Текст книги "Злые ветры Запада"

Ведьма закричала, разом посерев, протянула руки к чудовищному клубку, призванному убить отряд людишек, посмевших мешать ей. И не успела ничего сделать.

Прозрачные клинки входили в перекатывающуюся плоть, рассекали ее на тысячи тонких пластинок, кромсали, резали и убивали. И тут же пропадали, растворяясь в бьющих фонтанах густой черной жижи. Но свое дело они сделали. Чудовище умерло. Вместе с ним умер и командор, превратившись в мумию, иссушенную мощью Господа, текшей через него.

Башни броневиков, лязгая, развернулись, уставились стволами на остатки серой толпы. Ярость протекала через стволы, превратившись в хлещущий ураган свинца.

Ведьме уйти не дали. Моррис, чертов сукин сын, перебил ей колени двумя выстрелами из «шарпа».

– Дуайт? – Шепард подошел к нему, когда помеченных дождем из адского семени жителей, что прятались по подвалам несколько дней, пригнали на площадь.

– Да, босс.

Он уже знал, что услышит. Куда больше его занимала сама площадь, покрытая быстро разлагающимися телами. Козлоногий не жалеет своего племени, когда оно подыхает.

– Говорят, сынок, ты снова сорвался?

Шепард заправил руки за пояс и выпятил красивую серебряную бляху, покачиваясь на каблуках. Чертов сукин франт. Народ Мидлтона, его жалкие остатки, уже поняли, что их ждет, и завопили. А этому любителю шляп наплевать. Хотя и ему, Дуайту, тоже не особо переживалось за чужие жизни. Закон во времена Бойни жесток. Но это закон.

– Сорвался. Оштрафуешь?

– Нет… – покачал головой Шепард. Маска потешно качнула в такт хоботом. – Отправлю в командорию. На покаяние. Глядишь, тебя, сраного психа, там вылечат.

Дуайт пожал плечами. Насрать. Командория так командория.

– Умница, сукин ты сын.

Шепард явно собирался сплюнуть Дуайту под ноги. Но маска, маска…

– Босс…

Дуайт посмотрел на Морриса, пинками гнавшего к доскам, сваленным грудой, совсем молоденькую девчонку. Та плакала и не расставалась с узлом. Возможно, узел чуть дергался и попискивал. Сраный узел со сраным плачущим бельем. Дуайту очень хотелось еще раз завыть и уйти к предкам, ждущим его на красивой белой лодке, исполняя последнюю хаку, окрашенную в алое. Но… но…

– Что «босс»?

– Я не знал своей матери. Меня растил дед.

– И?

– И ничего. Мне пора закончить нашу работу.

Некоторые любили аутодафе. Некоторые любили любить жертв аутодафе. Дуайт не любил ни того, ни другого. Тогда Моррис еще спорил с ним по этому поводу. Тогда, в Мидлтоне, они поспорили в последний раз. После того, как Дуайт подошел и прострелил голову молоденькой девчонке и, не глядя, свернул шею пищащему свертку с бельем.

А вот костер для ведьмы и остальных, тех, кто вовремя не донес, кто побоялся гнать в форт, увидев первые семена зла, этот костер Дуайт подпалил с огромным удовольствием.

Полыхая и визжа от боли, ведьма успела проорать проклятие каждому из них. Они не отличались оригинальностью и обещали всем и каждому скорую и жуткую смерть.

Многие и впрямь померли довольно скоро. Но для рейнджеров это и без проклятия не редкость. Каждый раз, зачищая очередную ферму, ранчо, городишко, Дуайт вспоминал несколько вещей.

Силу Господню, убившую и тварей, и командора.

Полыхающую ведьму и ее сиськи, такие красивые до момента, пока огонь не добрался до них.

И молоденькую девчонку со сраным пищащим свертком белья.

Antem (The Unforgieven-I)

Сок винограда – кровь Господня. Хлеб – плоть Его. Если же причастие на вкус отдает мясом… То здесь что-то не так.

Дуайт не верил в христианского Бога. Вернее, верил, понимая, что он есть. Но говорил не с Ним. С Ним говорить Дуайту было не о чем. Это стало проблемой давно.

Мир вокруг Дуайта жил под сенью Креста. Символ веры павшей страны, ставший сейчас вездесущим. Кресты, кресты, кресты…

Блестели металлом на церквях, чернели потемневшим деревом на часовнях, серели выцветшим камнем на надгробьях. На головках пуль, вырезанные чем-нибудь острым. На клинках и лезвиях, выбитые мастером-гравировщиком. Даже на подтяжках чулок у некоторых шлюх, блестевшие поддельными камнями или отливающие светлым отблеском настоящего серебра. Крохотным же золотым крестам, ритмично скользящим между мокрыми от пота грудями веселых девочек, Дуайт даже не удивлялся.

– Во имя Господа нашего, да…

Да укрепит Он руки мои, одинаково легко рубящие головы детей зла и тех, кто может оказаться заражен.

Да даст Он меткости глазам моим, смотрящим через прицел на порождение дьявола или на одинокого путника, прошедшего через земли Козлоногого.

Да…

Этих «да» хватало.

Жесток ли христианский Бог? Или, скорее, Его слуги? Дуайт не думал об этом. Мир вокруг, мир во время Бойни не добрый. И всепрощения ждать не стоит. Его просто не может быть.

Песок хрустел под подошвами. Хрустел остывшим дьяволовым семенем, опаленными костями, расплавившимся стеклом. Догорало ранчо, ревели коровы в загоне. Те, что еще оставались коровами.

– Эй, как тебя! – Сержант, не глядя назад, дернул рукой. – Ко мне!

Юнец, недавно прибывший в Анклав, подошел. Споро, не отнять, но и не скакнул козлом, как большинство новобранцев. Сержант решил проверить мембраны маски после аутодафе. Вдруг голос стал проходить хуже?

– Проверь животных. Подожги постройки и возвращайся.

Тот кивнул, двинувшись к распахнутым створкам.

Дело было давно. Сержанта звали Шепардом, а не торопившийся горделивый молокосос… Дуайт вспоминал самого себя с усмешкой.

Идти нормально не получалось. Хотя Дуайт прекрасно понимал: это вопрос времени и привычки. Униформа «пустынных братьев» – штука не самая удобная. Кожа, толстая, не каждым ножом пробьешь, еще кожа и снова кожа. Куртка с полами по колено, с высоким воротником, с наплечными, нагрудными и налокотными вставками. Кожаные перчатки с крагами до локтей. Кожаные брюки с наколенниками, высокие сапоги. Кожаные ремни с подсумками, карманами и кобурами. Кожаная дыхательная маска с каучуковым шлангом, тянущимся к баллону с дыхательной смесью на пояснице. Дуайт тогда еще не привык к ней, двигался неумело, спотыкаясь.

Тяжелый «упокоитель» добавлял усталости, оттягивал мышцы плеч и рук. Смотреть через стекла маски получалось не очень хорошо. Дуайт подошел к загону. Присмотрелся к облепленному мухами обрубку под ногами. Наподдал ногой по чьей-то обглоданной голове, отправив ее внутрь.

Шепард, незаметно подошедший сзади, только одобрительно хмыкнул, кивнув Бэнки на юнца. Бэнки кивнул в ответ, мысль молокососа показалась верной. Но подачу горючки в огнемет все же открыл. Над грибком набалдашника потянулась жирная струйка дыма.

Голова влетела внутрь, и на нее тут же кто-то накинулся. Дуайт поднял винтовку и шагнул вперед. Стрелять пришлось сразу.

Судя по остаткам одежды, раньше тварь была поденщиком. Порванные грубые брюки, остатки светлой рубахи из дешевого полотна с Ист-Кост. Кожи и плоти на щеках и нижней челюсти практически не осталось. Правда, зубы если и выросли, то не сильно. Но и такими в голову он вгрызся прилично, успев снять остатки закоптившегося скальпа. Почему не бросился на Дуайта сразу? Потому что ног ему Козлоногий не подарил. Превратил их в жалкое подобие ящериных лап, не больше.

«Упокоитель» грохнул куда громче треска разлетающегося черепа. Дуайт пошел дальше, на всякий случай прострелив поденщику и плечевые суставы.

Первые стойла пустовали. Дальше Дуайту пришлось стрелять.

Четырехглазая корова, тряся мордой, потянулась к нему с натужным мычанием. Потянулась размочаленными и рвущимися губами, выпускающими кривые и на глазах толстеющие зубы. Потянулась, щелкая позвонками удлиняющейся шеи с пульсирующими красными наростами. Потянулась.

«Упокоитель» грохнул во второй раз за минуту, отправляя дорогую в прошлом «голландку» в край без утренних и вечерних доек.

В следующих стойлах задерживаться не пришлось. На спуск, еще раз на спуск и снова на спуск. Магазин «упокоителя» вмещает двадцать пять головастых убойных «браунингов», менять не стоит. Стоит хорошо стрелять.

В конце Дуайту пришлось остановиться. И даже захотелось стащить маску и броситься в угол, так сильно попросил об этом желудок. Но Дуайт справился.

Она, кто знает, могла быть и красивой. Его самая первая ведьма. Ей оказалось не так и много лет, от силы тридцать. Полуголая миз с рыжими волосами, с соломинками, налипшими от большой охапки, под которой она пыталась согреться. С кровавыми разводами поверх затейливых дьявольских знаков, идущих вдоль острого позвоночника. Она пряталась в тени у стены, косилась на него через плечо. Длинная ржавая цепь прочно держалась за толстые браслеты на руках, уже покрывшиеся хлопьями коррозии. Железу не всегда под силу удержать прислужницу Зла.

– Встань. – Дуайт положил ствол на створку стойла. – Повернись ко мне лицом.

Она встала. Повернулась, попытавшись сплюнуть. Медные удила, притянутые к затылку ремешком, не дали. Слюна, розовая и блестящая, упала на шею, поползла вниз. К бледному, еле различимому розовому овалу на белой не так давно груди. Потом, спустя много времени, целых две недели, Дуайт познакомился с Элли, старожилкой девочек Бада. И после знакомства с ней уяснил про особенную бледность некоторых мест у рыжих.

Когда на ведьму нацепили ошейник, кто-то заботливый вкрутил шипы в его внутреннюю сторону. Шевелить шеей она не могла. Засохшие и свежие потеки сделали ее пострашнее твари на входе.

Дуайт покосился на лежавшее рядом с ней тело в белом платье невесты. Ее не запятнала грязь. Не дали носилки, стоящие на аккуратно напиленных чурбачках и пестрое одеяло, накинутое сверху. Поверх одеяла, притянутый тусклой серебряной цепочкой, блестел лаком свежевыструганный большой крест. Это было верно. Но кто из домашних смог отрезать девочке голову, чтобы пришить обратно грубыми толстыми нитками?

– Ты ее убила?

Ведьма кивнула. Дуайт старался не смотреть в ее глаза. Те затягивали. Бирюзовые омуты, блестевшие все сильнее, не позволяли отворачиваться. Позади хрустнула доска настила. Шепард с любопытством перегнулся через дверцу, глянул на невесту.

– И долго ждать собирался, молокосос? Вот дочка Смитсона, погибшая первой. Вот Эва Ланг, жена ее старшего брата, уморившая скотину и призвавшая демонов себе на помощь. Так, красотка?

Ведьма ощерилась. Наплевав на врезавшиеся в рот удила, разодрав его еще больше, ощерилась.

– Бэнки, не дай ей умереть быстро. – Шепард потянул Дуайта за воротник. – А тебе наказание придумаю в форте. А, да.

«Кольт» сержанта два раза грохнул, пробив ведьме колени. Та завыла, завизжала все выше и выше. Бэнки пинком отогнал Дуайта, выпуская наружу дракона из баллонов за спиной. Дракон жадно загудел, заставив ведьму голосить еще сильнее.

Наказание Шепард придумал стандартное. Физическая подготовка два дня подряд с утра до утра. А в промежутках – заступ, и кидать навоз на свиной ферме. В полной экипировке. Дуайт не обижался, сержант поступал правильно.

Сомнения, возникшие из-за бирюзовых глаз миз с рыжими волосами, он душил сразу. Она – ведьма, погибшая из-за собственных козней. А не из-за уродства, оказавшегося таким прекрасным.

Бирюза глаз перестала приходить по ночам только через несколько лет. Хотя порой Дуайт хотел бы ее увидеть. Глубокую, яркую бирюзу всех трех глаз рыжей миз.

Дуайта часто зазывали в церковь. Не один проповедник обломал зубы о глыбу нежелания Дуайта Оаху забывать своих богов. Некоторые не сдавались, пытались достучаться, докричаться, добраться до скрытой за синими линиями татуировки души. Многие потом плевали ему вслед, а он шел дальше. Рейнджер Седьмого техасского Дуайт Токомару Оаху мог себе такое позволить.

Командор прибыл ровно в назначенное время. Без помпы, без труб войска Господня. Просто вышел из покрытого пылью джипа и пошел к десятку рейнджеров. Бывшему десятку. Пятеро из оставшихся «песчаных братьев» встали, стараясь не выходить из тени сикомор.

Священник шел под палящим солнцем, не обращая на него внимания. Блестели кресты на наплечниках, шуршал плотный плащ. Командор добрался до них за несколько минут. На ткани капюшона, идущей вокруг шеи, выступили пятна пота, но он даже не запыхался.

– Где? – поинтересовался у Джексона. – Там?

Палец ткнул в сторону храма Воскрешения Апостолов. Дуайт даже удивился. Командор встретился ему первый раз и смог поразить. Никаких мягких улыбок, никаких «мир вам, дети мои». Даже внешне священник совершенно не походил на священника.

Грузный, приземистый, с пистолетами на бедрах, с лежащим на плече большим свертком. Поверх платка, закрывавшего низ лица, внимательно смотрели на когда-то белоснежное здание серые глаза с выцветшими светлыми ресницами. Левый глаз покраснел и казался воспаленным.

– Да, там. – Джексон поправил «таран», свой трехствольный автоматический дробовик. – Еле унесли ноги, падре.

– Ну-ну. – Командор покосился на Дуайта. – Во всем язычник виноват, не иначе.

– Да нет… – Джексон нахмурился.

– Не этот, – буркнул священник, – тот, другой.

– Какой? – удивился Джексон. – Где?

Командор вздохнул, опустил платок. Под платком оказалась короткая смешная бороденка. Правая рука нырнула в сумку на боку и достала лист пейперпласта.

– Синий Волк. Он из резервации рядом с бывшим Далласом.

Джексон посмотрел на трехмерное изображение Синего Волка, пожал плечами.

– Мы его не видели. Там… послушники, вроде бы несколько сестер из обители Виргинии, может, кто из местных.

– Он там. – Командор убрал лист о поимке обратно. – Шел за этим дьяволом почти месяц и почти от Залива. Смотри.

Из той же сумки появилась небольшая коробочка с круглым экраном. Коробочка попискивала и моргала красноватой точкой.

– Смог отстрелить отродью палец в самом начале промысла своего. Вот он, здесь, в ячейке. Теперь могу выследить его где угодно. Но шаман хитер, прячется, боится прямой встречи.

Дуайт почесал в затылке, слушая разговор капрала и странного священника. Новая церковь и ее слуги до сих пор поражали и поведением, и умениями, и возможностями.

– Будем штурмовать? – Джексон потер лупившийся нос. – Буря идет.

– Не просто буря, – уточнил командор и покосился на север, – буря с проклятой Господом земли, с песком, несущим адскую жизнь. А штурмовать надо. Сколько погибло людей, капрал?

– Пятеро. – Джексон сплюнул. – Хорошие были ребята.

– Упокой Отец наш души их. – Командор размотал ткань на большом свертке. – А мы помолимся за них позже.

Брезент священник бережно скатал и засунул за пояс сзади. Рейнджеры смотрели на чудовище, легко удерживаемое толстыми ручищами.

Если Джексон любил и гордился своим «тараном», то командор явно готов был помериться и тем, и другим. Барабан на семь или восемь огромных зарядов, широкий ствол, украшенные резьбой ложе и приклад.

– «Проповедник», – командор улыбнулся, – мой друг.

Дуайт дернул щекой. Да, таких священников встречать еще не доводилось. Прикинув на глаз дюймы каждого из псалмов для проповеди на восемь стихов, порадовался мощи святости, оказавшейся на их стороне.

– Люди остались людьми? – поинтересовался командор.

– Да. – Джексон согласно кивнул. – Но что-то там есть.

– Странно было бы, если бы не было. Что у вас с грузовиком?

– Ехать может. Засорились фильтры, но сделаем. – Джексон обернулся к морде машины. – Думаю, успеем. Герметичный кузов.

– Пусть сразу подгоняют ко входу в храм. – Командор снова поднял платок. – И ставят пулемет. Если, выходя, не назовем ваш сегодняшний пароль, пусть убивают. Так и передай.

Снаружи осталось двое бойцов. Остальные и командор вошли внутрь. На севере медленно, но верно ворочались тяжелые черные тучи, прореживаемые чуть заметными алыми всполохами.

Храм Воскрешения Апостолов стал одним из многих, выросших в огромной грибнице религий и вер Бойни. И в самом начале на него явно тратились многие и много. Дуайт, оказавшись внутри, прикрыл вход Морриса и огляделся.

Тел ребят он не заметил. Пока отряд ждал командора снаружи, как и планировалось с самого начала, в храме даже навели порядок. Обитатели церкви явно не опасались за свои жизни. Или просто не думали о новом нападении. Или вообще ни о чем не думали.

Росписи по стенам казались красивыми даже в полумраке. На первый взгляд. Чуть позже темные провалы на месте глаз, красные разводы и ребенок вместо агнца бросились в глаза. Дневной свет практически не проходил через плотные темные портьеры, закрывающие высокие и узкие окна. Горели свечи в высоких светильниках. Свечей оказалось много, внутри ощущался их жар, пахнущий жиром, воском и чем-то еще. Дуайт покосился на ближайшую картинку. Это потом он услышал про фрески. А сейчас изображенное он мог назвать только так.

Rotting Christ, алеющими буквами, сочащимися поблескивающими потеками. Длинноволосый Павел с растрепанной бородой, с карминовыми потеками на груди, держащий в руках голову Петра. Андрей с вырезанным по спине флагом Конфедерации, с ногами Марии, сплетенными на его чреслах. Иоанн, окунающий ангелоподобного Иуду в купель, полную до краев, темнеющую тем же цветом, что и надпись. С кричащими из-под поверхности детскими ликами. Дуайт сплюнул. И двинулся вперед.

Скамьи, тяжелые, привезенные издалека, заполняли залу практически полностью. Алтарь вдалеке темнел воротцами. А вот фигуры, застывшие по бокам, виднелись хорошо. Бен и Карсон, примотанные к колоннам. Вернее, то, что осталось от них. Как можно снять кожу с живого человека так, чтобы полностью заглушить его крики? Просто. Закрыв ему рот плотным намордником. Морриса вывернуло наизнанку.

– Твари.

Джексон задрожал. Пот выступил на светло-кофейной коже, дробовик ходил из стороны в сторону. Метис вышел, не таясь, к алтарю.

– Выходите, твари, идите сюда!

Командор прижал к полу дернувшегося к капралу Дуайта.

– Жди, глупец.

Ждать пришлось недолго. Они не пришли с потолочных балок, падая вниз гибкими живыми каплями. Не появились снизу, ломая паркет. Нет. Они, четыре создания, даже отдаленно не напоминавшие молодых ребят в скромных серых балахонах, вышли прямо из стен.

Серое осталось. В цвете кожи, пронизанной черным переплетением сосудов, полных мертвой крови. Чернота продолжалась в глазах. Бездонно-антрацитовых, нечеловеческих и уж тем более не помнящих о Боге или вере в его сына. Не говоря про каких-то там апостолов.

Дробовик шарахнул первой пачкой, разметал половину тела первого по Аврааму, заканчивающему свое жертвоприношение. Ягненок мирно пасся рядом с каменным жертвенником. Авраам улыбался дикой и страшной улыбкой. Дополнительные красные кляксы, попавшие прямо на него, нисколько не выделились. Своего сына тот резал без фартука.

Второй серый качнулся в сторону, ударил по капралу большим костяным копьем, задев плечо. Джексон ответил следующей грохочущей партией, угодившей в живот бывшему послушнику. Молча прижав ладони к внутренностям, тот упал назад. Прямо к ногам Виргинии. Вернее, к ее бедрам. Бедрам, разведенным в стороны, похотливо раскрывшим ее суть, разрушенную инкубом.

Дуайт дернулся вперед и тут же, шипя, застыл. Куда ткнул пальцем священник, он не разобрал. Но желание помочь командору отступило перед опалившей ногу болью.

Джексон радостно улыбнулся. Вскинул дробовик навстречу оставшимся противникам. Третий ударил белой, в красных прожилках, пилой. Пила выскочила из руки, прошлась по ноге капрала. Джексон заорал и успел выстрелить. Падая, выстрелил еще раз. С трех стволов, подряд. Заряды дроби размазали монстра с рукопилой и зацепили последнего. Оба отлетели к ногам статуи, замерли, обнимая крашенные охрой копыта. Последний поднялся, двинулся назад.

Сверху, с колокольни, засвистев в полете, на Джексона упала тонкая и прочная нить. Следом упала хозяйка, бывшая монашка, о чем говорил ее головной убор. Все остальное куда больше подошло бы высохшему от жары и помершему от обезвоживания путнику. Джексон не успел даже закричать. Сеть скрутила его, стянулась, послушная рукам хозяйки, и вошла внутрь, взрезая плоть капрала.

Морриса вырвало еще раз. Командор встал, поднимая свое стрелковое чудовище. Агрегат ударил несколько раз подряд, заметно отдавая ствол назад, медленно и как-то неопасно. Но Дуайт успел уловить, увидеть, что сталось с зарядами. Монашка стрекотнула было в сторону. Но не успела.

Первая из добравшихся до нее пуль взорвалась, лишь коснувшись сухого твердого тела в коричневой блестящей корке-броне. Осколки, сдерживаемые изнутри проволокой, раскрылись лепестками, вгрызлись внутрь монстра. Кровь, густая и темная, брызнула во все стороны из раны. Раны, выглядевшей как большой крест, сочащийся изнутри кармином. Рядом с первым расцвели еще два креста.

На долю Дуайта выпал последний из послушников, скакнувший козлом к стене, обратно в ее тень, растворяясь в густой пыли и пропадая внутри темноты. Дуайт не мог ему такого позволить. «Упокоитель» грохнул несколько раз, зацепив переродившегося. Темная кровь плеснула на паркет пола, само тело начало падать, обманчиво неторопливо. Момент рывка Дуайт проморгал.

Его снесло на спину. Край скамьи некстати ударил по запястью, едва не заставив выпустить винтовку. Спас Моррис. Моррис, не вытерший рвоту, с побелевшими от страха глазами, ударил прикладом «шарпа». В голову, тянущуюся к Дуайту и щелкающую на глазах вытягивающимися челюстями.

Голова отчетливо хрустнула. Чудовищно удлинившиеся зубы клацнули у лица Дуайта. Оаху рыкнул и ударил кулаком, набойками на перчатках. Послушника скинуло на пол, «шарп» Морриса довершил дело.

– Хватит протирать пол от пыли. – Священник откинул барабан и неуловимо быстро перезарядил «проповедника». – Сколько было здесь этих блудливых сук?

Он ткнул сапогом все никак не умирающую монашку.

– Это же монахиня, падре… – Моррис вытер лицо платком. – Зачем вы так?

– Это отродье сатаны, солдат. – Командор огляделся. – Зло находит лазейку только в душах сомневающихся в святости единой истины, что есть Отец наш. Вытри левую щеку, дурень, облевался весь.

– Спасибо. – Моррис вытер щеку рукавом. Рвота уже подсохла, размазалась по коже детской кашей. – Что дальше?

Дуайт оттолкнул его, встав напротив командора.

– Зачем вы пустили Джексона вперед и не прикрыли?

Священник внимательно посмотрел на него. Опухший глаз слезился, щурясь. Пыль и песок пустыни легко дарят конъюнктивит.

– Я ждал ее. И берег патроны. Их осталось всего десять. Восемь в барабане, два в кармане. Благодари Бога, солдат, что твой сержант оказался героем. Или глупцом.

Дуайт скрипнул зубами.

– Так сколько здесь еще этих шлюх?

– Три… или две, – буркнул Дуайт, – не больше.

Командор кивнул и двинулся к до сих пор незаметной дверке в нефе. На ходу он извлек из своей чудо-сумки фонарик и быстро прикрутил его к «проповеднику». Дуайт с Моррисом переглянулись и сделали то же самое. Перед спуском вниз, следуя примеру священника, они натянули маски.

Неприятности начались на трех последних ступеньках. Из темноты подвала донесся легкий мелодичный перелив. Дуайт в музыке разбирался так же, как в галантном ухаживании за дамами. То есть никак. Но инструмент узнал, слышал недавно. Флейта.

Командор, ступавший твердо и уверенно, как вожак буйволов, оступился. Он с хрустом ударился о дерево и поехал вниз. Дуайт, дернувшийся к нему, кубарем полетел следом. Ступени скользили, сплошь залитые маслом. Дуайт перелетел через священника, успел заметить приближающийся пол, и все. Удар, боль, вспышка, темнота.

– …а ты так долго, не стыдно тебе?

Голос шел сбоку. Дуайт не торопился шевелиться, не ощущая рук и ног. И дело было не в том, что их связали. Он их просто не чувствовал. Раз, и нет ног, два, и рук тоже нет. Так а зачем тогда сразу шевелить шеей и головой, если ты лежишь на холодном полу подвала опоганенного храма?

– Молчишь, старый дурак? – Голос звучал странно. Хрипловатый, тягучий, непривычно ставящий ударение. – Чертов святоша… Палец хоть вернулся.

С другой стороны раздался слабый шелест. Шир-ших, шир-ших, как будто кто-то тихо шел к Дуайту, чуть подволакивая ногу. Сбоку захрипел Моррис. Почему именно Моррис? Потому как стоило меньше курить темных мексиканских los cigaros, чтобы не кашлять каждый раз при глубоком вдохе. Этот кашель Дуайт узнавал издалека.

– Можешь молчать… я все равно заставлю тебя кричать. Видишь, один из крутых парней уже пришел в себя. Не тот, что кашляет, а второй, с мордой в картинках. Эй, дурачок, не притворяйся.

Дуайт скрипнул зубами и поднял голову. Шея хрустнула, недовольно заныла напрягающимися мышцами. Да, сбоку шла одна из монахинь. Если можно про это сказать «шла».

Она осталась человеком. Обычной, измученной и запуганной женщиной. Из одежды на ней болталась оборванная сорочка, изгвазданная кровью. Волос на голове практически не осталось, они сгорели вместе с частью лица. Глаза блестели, окруженные темными кругами. А ее левая нога… она и делала этот «шир-ших», зажатая досками. Древесина, заляпанная густыми, подсохшими малиновыми пятнами, блестела в голубоватом свете газовых рожков на стенах.

Дуайт сплюнул и повернулся к Голосу.

Индеец усмехнулся ему, выпятив крупные крепкие зубы. Глаза Синего Волка отливали безумием и серебром. Его собственная моко, затейливо сплетенная по щекам, шевелилась и шипела клубком змей. Перед ним неподвижно сидел на корточках командор. Темнота за спиной индейца шевелилась, оборачиваясь последней монахиней.

Синий Волк поднял трубку, затянулся играющим бирюзовыми искрами дымком и чуть наклонился в сторону Дуайта.

– Здравствуй, дружок. Очень рад нашей встрече. Думаю, ты захочешь присоединиться ко мне.

– С чего бы?

– Сам поймешь. Чуть позже. Дай мне уделить время нашему общему знакомому.

Индеец спрыгнул со стола, на котором сидел, дернул что-то. Командор приподнялся на коленях, подняв руки вверх. Неудивительно, учитывая две толстые цепи, крепившиеся к потолку. Синий Волк пнул его в лицо. Походя, без серьезной злобы. Командор мотнулся, но удержался. Цепи звякнули.

В руках индейца мелькнуло что-то небольшое. Палец. Его собственный безымянный палец. Ссохшийся, темный, с почерневшим ногтем. Синий Волк поднес его к глазам, цыкнул.

– Как тебя зовут? – Он повернулся к Дуайту. – Хотя зачем?

Тихонько прошелестело змеей и звякнуло. Индеец держал в руках жетоны Дуайта и Морриса.

– О! – Синий Волк удивился. – Я-то еще думал, откуда ты? А ты оказался штучным экземпляром. Новозеландец. И как тебя сюда занесло?

– Может, я все-таки Моррис?

Индеец захохотал и оказался прямо рядом с Дуайтом, неуловимо и мягко. Вот сейчас наконец-то он стал похожим на краснокожего. Блеснул нож, ухо Дуайта обожгло болью, а Синий Волк с удовольствием принялся жевать отрезанную мочку. Зубы его блестели, покрытые красными разводами.

– Смотри, дружок, покажу тебе чудо. И ты захочешь ему научиться. Жаль, мочку свою ты назад не приставишь. Но тебе все равно понравится.

Командор, молчавший и почти висевший над полом, сплюнул.

Индеец оскалился в усмешке, тут же оказавшись рядом с ним. Ударил сильнее, разбив губы в кровь. Вцепился пальцами в подбородок и измазал в крови обрубок пальца.

– Моя вера сильнее, крестоносец!

Воздух задрожал. Ощутимо задрожал. Что-то происходило, что-то, чего Дуайт не понимал. Синий Волк вцепился зубами в пенек, торчавший из ладони, надкусил, зарычав. Его кровь пахла железом и гнилью. Темнота заволновалась. Последняя монахиня ерзала в черноте, маячила бледным пятном, изредка шумно втягивая воздух.

В воздухе все сильнее пахло чем-то сладковато-мерзким. Черная кровь индейца текла нехотя, пузырилась, блестя в красноватом свете. Синий Волк приставил палец к разодранному мясу с белевшей костью. Моррис, пришедший в себя, выругался. Монахиня в рваной сорочке заплакала, забилась между двумя большими ящиками. Командор сопел, потея и глотая собственную кровь, текшую из носоглотки в горло.

Дуайт покосился на свои руки, мертво лежавшие перед глазами. На что-то тонкое, блестящее, торчавшее из обеих ладоней. Тело начало отзываться в спине, в бедрах, но не более. Ни ноги, ни руки слушаться не хотели.

– Ты пропустил самое интересное, а-я-яй… – Синий Волк недовольно покачал головой. – Ты стал полностью их, далекий брат.

Он показал руку. Палец не отвалился. Палец даже шевелился. Торчал и еле-еле сгибался, вызывая желание отрубить его к чертовой матери. Черный, добавивший к пыли и тлену запахов подвала мерзкую гангренозную гниль.

– Гадко смотрится, – сказал Дуайт и проглотил слюну пересохшим ртом, – и воняет.

– Зато снова со мной, – отрезал индеец. – Но Джек дает не только это.

– Козлоногий?

– Козлоногий. Желтый. Он, неведомый и вездесущий.

– Роскошный подарок, – просипел Моррис, – а хер если оторвут, тоже прирастить можно? Или лучше чужой, если тот побольше?

Синий Волк захохотал, по-лошадиному откидывая голову. Темнота-монахиня шевельнулась, рванувшись к Моррису, и застыла. Моррис тоже застыл, насколько это было возможным в его положении. Дуайт вздрогнул, понимая недавно приданного ему компаньона, привезенного Шепардом с Восточного побережья.

Последняя изменилась сильнее прочих. Человеческого в ней осталось только сходство с самим Дуайтом, или командором, или Моррисом.

Таких жутко разрезанных, огромных провалов густой черноты вместо глаз не бывает. Не бывает такого алебастра, твердого, гладкого и блестящего даже на вид, вместо кожи. Мускулы и суставы не могут гнуться так нелепо, да и двигаться так, как двигалась женщина, человек не способен.

Монахиня, изогнувшись, отползла назад. А Дуайт, косившийся в ее сторону, посмотрел и на Морриса. У того из кобуры торчала рукоять револьвера.

– Ну, вот это мне нравится. Если не твой дружок, так ты окажешься мне кстати. – Синий Волк подошел к Моррису. – А Желтый Джек принимает всех. Если принимают его, смекаешь?

– Ты давно умер и воняешь. – Командор пошевелился. – Как и Джек, которого никогда не было. А если и был, так тоже давно превратился в смрадную кучу гнили.

– Удивил, – хмыкнул индеец, – разве что я могу, конечно, и пованивать. Только я жив и буду жить дальше. А вот ты сейчас сдохнешь. И страшно сдохнешь, это я тебе обещаю. А потом воскреснешь, да-да. Страшно?

Дуайту хватило света и ума, чтобы понять – страшно.

Синий Волк встал, вновь выхватив нож. Просто и буднично он достал из внутреннего кармана тертой джинсовой курточки небольшую банку с плотно притертой металлической крышкой. Внутри ее что-то шевелилось.

Синий Волк подошел к командору. Поставил склянку на стул, стоящий рядом, и потянулся к священнику. Сразу и одновременно случилось немногое. Но именно это и определило дальнейшее.

Всеми забытая святая сестра оказалась рядом с Дуайтом. Она сделала две вещи: вытащила из его правой руки длинную стальную иглу и вложила в ожившие пальцы револьвер Морриса.

Ее преобразившаяся компаньонка вытекла из темноты, скользнув к ним и выбросив длинный черный язык с острыми шипами на конце.