Текст книги "Тайна Трех. Египет и Вавилон"

«Если нет Бога, то исчезает и проблема ценности для моей жизни: тогда я – ничто. И у меня даже нет поводов к отчаянию, потому что и отчаяние указывало бы на мое ничтожество ввиду ценности (личности). Бог должен быть, чтобы я был. Я есмь лишь постольку, поскольку я – Бог» (Weininger. Über die letzten Dinge, рус. перевод, 154).

Но в том и беда, что весь этот ход мысли непонятен современным безличным и безбожным людям; непонятен, потому что нельзя перейти ни от личности к Богу, ни от Бога к личности: личность и Бог вместе даны или вместе отняты.

Как, в самом деле, говорить о Троице, когда нет Единицы? Если нет Одного – божественной Личности в Отце, то нет ни Двух – божественного Пола в Сыне, ни Трех – божественного Общества-Церкви, Царства Божьего, в Духе.

Провал личности – провал всего в религии.

 
Höchstes Glück der Erdekinder
Sei nur die Persönlichkeit.
Пусть же будет только личность
Высшим счастьем на земле, —
 

говорит Гете, как бы предчувствуя, что скоро личность уже не будет счастием.

И еще:

 
Alles könne man verlieren
Wenn man bleibe, was man ist!
He беда всего лишиться,
Только б вечно быть собой!
 

А мы готовы всего лишиться, только бы не быть собою.

Может ли человек потерять лицо свое? Может, если лицо его – пустая личина. Могу ли я забыть, что я – я? Могу, если «я – простой узел элементов» (Эрн. Мах). Я не я, а что-то другое, безличное, бездушное – материя, механика, атом физических или человеческих «масс» – вот наше главное чувство. Воля к безличности – не быть собою – вот наша главная воля. Безумно любим себя и безумно ненавидим. Бежим от себя, как от ужаса, от пустоты, бездонно зияющей.

«Меня не было, меня нет», – сказано в надгробной надписи одного древнего эллина-безбожника. Ничего лучше и мы для себя не придумаем.

«Умрем и будем, как вода, пролитая на землю, которую нельзя собрать» (Вт. Цар. XIV, 14). Нет, не будем – мы уже и сейчас, как пролитая на землю вода.

«Коммунисты шли умирать с хохотом», – сказано в одной советской военной реляции. Еще бы! Смерть не страшна тому, кто умер заживо.

Имя наше – злая шутка Одиссея над Полифемом: «Я – Никто».

Люди умирают – пустые личины сыплются с человечества, как сухие листья с дерева, и обнажается черный, страшный ствол – Никто.

К умирающему Пэру Гюнту приходит Пуговичник с плавильною ложкою для неудачно вылитых, без ушка, оловянных пуговиц: «Видишь ложку? Пора тебе в нее!»

Пэр Гюнт ужасается:

 
Расплавиться, войти частицей,
Ничтожным атомом в чужое тело,
Утратить «я» свое, свой Гюнтский облик,
И перестать самим собою быть?..
Нет, против этого готов я спорить,
Бороться всеми силами души!
 

А Пуговичник смеется:

 
Но, милый Пэр, зачем же по-пустому
Так волноваться9 Никогда ты не был
«Самим собой»; так что же за беда,
Коль «я» твое и вовсе распадется?..
He трать же времени, иди добром!
 

Так приглашает всех нас Пуговичник в ложку свою. И приглашать нечего: сами лезем.

Может быть, и вся наша планета – только неудачно отлитая, без ушка, оловянная пуговица, и огонь уже разведен, чтобы расплавить и отлить старое олово в новую форму? Об этом кое-что знает Апокалипсис, и Достоевский, «человек из Апокалипсиса». Для нас, впрочем, это лишь «бред бесноватых».

Но планета удалась, по крайней мере, в одном – в Личности. Тут уже нам нет никаких отговорок: божественная Личность, тайна Одного, открыта людям, явлена воочию. И сколько бы ни старались христоубийцы, никогда не забудет человечество, что был на земле Человек, о Котором нельзя не сказать: такого, как Он, никогда еще не было и никогда уже не будет.

Тайна Отца Единого – в Сыне Единородном, тайна Одного – в Я единственном, в личности. А тайна Двух в чем?

Я знаю первичным, прежде всякого внешнего опыта, внутренним знанием, что я – я; знаю также, что есть еще что-то – не-я. И все, что не я, отрицает, исключает меня, или мной исключается, отрицается. Всякое чужое тело, входя в мое, разрушает, пожирает, убивает его или же им убивается. И так всегда, везде, кроме одной точки – Пола. Здесь, и только здесь, в половой любви, чужое тело входит в мое, и мое в чужое, не для того, чтобы разрушить, убить, а чтобы познать друг друга, как «Адам познал Еву» (Быт. IV, I).

Изнутри я знаю только свое тело, а все чужие тела – извне. Но здесь, и только здесь, в половой любви, я познаю чужое тело, как свое, как «вещь в себе», говоря языком Канта или языком Шопенгауэра: везде познается мною «мир, как представление», die Welt als Vorstellung, и только в точке Пола – «как воля», die Welt als Wille.

Пол есть единственно возможное для человека, кровнотелесное «касание к мирам иным», к трансцендентным сущностям. Тут, в половой любви, – рождение, и тут же – смерть, потому что умирает все, что рождается; смерть и рождение – два пути в одно место, или один путь туда и оттуда.

«Пол есть второе, темное лицо человека… Пол выходит из границ естества; он внеестествен и сверхъестествен… Это – пропасть, уходящая в антипод бытия, образ того света, здесь, и единственно здесь, выглянувший в наш свет» (Розанов).

Тело мое отовсюду закрыто, замкнуто, непроницаемо, – отовсюду, кроме Пола. Пол есть полость, открытость, зияние в теле моем, выход из этого мира в тот, как бы окно темничное. Все тело имманентно, а Пол трансцендентен; все тело в трех измерениях, а Пол – в четвертом. Здесь-то и «соединяются противоположности», мужское и женское (по Гераклиту). «Перчатка с правой руки надевается на левую»: чужое тело становится моим, так что я уже не знаю, где я и где не-я.

Не-я – Ты, это впервые познано в тайне Двух; впервые прошептано «Ты», устами любящих в лобзании любви.

Вся природа хочет и не может сказать: «Ты». Но уже и звери, укрощенные Эросом, перестают ненавидеть и начинают любить; уже и в рыкании львов, а может быть, и раньше, в довременном хаосе, в «избирательном сродстве» химических тел, слышится не сказанное Ты. Только человек сказал его – и стал, как Бог. Я и Ты – это откровение Пола так же изначально, трансцендентно, божественно, как откровение Личности: я – Я.

«В начале Бог сотворил человека по образу своему». Но уже и в одном было два: «Мужчину и женщину сотворил их – да будут два одна плоть».

Так уже в начале открывается в тайне Одного – Личности, тайна Двух – Пол.

«Пол» – грубое, узкое, или огрубленное, суженное слово, религиозно-пустое, или опустошенное. Когда мы соединяем его со словом «любовь», то нам кажется, что мы не освящаем пол, а оскверняем любовь. Но у нас нет другого слова. И, конечно, недаром весь язык наш безбожен или беспол: как в нем, так и в нас самих пол против Бога, и Бог против пола.

А в начале не было так. Все, что мы называем «язычеством» – Египет, Вавилон, Ханаан, Хеттея, Эгея, Эллада, Рим – весь Отчий Завет «струится от пола» (Розанов); ожидает Богозачатия, Богорождения.

И вот, Бог родился. Казалось бы, пол в Боге, тайна Двух должна исполниться? Нет, не исполнилась.

Христианство, исключив из себя непреображенный в язычестве пол, само не преобразило его и не заменило ничем: там, где пол – в язычестве, в христианстве – нуль.

В Троице языческой – Отец, Сын и Мать; в христианской – вместо Матери Дух. Сын рождается без Матери, как бы вовсе не рождается. Вместо живого откровения мертвый и умерщвляющий догмат. Половая символика в Боге принята лишь концом уст, а сердцем отвергнута. Христос – Жених, царство Его – вечеря брачная: это сказано, но не сделано; это невоплощенный и невоплотимый символ, неисполненное и неисполнимое пророчество.

И таинство брака не сердцем принято, а лишь концом уст. Сердце христианства – Евхаристия – с таинством брака не связано, не связуемо. «Будут два одна плоть», одна кровь в зачатии, в семени, – самая мысль об этом, в таинстве Плоти и Крови, кощунственна.

И опять, «в начале не было так». Именно здесь, в точке Пола, повернулось колесо мира на оси своей, так что верхнее сделалось нижним, святое – кощунственным. Таинство христианское – вне Пола, а языческое, ветхозаветное, от святыни Израильской – обрезания – до Елевзинских половых символов, «неизреченных святынь»,

, насыщено Полом.

С посвящаемым в мистерию мистом Эрос делает то же, что Серафим – с пророком:

 
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверзтую водвинул.
 

В самом Боге пылает этот «неугасимый огонь»,

, «разжигающий всякую жизнь» (Шеллинг).

«Бог твой, Израиль, есть огнь поядающий». И доныне, сколько бы мы ни заливали его слезами покаяния, горит в нашей крови божественный уголь Пола, и рдеет рдяным огнем его вся наша кровь. И доныне совершается мистерия Пола: завеса стыда над каждою четою любящих – завеса Елевзинского святилища.

Недаром Гераклит, единственный из древних философов, посвященный в мистерии, говорит на языке троичном и половом, половом и троичном вместе. Именно здесь, в божественной тайне Пола, Троице, и открывается Гераклиту тайна всех таинств:

, «противоборствующее – соединяющее», противоположное – согласное. Соединение двух противоположных начал в третьем – «все противоположности в Боге,

– Гераклитова Троица и есть не что иное, как соединение Двух Полов.

И это сам Гераклит знает: «Природа льнет к противоположному и из него извлекает некое созвучие (гармонию)… Так сочетала она мужское с женским» (Fragm., 10). Два противоположных начала, два пола, «соединяются в действии, как противоположные части лиры и лука» (J. Gérard. Le sentim. relig. en Gréce, 232).

Это и значит: все в природе натянуто, напряжено половым напряжением (Spannung Шеллинга), как тетива на луке и на лире струна. Так, гераклитовский антиномизм или, точнее, анантиизм (от слова άναντία, «противоборствующее», «противоположное») есть не что иное, как тринитаризм, троичность, а тринитаризм – не что иное, как преломленный в философском мышлении религиозный сексуализм – половая насыщенность, напряженность древней мистерии. В мире Пол – в Боге Троица.

Между двумя полами, или, как мы теперь сказали бы, электрическими полюсами, зажигается божественная искра любви – гераклитовская «молния – кормчий всего». «Как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого» (Мат. XXIV, 27). А по слову Гераклита: «Все огонь, когда придет, рассудит и возьмет себе. – Суд мира и всего, что в мире, через огонь» (Fragm., 63–65). – «Огонь пришел Я низвесть на землю», – говорит и Сын Человеческий (Лук. XII, 49).

Вот какая гроза любви собирается в мире и в Боге.

Бог любит мир, как Отец – Сына? Да, но и как Жених – Невесту. Недаром первые слова любви на земле прошептаны четою любящих. И на небе огненные духи, Серафимы, «целые созвездия», горят любовью брачною, влюбленностью; и закон мирового тяготения, правящий солнцами, – та же любовь.

 
Amor che muove Sol e l’altre stelle.
 

(Dante)

Франциск Ассизский, Pater Seraphicus, и наш Серафим Саровский знают о рдеющих углях, огненных розах этой любви.

Пол есть божественная в человеческом теле Троичность, двуострый меч Господень в сердце нашем, Тайна Двух. Пол есть первое, изначальное, кровнотелесное осязание Бога Триединого.

Вот почему и в Завете Отчем, в язычестве, все начинается с Пола. Полом облечен, как девственною пленкою цветочной завязи, еще нераспустившийся цветок Божественного Трилистника.

Между Единицей-Личностью и Обществом-Множеством умножающий, рождающий Пол – как перекинутый над пропастью мост. Мост провалился, и пропасть зияет: на одном краю – безобщественная личность – индивидуализм, а на другом – безличная общественность – социализм.

Социализм и сексуализм: в нашей мнимохристианской современности – атеистический социализм, а в языческой древности – религиозный сексуализм – две равные силы; одна разрушает, другая творит.

Существо социализма – безличное и бесполое, потому что безбожное. «Пролетарии», «плодущие» – от латинского слова proles, «потомство», «плод». Телом плодущие, а духом скопцы; не мужчины, не женщины, а страшные «товарищи», бесполые и безличные муравьи человеческого муравейника, сдавленные шарики «паюсной икры» (Герцен).

Как глубоко наше скопчество, видно из того, что в нем согласны все индивидуалисты и социалисты, буржуа и пролетарии, верующие в Бога и безбожники. Как нам понять, что такое божественный Эрос, когда вместо Афродиты Урании – у нас «Елена Прекрасная», а вместо Елевзинского храма – публичный дом?

Мы убили Пол и мертвое тело спрятали в подполье: вот почему у нас в доме такой тлетворный дух.

Тайна Одного – в Личности, тайна Двух – в Поле, а тайна Трех в чем?

Три есть первый численный символ Множества – Общества. «Tres faciunt collegium. Трое составляют собор» – общество. «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я среди них». Он Один среди Двух – в Поле, среди Трех – в Обществе.

Или, говоря языком геометрии: человек в одном измерении, в линии – в движущейся точке личности; человек в двух измерениях, в плоскости – в движущейся линии пола, рода, размножения; и человек в трех измерениях, в теле человечества – в движущейся плоскости общества: Я, Ты и Он.

Как легко начертить, но как трудно понять эту схему Божественной Геометрии. Не отвлеченно-умственно, а религиозно-опытно понимается она только в «четвертом измерении», в метагеометрии.

От начала времен путь человечества есть путь к божественному Обществу, Царству Божьему. «Да приидет царствие Твое» – эта молитва была в сердце людей прежде, чем на устах.

От Египта и Вавилона до Рима, от Рима языческого до христианского, – всемирная монархия есть всемирная теократия. Царем может быть только Сын Божий – это уже знают и язычники. Но человек, не солгав, не может поверить сам и заставить верить других, что он – Сын Божий – Бог. Это значит, что во всемирной «теократии-монархии» – царство Божие, божественное Общество, зиждется на лжи человеческой. А где ложь, там и насилье, убийство, война. Всемирная монархия – война всемирная, – империализм.

«Все, сколько их ни приходило предо Мною, суть воры и разбойники. – Вор приходит только для того, чтобы украсть, убить и погубить, Я есмь Пастырь добрый и жизнь Мою полагаю за овец. – И будет одно стадо и один Пастырь» (Иоан. X, 8 – 16). Один Царь – Христос.

«И сказал Пилат Иудеям: се, Царь ваш! Но они закричали: возьми, возьми, распни Его! Пилат говорит им: Царя ли вашего распну? Первосвященники отвечали: нет у нас царя, кроме кесаря. – И распяли Его. – Пилат же написал и надпись на кресте: Иисус Назорей, Царь Иудейский» (Иоан. XIX, 14–21).

И доныне Царь висит на кресте, и люди говорят Ему: «Сойди с креста!»

Если вся языческая теократия – только тень без тела, то вся христианская – тень от тела Распятого. Слепые овцы в язычестве смешивали Пастыря с волком; но то же делают и в христианстве овцы зрячие. Пастырь Добрый мог бы сказать и сейчас: все, сколько их ни приходило после Меня, суть воры и разбойники.

Не исполнилось царство Божие и в христианстве, так же как в язычестве. Здесь, в христианстве, личность без пола; там, в язычестве, пол без личности. А только тогда, когда исполнится тайна Одного и тайна Двух – Личность и Пол, исполнится и тайна Трех – Общество.

Царства Божьего искало человечество и не нашло. Но, если еще не до конца пусты опустошенные нами слова: «прогресс», «цивилизация», то все, что в них есть, найдено человечеством только в поисках Града Божьего, божественного Общества. Все земные цветы расцвели в этих двух тенях от тела Распятого, христианской и языческой.

По смутным воспоминаниям христианским мы знаем, что такое личность; по воспоминаниям языческим, еще более смутным, мы знаем, что такое пол; но мы уже совсем не знаем, что такое Церковь – Царство Божие – божественное Общество.

Я чувствую себя в теле своем: это корни Личности; я чувствую себя в другом теле: это корни Пола; я чувствую себя во всех других телах: это корни Общества.

Два первых чувства мы знаем, но не знаем третьего, потому что не вовнутрь живого тела нашего уходят корни Общества, а куда-то вовне, в бездушную материю человеческих «масс».

«Будут два одна плоть», – только ли о брачной любви это сказано? Нет, как два, так и все будут одна плоть, одна кровь в таинстве Плоти и Крови, в тайне Церкви – Царства Божьего – божественного Общества. «Да будут все едино; как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, – и Я в них» (Иоан. XVII, 21–26).

«Коммунисты идут умирать с хохотом». Нет, не умирать, а убивать. На убийство, братоубийство, идут «революционные массы», черные толпы в красном зареве. «Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе… Бросались друг на друга, кололи и резались, кусали и ели друг друга» (Сон Раскольникова). – «Все будут убивать друг друга» (вавилонская клинопись).

Все тела сплелись, как в свальном грехе, в одно страшное тело – Оно.

 
Побежало тесно, тучно,
Многоликое Оно.
Упоительно – и скучно,
Хорошо – и все равно…
Жадны звонкие копыта,
Шумно, дико и темно;
Там веселье с кровью слито,
Тело в тело вплетено.
 

И все – одна плоть, одна кровь. Так опрокинуто в диавольском зеркале таинство Плоти и Крови.

Русский коммунизм с антропофагией ничего не значат для всемирного «прогресса» и всемирной «цивилизации»? Нет, кое-что значат.

Не захотели есть Плоть Его, пить Кровь Его, и будут есть свою собственную плоть, пить свою собственную кровь. В Интернационале, новой «церкви вселенской», новое таинство – Антропофагия.

Да, может быть, все человечество окажется «неудачно отлитою, без ушка, оловянною пуговицей», и скоро придет за ним Пуговичник с плавильною ложкою. Может быть. Но даже если только в тайниках подземных кто-то будет шептать: «Да приидет царствие Твое!», то и тогда еще надежда не будет потеряна.

Мир никогда еще так не погибал, как сейчас; но, может быть, никогда еще и не был так близок к спасению. Он весь – под знаком атеизма. Это мертвая вода, а мир жаждет живой. «Как жаждущему снится, будто он пьет; но пробуждается, и вот, он томится, и душа его жаждет, так будет и множеству всех народов» (Ис. XXIX, 8).

Можно ли судить по силе жажды о близости воды? В религии можно. Никогда еще человечество не жаждало так, как сейчас. Припало ухом к земле и слушает, не зажурчат ли воды. Еще не там, где надо, слушает, но, может быть, уже близко воды журчат.

Три Парки свивают три нити судеб человеческих – Личность, Пол и Общество. В одном узле три нити вместе связаны и только вместе развяжутся.

Три Старца где-то все еще молятся: «Трое Вас, трое нас – помилуй нас!»

Три на небе, три на земле: это и значит: земля спасется небесною тайною Трех.

Письмо в бутылке

Лет двадцать назад, накануне первой русской революции, я поставил вопрос о тайне Трех. Вот что мне ответил тогда великий религиозный мыслитель нашего времени, покойный Василий Васильевич Розанов.

«В круге Иисусо-теизма вопрос Мережковского не находит никакого ответа, или получает ответ резко отрицательный. Но в круге Три-Ипостасного исповедания Церкви вопрос находит полное и удовлетворительное разрешение».

И далее, в самом ответе, вопрос углубляется. «Церковь, в отношении к Отцу, ничего не сделала… Она, правда, говорит: „Творец мира“, „Промыслитель“, но это отвлеченные предикаты… В согласии ли дети Божии – Мир-Дитя и Иисус-Дитя?» Нет, не в согласии, отвечает Розанов: «Евангелие вообще не раздвигается для мира, не принимает его в себя. Мир за переплетом небесной книги… Вопрос Мережковского мы разрешить не можем, и только можем подготовить условия к его разрешению» (В. Розанов. Темный лик, 261–262).

Но как подготовить и где? В христианстве или вне христианства, с ним или против него? Розанов не отвечает на этот вопрос, может быть, потому, что ответ для него слишком страшен. Ведь если, в самом деле, мир – откровение Отца – не вмещается в Евангелие – откровение Сына, то не значит ли это, что в самом Боге есть два начала несоединимых? Но зачем же тогда говорить о «Три-Ипостасном исповедании» – о соединении двух начал в третьем – Отца и Сына в Духе?

Существует закон откровений троичных, по которому каждое предыдущее исполняется в последующем: откровение Отца – в Сыне, Сына – в Духе, Духа – в Троице.

Мир древний – между Отцом и Сыном, новый – между Сыном и Духом. И ныне происходит такое же, как тогда, передвижение Эонов во всемирной истории, неземных Вечностей в веках земных; и ныне мир томится томлением смертным, задыхается в смертном удушии, как бы в щели между двумя Эонами – Сына и Духа. Эти два жернова мелют нас, как зерно, да будет пшеница Господня.