Текст книги "Петербург умышленный и отвлечённый. Город в классической литературе XIX века. Комментарий"

Дай только Бог, чтобы мы когда-нибудь могли достигнуть нашей цели – даровать России свободу и сохранить ее от поползновений деспотизма и тирании.»

Служению этим целям в первом десятилетии царствования способствовал М. М. Сперанский. Переломным событием, повлиявшим на нрав и характер императора, стало поражение под Аустерлицем. «Аустерлицкая баталия сделала великое влияние над характером Александра, и ее можно назвать эпохою в его правлении. До того он был кроток, доверчив, ласков, а тогда сделался подозрителен, строг до безмерности, неприступен и не терпел уже, чтобы кто говорил ему правду; и одному графу Аракчееву имел он полную доверенность. <…> Аракчеев был не только пугалом и бездушным бюрократом. Близко знавшие его люди отмечали, кроме широты познаний в военной истории, математике, артиллерии, его прямодушие, высокое чувство собственного достоинства, безразличие к чинам и наградам, бескорыстие и скрупулезную честность в денежных делах.» (В.Н. Балязин).

Следующий поворот в сознании Александра I – это сдача и пожар Москвы в войне 1812 года. «Пожар Москвы осветил мою душу», – говорил он, и душа его обратилась к Библии. Люди, которые близко знали Александра, «не могли надивиться внезапной перемене, происшедшей в этой чистой и страстной душе. Чудные события этой страшной войны окончательно убедили его, что для народов, как и для царей, спасение и слава только в Боге». Чтению Библии и последующим мистическим настроениям императора «помог» один из товарищей его детских игр и молодости А. Б. Голицын.

Судьба оказалась жестокой к Александру I: все четыре дочери – от императрицы Елизаветы Алексеевны и от «ангела» (М. И. Кутузов) М. А. Нарышкиной умерли. Трое во младенчестве, четвертая – в 15 лет. В последние годы император много ездил по России. Однажды в 1824 году пензенский губернатор осмелился сказать ему: «Не изволите беречь себя». На это царь ответил: «Нельзя смотреть на войска наши без удовольствия: люди и добрые, верные и отлично образованы. Но подумаю, как мало еще сделано внутри государства, то эта мысль ложится мне на сердце, как десятипудовая гиря».

В царствование Александра I Петербург продолжал строиться и развиваться. Произошло обновление Академии наук, здание которой располагалось на Университетской набережной, 5; Учительская семинария преобразована в Педагогический институт. С 1819 года он находился на 6-й линии Васильевского острова (ныне дом 15), позже в здании Двенадцати коллегий, по другим адресам. В 1811 году было закончено сооружение Казанского собора. Он строился десять лет по проекту архитектора А. Н. Воронихина (1760–1814). Его колоннада напоминает еще более внушительную колоннаду собора Св. Петра в Риме. В Казанском соборе находится гробница фельдмаршала М. И. Кутузова. В 1812 году завершена постройка Императорской публичной библиотеки. В 1810 году архитектор Тома де Томон, завершивший строительство Биржи, перекликающейся по своим архитектурным формам с греческим Парфеноном, и воздвигнувший Ростральные колонны, создал один из прекраснейших ансамблей города. В громадном зале – основном помещении Биржи – колоссальный бюст Александра I.

Можно еще называть многие и поныне известные здания, сооружения, которые были созданы в александровскую эпоху. Именно в его царствование в общую картину начал складываться исторический центр Петербурга.

Архитектор Жан Франсуа Тома де Томон (1760–1813) родился в Париже, учился в Королевской академии архитектуры во Франции, затем в Римской Королевской академии. После многих превратностей в профессиональной судьбе он в 1797 году оказался в Петербурге. К дворянскому сословию – де Томон – он причислил себя сам. Первая его работа – перестройка Большого театра. В 1811 году театр сгорел. Не сохранились до наших дней и Сальные буяны на Матисовом острове, расположенном у реки Пряжки на левом берегу Невы. В 1914 году они были разобраны, а гранитные блоки фундамента были использованы для сооружения памятника жертвам революции на Марсовом поле. Но главное творение Тома де Томона – ансамбль на Стрелке Васильевского острова: здание Биржи с Ростральными колоннами и набережной.

«Торжественное открытие произошло 15 июля 1816 года. Оно носило характер национального праздника. По такому случаю архитектор Луиджи Руска разработал специальный проект украшения Биржи. По всему зданию протянулись разноцветные гирлянды. Перед портиками были установлены аллегорические фигуры Побед, венчающих входящих лавровым венком. Наружное убранство дополняла военная арматура и разноцветные драпировки» (В. К. Шуйский).

Тома де Томон преподавал в Академии художеств и жил при Академии (ныне В. О., Университетская наб. 17). При осмотре стен сгоревшего Большого театра он упал со строительных лесов и в 1813 году скончался. Ныне прах его покоится на кладбище Александро-Невской Лавры.

«Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»

«Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа».

«Колонна Александра I представляет один из величайших монолитов, который был отбит от гранитной горы, находящейся в 210 верстах от Петербурга, на берегу Финского залива, с помощью самых первобытных средств: простого железного лома и кувалды.

Целых два года – 1830 и 1831 – день и ночь раздавался на горе неумолчный стук кувалд о ломы и, подхватываемый эхом, отдавался далеко в окрестностях. Вдоль горы стояло от 300 до 400 рабочих: часть из них держала в руках длинные, окованные сталью ломы, направляя их вертикально к горе. По каждому такому лому попеременно ударяли кувалдами.

19 сентября 1831 года монолит был отбит от горы, обтесан в колонну, и на огромной барже, на буксире трех пароходов был доставлен в Петербург, а 30 августа 1834 года, в торжественной обстановке, произошла церемония освящения и открытия колонны.

Сие гигантское предприятие, превышающее все доселе совершенное в этом роде народами древними и новыми, было приведено в действие посредством 60 машин (воротов. – Д. М.), при помощи двух тысяч гвардейских солдат, избранных из числа тех, кто служил под знаменем монарха, в честь коего сооружался памятник. «Медленно и величаво, – писал один из очевидцев – поднималась гранитная громада, движимая руками воинов, участников в славе Александра. Боязливое опасение и надежда волновали сердца присутствующих. Кругом царило глубокое молчание… Но вдруг радостные, тысячекратно повторившиеся восклицания возвестили совершение многотрудного подвига» (П. Н. Столпянский).

Проект памятника был разработан О. Монферраном. Подготовительные работы велись с 1829 года. Под цоколь колонны было забито 1250 свай. Колонна установлена без креплений и держится только силой своей тяжести. Ее высота, включая пьедестал и фигуру ангела с крестом, – 47,5 метра. Она исполнена по проекту скульптора Б. И. Орловского. В мире это самое высокое сооружение подобного рода. Оно выше колонны Траяна в Риме и Вандомской колонны в Париже. «Монферран, вы себя обессмертили», – воскликнул Николай I, когда колонна была поставлена на место. В дневнике за 28 января 1834 года Пушкин записал: «Я был в отсутствии – выехал из Петербурга за пять дней до открытия Александровской колонны, чтобы не присутствовать при церемонии вместе с камер-юнкерами, – своими товарищами.».

Анри Луи Огюст Леже Рикар де Монферран (1786–1858) закончил Королевскую академию архитектуры в Париже, участвовал в наполеоновских войнах и после сражения при Арно (Италия) был награжден орденом Почетного легиона.

Анри Монферран

В Петербург он приехал в 1816 году.

Самой известной ранней (1820 г.) постройкой архитектора стал дом Лобанова-Ростовского («Два льва сторожевые.»), расположенный на Адмиралтейском проспекте (ныне дом 12). Фигуры львов из белого мрамора исполнены скульптором П. Трискорни. Всемирную славу архитектору и строителю принес Исаакиевский собор, возведением которого он занимался более сорока лет – с 1817 по 1858 год. Монферран жил на углу Прачечного переулка и Мойки, в собственном доме 88 (ныне 86, перестроен).

Император Александр II не разрешил погребение строителя в соборе, им созданном, и тогда вдова увезла тело мужа во Францию и похоронила на Монмартрском кладбище.

«Евгений Онегин»

«Прими собранье пестрых глав…»

Дружеское «ты» в посвящении обращено к Петру Александровичу Плетневу (1792–1865) – поэту, критику, одному из ближайших друзей Пушкина. Профессор российской словесности, он в 18401861 годах был ректором Петербургского университета. С 1841 года Плетнев – академик.

В пушкинское время только четыре здания Двенадцати коллегий принадлежали университету. Остальные его помещения находились на Кабинетной улице (ныне ул. Правды), на углу Звенигородской и Ивановской улиц. Позже на углу Кабинетной и Ивановской помещалась Первая гимназия.

В 1830-е годы Пушкин дважды побывал в университете, сначала на лекции Н. В. Гоголя, а потом П. А. Плетнева. Оба раза это было в здании Двенадцати коллегий. Знакомство Пушкина с Плетневым состоялось, по-видимому, у родителей поэта, когда они жили на Фонтанке в доме Клокачева. Встречались они на «субботах» у В. А. Жуковского, в литературных гостиных, у друзей и знакомых. Тесное сближение произошло по возвращении Пушкина из ссылки в Михайловское. Почти все книги Пушкина начиная с 1826 года издавались с помощью Плетнева. «Я был для него всем, – писал Плетнев в 1836 году, – и родственником, и другом, и издателем, и кассиром».

П. А. Плетнев, сын сельского священника, окончил духовную семинарию в Твери и в 1811 году, приехав в Петербург, поступил в Педагогический институт, а по его окончании был определен преподавателем в Екатерининский институт, который находился на набережной Фонтанки (ныне наб. Фонтанки, 36). Здание было построено по проекту Дж. Кваренги в 1804–1807 годах. Встреча с В. К. Кюхельбекером привела Плетнева в круг друзей Пушкина. Светлая голова и трудолюбие, мягкость и отзывчивость характера, «благоволительная скромность», как выразился один из его современников, были отличительными чертами этой недюжинной натуры. В литературной критике он проявлял неизменную доброжелательность, упорно уклонялся от полемики, не желая кого-либо обидеть. В официальных документах его аттестовали как человека «поведения прекрасного, жизни тихой и уединенной, характера скромного и даже более робкого».

Жил Плетнев на Обуховском проспекте в доме Сухаревой (ныне Московский пр., 8, перестроен), по другим адресам. И. С. Тургенев написал воспоминания о вечере у Плетнева. В 1863 году академик уехал для лечения в Париж, где и скончался. Похоронен в Александро-Невской Лавре.

I. «И жить торопится и чувствовать спешит».

Эпиграф к первой главе романа – из стихотворения П. А. Вяземского «Первый снег»[7]7
  К. Вяземский следует читать как «князь Вяземский».


[Закрыть].

Петр Андреевич Вяземский (1792–1878) – князь, поэт, журналист, литературный критик. Камергер. В зрелые годы – товарищ (заместитель) министра народного просвещения.

Вяземский был одним из ближайших друзей Пушкина. Знакомство Пушкина с Вяземским состоялось 15 марта 1816 года, когда П. А. Вяземский, Н. М. Карамзин и В. А. Жуковский приехали в Царскосельский Лицей. Тесное общение началось на собраниях литературного общества «Арзамас» («Арзамасское общество безвестных людей»), где Вяземский был одним из главных участников. Название общества произошло от одноименного города.

В сатире одного из организаторов общества графа Д. Н. Блудова (1785–1864) был упомянут постоялый двор в Арзамасе, где собирались никому не известные молодые люди – любители словесности. Арзамасцы не устраивали публичных чтений. Они постановили «признавать Арзамасом всякое место, на коем будет находиться несколько членов налицо, какое бы оно ни было – чертог, хижина, колесница, салазки». Одно из заседаний проходило в карете, везшей арзамасцев в Царское Село. Первое время собирались по четвергам у Д. М. Блудова на Невском пр. 83 (участок дома 80; не сохранился) или у С. С. Уварова (1786–1855) на Малой Морской, 22 (ныне дом 21) в собственном доме хозяина.

П. А. Вяземский был сыном русского аристократа (из Рюриковичей) и ирландской дворянки. Мать умерла, когда он был еще ребенком. Его детство и юность прошли в подмосковном имении Остафьево, где позже бывали Пушкин, Жуковский, а Карамзин прожил там 12 лет, трудясь над «Историей Государства Российского». Карамзин был опекуном рано осиротевшего Вяземского. «Не будет преувеличением сказать, что если историк Карамзин образовал Вяземского-публициста и мыслителя, то Карамзин-писатель воспитал Вяземского-поэта». В 1812 году он вступил в Московское ополчение, участвовал в Бородинском сражении, был пожалован орденом Св. Станислава 4-ой степени. В эпоху зарождения русского свободомыслия Вяземский занимал прогрессивную и либеральную позицию. Исследователь декабризма С. Дурылин так сказал о нем: «Он действительно дышал и волновался воздухом декабризма, но, когда этот воздух сгустился до морозного хмурого тумана в один из дней декабря, на Сенатской площади, перед Зимним дворцом, – воздух этот оказался слишком резким для его легких, изнеженных кабинетным теплом остафьевского камина, и он не был на площади. Он остался декабристом, но без 14 декабря». Ненависть к деспотизму в стихах и письмах молодого Вяземского выражена с большой силой и страстностью. Он корил Жуковского за близость к царским особам; долго возвращался памятью «к пяти ужасным виселицам, которые <…> меня из всей России сделали ужасное лобное место». В зрелые годы князь Вяземский – обер-шенк[8]8
  Обер-шенк – одна из высших придворных должностей. Обер-шенк заведовал погребами и винами императорского двора. В дни коронации – они всегда проходили в Москве – во время торжественного пиршества обер-шенк, находясь за креслом императора, обязан был провозглашать в соответствующие моменты: «Государь император пьет!»


[Закрыть] двора, член Государственного совета, сенатор. Его взгляды и общественная позиция стали иными. Раскаявшимся сатириком назвал Вяземского Герцен в 1857 году – но ведь и время было совершенно другое.

Для Пушкина дружба с Вяземским дополнялась душевной близостью с его женой Верой Федоровной (урожд. княжной Гагариной). В письме к брату Льву он называл ее «доброй и милой бабой». Вяземские прожили в любви и согласии 67 лет. В Петербурге известно несколько их адресов: на Моховой в доме Мижуева (ныне Моховая ул., 41), на Дворцовой набережной в доме Баташова (ныне наб. Кутузова, 32), на Михайловской площади в доме Жеребина (ныне участок дома 2 по пл. Искусств) и другие. Скончался П. А. Вяземский в Баден-Бадене, похоронен в Петербурге в Александро-Невской Лавре.

I, III. «Служив отлично-благородно,

Долгами жил его отец.»

То есть жил, одалживая деньги. «Столичное дворянство, начиная с екатерининских времен, поголовно было в долгах. Д. И. Фонвизин во «Всеобщей придворной грамматике» писал: «Как у двора, так и в столице никто без долгу не живет, для того чаще всего спрягается глагол: б ы т ь д о л ж н ы м…». Он же спрашивает Екатерину II: «Отчего все в долгах?» И получает ответ: «Оттого в долгах, что проживают более, нежели доходы имеют». «Жалобы на долги составляют постоянный мотив многочисленных документов XVIII – начала XIX века» (Ю. М. Лотман).

«Давал три бала ежегодно

И промотался наконец».

«Балы богатых вельмож представляли следующую картину. Зал освещался множеством восковых свечей, горевших в хрустальных люстрах и модных стенных подсвечниках. По двум сторонам залы у стен стояло множество ломберных столов (специальные, раскладывающиеся, как книжки, столы со столешницей, обтянутой зеленым сукном. – Д. М.), на которых лежало по две колоды нераспечатанных карт. Музыканты размещались у передней стены на длинных, установленных амфитеатром скамейках: когда гостей съезжалось довольно, то музыка открывала бал польским (полонез. – Д. М.)… Протанцевав минут пять, знатные пожилые особы садились за карты, а вместо них начинали отличаться молодые» (М. И. Пыляев). На балах, танцевальных вечерах Петербурга существовал определенный этикет. Танцуя с девушкой, кавалер не должен был обнимать ее, рука его должна была соприкасаться с серединой ее спины, а в танце с замужней дамой можно было обвить рукой ее талию. Нельзя было танцевать без перчаток, трогать веер, платок или букет своей дамы, а если она не ваша невеста, то приглашать ее не более, чем на три танца (по Н. Антонову).

Скорее всего отец Онегина был человеком «века вельможества», XVIII века, и его балы отличались великолепием и роскошью, как, например, балы известного петербургского богача В. А. Всеволожского, которого называли «петербургским крезом». С его сыном Никитою Всеволожским (1799–1862) приятельствовал Пушкин. Квартира Н. Всеволожского находилась на Театральной площади в доме Паульсона (ныне дом 8). Именно здесь, как теперь установлено, а не на Екатерингофском проспекте, собиралось общество «Зеленая лампа». Мемориальная доска перенесена на этот дом в 1989 году.

«Monsieur l’Abbe, француз убогий,

Чтоб не измучилось дитя,

Учил его всему шутя,

Не докучал моралью строгой,

Слегка за шалости бранил

И в Летний сад гулять водил».

Летний сад своеобразно соединяет имена Петра I и Пушкина. Летний дворец, построенный в 1712 году по проекту архитектора Д. Трезини, стал для Петра вторым домом в городе. А для Пушкина – «Летний сад – мой огород. Я, вставши ото сна, иду туда в халате и туфлях. После обеда сплю в нем, читаю и пишу. Я в нем дома». Эти строки он писал жене.

Летний сад расположен на острове, который образован Невой, Фонтанкой, Мойкой и специально прорытым Лебяжьим каналом. Он создавался мастерами садово-паркового искусства по личному плану Петра I. Первоначально сад делился нешироким каналом на две части. Парадная, примыкающая к Неве, называлась 1-й Летний сад. Здесь проходили ассамблеи, приемы гостей, танцы. Здесь стояла античная фигура Венеры, привезенная из Рима. О празднике в Летнем саду по этому поводу рассказывается на страницах романа-трилогии Д. С. Мережковского «Антихрист. Петр и Алексей» (1905). В 1756 году императрица Елизавета Петровна разрешила по четвергам и воскресеньям пускать в придворные сады избранную публику. Но при этом было сказано: «Кои будут неопрятны, то есть волосы не убраны, платки на шее, и в сапогах, а также в серых кафтанах и из купцов с бородами, а женщины в русском платье, в чепчиках и прочих тому подобных простых платьях, отнюдь не пускать». Южная часть называлась 2-м Летним садом. Там находились оранжереи, теплицы, мастерская, амбар, пруд, где разводили карасей.

Павильон «Грот» и фонтаны, «зеленый лабиринт» и скульптуры, птичник в форме пагоды и беседки – все это создавало неповторимый ансамбль и все это было разрушено наводнением 10 сентября 1777 года.

императрица Елизавета Петровна

Екатерина II повелела все постройки разобрать, пруды засыпать, фонтаны – а их было более 50 – уничтожить. Остался «Грот» да Летний дворец «строителя чудотворного». 12 апреля 1827 года газета «Северная пчела» писала: «Летний сад обновлен самым приятным и удобным образом. Грунт поднят для уничтожения сырости и изглаживания рытвин, произведенных наводнением. Дороги в аллеях наново вымощены, пруд очищен. Кругом сада устроена новая аллея, по которой ездят верхом и в кабриолетах». Тогда же появилась и новая ограда с масками Медузы-горгоны.

В пушкинское время К. Росси построил на месте «Грота» «Кофейный домик», а по проекту архитектора Л. И. Шарлеманя (1788–1845) был возведен «Чайный домик». Летний сад стал пейзажным парком, сохранившим свой облик до наших дней. Единственное дерево, оставшееся от петровских времен, – дуб в восточной части сада, у Фонтанки. В 1855 году в Летнем саду был установлен памятник И. А. Крылову, созданный П.А. Клодтом (1805–1867), автором знаменитых конных статуй на Аничковом мосту через Фонтанку. В 1867 году в ограде Летнего сада, на месте покушения на Александра II, была установлена часовня. Ее разобрали в 1931 году.

I. XV. «Надев широкий боливар,

Онегин едет на бульвар

И там гуляет на просторе…»

В царствование императора Александра I было перестроено Адмиралтейство, и на месте бывшего гласиса – открытого пространства шириною в 300 метров, которое позволило бы видеть приближение неприятеля, – разбили просторный бульвар в три аллеи. Он вскоре стал модным местом для гуляния петербуржцев и просуществовал до 1872 года.

В еженедельном газетном обозрении писалось: «В нашей столице севера и наводнения дни становятся все лучше, светлее, суше, пыльнее. Шпиц Адмиралтейства постоянно от восхода до заката солнца горит, как золотая игла, а ночью перерезывает воздух серебристою полосою. В канцеляриях и департаментах чиновный мир ежедневно торопится исполнять свои экстренности, чтобы поскорее поспеть на гульбище на бульвар, повидаться со знакомыми, покалякать.».

Поэт К.Н. Батюшков (1787–1855) в очерке «Прогулка в Академию художеств» (1814) тоже отметил этот факт городской жизни начала XIX века: «Вокруг сего здания (Адмиралтейства. – Д. М.) расположен сей прекрасный бульвар, обсаженный липами, которые все принялись и защищают от солнечных лучей. Прелестное, единственное гульбище, с которого можно увидеть все, что Петербург имеет величественного и прекрасного: Неву, Зимний дворец, великолепные дома Дворцовой площади, образующей полукружие, Конногвардейский манеж, который напоминает Партенон (Парфенон. – Д. М.), прелестное строение г. Гваренги, сенат, монумент Петра I и снова Неву с ее набережными».

Ю. М. Лотман, не отказывая Адмиралтейскому бульвару как месту прогулок петербургских франтов, полагает, что у Пушкина все же идет речь о Невском проспекте. Вот его аргументация: «Ежедневная прогулка Александра I повлияла на то, что модное гуляние проходило по определенному маршруту. В час пополудни он выходил из Зимнего дворца, следовал по Дворцовой набережной, у Певческого моста поворачивал по Фонтанке до Аничкова моста <…> Затем государь возвращался к себе Невским проспектом. Прогулки повторялись каждый день и назывались le tour imperial (Императорский круг. – Ю. Л.). Какая бы ни была погода, государь шел в одном сюртуке <…> Толпа в эти часы состояла и чиновников, чья служба носила фиктивный или полуфиктивный характер. Они, естественно, могли заполнить в присутственные часы Невский, наряду с гуляющими дамами, приезжими из провинции и не служащими франтами. Именно в эти часы Онегин гулял по “бульвару”».

Ю. М. Лотман предлагает не принимать пушкинское слово в его прямом смысле. Возможно, это и так. Но сомнение возникает вот в чем. «Императорский круг» можно пройти за час с небольшим. Время обеда наступало с четырех часов. Предположить трудновато, чтобы Онегин «фланировал» в течение почти трех часов, «пока недремлющий брегет// Не прозвонит ему обед», да судя по XVI строфе и обедал он несколько позже, когда «уж темно», а в четыре часа в Петербурге может быть сумеречно, но еще не темно. В пользу Адмиралтейского бульвара может свидетельствовать и пушкинское «не просторе». Бульвар этот был расположен между двух громадных площадей: Дворцовой и Сенатской, сам он был довольно широк – просторен.

I. XVI. «Уж темно: в санки он садится.

«Пади, пади!» – раздался крик…»

«В царствование Анны Иоанновны в целом Петербурге не было ста карет. При императрице Екатерине их было 4000; ездили в них тогда шестериком, с двумя форейторами «на унос»; передовой форейтор был важное лицо, ему вменялось в особую честь и было в «тоне» (в моде. – Д. М.) при разъездах с балов никак не выдать и не осрамить своего господина, но непременно вывезти его первого, хотя бы в разбитой карете. При разъездах тогда не было полиции, а потому беспорядок, давка, крик, свалка доходили до невероятия <…> C воцарением императора Павла варварская мода езды с форейторами быстро приутихла, и не слышно было больше громких криков «Пади! пади!». Зато со смертью Павла опять все экипажи на улицах перестали смотреть немецкими и французскими закладками, но тотчас появилась вновь старая русская упряжь с кучерами в русских костюмах и форейторами на передних лошадях, и все экипажи с прежнею быстротою и с криками форейторов понеслись по улицам» (М. И. Пыляев). Крик «пади!» означал «уйди с дороги».

императрица Анна Иоанновна

Анна Иоанновна (1693–1740) – государыня императрица (с 1730 г.), племянница Петра I. Отзывы о внешности Анны Иоанновны разноречивы. Мемуаристы сходятся только в том, что она была «полновата». В остальном же. «Хорошо сложена, и движенья ее свободны и ловки <…> глаза голубые; на губах невыразимо приятная улыбка <…> в обращении приветлива. очень кротка.». «Императрица Анна толста, смугловата, и лицо у нее более мужское, нежели женское». «…станом была велика и взрачна <…> она имела большие карие и острые глаза, нос немного продолговатый <…> Волосы на голове были темные, лицо рябоватое и голос сильный и пронзительный.». «Престрашного была взору». О характере императрицы свидетельствует такой эпизод. Узнав как-то, что профессор элоквенции, то есть красноречия, В. К. Тредиаковский написал игривые стишки, она захотела их услышать. Поэт в одном из писем рассказал: «Имел счастье читать государыне императрице, у камина, стоя на коленях перед ее императорским величеством; и по окончании оного чтения удостоился получить из собственных ее императорского величеста рук всемилостивейшую оплеушину».

После кончины Петра II Верховный тайный совет, чтобы «себе воли прибавить», составил ряд условий, названных «кондициями» и ограничивающих права самодержавия. После коронации Анна Иоанновна публично порвала кондиции, распустила Верховный тайный совет, а его членов и сторонников отправила в ссылку. При Петре II двор переселился в Москву, а в 1732 году императрица снова вернула его в Петербург. Въезд был обставлен необычайно торжественно: «Шествие тянулось по Литейному проспекту, называвшемуся тогда Артиллерийской улицей, и по Невскому. Впереди всех ехали верхами почт-директор, почтмейстеры и почтальоны; последние играли на рожках. За ними отряд драгун, потом русские и иностранные купцы с бургомистрами на украшенных лошадях. Далее верховые литаврщики и трубачи, опять драгунский отряд и ряд карет, запряженных цугом. Камергеры и камер-юнкеры в числе шести пар всадников предшествовали парадной карете императрицы. По сторонам этой кареты шли гайдуки, а за каретой обер-камергер Бирон с генерал-адъютантами, все верхом. Замыкал шествие ряд экипажей с придворными дамами и женами чиновников. По Невскому шпалерами были расставлены войска. На пути шествия было установлено несколько триумфальных арок» (В.Н. Авсеенко). С этого момента Санкт-Петербург 186 лет пребывал столицей Российской Империи.

В царствование Анны Иоанновны было значительно продолжено строительство города. Его границы продвинулись от Фонтанки на Загородную дорогу (потом проспект). Были проведены основательные работы по осушению местности. Многие деревянные дома стали заменяться каменными. Стали прорубать просеки – колонны в будущей Коломне. Начались работы по перепланировке города, проведена подворная перепись населения. Был открыт Сухопутный кадетский корпус. «1731 года июля в 29 день в Правительствующий Сенат полученным именным императрицы Анны Иоанновны манифестом, дабы шляхетство (дворянство. – Д. М.) от малых лет к воинскому делу в теории обучено, а потом и в практику годно было, постановлено учредить в Санкт-Петербурге Сухопутный кадетский корпус, состоящий из 200 шляхетских детей от тринадцати до восемнадцати лет <…> А как не каждого человека природа не к одному воинскому склонна, также и в государстве не меньше нужно политическое и гражданское обучение, то иметь при том учителей чужестранных языков, истории, географии, юриспруденции, танцев, музыки и прочих полезных наук» (И. Г. Георги). К «прочим полезным наукам» относились «Красноречие и философия», «Художества», «Гражданская архитектура», «Мифология», «Учтивость и долг благопристойности» и другие. Окончившие корпус не обязательно становились военными, но могли избрать своим поприщем и гражданскую службу – они были к ней достаточно подготовлены. «…На содержание тех кадетов и для классов вещей, также на жалованье профессоров, учителей и нижних чинов, и на содержание лошадей и прочего, что до Корпуса принадлежит, положено было в год 38896 рублей 71 копейки» (И. Г. Георги).

Императорский Сухопутный шляхетный (шляхетский) кадетский корпус сыграл более значительную роль, нежели только подготовка юношей к гражданской и военной государственной службе. При корпусе была типография. Книжная лавка торговала не только учебными книгами, но и другими для образованных петербуржцев. Наконец, здесь начинался русский театр. Корпус занимал помещения дворца опального А. Д. Меншикова на правом берегу Невы и вдоль Кадетской линии Васильевского острова. Это название улица получила уже в 1737 году.

Дворец Меншикова – одно из первых жилых зданий Петербурга. Его начали строить по проекту архитектора Д. Фонтана в 1710 году. Первоначально дворец состоял из основного корпуса на набережной и флигелей. Двор был окружен открытой галереей на колоннах. За дворцом был разбит регулярный сад со скульптурами, фонтанами, гротами и оранжереями. Перед дворцом была пристань. За триста лет дворец претерпел ряд изменений, однако в основных чертах сохранил свой первоначальный облик. После размещения во дворце Кадетского корпуса на примыкавшей к нему территории был выстроен ряд зданий для разного рода служб учебного заведения.

«К Talon помчался: он уверен,

Что там уж ждет его Каверин».

Ресторация Пьера Талона существовала с 1810 по 1825 год и находилась на Невском, угол Большой Морской, в доме Косиковского (ныне Невский пр., 15). Дом этот, сохранившийся и поныне, многим примечателен. Он построен на месте деревянного дворца императрицы Елизаветы Петровны (1709–1761). По повелению Екатерины II здание было разобрано, а место между Большой Морской и Мойкой подарено ею генерал-полицмейстеру Н. И. Чичерину (1724–1782). Дом дворцового типа построен в конце 60-х годов XVIII века. Автор его проекта не установлен. В 20-е годы XIX века дом принадлежал «именитому мещанину» А. И. Косиковскому. Здесь в верхнем этаже жил А. С. Грибоедов, отсюда он уехал в Персию, где и погиб. В первом этаже в 1806–1831 годах помещалась типография и книжная лавка А. Плюшара, в третьем жил Н.И. Греч (1787–1867), писатель, журналист, редактор журнала «Сын Отечества», создатель газеты «Северная пчела». У него летом 1825 года жил В. К. Кюхельбекер. «Дом с колоннами» – один из самых интересных в истории Петербурга. В 1858 году дом стал принадлежать братьям Елисеевым, богатым петербургским купцам.

Ресторан Талона в конце 1810-х – начале 1820-х годов был самым модным для холостой светской молодежи, одетой «как денди лондонские». Появляться в этом ресторане, как позже у Дюме на Малой Морской в доме Классена (ныне Малая Морская, дом 15) было принято перед театром. В конце 20-х годов, когда хозяином ресторана был Легран, современник оставил такое свидетельство: обед хорош; в прошлом году (речь идет о 1829 годе. – Д. М.) нельзя было обедать здесь два раза кряду, потому что все было одно и то же. В нынешнем году обед за три рубля ассигнациями здесь прекрасный и разнообразный. Сервизы и все принадлежности – прелесть. Прислуживают исключительно татары, во фраках (по Ю. Лотману).