район распространения мери, общий контур ее крайних поселений, данные для которого мы привели выше. Во-вторых, мы можем заключить, что следы языка мери, очень близкого с языком мордвы и черемис, сохранились в говоре теперешнего населения губерний Ярославской, Костромской и Владимирской, в местных названиях некоторых урочищ и поселений и в так называемых тайных языках этих губерний. В-третьих, мы имеем некоторую возможность уловить религию мери. Религия эта могла быть близка к религии мордвы и черемис. Первоначально, по всей вероятности, она ограничивалась грубым фетишизмом и не имела возможности доразвиться до того неясного дуализма и той неопределенной персонификации божеств, которые являются у мордвы и черемис. Поэтому навряд ли могли быть у мери идолы, которых нет ни у мордвы, ни у черемис. У мери пользовались священным значением камни, которые в житии святых Исайи и Авраамия называются идолами только по общепринятой христианско-благочестивой терминологии. В лесистой стране, в которой обитала меря, лес, без сомнения, так же почитался, как почитается он доселе у мордвы и черемис. У мери были жрецы, или, по крайней мере, главные совершители и распорядители жертвоприношений, вроде прявт и возатей мордвы и карт и мужан у черемис. Следы этих жрецов сохранились в волхвах, появлявшихся в Ростовско-Суздальской земле и имевших там большое значение. Вообще, религиозные верования и обряды мери не бесследно пропали. Еще не успев окончательно развиться и оформиться, они столкнулись сперва с религиозными языческими верованиями славян, а потом с христианскими их представлениями. Вследствие этого столкновения религиозные верования славян и мери так переплелись и перепутались, что трудно и почти невозможно добраться до точного определения, что принадлежит в них чудскому народцу, что славянам. Религия мери показала большую живучесть при распространении христианства в Ростовско-Суздальской области, что мы увидим в своем месте. Судя по этой живучести, и принимая в соображение, с одной стороны, выводы гр. Уварова из погребальных обычаев мери, а с другой – привязанность к своей религии мордвы и черемис, мы можем почесть за вероятное, что меря, при столкновении со славянами-христианами, отстаивала свои религиозные верования с оружием в руках. В-четвертых, быт мери, не представляя особенных отличий от состояния вообще дикого племени, может быть характеризован так: живя в лесистой, дикой местности, меря занималась звероловством и охотой, и, быть может, распадалась на несколько родов, имевших своих племенных князьков, вроде тех, которые в позднейшее время являются у мордвы.

В таких только чертах кажется нам возможным представить гипотетическое изображение мери. Далее в своих выводах мы идти не решаемся. Таким мог быть этот исчезнувший народец в то время, когда стали среди него появляться первые славянские поселенцы. Мало-помалу эти поселенцы берут верх над мерею, которая пропадает, или лучше сказать, претворяется посредством славян в особый тип – великорусский.

Но прежде чем мы начнем следить за тем, как явились славянские поселенцы в землю мери, осмотримся кругом, взглянем на соседей мери, окружавших ее. Соседи эти принадлежали к трем племенам: чудскому, славянскому и литовскому.

Чудские соседи мери, одноплеменные ей, охватывали ее с востока, севера и северо-запада. С восточными ее соседями: муромой, мордвой и черемисом, мы уже достаточно знакомы из предшествующего изложения, из которого мы видели, что эти племена, весьма вероятно, составляли некогда один народ с мерею. Северным чудским соседом была пермь, с которой находились в давних сношениях новгородские славяне. Наконец к северо-западу от мери сидело чудское племя веси – по Белоозеру. О веси мы ничего не можем сообщить, кроме ее имени и поверхностного знакомства с нею арабов, о чем мы упомянули выше⁷⁷. К какой отрасли чудского племени принадлежала весь, к западной или восточной – и этого нельзя решить. Она слишком рано подпала славянизации как ближайшей из народцев чудского племени к владениям новгородцев, из которых шло главное колонизационное движение славян на северо-восток. Память о веси сохранилась доселе в имени уездного города Тверской губернии Весьегонска и в нескольких названиях селений и урочищ близ этого города и во Владимирской губернии, где весь, по предположению некоторых, прежде также обитала⁷⁸.

На запад, юго-запад и юг от мери шли поселения трех славянских племен: новгородцев, кривичей и вятичей. Как ни трудно представлять частную характеристику каждого отдельного племени в ту отдаленную эпоху, когда вообще однородные племена близки друг к другу и не успели еще вполне выразить своих видовых особенностей, тем не менее, это до некоторой степени все-таки возможно.

Из свидетельств Нестора мы можем заключить, что племя новгородских славян было одно из самых развитых в культурном отношении племен славянских. Из приводимых им перечислений постепенного расселения славян по русской земле мы видим, что новгородские славяне были самыми поздними славянскими выходцами с юга и самым крайним, передовым их постом на западе и северо-востоке; поэтому-то новгородцы неизбежно должны были войти в борьбу с двумя соседними племенами: литовским и чудским. Эта постоянная борьба и счастливое географическое положение вблизи моря, на почве бесплодной, но преисполненной водными сообщениями, этими единственными путями для передвижения в эпоху исторического младенчества народов, были причиной дальнейшего самостоятельного торгового и политического значения Новгорода и постепенно развивали в новгородцах тот дух независимости, свободы и неустрашимости, которым запечатлена их последующая историческая деятельность⁷⁹.

Кривичи было племя дикое, не имевшее задатков к самостоятельному развитию по своему невыгодному географическому положению, сдавившему его в лесистой местности среди литовских народцев. Это племя, развивши в себе преимущественно суровую религию, рано подпадает влиянию литовцев и смешивается с ними. Соединенное сначала федерацией с новгородскими славянами, кривичское племя в дальнейшей своей исторической жизни выделяет два княжества: Полоцкое и Смоленское – по системам рек Западной Двины и Днепра. Вследствие направления этих рек – Двины на запад и Днепра на юг, течение исторической жизни обоих княжеств направляется к западу и югу, оставаясь совершенно чуждой северо-востоку России⁸⁰.

Вятичи – самые поздние выселенцы славянские. О выходе их из Польши вместе с радимичами было живо предание еще в XI в. Вятичи отличались дикостью даже во времена Нестора. Он говорит о них: «Живяху в лесе, якоже всякий зверь, ядуще все нечисто, срамословье в них пред отци и пред снохами; браци небываху в них, но игрища межи селы»⁸¹.

Среди вятичей жил литовский народец голядь, по рекам Протве и Угре. Об этом народце ничего неизвестно определенного и он до сих пор представляется какой-то загадкой⁸².

Расселение славян среди финского племени началось весьма рано. Невозможно определить – когда именно, но. без сомнения, гораздо раньше не только призвания Рюрика, Синеуса и Трувора, но даже раньше изгнания варягов, бравших до Рюрика дань с новгородцев, кривичей и мери. Колонизация славян началась с запада, из земли новгородской в земли веси и мери. Такое предположение легко основывается на удобстве водного сообщения между Новгородом, Белоозером и верховьями Волги. Лучшим показателем для определения давности колонизации может служить известный факт существования общественного союза у новгородских славян, кривичей и мери; союз этот, обложенный данью варягами, изгоняет их, и затем призывает к себе князей для установления в земле своей «наряда», т. е. государственного устройства. Вопрос о варягах сделался таким общим местом в русской истории, так бесплоден и неважен кажется он многим, что говорить о нем вновь действительно затруднительно. Но мы позволим себе сказать о нем несколько слов ввиду разъяснения занимающего нас вопроса о давности славянской колонизации среди мери. В этом отношении для нас очень важно свидетельство Псковской второй летописи, на которое до сих пор не было обращено, как нам кажется, особого внимания. Под 854 г. в летописи этой говорится: «Новгородцы свою власть импаху, а кривичи свою, а мерь свою, а чудь своими владьху и дань даваху варягом; а иже живяху у коих варяги, или даныцики тех, тин насилия велика дьяху новгородцем, и кривичем, и меряном, и чуди. Всташя же новгородци, и кривичи, и меря, и чудь на варягы и изгнаша их за море и начата владети сами себе и городы ставити, и бысть межю ими рать, град на град, и не бяше правда». Далее говорится о призвании и трех братьев. Замечательные слова, которые вкладывает летописец в уста призывавших; слова эти достаточно указывают на мотивы призвания. «Земля наша велика есть, сказали признававшие варягам, и умножися людей, и несть кто бы владел нами и по праву рядил»⁸³.

Анализируя это свидетельство, мы приходим к следующим выводам. 1. Единство «власти» у новгородцев, кривичей и мери очевидно указывает на единство общественных элементов у них. Из рассмотрения мери мы видели, что общественные элементы этого племени должна были быть, так сказать, в зачаточном состоянии, таком состоянии, при котором, конечно, невозможно было сознавать необходимости призвания князя для «ряды по праву». Славянская культура новгородцев была далеко выше первобытной племенной дикости мерян. Следовательно, единство общественных элементов у новгородских славян и мери, являющееся из свидетельства летописи, должно быть объяснено чем-нибудь иным. 2. Появление городов у новгородцев, кривичей и мери поставляется в зависимости от умножения народонаселения. От этого-то умножения, когда семья разрасталась в род, когда чуялась потребность в общинном устройстве, являлись исконные славянские усобицы, восставал «род на род». Тесно, беспокойно становилось жить в старом огороженном месте – и вот начинают славяне выселяться в другие, новые, огороженные места: появляются новые города. Вражда городов, рать города против города, поселения против поселения есть явление, присущее славянскому племени. Эта вражда сохранилась в памяти народной: города и селения до сих пор обзывают друг друга насмешливыми прозвищами и слагают друг о друге иронические присловья. Из сопоставления этих двух выводов мы можем заключить, что славянский элемент укрепился во второй половине IX в. в земле мери, что города, построенные там были славянские, что это были славянские колонии, потому что город есть основной признак оседлости, присущий славянскому племени; ни у одного из народцев чудского племени мы не видим городов⁸⁴. Поэтому нам представляется совершенно справедливой мысль, высказанная Н. И. Костомаровым: что в летописном свидетельстве меря является только этнографическим термином, как, например, в наше время Кавказ, и что под этим термином нельзя разуметь исключительно только чудских «насельников», аборигенов земли, а следует разуметь, главным образом, славянских «находников»⁸⁵.

Приток славянских «находников» в область верхней Волги, сначала заселенную мерею, а потом образовавшую из себя землю Ростовско-Суздальскую, шел, главным образом, с двух сторон: с запада, из области новгородских славян, и с юга, из Приднепровья, через земли кривичей и вятичей. Но, как уже мы сказали выше, колонизационное движение из Новгорода было самое древнее, самое первоначальное. Как известно, славяне двигались всегда по рекам, этим единственно удобным путям сообщения в древнейшие эпохи человеческой культуры. Волга, великая русская река, и ее многочисленные притоки являются главными водными артериями в земле мери. По этим-то артериям: Волге, Тверце, Мологе, Шексне, Костроме, Унже, Которосли, Оке, Клязьме и Москве-реке, со значительным числом малых рек и речек, впадающих в них – издавна сновали «ушкуи» и «уструги» славянские, с издавна выходили на берега этих рек и речек переселенцы с Волхова и с Днепра, и их топор звучал в диких, непроходимых лесах: звук этот пугал людей и зверей. Меря убегала вглубь страны, а «звери дивии» – прятались, в чаще леса. Являлись «починки», «городки», «поселки» – эти первичные, зачаточные проявления оседлой жизни славян.

Волга вела в богатые страны: в Булгарию и далее, до самого моря Хвалынского[6]6
  Хвалынское или Хвалисское море – древнерусское название Каспийского моря.


[Закрыть]. Поэтому, она с давних пор привлекала «охочих людей», которым трудно бывало жить у себя, которые искали простора, искали упражнения для своей «силушки богатырской». Такими «охочими людьми» изобилует Русь с самой своей колыбели; и в Новгороде, и на юге, в Приднепровье, их всегда было вдоволь. Новгородские «повольники»[7]7
  Повольник – в Новгородской республике – вольный, свободный человек, занимавшийся разбоем и торговлей, ушкуйник.


[Закрыть] и киевские сотоварищи Владимира Красного Солнышка, богатыри наших былин – являются типичными представителями этих первоначальных охочих русских людей. Припомним борьбу вечевых народных партий в Новгороде, припомним эти вечевые усобицы, эти бои концев, которые являются на первых страницах Несторовой летописи в выражение «воста род на род»; припомним новгородских «повольников» – и нам будет весьма ясна причина, почему вольные выселения из Новгорода в Поволжье начались так давно и продолжались так долго. На Волге открывалось для всех новгородцев, недовольных своими домашними, вечевыми распорядками, «широкое раздолье», и путь «вниз по матушке по Волге» был давно им известен. Где лучше? Этот исконный вопрос всего человечества вообще и русского человека в особенности, заставлявший его впоследствии бегать и «брести ровно» в надежде на лучшую долю, – этот вопрос возникал и у новгородских «повольников»; во имя его они выходили из своей земли. На Волге они заставали непочатый край, и иные из них, более умеренные, оставались здесь, в убеждении, что им здесь будет лучше, чем было дома; а другие, более предприимчивые, как, например, Василий Буслаевич[8]8
  Василий Буслаев – герой новгородского былинного эпоса, представляющий собой идеал молодецкой безграничной удали. Его герой в славянских былинах поступает вопреки принятому порядку, нормам, нарушает запреты, не верит в предсказания и в конце концов гибнет.


[Закрыть], неслись все дальше вниз, надеясь найти вдали еще более фривольную жизнь, еще больше свободы.

С юга заставляли двигаться людей другие «нестроения». Печенеги и половцы, торки и берендеи[9]9
  Торки и берендеи – тюркские кочевые племена в восточноевропейских степях. Около 1146 г. происходит их смешение; данное племенное объединение называли черными клобуками. В начале XIII в. перестаются упоминаться в русских летописях.


[Закрыть] и другие кочевники вроде обров[10]10
  Авары (обры) – союз кочевых народов, главным образом тюркоязычных, родственных гуннам. В русских летописях именовались обрами.


[Закрыть], примучивших дулебов[11]11
  Дулебы – союз восточнославянских племен на территории Западной Волыни в VI – начале X в.


[Закрыть], не давали там славянам покоя. Степняки запрягали жен славянских в сохи, насиловали их дочерей, угоняли их скот, жгли их поселки, грабили их дома, и толпы славян тянулись туда, где лучше! А лучшее им легко представлялось в невозделанном, непочатом северо-востоке, в «чудском крае», который в пылком воображении южного славянина представлялся страной чудес, страной волшебства и неведомой мифической силы. Иные, сильные натуры стремились в этот край, чтобы испробовать свою удаль богатырскую, помериться силами со злыми чудищами. Припомним, что герой былин Алеша Попович сражается с Тугариным-Змеевичем близ Ростова, в дикой стране мери, и человек-богатырь побеждает стихийного богатыря хитростью. Припомним, наконец, что в самом характере южного населения, с самого его начала, замечается наклонность к «бродничеству», подвижности, свободной, независимой жизни⁸⁶. Эта-то наклонность долго не давала усесться южному славянину на одном месте и влекла его все дальше и дальше на северо-восток, о котором на юге могли получать некоторые сведения из Новгорода, бывшего в тесных сношениях с Приднепровьем.

Нам кажется, что первичный, древнейший вид славянской колонизации в чудском северо-востоке именно определяется характером этого охочего люда, этих «повольников» и «бродников», прототипа позднейших казаков. В XVI и XVII вв. та же Волга привлекала охочих людей, но уже не в верхнем своем течении, а в «низовом». На пороге же этнографического распределения народонаселения по русской земле низовье Волги было иной дорогой, дорогой бродячих азиатских выходцев, густыми массами проходивших через «великие каспийские ворота» по южным окраинам Руси. В то время эта дорога была более опасна, чем дорога в далекую землю мери; охочим людям, которым не жилось у себя дома, фривольнее было отправляться с юга в неведомую страну чудес, страну диких финнов через славянские земли и потом выходить на Волгу, чем пролагать себе путь к ней через страшные кочевья печенегов и половцев. Это свободное передвижение славян из Новгорода и с юга в верховья Волги, это скопление «сходцев» к земле мери, восходящее к временам доисторическим, служащее продолжением того движения славянских племен, главные фазы которого отмечены Нестором в его этнографических перечислениях, и составляющее первичный вид расселения славян мы позволим себе назвать вольной колонизаций.

При зачине княжеской власти на северо-востоке начинается второй вид колонизации – княжеско-военный. Рядом с ним, при утверждении христианства к земле Ростовско-Суздальской, идет колонизация монастырская; а потом, при развитии промышленно-торговых сил страны, начинается колонизация промышленно-торговая. Впоследствии мы остановимся подробнее на каждом из этих позднейших видов колонизации; здесь же заметим только, что вольная колонизация является основным типом славянской колонизации в земле мери. Она не уничтожается и в княжескую эпоху, она служит основанием для колонизации монастырской, и в промышленно-торговой колонизации является основной движущей силой.