Текст книги "Уинстон Черчилль. Темные времена"

Европейские СМИ для Черчилля стали постепенно закрываться. Все большее влияние на них начала оказывать политика. Это влияние было разным. Оно могло быть прямым и явным, как, например, со скандинавскими изданиями. Или с правительством Нидерландов, отказавшим Ривзу в использовании станции Амстердама для беспроводной передачи материалов Черчилля в американские газеты. По словам местного министра иностранных дел, «односторонняя пропаганда» Черчилля является «опасной для нейтралитета Голландии»³⁴³. Было и косвенное влияние. В свое время британский политик убеждал читателей, что рекламодатели не могут определять характер публикуемых в газетах материалов. Теперь он сам убедился, что могут, да еще как. Основными рекламодателями во многих европейских изданиях были известные немецкие концерны Bayer, Opel, Telefunken. Один из шведских издателей открыто заявил главе «Кооперации», что может публиковать только те статьи Черчилля, которые не касаются политической тематики. Причина – акционеры его издания банально хотят получить дивиденды, напрямую зависящие от рекламных контрактов.

В сложившихся условиях европейского бойкота Ривзу ничего не оставалось, как сосредоточить свои усилия на США. «Как удачно, что вас уже ждут в Новом Свете, чтобы компенсировать убытки Старого», – заметил ему Черчилль³⁴⁴.

Учитывая взгляды Черчилля, холодный прием его статей вполне закономерен – он был подготовлен нацистами. Труднее объяснить судьбу, которая ожидала в 1930-е и первую половину 1940-х годов некоторые из его книг, распространявшиеся на территории Германии. В 1930-е годы запрет был наложен только на одно произведение – «Великие современники». В черный список все произведения Черчилля попали только в 1942 году, добавив его имя к другим известным мастерам слова: Агате Кристи (1890–1976), Гилберту Кейту Честертону (1874–1936) и Уилки Коллинзу (1824–1889). Несмотря на спущенные сверху запреты, парижский издатель Payot продолжал продавать переводы «Мирового кризиса» и «Мои ранние годы» на протяжении всей войны. «При всей своей ответственности за уничтожение ста миллионов книг по всей Европе нацистская цензура могла быть до абсурда неэффективной», – замечает профессор Джонатан Роуз³⁴⁵.

Если возвращаться к статьям, то неприятные сюрпризы ожидали Черчилля не только в Европе, но и в собственной стране. В марте 1938 года после выступлений политика в палате общин с ним связался главный редактор Evening Standard в 1938–1939 годах Реджинальд Томпсон (1896–1956). Он признавал, что статьи оппозиционного тори с «литературной точки зрения придавали нашей газете блеск». Однако издание вынуждено расторгнуть контракт из-за расхождения с политическими взглядами автора³⁴⁶.

Это был неожиданный и болезненный удар, поскольку за последние два года на страницах Evening Standard публиковалось большинство британских статей нашего героя, что приносило ему более 1800 фунтов годового дохода. Учитывая и без того непростое финансовое положение (очередной кризис на фондовом рынке), решение издателей еще больше подкосило владельца Чартвелла, которому пришлось в срочном порядке искать выход из сложившейся ситуации. Он обратится к своему другу лорду Камроузу с предложением заключить контракт на серию статей для Daily Telegraph. К предложению для солидности прилагались три перечня изданий, в которых публиковались статьи автора: одиннадцать британских газет, девять – колониальных и тридцать семь – европейских. Камроуз согласился. Вначале на испытательный срок: на полгода по семьдесят фунтов за статью³⁴⁷, затем – на постоянной основе. Их сотрудничество продлится четырнадцать месяцев, пока Daily Mirror не предложит Черчиллю более выгодные условия³⁴⁸.

Черчилль действовал в одиночку, но его влияние на формирование общественного мнения, как, впрочем, и на создание собственной репутации борца против нацизма, было внушительным. Он и сам понимал, насколько огромной силой обладает. Даже в своем возрасте, даже в условиях отсутствия официальной должности, даже являясь жертвой цензуры. В одной из статей, вышедшей в 1938 году в майском номере News of the World, он писал: «Более четырех миллионов экземпляров газеты с этой статьей будут куплены в воскресенье, и, как мне сказали, каждый номер прочитает по два-три человека – таким образом, десять или двенадцать миллионов людей прочитают написанные мной слова»³⁴⁹.

Это замечание было сделано до Мюнхена, после которого, как выразился сам Черчилль, «возможностей для свободного выражения своей точки зрения становится все меньше»³⁵⁰. И тем не менее статьи под авторством знаменитого британца выходили. Англоязычная и европейская публика все-таки получала Черчилля, который, несмотря на все препоны со стороны правительства, Би-би-си и отдельных изданий, заключал новые договоры и писал новые статьи. Еще никогда он не писал так много. И это в возрасте, когда многие его коллеги по перу выходили на пенсию, наслаждаясь отдыхом и умиротворением. Но Черчиллю отдыхать было некогда. Он вел свою борьбу и постепенно, шаг за шагом, одерживал в ней победу.

Черчилль не ограничивался написанием только статей. В июне 1938 года вышел сборник «Оружие и Устав»[14]14
  По мнению автора сборника, название передавало отстаиваемую им политику с ее двумя основополагающими принципами – перевооружение («Оружие») и коллективная безопасность в соответствии с Уставом Лиги Наций («Устав»).


[Закрыть], включавший тексты сорока одного выступления политика в период с 1928 по 1938 год. Коллеги Черчилля отнеслись с пониманием к выходу нового сборника и той идее, которую автор хотел донести до общественности. По словам лидера оппозиции Клемента Эттли (1883–1967), собранные тексты представляют собой «значительное войско», а ранние из них можно озаглавить как «По стопам Кассандры»³⁵¹. Нашлись и те, кто нашел эту книгу лучшей в творческом наследии автора. «Я думаю, это самое лучшее произведение из всех, и я горд иметь его на своих полках», – признался Черчиллю сэр Филип Сассун³⁵². Сассуна поддержит Сидней Герберт (1890–1939), личный секретарь Черчилля в 1919–1920 годах. Он назовет «Оружие и Устав» «самым ценным владением». «Когда я прочитал эту книгу, то пришел в ужас от точности ваших прогнозов и нашей глупости, что мы ими пренебрегли», – скажет он автору после Мюнхенского кризиса³⁵³. Писательница Сара Гертруда Миллин (1889–1968) оценила сборник Черчилля «выше всех» ее книг. Некоторые тексты вызвали у нее слезы. «Сборник читается как благовест и погребальная песнь фатума», – считала она³⁵⁴.

Новое произведение вызвало интерес не только в Британии и колониях, но и в Новом Свете. Причем на самом высоком уровне. Много лет спустя Белый дом обнародует примечательный факт. «Пока Англия спала» была настольной книгой президента Рузвельта, который держал ее около своей постели и прочитал самым внимательным образом, подчеркивая отдельные фрагменты³⁵⁵.

В целом издание сборника «Оружие и Устав» было успехом автора. А успех, как известно, следует развивать. В июне 1939 года появилось продолжение – «Шаг за шагом», объединявшее статьи Черчилля в Evening Standard и Daily Telegraph, которые он писал в период с марта 1936 до мая 1939 года.

Следуя заведенной традиции, Черчилль направил новую книгу друзьям и коллегам. «Должно быть, вы теперь с грустным удовлетворением наблюдаете, насколько правы были», – поблагодарил его Клемент Эттли в июле 1939 года³⁵⁶. Среди других комментариев выделяется замечание первого премьер-министра Северной Ирландии Джеймса Крэйга (1871–1940), сравнившего автора с Кассандрой; Реджинальда Барнса, назвавшего книгу «великим триумфом»; Энтони Идена, для которого чтение сборника, хотя и было «весьма болезненным», тем не менее обладало «несомненным исцеляющим эффектом»; внука 3-го маркиза Солсбери Раундела Сесила Палмера, виконта Уолмера (1887–1971), полагавшего, что тексты «Шаг за шагом» символизируют собой «проницательность и смелость» автора, которому «Англия должна теперь принести много извинений»³⁵⁷.

Сборник произвел впечатление не только в 1939 году, но и после окончания Второй мировой войны, в том числе среди нацистов. После своего ареста Герман Геринг (1893–1946) решил ознакомиться с книгой Черчилля, немецкий перевод которой был издан Allert De Lange в Амстердаме в 1940 году. На полях он написал карандашом, что «прочитал книгу с большим интересом». Больше всего пометок пришлось на эссе «Враг слева». В статье «Франция после Мюнхена» (4 октября 1938) он выделил заключительный абзац, начинающийся с фраз: «Преступно отчаиваться. Мы должны учиться находить в неудаче источники будущей силы». В конце книги, под заголовком «Верные места», он сделает пометку: «Пример немецкого ефрейтора»³⁵⁸. Трудно сказать, что Геринг имел в виду. Но, как и его фюрер, он предпочел виселице яд, покончив с собой до приведения исполнения приговора в действие.

Точка зрения таких людей, как Геринг, Черчиллю была глубоко безразлична. Но сам он был высокого мнения о качестве своих статей для Evening Standard и Daily Telegraph. Высокого мнения он был и о двух последних выпущенных сборниках. И хотя подобную точку зрения нельзя, как говорили римляне, принимать без щепотки соли, тем не менее автор был не далек от истины. «Оружие и Устав», а также «Шаг за шагом» представляют собой увлекательное чтение и сегодня. Черчилль постоянно пытается убедить читателя, но только не скучной демагогией или напыщенной риторикой. Он руководствуется фактами, а каждый аргумент подбирает с поразительным умением и использует с завидным мастерством.

Одновременно с прекрасной аргументацией сборники привлекают внимание и теми отличиями, которые они обнаруживают среди других произведений автора. Их основу составили материалы, которые не вынашивались годами и не создавались апостериорно. И статьи, и речи писались в самый разгар быстро меняющихся событий. Тексты наполнены живой историей, что не может оставить равнодушным.

Если говорить о стиле изложения и приемах убеждения, то в новых книгах Черчилль обращается к излюбленным наработкам. Но с учетом масштаба событий и серьезности рассматриваемых эпизодов воздействие этих приемов увеличивается многократно. Особенно это заметно на примере знаменитого выступления в палате общин от 24 марта 1938 года, когда для усиления своих высказываний Черчилль прибегает к рассмотрению настоящего из будущего, добавляя при этом дополнительный пласт – знания о прошлом: «Обратившись к истории Рима и Карфагена, мы легко поймем, почему так произошло, – говорит он о поражениях Британии на внешнеполитическом фронте со времен победы в Первой мировой войне. – Но если с тремя Пуническими войнами уже давно все более-менее ясно, то, анализируя причины падения Британской империи, угроза которого сейчас нависла над нами, историки будущего и через тысячу лет вряд ли смогут разобраться в перипетиях нашей внешней политики. Грядущие поколения никогда не поймут, как столь великая нация, располагающая всеми необходимыми ресурсами, позволила унизить себя, добровольно отказавшись от всех преимуществ абсолютной победы в предыдущем мировом противостоянии, доставшейся ей дорогой ценой!»³⁵⁹

Черчилль не только использует старые приемы. Он их развивает. В риторике 1930-х годов описанный выше прием «суда будущих поколений» приобретает новую форму, когда акцент делается одновременно и на значимости сегодняшних поступков для будущего, и на той гордости и радости, которые следует испытывать за возможность раскрыть себя в столь непростое время. В качестве примера ниже представлен фрагмент из выступления Черчилля в апреле 1933 года. На тот момент кризис был еще далек, но ощущение чего-то вневременного, выходящего за рамки эпохи, уже не покидало британского политика: «Вполне вероятно, что самые славные страницы нашей истории еще не написаны. Может статься, что грядущие испытания еще заставят всех англичан и англичанок нынешнего поколения радоваться тому, что судьба удостоила их чести жить в столь удивительное время. Мы все должны гордиться тем, что нам доверено решение столь важных и сложных задач, ведь нет и не может быть подвига достойнее, чем защита родины от нависшей над ней страшной угрозы»³⁶⁰.

В этих словах, которые произнесены за шесть лет до начала Второй мировой войны, уже обращает внимание военная интонация Черчилля, вначале первого лорда Адмиралтейства, затем – премьер-министра. И это выступление не единственное. В двух предвоенных сборниках встречается много фрагментов, в которых отчетливо слышен не обличающий голос заднескамеечника, а ободряющий и призывающий голос главы правительства. Представленные материалы – словно репетиция выступлений Черчилля перед своим народом и всем миром летом 1940 года. И успех этих выступлений, помимо их удивительного соответствия происходящим событиям и чаяниям самих британцев, объяснялся тем, что они не были для автора неожиданностью. Духовно он был готов к их написанию. Морально – созрел для их декламации.

Посмотрите на его реплику: «Если Британской империи суждено стать достоянием истории, то пусть это случится не в результате медленного разложения и гниения – мы готовы погибнуть лишь в сражении за свободу, истину и справедливость»³⁶¹. На календаре 20 апреля 1939 года. Война еще не началась. Черчилль еще не занимает никакого поста. А в его словах уже слышится клич победить или погибнуть, который станет стержнем его военной политики. Он уже выступает от имени народа. В его заявлениях присутствует воодушевляющая интонация, которая расходится на афоризмы: «Пугаться надо тогда, когда зло еще можно отвратить; когда же исправить зло полностью уже нельзя, надо встретить его мужественно. Когда опасность далека, мы можем рассуждать о своей слабости, когда она близка, мы не должны забывать о своей силе»³⁶².

Помимо стилистических особенностей, названные сборники могут многое рассказать о мировоззрении автора. Начнем с оценки эпохи. Черчилль называет 1930-е годы «самым великим временем»³⁶³. Почему? Потому что это время великих перемен. Это время, когда проверяются на прочность существующие политические институты. Это время, когда «очевидна слабость демократии»³⁶⁴. Перечисляя вызовы эпохи, британский политик отмечает недостатки коллегиальной формы правления. «Сами посудите: если в зале для заседаний за одним столом теснятся двадцать два джентльмена и каждый из них проводит политику своей партии и голосует в своих интересах, разве может такой государственный аппарат эффективно работать неделя за неделей, быстро справляясь с возникающими проблемами?» Признает Черчилль и слабости всеобщего избирательного права, когда стремление получить голоса приводит на политический олимп людей, не склонных к отстаиванию своих убеждений. «Стоит ли народу посылать в палату общин своих представителей, если те станут лишь поддакивать всем подряд и стараться ублажать организаторов парламентских фракций, приветствуя громкими одобрительными возгласами любые банальности, произносимые членами правительства, и игнорируя любую критику в свой адрес?»

Какой ответ на суровые вызовы эпохи парламентским и демократическим институтам может дать Европа? По мнению Черчилля – никакой. Если демократия и выживет, то «не благодаря подобострастному и тупому слушанию делегатов, направляемых электоратом в парламент, а благодаря их инициативности, честности и способности независимо и смело мыслить, открыто выражать свое мнение», а пока Европа предала парламентские институты и отдала себя во власть диктаторов. Но может быть, это и есть выход? – спрашивает Черчилль. Может быть, пришло время поэкспериментировать с другой системой правления?

Нет, заявляет британский политик, призывая своих читателей и слушателей не поддаваться иллюзии преимуществ диктатуры. Он предлагает посмотреть, что произошло в Германии и в других европейских странах. Он клеймит руководство Третьего рейха как «шайку головорезов» и «кучку безжалостных злодеев», которая «не уважает закон и не несет никакой ответственности ни перед парламентом, ни перед народом»; которая «попирает основы христианской морали, черпает вдохновение в варварском язычестве, пропагандирует агрессию и жестокость, манипулирует людьми с помощью репрессий, получает извращенное удовольствие от бессмысленного кровавого насилия».

Обличая поведение государственных мужей в европейских странах, Черчилль объявляет себя противником нацизма с его «жестокостью и нетерпимостью, всеразрушающей ненавистью и постоянным стремлением к бряцанию оружием». Он утверждает, что двумя столпами нацистского режима являются «жадность и расовое господство». «В своей деловитой жестокости и свирепой агрессии» нацистский режим «превзошел все виды человеческой низости». Нацизм «свершает преступление, имени которому нет»³⁶⁵.

Но дело не только в нацизме или фашизме. Черчилль позиционировал себя как последовательного борца против «тирании, какую бы форму она ни принимала»³⁶⁶. Он так же резко выступал против диктатуры и тоталитарного государства: когда «все думают одинаково, никто не выступает с критикой, а обращение внимания на очевидную ошибку или просчет клеймится как ересь или преступление», когда «уважаемые пасторы, справедливые судьи, всемирно известные ученые и философы, способные государственные деятели и независимо мыслящие граждане подвергаются нападкам, издевательствам, угрозам и зверствам со стороны вооруженных хулиганов, противостоять которым смертельное преступление». В своих статьях и речах Черчилль изобличал режим, «еще неизвестный вчера», но создавший сегодня такие условия, что все несогласные с ним заключаются в концентрационные лагеря³⁶⁷. И хотя в новых условиях еще сохраняется процедура голосования, в действительности она принимает уродливые формы, при которых избирателей загоняют на участки, как «стадо баранов», а само действие похоже на «фантастическую пародию». Тоталитаризм проникает во все сферы человеческой жизни, падая «тенью всемогущего государства между родителем и ребенком, мужем и женой», друзьями и коллегами, между священником и прихожанином, даже между верующим и Богом³⁶⁸.

Крестный поход Черчилля объяснялся тем, что в «концепции тоталитарного государства» он видел «угрозы и вызовы всем общечеловеческим ценностям». «На протяжении веков нас учили воспринимать свободу как самую драгоценную вещь, – писал Черчилль в одной из своих статей в августе 1934 года. – А цель новых философий для их последователей и жертв – универсальное рабство»³⁶⁹.

После анализа ситуации в Германии и других европейских странах, ставших жертвой диктатуры, Черчилль переходит к ответу на ранее заданный вопрос, почему эта форма правления является неприемлемой. И ключевой в его ответе является цена, связанная с лишением свободы – «свободы мысли, свободы слова, свободы вероисповедания, свободы передвижения и свободы печати»³⁷⁰, – которая слишком высока³⁷¹. Почему? Потому что нарушается фундаментальный для Черчилля принцип государственного устройства: «правительство служит народу, а не народ – правительству»³⁷², государство «защищает и охраняет права своих граждан», в том числе от «амбиций, жадности, злобы и прихотей правителей», государство дает народу «право голоса в делах управления своей страной и право прибегать к защите закона даже против самого государства». Иначе какой смысл в парламенте, если он не является «местом, где озвучиваются честные заявления»? Какой «смысл направлять депутатов» в палату общин, если они «говорят только то, что популярно сегодня» и «громко приветствуют любую пошлость министров»? – вопрошает Черчилль, по мнению которого парламент был создан «не только для принятия хороших законов, но и предотвращения плохих»³⁷³.

Наблюдая за той ямой, в которую Европа самовольно загнала себя, он не мог не поражаться, как «возрождение единоличной власти» стало возможно «после всех веков исторического опыта и прогресса». В его представлении диктатура является призраком «из тьмы Средневековья» с его «расовыми гонениями, религиозной нетерпимостью, подавлением свободы слова, представлением о гражданине как о простейшей, бездушной частице государства». Но в свете дня призракам нет места. Так и диктатура – это «слепое, жалкое, фетишистское поклонение одному человеку», по своей сути – «довольно примитивный общественный строй», не более чем «переходное явление». И те, кто дорвался до власти, узурпировал власть и превратил самих себя во власть, «разрушив жизни миллионов ради достижения своих планов», в понимании Черчилля – временщики. Еще в октябре 1937 года он выразит надежду, что все диктаторы современности «исчезнут так же, как в прошлом исчезали другие омерзительные создания»³⁷⁴.

Эта надежда выражала текущее мнение о текущей ситуации. Но Черчилль мыслил не только категориями сегодняшнего дня, его проблем, вызовов и опасностей. Он всегда симпатизировал индуктивному методу, приподнимая современные события и обобщая их до вневременного уровня. Так, проведя анализ деятельности современных ему государственных деятелей, он сделал ряд общих заключений, некоторые из которых не вселяли оптимизма.

Первый вывод состоит в том, что для попавших под пяту железного сапога диктатуры государств характерен низкий социально-экономический уровень населения³⁷⁵. Это связано с тем, что основные средства, идеи и ресурсы, которые могли бы пойти на повышение общего благосостояния и социальную защищенность, «жертвуются» на укрепление армии, флота и авиации, необходимые для поддержания диктатуры³⁷⁶. Подобное поведение может вызывать брожения и роптания, но на этот случай у тиранов есть большой набор инструментов для подавления. Причем чем они хуже, тем для правителей лучше. «Основанную на терроре систему управления всегда можно укрепить беспощадным и успешным утверждением ее власти», – признает Черчилль³⁷⁷. Но особенность карательных методов заключается в том, что стращание и истребление, несмотря на всю свою аморальность, далеко не безграничны в возможностях. И порой нередко приходится обращаться к другому рецепту. Когда заходит речь о долговременном тушении пожара недовольства, то одним из наиболее популярных у диктаторов средств решения экономических, как, впрочем, и других внутриполитических, проблем становится быстрое и успешное проведение военных операций. В марте 1936 года, выступая на заседании внешнеполитического комитета консерваторов-заднескамеечников, Черчилль отметит «исчерпание бюджета Германии», которое по его прогнозам «очень скоро» должно было поставить руководство НСДАП перед выбором «между финансово-экономическим крахом и войной; последняя обязательно будет иметь своей целью онемечивание всей Европы под властью нацистов»³⁷⁸. Черчилль повторит свою мысль на следующий месяц, написав в одной из статей для Evening Standard: «Финансовое и экономическое давление в самой Германии достигает такого напряжения, что правительству герра Гитлера довольно скоро останется лишь выбирать между внутренним и внешним взрывом»³⁷⁹. Еще через год он вновь напомнит читателям Evening Standard, что время подталкивает узурпаторов к агрессии: «Диктаторы скачут взад-вперед на тиграх[15]15
  Впервые Черчилль обыграл известную китайскую пословицу «кто скачет на тигре, боится спешиться» во время беседы с известным физиком Эрнестом Резерфордом (1871–1937) в 1932 году, заметив, что «Гитлер скачет на тигре»³⁸⁰.


[Закрыть], и тигры проголодались»³⁸¹.

Акцентируя внимание на войне как средстве решения внутренних проблем, Черчилль признавал при этом, что диктаторы стараются избегать полноценных боевых действий. Идеальный вариант претворения их политики в жизнь – «агрессия без войны». Гитлер стал мастером подобной игры, построенной на «блефе». В его случае, констатировал Черчилль, присоединение Австрии и Чехословакии обошлось Германии «не дороже, чем полевые маневры». При этом успешность «блефа» была обусловлена двумя факторами: концентрацией военной силы против выбранной жертвы с исключением возможности сопротивления последней и невмешательством других стран³⁸².

Второй вывод заключается в том, что диктатор всегда стремится к всевластию. Он уничтожает любые инструменты и институты, которые хоть как-то ограничивают или контролируют его полномочия³⁸³. Но при этом он сам является пленником. Причем пленником созданного им же самим для укрепления и защиты своего положения партийного аппарата – этой амальгамы сторонников, объединенных вместе «строгими правилами», «партийной доктриной», руководимых либо «стремлением к коррупции», либо «жаждой личной власти», либо «наслаждением от травли и гонений». Диктатор контролирует страну посредством приспешников, в то время как те определяют его собственное поведение. «Диктатор может двигаться только вперед; назад ему пути нет, – объясняет Черчилль. – Он должен наводить своих гончих на след и спускать их на зверя, иначе он, подобно древнегреческому Актеону, сам будет растерзан. Всесильный внешне, он бессилен внутри». Для образного представления своих доводов Черчилль обращается к известным строкам Байрона из «Оды к Наполеону Бонапарту»:

Он был как все земные боги:

 
Из бронзы – лоб, из глины – ноги[16]16
  Перевод В. Я. Брюсова.


[Закрыть]³⁸⁴.
 

В-третьих, главным спутником диктатора является страх. Он боится, что его свергнут так же, как он когда-то сам низвел своего предшественника. «Один из недостатков диктатуры состоит в том, что диктатор часто подвергается диктату со стороны других, и то, как он ведет себя по отношению к другим, часто возвращается ему той же монетой», – комментирует Черчилль эту особенность. Именно по этой причине диктатор боится свободомыслия, «мучая до смерти в концентрационных лагерях философов, учителей и писателей» и запрещая «безжалостными полицейскими методами» узнавать людям правду. Несмотря на всю цензуру, запреты и ограничения, он не может в полной мере контролировать обмен мнениями, распространение враждебных для него идей, формирование отличной от официальной пропаганды точки зрения. «Со всех сторон диктаторов охраняют массы вооруженных людей, пушек, самолетов, укреплений; они бахвалятся перед миром, но в их сердцах таится невысказанный страх, – считает Черчилль. – Они боятся слов и мыслей. Стоит крохотному мышонку идеи юркнуть в комнату, как самые могущественные владыки впадают в панический страх. Они делают отчаянные попытки запретить мысли и слова; они боятся работы человеческой мысли»³⁸⁵.

Но к чему приводит ограничение мнений? Только ли к тому, что широкие массы не получают всех сведений и не имеют представления о реальном положении вещей? Нет. Гораздо более опасным и тяжелым последствием является разрушение личности. В условиях, когда «сцена, экран, литература, пресса и образование» становятся «инструментами пропаганды», каждый новый лозунг, каждое новое повторение выгодных режиму фактов и призывов укрепляет массовое сознание, подавляя индивидуальное начало, стремления и порывы³⁸⁶.

Но распространяемое диктаторами табу на свободу мнений и волеизъявления играет с ними же самими дурную шутку. Ограничивая свободу мыслей, диктаторы сами себя лишают независимых и ценных сведений. В то время, пока они сообщают народу лишь ту информацию, которая усиливает достижения диктаторов, собственные подчиненные держат их в неведении, «скармливая им лишь те факты, которые они способны переварить». Из-за отсутствия «независимых голосов» «скандалы, продажность и недостатки не выявляются», они «продолжают гнить за помпезным фасадом государства». И в этом проявляется еще одна форма бессилия диктаторов. Несмотря на свою внешнюю властность и декларируемую мощь, на самом деле «их уши глухи, их пальцы окоченели, они не чувствуют ног, двигаясь вперед в тумане и темноте неизмеримого и неведомого»³⁸⁷.

Распространение идей представляет собой весьма тонкий инструмент влияния. Нередки случаи, когда свобода мысли напоминает троянского коня, несущего в себе под внешней оболочкой конструктивной оппозиции агрессивные стремления иностранных государств установить контроль и навязать свою политику. Черчилль слишком хорошо знал историю, чтобы не осознавать, насколько часто подобный сценарий уже имел место. Поэтому, упоминая о праве людей свободно выражать свое мнение, он одновременно делал важное дополнение о недопущении вмешательства иностранных государств в управление его собственной страной. «Мы должны держать наш дом в порядке и быть готовы его защищать, отстаивая нашу независимость от зарубежных зол и иностранной пропаганды», – убеждал он своих сторонников³⁸⁸.

Четвертый вывод сводился к тому, что хотя диктаторы и «презирают всех, кто отказывается мыслить масштабами тысячелетия», на самом деле они «всегда очень торопятся»³⁸⁹. Это и не удивительно, когда столько врагов, когда легитимность приобретения власти является условной, а вопрос преемственности не решен и до кончины диктатора решенным быть практически не может. Отсюда и неустойчивость правления. «Политика великого народа, которая всецело зависит от личности отдельного человека, подвержена значительным изменениям после устранения последнего», – отмечал Черчилль еще в бытность работы над первым томом «Мирового кризиса»³⁹⁰.

Пятый вывод – диктатура антагонистична не только демократии, но и другой форме диктатуры. На пропасть, которая разделяет фашизм и коммунизм, а также на огромную опасность, которую несет противостояние «соперничающих нерелигий», Черчилль указал еще во время Гражданской войны в Испании. «В смертельной схватке сошлись две антагонистические современные системы, – писал он в Evening Standard в августе 1936 года. – Фашизм столкнулся лицом к лицу с коммунизмом. Дух и энергия Муссолини и Гитлера состязаются с такими же качествами Троцкого и Белы Куна»³⁹¹. В июле 1937 года Черчилль написал в Collier's статью, в которой подчеркнул различия коммунизма и нацизма. Он сравнил их с Южным и Северным полюсом. Оказавшись на одном из них, очень трудно определить, на каком именно полюсе ты находишься. При этом они расположены на разных концах земного шара и значительно различаются друг с другом³⁹².

Последнее было для Черчилля особенно интересно. Именно из-за этого неизбежного противостояния Черчилль видел в СССР – «одной из величайших заинтересованных держав»³⁹³ – союзника в возможной войне с Германией. В апреле 1939 года он имел откровенную беседу с послом Иваном Михайловичем Майским (1884–1975), с которым «давно поддерживал дружеские личные отношения»³⁹⁴. В ходе беседы он подчеркнул, что Британии и Европе «требуется помощь России». До своих коллег он как мог пытался донести мысль, что «нацизм угрожает основным интересам русского государства» и основу «Великого альянса» составляет «достижение взаимопонимания с Россией», но его не слушали. Руководители Британии и Франции допустили серьезную ошибку, не придав значения мудрым словам Черчилля, что «Россия не пойдет на заключение соглашений, если к ней не будут относиться как к равной». Летом 1939 года британская и французская дипломатия переиграла самих себя, упустив пакт Молотова – Риббентропа и оказавшись перед началом самого страшного противостояния в истории человечества без могущественного союзника, который был единственной силой, способной остановить распространение коричневой чумы и обеспечить победу в предстоящем военном конфликте. «Войны начинаются внезапно», – предупреждал Черчилль еще в феврале 1934 года. Только «рядовые солдаты не отдают свои жизни с той же легкостью, с какой диктаторы произносят речи». Более того, в современных условиях даже страна-победитель «потеряет в войне слишком много», а проигравшей стороне не останется ничего³⁹⁵.