Текст книги "Когда я думаю о Блоке…"

 
Эта юность, эта нежность –
Что для нас она была?
Всех стихов моих мятежность
Не она ли создала?
 

Любовь вдохновляла поэзию. Поэзия убивала любовь. Так будет и впредь: и роман с Н. Н. Волоховой, и любовь к Л. А. Андреевой-Дельмас окончатся так же. «Подвиг души» Блока – Поэзия.

Проза о Любови Дмитриевне и «Стихи о прекрасной даме» (1904)

Жизнь человека протекает во времени. Великие люди, более всего в науке, его могут обогнать. Обыкновенные, если живут долго, могут от него отстать. Гармония человека и времени одна из метафизических удач проживаемой жизни.

Александр Блок, человек и поэт, совпал со своим временем. И когда оно его обогнало, он умер.

Время Блока – Серебряный век русской культуры. Войдёт Блок в это время, когда земную жизнь пройдёт почти до половины, в 1898 году. А до этого будут «годы дальние, глухие»: патриархальный, «стародворянский» (по слову Блока) дух и уклад семьи Бекетовых, взрастившей и во многом определившей натуру поэта. Это был семейный круг, пронизанный духом женственности, и тень этого духа легла на личность и раннее творчество поэта.

Время рубежа веков породило в сознании поэта ощущение раздвоенности сознания между «вчера» и «завтра», между «здесь» и «там». «Здесь» всё «коренное», «почвенное». «Там» – «туманы», «алые сумерки», за которыми таятся «невиданные перемены». Здесь, если стереть случайные черты, – прекрасный и яростный мир. Там – Душа Мира, София – премудрость, Вечная женственность. Она придёт, и исполнится Третий Завет, предожидаемый Вл. Соловьёвым. Обновлённый мир – создание цельности духовного (божественного) и природного (материально-чувственного), где первое возобладает над вторым. Справедливо утверждает Л. Долгополов, что «уже в ранней лирике Блока отчётливо ощущается стремление постичь судьбу личности через время». Для Любови Дмитриевны и людей менделеевского дома «это было время глухого недопонимания надвигающегося нового искусства…»

Влияние идей и стихов Вл. Соловьёва на мирочувствование Блока, особенно во время создания I тома лирики, было чрезвычайным. Уповая на пришествие царства Третьего Завета, на «братство верующих», Блок стремится увидеть в современности мистические знаки Грядущего. Так, конкретное природное явление – извержение вулкана, породившее в атмосфере «особое свечение зорь», – получило у символистов статус мистического знака. «Факт чувства зорь» (Андрей Белый) они стремились разгадать и понять.

«Весна 1901 года, казалось, наполнена была эсхатологическими веяниями», – пишет Андрей Белый. С ним перекликается Блок: «Новая эра уже началась, старый мир рушится». А раз так, значит, приходит Она, Величавая Вечная жена, София-Премудрость… «Она, или Душа человечества отображалась нами образно, женщиной, религиозно осмысливающей любовь» (Андрей Белый). Наиболее полно это состояние души Блок высказал в стихотворении 1901 года «Предчувствую Тебя. Года проходят мимо…».

 
И тяжкий сон житейского сознанья
Ты отряхнёшь, тоскуя и любя.
 

Вл. Соловьёв

 
Предчувствую Тебя. Года проходят мимо –
Всё в облике одном предчувствую Тебя.
Весь горизонт в огне – и ясен нестерпимо,
И молча жду, – тоскуя и любя.
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты.
И дерзкое возбудишь подозренье,
Сменив в конце привычные черты.
О, как паду – и горестно и низко,
Не одолев смертельныя мечты!
Как ясен горизонт! И лучезарность близко,
Но страшно мне: изменишь облик Ты.
 

Вл. Соловьёв полагал, что знаковая, символическая природа присуща самой жизни. Символы в поэзии – знаки духовных сущностей. Credo выражено в его знаменитых стихах:

 
Милый друг, иль ты не видишь,
Что всё видимое нами –
Только отблеск, только тени
От незримого очами?
Милый друг, иль ты не слышишь,
Что житейский шум трескучий –
Только отклик искажённый
Торжествующих созвучий?
Милый друг, иль ты не чуешь,
Что одно на целом свете –
Только то, что сердце к сердцу
Говорит в немом привете?
 

Однако у Блока было и другое credo. В письме отцу 5 августа 1902 года Блок пишет: «Вообще-то можно сказать, что мой реализм граничит, да и будет, по-видимому граничить с фантастическим». Как это понять? Символические знаки черпаются из реальности и / или из философских умозрений, но смысл им придаётся метафизический и мистический. Адресуясь уже ко II тому своей лирики, Блок назовёт свойство его поэтического мышления мистификацией повседневности. Это качество его лирики уже присутствует в I томе. Сам поэт называл его «мистическим реализмом».

В «мистическое лето» 1901 года Блок видит свою жизнь в высшей степени созерцательной, «далеко не чуждой мистических видений». В этом контексте мистика – погружение в глубины духа, в скрытое, сокровенное, сверхъестественное.

 
Всё жду призыва, ищу ответа,
Но странно длится земли молчанье… –
 

пишет поэт 7 июля 1901 года, а на другой день:

 
Тебя не вижу я, и долго бога нет.
Но верю, ты взойдёшь, и вспыхнет сумрак алый
Смыкая тайный круг, в движенье запоздалый.
 

К кому же обращается Блок в этих строках?

В 1898 году поэт познакомился с Любовью Дмитриевной Менделеевой, старшей дочерью великого химика. Увлечение, а потом ухаживание почти без слов длилось почти пять лет. Именно в это время написан цикл «Стихи о Прекрасной Даме». Значит ли это, что Любови Дмитриевне были спеты гимны и адресованы все молитвы? Что же собой представляла его будущая жена?

Молчаливость, скромность, простота и изящество Любови Дмитриевны очаровывали всех, кто сталкивался с ней впервые или изредка. Натура её была иной. Жадная до жизни, трезвая, душевно здоровая, она оказалась в чуждой ей сфере отвлечённых, умозрительных понятий, которыми жили Блок и его окружение.

Когда они встретились в 1898 году, «Любовь Дмитриевна носила розовые платья и великолепные золотистые волосы заплетала в косу. Нежный бело-розовый цвет лица, чёрные брови, детские голубые глаза и строгий неприступный вид» (М. А. Бекетова).

По стихотворениям, вошедшим в книгу «Стихов о Прекрасной Даме», невозможно проследить историю их взаимоотношений в это время. Известно, что осенью 1900 года отношения были разорваны, к чему Любовь Дмитриевна «отнеслась очень равнодушно». Однако «мистическое» лето 1901 года их сблизило. Она «вошла в этот мир, где не то я, не то не я… где всё недосказано». Но не вхождение в мир блоковской поэзии, а чтение, разговоры «связали нас к осени очень крепкими узами, надёжным доверием, сблизили до понимания друг друга с полуслова, хотя и оставались по-прежнему жизненно далёкими» (курсив мой. – Д. М.). Пройдёт несколько месяцев, и 29 января 1902 года Любовь Дмитриевна напишет в письме: «Ведь вы смотрите на меня, как на какую-то отвлечённую идею; Вы навообразили обо мне всяких хороших вещей, и за этой фантастической фикцией, которая жила только в Вашем воображении, Вы меня, живого человека с живой душой, и не заметили, проглядели… ведь Вы от жизни тянули меня на какие-то высоты, где мне холодно, страшно и… скучно». Где же «понимание с полуслова»?

Как сама Любовь Дмитриевна напишет в мемуарных очерках «И были и небылицы о Блоке и о себе», «Прекрасная Дама взбунтовалась!». Нет, взбунтовалась девушка с золотистой косой, в которой «запевает торжественный гимн природе». Блок или не слышит этой «музыки», или не считает возможным на неё отвечать. Летом 1902 года в Боблове Любовь Дмитриевна флиртует с гимназистами, жаждет встретить красивого актёра, родственника Менделеевых.

В 1937–1939 годах в мемуарных заметках она заверяет себя, что она «всё та же», что была сорок лет назад. И тут же фраза: «Да, я себя очень высоко ценю… Я люблю себя, я себе нравлюсь, я верю своему уму и своему вкусу». Но если она «всё та же» через сорок лет, то тем более через десять. А в 1910 году Блок записал: «Люба на земле – страшное, посланное для того, чтобы мучить и уничтожать ценности земные. Но 1898–1902 <годы> сделали то, что я не могу с ней расстаться и люблю её». А она?

«Она несомненно его любит, но её „вечная женственность”, по-видимому, чисто внешняя. Нет ни кротости, ни терпения, ни тишины, ни способности жертвовать, – Аля (мать Блока. – Д. М.) прибавляет – скудость и заурядность, я боюсь даже ей сказать: уж не пошлость ли все эти „хочу” и „вот ещё” и сладкие пирожки. При всём том она очень умна, хотя совсем не развита, очень способна, хотя ничем не интересуется, очаровательна, хотя почти некрасива, правдива, прямодушна и сознаёт свои недостатки… Он – уже утомлённый и страстью, и ухаживанием за ней, и её причудами». «Она всегда шокировала его известной вульгарностью».

«Справедливости ради следует сказать, что «в течение… трёх лет… <она> не слышит от него ни слова любви и не видит, чтобы он искал случая увидеться с ней наедине. Кроме отвлечённых разговоров да выразительных взглядов он ничего не даёт ей» (М. А. Беке това).

Если все черты личности и натуры Любови Дмитриевны свести воедино, то образ Прекрасной Дамы не представляется возможным разглядеть. Право, какие тут «лучезарные благовестия»?

На первой странице толстой тетради стихов его крупным каменным почерком было написано в виде эпиграфа:

 
Он имел одно виденье,
Непостижное уму.
 

Уже этот эпиграф, в котором за Пушкиным слышится Вл. Соловьёв, разлучает образ девушки с золотистой косой с образом Прекрасной Дамы.

Никто из блоковедов впрямую не идентифицирует созданный лирический образ с личностью Любови Дмитриевны. Наиболее категоричны слова Д. Е. Максимова: «„Стихи о Прекрасной Даме” лишены автобиографизма, который есть в неоконченной поэме „Возмездие”».

Л. Долгополов утверждает, что «там» и «здесь» для Блока неслиянны. Он создаёт в стихах два образа, и подчас их нелегко различить». Он же указывает: тема Прекрасной Дамы появилась в цикле «Ante lucem» ещё до знакомства с Л. Д. Менделеевой. Следовательно, не она породила образ Прекрасной Дамы, а едва мерцающие звуки, краски, чувства были «переданы» ей в нескольких стихотворениях.

Более тонко, ставя все точки над «i», «Стихи о Прекрасной Даме» характеризует Д. Андреев: «Взгляните на портреты молодого Блока: прекрасное, гордое, полное обаяния, но как бы взирающее из глубины сна лицо; печать какой-то неотчётливости, что-то грезящее, почти сомнамбулическое… Он, пробуждаясь и творя, смешивал отблески воспоминаний с кипевшими в его реальной жизни эмоциями влюблённости и страсти, а свойственная его строю души бесконтрольность мешала ему заметить, что он – на пути к свершению не только опасного и недолжного, но и кощунственного: к допуску в культ Вечно Женственного, чисто человеческих, сексуальных, стихийных струй…»

Суждения самого поэта о единстве (или близости) образов Прекрасной Дамы и Любови Дмитриевны не убеждают, потому что стихами это не подтверждается. А главное – первые стихи, подаренные поэтом девушке с золотистыми косами («Новый блеск излило небо…»; «Тихо вечерние тени…»), принесли ей мучения на многие месяцы. «В этих и подобных стихах я себя не узнавала, не находила, и злая ревность женщины к искусству, которую принято так порицать, закрадывалась в душу». Справедливости ради надо привести ещё одно высказывание: «Жена Блока одно время играла роль Софии (Вечной женственности. – Д. М.), она была Прекрасной Дамой. В этом было что-то неправдивое и неприятное» (Н. Бердяев).

Любовь Дмитриевна – это развенчание мифа о ней как о Прекрасной Даме.

Шесть глав, составляющих цикл «Стихов о Прекрасной Даме», открываются «Вступлением».

 
Отдых напрасен. Дорога крута.
Вечер прекрасен. Стучу в ворота.
 
 
Дольнему стуку чужда и строга
Ты рассыпаешь кругом жемчуга!
 
 
Терем высок и заря замерла.
Красная тайна у входа легла.
 
 
Кто поджигал на заре терема,
Что воздвигала Царевна Сама?
 
 
Каждый конёк на узорной резьбе
Красное пламя бросает к тебе.
 
 
Купол стремится в лазурную высь,
Синие окна румянцем зажглись.
 
 
Все колокольные звоны гудят.
Залит весной беззакатный наряд.
 
 
Ты ли меня на закате ждала?
Терем зажгла? Ворота отперла?
 

Здесь едва ли не все слова-образы значительны и их отголоски будут слышны на протяжении этого лирического дневника. Кольцевая композиция делает стихотворение отточенно-завершённым. Мотив пути, заявленный в этих строках, написанных в 1903 году, когда цикл уже был создан, – это и начало, и конец одновременно. Ключевая фраза – «Стучу в ворота». Действие не завершено, длится во времени и освещает своим смыслом весь цикл.

В трёх вопросах финала стихотворения дрожит тревожное и осторожное сомнение в возможности грядущей встречи. Центральные строфы рисуют её многокрасочный, многозвучный и радостный мир. Это мир «беззакатный» – вечный и светлый. Лирическая героиня своим заглавным именем будет названа только в послесловии к лирическому дневнику: «Вхожу я в тёмные храмы… Там жду я Прекрасной Дамы…». В сюжете же дневника мелькают поименования Дева, Заря, Жена, Купина, Звезда… Повсеместно обращение «Ты» с заглавной буквы. Это напоминает обращение древних греков к богам.

Её внешний облик даже воображение поэта не рисует. Стихотворение от 26 июня 1901 года, написанное в разгар «мистического лета», можно истолковать как Её биографию.

 
Она росла за дальними горами,
Пустынный дол – ей родина была.
Никто из нас горящими глазами
Её не зрел – она одна росла.
И только лик бессмертного светила –
Что день – смотрел на девственный расцвет,
И, влажный злак, она к нему всходила,
Она в себе хранила тайный след.
И в смерть ушла, желая и тоскуя.
Никто из нас не видел здешний прах…
Вдруг расцвела, в лазури торжествуя,
В иной дали и в неземных горах.
И ныне вся овеяна снегами.
Кто белый храм, безумцы, посетил?
Она цвела за дальними горами,
Она течёт в ряду иных светил.
 

Весь её призрачный облик соткан из эпитетов: тихая, светлая, ясная, просиявшая голубой лазурью. Ни в этом стихотворении, ни в других нет её предметной связи с хтоническим миром – только с горним.

Предположив её «биографию», предположу и открывающий её внутренний мир монолог:

 
Хранила я среди младых созвучий
Задумчивый и нежный образ дня.
Вот дунул вихрь, поднялся прах летучий,
И солнца нет, и сумрак вкруг меня.
 
 
Но в келье май, и я живу незрима,
Одна, в цветах, и жду другой весны.
Идите прочь – я чую серафима,
Мне чужды здесь земные ваши сны.
 
 
Идите прочь, скитальцы, дети, боги!
Я расцвету ещё в последний день.
Мои мечты – священные чертоги,
Моя любовь – немеющая тень.
 

Здесь мерещится апокалиптический мотив её судьбы как зеркала космического существования, отрицающего всё земное. Поэтому оксюморон «сумрак алый» – («Ты отходишь в сумрак алый…») – это лаконичное, но предельно ёмкое определение её двойной сути: скрывающей её туманной дымки и обещание заревого света, разгоняющего тьму. Частое у Блока чередование мужской и женской рифмы лишает стихотворение торжественной однотонности. В. Брюсов пишет: «Он всегда выбирает выражения и эпитеты не по объекетивным признакам предметов и явлений, но согласно со своим субъективным отношением к ним».

В чём поэт видит её предназначение?

«Забудем дольний шум. Явись ко мне без гнева, / Закатная, таинственная Дева, / И завтра и вчера огнём соедини». Мысль Вл. Соловьёва о мистическом единении разрозненных сущностей оживает в нескольких стихотворениях Блока. В письме А. В. Гиппиусу от 25 июня 1901 года Блок напишет: «Ожидаю великого смыкания кругов». То есть мистического свершения: единения в гармоническое целое тьмы и света, завтра и вчера, здесь и там. Но это ожидание тревожно:

 
Будет день – и свершится великое
Чую в будущем подвиг души…
 
 
Ты – другая, немая, безликая
Притаилась, колдуешь в тиши.
 
 
Но во что обратишься – не ведаю,
И не знаешь ты, буду ли твой,
 
 
А уж Там веселятся победою
Над единой и страшной душой.
 

В этих строках звучит намёк на инфернальные силы. Смыкание кругов может соединить духовное и телесное, и последнее возобладает над первым. Третий Завет не воплотится.

В V и VI главе цикла лик Прекрасной Дамы начинает меркнуть. Предчувствие сбывается: Она изменяет облик. В стихах упорно повторяются мотивы холода, ночи, сна, снега, смуты. «И я не знал, когда и где / Явился и исчез – / Как опрокинулся в воде / Лазурный свет небес». В стихотворении от 10 октября 1901 года появляется знаковое слово «ущерб». Это «потеря Дамой её высоких свойств, отделяющих её от жизни» (П. Громов).

VI глава открывается стихотворением, где поэт делает ещё одну попытку понять, что же есть Та, которая ему мерещится «Там».

 
И слушал я – и услыхал:
Среди дрожащих лунных пятен
Далёко, звонко конь скакал,
И лёгкий посвист был понятен. ‹…›
 
 
И вот слышнее стук копыт,
И белый конь ко мне несётся…
И стало ясно, кто молчит
И на пустом седле смеётся.
 

Последняя строфа вызывает две ассоциации. Прежде всего – библейскую: «И я взглянул, и вот конь бледный, и на нём всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним…» (Откровение Святого Апостола Иоанна Богослова, VI, 2). И вторая: «Он пригнулся тогда совсем к полу и заглянул ей [старухе] снизу в лицо, заглянул и помертвел: старушонка сидела и смеялась…» (Ф. М. Достоевский, «Преступление и наказание», ч. III). Смерть и смех – рядом! В контексте «Стихов о Прекрасной Даме» это можно воспринимать как знак невозможности постичь непостижимое, узнать истину. Сама же попытка постичь сокровенное вызывает смех. Но это сардонический смех. Роковое предчувствие того, что за светом скрывается тьма («Изменишь облик ты…») сбывается, и призрачный лик Прекрасной Дамы уходит в небытие.

 
Я знаю: Ты здесь. Ты близко.
Тебя здесь нет. Ты – там.
 

Незримый облик Дамы аморфен и статичен. «Сюжет чувств» движется и развивается благодаря поэту в его лирической маске. ОН – истомлённый, безвестный, покорный раб, «тёмный инок» – в пути, в поиске, в ожидании. Его внутреннее состояние постоянно подчёркивается двумя фразами: «Я вышел» (приду, вернусь) и «Я жду».

 
Я жду призыва, ищу ответа,
Немеет небо, земля в молчаньи,
За жёлтой нивой – далёко где-то –
На миг проснулось моё воззванье.
 
 
Из отголосков далёкой речи,
С ночного неба, с полей дремотных,
Всё мнятся тайны грядущей встречи,
Свиданий ясных, но мимолётных. ‹…›
 

Только однажды Он испытает великую радость: «Настежь ворота тяжёлые!». Те самые ворота, в которые Он стучал в начале пути. Раздались весёлые песни и «С ними подруга желанная / Входит ко мне на крыльцо». Но пройдёт немного времени, и Он горестно сетует: «Ты далека как прежде, так и ныне».

Каким же чувствует и видит себя Он?

 
Я – тварь дрожащая. Лучами
Озарены, коснеют сны.
Перед твоими глубинáми
Мои ничтожны глубины…
 

Постоянное место его обитания – у дверей, на пороге (низкий поклон Ф. М. Достоевскому!). Более чем в десяти стихотворениях можно увидеть Его на этом неопределённом месте. «Передо мной закрыта дверь / В таинственный приют…»; «Жду – внезапно отворится дверь…» и др. «Жду» и «дверь» – два мистических слова, между которыми можно поставить знак равенства. Но дверь-границу ему преодолеть не дано: «Я в тоске, покину на границе / Твой нездешний, твой небесный след».

Постоянный мотив его души определяется словами-знаками «здесь» и «там». «Там не было конца свободной дали, / Но здесь, в тени, не виделось ни зги…»; «Там, в сводах, – сумрак неизвестный, / Здесь – холод каменной скамьи…». Неслиянность двух миров придаёт сюжету цикла драматическую напряжённость и порождает мотив двойничества. Он начинает сильно звучать в конце III и в IV лаве. Ключевым видится стихотворение, помеченное февралём 1901 года.

 
Мы странствовали с ним по городам.
Из окон люди сонные смотрели.
Я шёл вперёд; а позади Он Сам,
Всепроникающий и близкий к цели.
 
 
Боялся я моих невольных сил,
Он направлял мой шаг заворожённый.
Порой прохожий близко подходил
И тайно вздрагивал, смущённый…
 
 
Нас видели по чёрным городам,
И, сонные, доверчиво смотрели:
Я шёл вперёд: но позади Он Сам,
Подобный мне, но близкий к цели.
 

Он осознаёт в себе Другого, осознаёт земное, телесное, реальное. Уже в начале пути лирический «я» чувствовал, что вернётся «нéкогда на то же поле другим, потухшим, изменённым злыми законами времени, с песней наудачу». То есть поэтом и человеком, а не провидцем и обладателем тайны.

За два месяца до процитированного стихотворения, 27 декабря 1901 года Блок напишет стихотворение «Двойнику». По его признанию, это стихотворение посвящено его другому «я». Обращаясь к своему телесному «бедному» другу, поэт сам себя убеждает, что «Мечту безумно молодую / Найду в цветах кровавых без тебя». Но в финальной строфе слышен ужас от осознания в себе Другого: «Безумный смех и сумасшедший крик». Они оба вглядываются в сумрак будущего, В первой главе цикла штрихов реального мира практически нет. Он насквозь метафизичен. Но по мере развития сюжета реальность тихо вторгается в этот иллюзорный мир, который начинает «опрокидываться». «Развеществлённое» (Л. Я. Гинзбург) обретает приметы реальности.

 
Жизнь медленная шла, как старая гадалка,
Таинственно шепча забытые слова.
Вздыхал о чём-то я, чего-то было жалко,
Какою-то мечтой горела голова.
 
 
Остановясь на перекрёстке в поле,
Я наблюдал зубчатые леса.
Но даже здесь, под игом чуждой воли,
Казалось, тяжки были небеса.
 
 
И вспомнил я сокрытые причины
Плененья дум, плененья юных сил.
А там, вдали – зубчатые вершины
День отходящий томно золотил.
 
 
Весна, весна! Скажи, чего мне жалко?
Какой мечтой пылает голова?
Таинственно, как старая гадалка,
Мне шепчет жизнь забытые слова.
 

«Забытые слова» – это поле, зубчатый лес, весна; это дома, а не храмы, земные долины дольнего, а не космические туманности горнего. Так в мир «заоблачного» начинает входить земное.

Второе вторжение в мир Прекрасной Дамы – это стихотворения, впрямую связанные с именем Любови Дмитриевны. Из 164 стихотворений, составляющих цикл, только около десяти имеют в виду реальную девушку. В этих стихотворениях она не названа, даже обращение «Ты» отсутствует. На земной, городской мир этих стихотворений указывают два слова: дом и храм. Это дом М. М. Читау, где Любовь Дмитриевна занималась на драматических курсах, и Исаакиевский и Казанский соборы, в которых они бывали. Не могут быть отнесены к образу и миру Прекрасной Дамы такие строки: «Я долго ждал – ты вышла поздно…», «Тёмно в комнатах и душно…», «Там был какой-то дом…» и др. Интересно и то, что сами стихотворения не дышат той пламенеющей любовью, тем нетерпеливым ожиданиям встречи, которые адресованы Прекрасной Даме. Они описательны и притенены.

 
Высоко с темнотой сливается стена,
Там – светлое окно и светлое молчанье.
Ни звука у дверей, и лестница темна,
И бродит по углам знакомое дрожанье.
 
 
В дверях дрожащий свет и сумерки вокруг,
И суета, и шум на улице безмерней.
Молчу и жду тебя, мой бедный, поздний друг,
Последняя мечта моей души вечерней.
 

Блок редко даёт названия стихотворениям, особенно в I томе лирики. Этим он подчёркивает неразделимость лирического потока. К. Чуковский пишет о ранних стихах поэта: «Смутность сонного сознания была так велика, что все сколько-нибудь чёткие грани между отдельными ощущениями казались окончательно стёртыми. Многие стихи будто написаны спящим, краски ещё не отделились от звуков, конкретное от отвлечённого».

К характеристике поэтики Блока в «Стихах о Прекрасной Даме» вполне применимы суждения И. Ф. Анненского. Имея в виду лиризм как таковой, он пишет: «Слова не только текут, но и светятся, есть только мелькающая возможность образа» (курсив мой. – Д. М.). Непосредственно о стихах Блока сказано так: «Восприятия Блока зыбки, слова эластичны, а стихи его, кажется, прямо-таки не могут не быть символическими». Анненский советует, читая стихи Блока, отказаться от непосредственной аналогии с действительностью.

Блок не искал адекватности слова понятию. Оно – инструмент, нота музыкального и метафизического смысла стихотворения. В лирической мелодии за яркостью красок и звуков только два-три слова намекают на таящийся в стихотворении смысл. Слово у Блока определяет не контуры реальности, но ощущение поэтом этой реальности или даже идеальности. Блок пишет: «В самом тёмном стихотворении не блещут… отдельные слова. Оно питается не ими, а тёмной музыкой пропитано и пресыщено». И всё-таки слово! В «Стихах о Прекрасной Даме» отчётливо различимы два словоряда. Слова-«звёзды»: сумрак, лазурь, туман, ветер, сон, вхожу, жду… и слова «беззвёздные», придающие лирике всеобщую неопределённость: кто-то, где-то, куда-то, здесь, там, тогда… Интересно, что, по замечанию В. Княжнина, указанному Л. Долгополовым, неопределённых выражений типа «где-то», «что-то», «когда-то» почти никогда не было… в лексиконе» Блока, то есть в его обыденной речи.

В архитектонике «Стихов о Прекрасной Даме» можно отметить несколько характерных черт. Путём повтора фраз, слов мысль-чувство перетекает из одного стихотворения в другое. Этим «ценность» отдельного стихотворения притушёвывается. Идея двое мирия и двойничества в стилистике цикла подчёркивается антитезой, основным художественным законом цикла. Кольцевая композиция или намёк на неё – формализованная мысль о стремлении «сомкнуть круги». В этом приёме форма становится содержанием. В цикле есть незримый эстетический фильтр, который не допускает в него житейскую прозу и будничность житейских переживаний: только «высокое».

В конце цикла на минуту возникают образы героев итальянского театра масок – Арлекина, Коломбины и Пьеро. Это горькая самоирония над той театральностью, которой овеян роман героя с Дамой.

Первый том лирики Блока «однострунен», по его выражению. Но эта струна звучит в трёх тональностях. «Ante lucem» – увертюра, «Распутья» – кода, «Стихи о Прекрасной Даме» – основная симфоническая тема, гимн Любви, Красоте, Мужеству жить среди вселенского хаоса.