Текст книги "Тайна Трех. Египет и Вавилон"

По Геродоту (II, 78), песнь Манероса (сына Менесова) была древнейшей и единственной песнью египтян; воспевали же ее за трапезой, в сонме пирующих, обнося гроб с мертвецом:

 
Запад – страна усыпления, тьмы тяготеющей,
Где сидят обитатели сонные;
Не проснутся, чтоб увидеть друзей своих,
Не узнают ни отца, ни матери,
Не обнимутся с детьми и с женами…
Там, на дне долины сумрачной, —
Не вода, а тина черная;
А испить воды так хочется…
Я припал бы к свежим водам,
Уст моих не оторвал бы;
На прибрежьи вод текущих,
К ветру северному жадно
Обратил бы я лицо мое…
Прохладил бы я сердце мое,
В муке горящее.
Имя Всесмерти: «Приди!»
Когда зовет Всесмерть,
Все идут на зов,
Сердца немеют от ужаса…
Плачут боги и люди,
Но Всесмерть не взирает на них,
К зовущим ее не приходит,
Славящим ее не внемлет,
Молящих не милует…
 

Начало Египта – воскресение, а конец – «всесмерть».

Такой небесной радости земли, как в Египте, нигде не бывало, но и такой печали тоже.

Творение мира – смех Бога: Бог смеется и смехом творит; шесть дней творения – шесть смехов божеских; а в седьмой раз засмеялся – и воскорбел, пролил слезу: слеза Божия – душа человека (Hermes Trismeg). Вот откуда печаль Египта.

В одной фиванской гробнице, тело неизвестной царевны тлеет тысячи лет, источая выпотение смрадного гноя. Таков конец Египта: сквозь солнечный лик Озириса – черный лик тлеющей мумии; сквозь песнь воскресения – песнь Всесмерти: «Приди!»

В подземном царстве Туат есть кладбище богов. Когда в восьмом часу ночи бог солнца Ра, в ладье своей, проплывает мимо этого кладбища, мертвые боги чуть-чуть оживают, шевелятся, хотят встать и не могут, и отвечают зовущему Ра только шепотом, шорохом, подобным жужжанию пчел над цветами или звону стрекоз над водой, в затишье полуденном.

И, наконец, последний вопль отчаяния: «Ныне смерть для меня, как благовоние мирры и лотоса, как путь под дождем освежающим, как возвращение на родину». – «Скорей бы конец! Не зачинать бы, не рождать, – и замер бы всякий звук на земле, и всякая распря затихла бы!»

Тут уже конец Египта – конец мира: сесть на «горбик», где зарыто все человечество, и «выть собакою».

Конец Египта – наш конец, и суд над ним – над нами суд.

«Вот, Господь воссядет на облаке легком и грядет в Египет. И потрясутся от лица Его идолы египетские, и сердце Египта растает в нем» (Ис. XIX, 1).

«О, Египет, Египет! одни только предания останутся о святости твоей, одни слова уцелеют на камнях твоих… Наступят дни, когда будет казаться, что египтяне тщетно служили богам…»

Нет, не тщетно. Вся сила Египта – бессилие, вся мудрость – безумие, все величие – ничтожество перед единою каплею Крови, пролившейся на Голгофе. Но «от Египта воззвал Я Сына моего». И можно сказать, не кощунствуя, что Египет нужен Сыну, так же как Сын – Египту.

 
Christo jam tum venienti
Credo parato via est.
Верю я: ныне грядущему Господу путь уготован.
 

(Prudent. Contra Symmach., II)

Весь Египет – путь к Господу. Землю вспахал для сева Господня египетский плуг.

Тишина Египта – тишина ожидания. «Ей, гряди, Господи!» – шепчет он – и замер, застыл, окаменел в ожидании.

Все, что Египет получил даром, мы покупаем страшной ценой, и это – благо: даром дастся во времени, покупается в вечности.

«Сам Египет, некогда святая земля, станет примером нечестия, и тогда отвращение к миру овладеет людьми», – предсказал Гермес первых христианских подвижников, проклявших землю именно здесь, в первых монашеских общинах, скитах Фиваиды. «Не мир пришел я принести, но меч», и это благо: чтобы до конца соединить, надо разделить до конца.

Три меча разделяющих – три листа божественного Трилистника. В первой весне мира, в Египте, этот Трилистник закрыт, в последней весне раскроется.

 
Не Изида Трехвенечная
Ту весну им приведет,
А нетронутая, вечная,
Дева Радужных Ворот.
 

Когда мать Изида с младенцем Гором скрывалась от Сэта в Нильских заводях, то на зеленую стену высоких папирусов упала тень Младенца и Матери. «Встань, возьми Младенца и Матерь Его, и беги в Египет».

Иногда в мертвой пустыне Египта зеленеют одинокие смоковницы: корни их питаются в песке просочившимися водами Нила. Посвященные в древности Изиде, ныне посвящены они Богоматери. Весь Египет – такая смоковница.

«Снова начинается Египет.

(Pseudo-Calisthen., II, 27), – так говорили накануне первого пришествия Господа; и, может быть, так же скажут и накануне второго.

«Беги в Египет, и будь там, доколе не скажу тебе, ибо Ирод хочет искать Младенца, чтобы погубить Его» (Матф. II, 13). Однажды Египет спас Младенца от Ирода и, может быть, снова спасет.

На святой земле Египта целую след Младенческих ног и плачу от радости.

Милостив буди мне, Господи, за то, что я нашел Твой след!

Вавилон – Таммуз

Поклонение волхвов

«Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском, во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы с востока… И се, звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними, как, наконец, пришла и остановилась над местом, где был Младенец. Увидев же звезду, они возрадовались радостью весьма великою. И, вошедши в дом, увидели Младенца с Мариею, матерью Его, и, падши, поклонились Ему; и, открыв сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну» (Матф. II, 1 – 11).

Св. Иероним говорит: «Вифлеем, ныне для нас святейшее место земли, о коем Псалмопевец поет: Истина возникла из земли, – осеняем был некогда рощею Таммуза или Адониса, и в вертепе том, где Христос Младенец плакал, оплакивался древле Венерин возлюбленный» (Epist., 49, ad Paulin.).

«Оплакивается, как умерший, а потом воспевается и славится, как воскресший» (ad Iesec., VIII, 14).

Это значит: смерть и воскресение Бога – тайна Христова предречена тайной Адонисовой-Таммузовой. Вот чему пришли поклониться «волхвы с востока».

«Волхвы» – волшебники, «маги», «халдеи», мудрецы вавилонские, звездочеты и звездопоклонники. Звезда, которую видели они на востоке, есть звезда утренняя, наша Венера, Иштар (Ištar) вавилонская. Восход ее указывал начало празднества Таммузова, плача о боге умершем, ликования о воскресшем, всюду, где почитался Таммуз-Адонис, от Вавилона до Столпов Геркулесовых.

Сим и Иафет, семиты и арийцы, разделенные всегда, или, по крайней мере, за память человечества, в языке, духе и крови, соединяются в таинственном имени этой звезды: по-семитски, вавилонски Ištar, по-финикийски Astarte; и в языках арийских то же имя: в санскрите star, в авесте stare, в греческом

, в латинском astrum, stella, в немецком Stern, во французском astre. Так во всех веках и народах всемирно-исторических, от той незапамятной древности, когда «по всей земле был один язык» (Быт. XI, 1), до наших дней, имя Иштар, звезды Вифлеемской – одно.

Как будто из одной колыбели к одной и той же Звезде Утренней только что проснувшееся человечество подняло глаза свои и назвало ее одним и тем же именем.

 
В небе светлеющем, во исполнение пророчеств,
Я восхожу, восхожу в совершенстве.
Я – Иштар, богиня закатная,
Я – Иштар, богиня рассветная.
 

(Р. Dhorme. La relig. Assyro-Babyl., 56)

Ištar– имя небесное, а земное – Mami. Обе половины человечества, семитское и арийское, соединяются и в этом имени земном: в языках семитских и арийских – один и тот же корень: mater – ma. Как будто и он сохранился от той незапамятной древности, когда «по всей земле был один язык». Языки смешались и разделились во всем, – только не в этом; как будто из одной колыбели к одной Звезде Утренней подняло глаза свои человечество и пролепетало: «Mami! – Мама!» как все мы лепечем детским лепетом. С ним проснулось оно и, может быть, с ним же уснет последним сном.

Во дни царя Гаммураби, современника Авраамова, первого законодателя человечества, все шумеро-вавилонские богини соединяются в одну Ištar-Mami, – «Матерь богов и людей», «Всематерь».

«Дан ему скипетр и венец, потому что создала его мудрая Мами», – сказано о царе Гаммураби, в начале законодательства (Ieremias. Handbuch der altorient. Geisteskult., 210). И все цари Вавилона – ее же «создания»; все, как дети, зовут ее, лепечут: Mami. И она утешает, баюкает всех, как детей своих, – даже Ассурбанипала Ужасного:

 
Я укрою тебя, как мать укрывает дитя свое,
Спрячу тебя меж сосцов моих, как печать ожерелия.
Не бойся же, мальчик мой маленький!
 

(Phil. Berger. Origines Babil., 23)

Ее изваяние древнейшее – мать, кормящая грудью младенца, или прижимающая руки к сосцам своим, как бы для того, чтобы выдавить из них молоко; нагое тело – по исполнению, иногда чудовищно-грубое, но по замыслу тонкое, полудетское, полудевичье.

Такое изваяние найдено в кургане Telle, в Месопотамии (Contenau. La Déesse Nue Babyl., 57). И почти такие же встречаются в Египте доисторическом, в Сиро-Финикии (Tell-Taanek и Zendjirli, loc. cit. 78), в Малой Азии (Хеттее), в остатках доэллинской древности, на островах Эгейского моря, на о. Кипре, в Микенских слоях, на о. Крите, в слоях неолитических и, наконец, в Западной Европе (Франция), в пещерах каменного века (четвертичная эпоха, гроты grimaldi и Brassempony, loc. cit. 103).

Везде – все та же Матерь с Младенцем. Это в начале мира, а в конце: «Жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, а на главе ее венец из двенадцати звезд. Она имела в чреве» и «родила Младенца» (Откр. XII, 1 – 13). И на вавилонских печатях цилиндрах – Иштар-Мами, нагая, облеченная в солнце, как в ризу, с лунным серпом и звездами.

Все та же везде. О Ней, о Матери, первая и последняя мысль человечества: Ею все началось, и, может быть, Ею же кончится.

Человечество, как Бедный Рыцарь:

 
Полон чистою любовью,
Верен сладостной мечте,
A. M. D. своею кровью
Начертал он на щите.
 

A. M. D. – Alma Mater Dei, а по-вавилонски: Ummu rimnitum ša niše – «человеков Матерь милосердная».

 
Всех детей твоих, Матерь,
Помилуй, спаси, заступи!
 

(A. Jeremias. Handbuch, 218)

 
Царица всемогущая, милосердная Заступница,
Нет иного прибежища, кроме тебя!..
 

(A. Jeremias. Das alte Testament, 107)

Что это, христианский акафист? Нет, вавилонская клинопись.

 
Очи возвел я к Тебе,
Ухватил я край ризы Твоей…
Ты спасаешь, разрешаешь и милуешь, —
 

(Р. Dhorme. La relig., 260)

могли бы сказать волхвы с востока, поклоняясь Матери с Младенцем.

В вавилонском предместии, Борзиппе, над нынешним курганом Birs Nimrud, возвышаются развалины древней асфальто-кирпичной башни, святилище бога Nebo (Прорицателя), или звездочетной вышки, Ziqqurrat, исполинской, семиярусной. «Построим себе башню высотою до небес» (Быт. XI, 4).

По описанию Геродотову (I, 181), эта башня состояла из восьми уступов или меньших башен, постепенно суженных кверху, так что на первой стояла вторая, на второй – третья, и так, восемь башен, все одна на другой; а на самой верхней – святилище с великолепным ложем и золотою трапезою; но никакого изображения бога там не было и никто не оставался на ночь, кроме одной женщины из того народа, избранной богом. Халдеи же сказывают… будто сам бог нисходит во святилище и почивает на ложе, так же как и в Египетских Фивах, по свидетельству египтян, ибо и там остается на ночь женщина в святилище Зевса Фиванского (Аммона-Ра); и обе не знают мужа.

Kadištu, «непорочными», или enitu, «невестами божиими» назывались жены и девы-затворницы, жившие в особых кельях близ вавилонских храмов и посвященные богине Иштар. Одну из них жрецы в торжественном шествии, во время празднества Иштар, возводили на семиярусную, семивратную башню – Zikkurrat – по наружной семиуступной лестнице.

Семь драгоценных убранств было на деве, так же как на самой богине, жрецы снимали их по одному в каждых вратах: в первых – царскую тиару с головы, во вторых – серьги из ушей, в третьих – ожерелье с шеи, в четвертых – эфод с персей, в пятых – кольца с ног, в шестых – пояс с чресл, в седьмых, последних, – «покров стыда» с ложесн. И дева вступала, нагая, во святилище (Fr. Lenormant. Fragm. cosmog. de Bérose, 460).

Несметные толпы с плоских кровель великого города смотрят на нее, восходящую, богоподобную, в облаке курений, в звоне арф и псалтирей, в хоре молитв.

Над исполинскими уступами башни, в безоблачном небе Сенаара, искрится вечерняя звезда и тонкий рог нового месяца. А когда, перед входом в святилище, снят последний покров с непорочных ложесн, то все обнаженное тело белеет, голубеет, лунно-звездное, с темным треугольником стыда, и человеческие множества падают ниц в благоговейном ужасе.

На вершине башни святилище сливается изразцами небесно-лазурными с темнеющей лазурью неба так, что нельзя отличить одно от другого, и кажется, башня уходит вершиною в самое небо, и в самое небо вступает Непорочная.

Что же ждет ее там, во святилище?

 
Тихо, тихо. Вдруг в окне,
За окном, – мелькнуло белое…
Сердце дрогнуло во мне,
Сердце девичье, несмелое…
Но вошел… И не боюсь,
Не боюсь я Светлоликого.
Он, как брат мой… Поклонюсь
Брату, вестнику Великого.
Белый дал он мне цветок…
 

Геродотово свидетельство о жене или деве, ожидающей Бога на башне, подтверждается изображениями на вавилонских печатях-цилиндрах (Fr. Lenormant. La magie chez les Chaldéens, 132): ступенчатая башня, на вершине ее брачное ложе, на нем восседает бог, старица, поклоняясь, подводит к нему юную деву, и бог подает ей цветок.

 
Белый дал он мне цветок…
Белую лилию: «Радуйся, Благодатная!»
 

Вот чему пришли поклониться волхвы с востока: весь путь Вавилона – путь к Младенцу и к Матери.

«Тогда Ирод, тайно призвав волхвов, выведал от них время появления звезды. И, послав их в Вифлеем, сказал: пойдите, тщательно разведайте о Младенце, и, когда найдете, известите меня, чтобы и мне поклониться Ему. Они, выслушав царя, пошли… И, получив во сне откровение не возвращаться к Ироду, иным путем отошли в страну свою» (Матф. II, 7 – 12).

«Ce, Ангел Господен является во сне Иосифу и говорит: встань, возьми Младенца и Матерь Его и беги в Египет… ибо Ирод хочет искать Младенца, чтобы погубить Его» (Матф. II, 13).

Геродот, повествуя о двух женщинах, ожидающих Бога на башнях Вавилона и Фив, не подозревает, какой тайны касается, соединяя в этом ожидании Вавилон с Египтом. Между поклонением волхвов и бегством в Египет, между восходящею звездою вавилонскою и восходящим солнцем египетским – Младенец Христос. Как будто Вавилон и Египет вступили в заговор, чтобы спасти Его, укрыть.

Оба идут к Нему, а может быть, и от Него; Он в конце обоих, а может быть, и в начале.

Душа Египта, Озирис, душа Вавилона, Таммуз, – один умерший и воскресший бог. Таммуз и Озирис – две тени одного тела, или одна душа в двух телах.

Смысл вавилонской башни, Zikkurat, и пирамиды египетской – один и тот же: по-вавилонски: rikis Šaamê и irsiti, «соединение земли и неба» (Meissner. Babyl. u. Assyr., 312). И то же по-египетски: «небо с землей соединяется» (A. Moret. Mistères Egypt. 25). «Пирамида – лестница для Озириса, восходящего на небо» (надпись фараона Пэпи, W. Strauss. Dei altägypt. Götter, 110). И в видении Иакова: «Вот, лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот, Ангелы Божии восходят и нисходят по ней» (Быт. XXVIII, 12).

Такова связь Вавилона с Египтом не только в духе, в религии, но и в плоти, в истории.

Откуда пришли в Египет древнейшие поселенцы, «Горовы Спутники», мы не знаем; но, судя по корням языка, протосемитским, они спустились в долину Нила с равнин Сеннаарских, будущей Вавилонии. И древнейшие памятные доски, стелы, фараонов Djezer и Snéfrou, на Синайском полуострове, указывают на тот же путь (Morgan. Les origines d’Egypte, 191–192).

По книге Бытия, Мизраим (Mizraim, Египет) – сын Хама. Сами египтяне называют землю свою «землею Хамовой», Quamet, Quemet. – Сим и Хам – сыны Ноевы. От Хама – Египет, от Сима – Вавилон. Это значит, Вавилон и Египет – братья.

«Соколиное племя», «Горовы Спутники» основали в Египте священный город An (Гелиополь), покорив туземное племя «Стрелков», «Лучников», Anou (Naville. La religion des anciens Egypt., 5–6). A вавилонский бог неба – Anu. Существует или нет связь между этими двумя Anu, – во всяком случае, несомненна связь между искусством вавилонским и египетским (Morgan. Recherches sur les Grig. de l’Egypte, I, 193).

Египетская пирамида Саккара (1-й династии, по Манефону), кирпичная, пятиярусная, на остальные пирамиды непохожая, напоминает вавилонские башни – зиккураты. Все вообще древнейшие египетские гробницы, «мастаба» (mastaba), сложены из необожженного кирпича, так же как строения в Tell Loh и в других вавилонских курганах. В Нижнем Двуречии нет камня, и там употребление кирпича естественно, а в камнеобильном Египте – оно непонятно, если не предположить связи с вавилонским зодчеством (ib., 194).

В египетских изображениях, на каменных наагадехских дощечках, «палитрах» для растирания глазной сурьмы и румян, встречаются баснословные, как бы допотопные, животные с длинными, змеевидными шеями, которые в позднейшем Египте бесследно исчезают, а в Вавилоне сохраняются. Древнейшие печати для закупорки погребальных абидосских сосудов – не египетские жуки-скарабеи, а вавилонские цилиндры – валики. Египетская мера длины, локоть, равна вавилонской, и мера емкости тоже.

Так нет прямых доказательств, но есть бесчисленные намеки на то, что Вавилон и Египет – братья не только по плоти, но и по духу.

В Вавилоне, так же как в Египте, все уже готово, дано сразу, с самого начала наших исторических сведений, или даже до них. И с той поры уже нет движения вперед, а есть только движение назад, нисхождение (Н. Winckler. Die Babyl. Geisteskultur, 10).

«В истории, в культуре Вавилона происходит постепенное вырождение, снижение» (Hilprecht. Ausgrab. im Bel Tempel zu Nippur. – G. Foucart. Hist. des religions et méthode comparative, 47).

Солнце Вавилона восходит так же внезапно, как солнце Египта. Когда появляются оба, одно за другим, на горизонте истории, круг их совершенен, подобно кругу восходящего светила: за чертой горизонта он тот же, что на небе.

В середине III тысячелетия происходит нашествие варваров на Западную Азию, такое же, как на Европу в конце Римской империи, и наступает вавилонское «средневековие», «варварство», относящееся к шумерийской древности, как наше средневековие – к древности классической (Winckler. Abraham, als Babylonier, 19). Надписи древнейших царей Уракагины и Гудэа и совершенное искусство этих времен свидетельствуют о таком высоком уровне шумерийской древности, который предполагает развитие тысячелетнее.

Что такое шумеры (šumeri), поселенцы Двуречия досемитские, мы не знаем и, может быть, никогда не узнаем. По языку, духу и крови это загадочное племя, исчезнувшее с лица земли, как призрак, не похожее ни на одно из человеческих племен. Сходство шумерийского языка с языками туранскими, финно-монгольскими недостаточно, чтобы утверждать их родство (Winckler. Die babyl. Geisteskultur, 7). Мы знаем только, что шумеры – не семиты и не арийцы. В Шумеро-Аккадском царстве Саргона Древнего akkadi суть «жители северных гор», Šumeri – «жители южных равнин», но эти последние, судя по языку, – выходцы Севера: по-шумерийски, лев – «большой пес», конь – «осел запада», вино – «вода жизни» (gish-tin), пальма – «прямая» (Hommel. Geschichte Babyl. und Assyr., 245).

Уже в третьем тысячелетии, с возобладанием аккадов-семитов, шумерийский язык постепенно вымирает и сохраняется только как священный язык молитв, обрядов и заклинаний, подобно латыни наших средних веков (Fr. Lenormant. Les premières civilisations, II, 151).

В раскопках довавилонского города Лагаша найдены головы шумерийских царей или царских наместников, patesi, изваянные с изумительным искусством. Бритые, плосколицые, широкоскулые, с косым и узким разрезом глаз, с носами острыми, как птичьи клювы (Р. Dhorme. La relig., 3). Незапамятно-древние, как бы допотопные лица, но не дикие, не грубые, а тонкие, только не нашею тонкостью, неизъяснимо странные, как бы существа с иной планеты – люди не-люди.

Когда аккады-семиты, в IV или V тысячелетии, сошли на равнину Сеннаарскую, шумеры уже обладали культурою тысячелетнею: создали клинопись, научили семитов математике, геометрии, началам астрономии, зодчеству, устройству каналов, орошению полей (Tiele. Histoire comparée des anciennes religions, 159). Не в Египте, а в Вавилоне родилось точное знание.

Не Египет, а Вавилон измерил и понял время: разделил год на 365 дней, день на часы, час на минуты, минуту на секунды. Наша часовая стрелка, двигаясь по циферблату, все еще указывает время вавилонское (С. F. Lehman. Babyl. Kulturmission, 4).