Текст книги "Матрица Макиавелли"

Часть вторая

Пролог

Июнь 1839 г. от Р. Х., г. Санкт-Петербург,

Российская империя

Из доклада вице-директора Азиатского департамента МИДа Л. Г. Сенявина:

«…И последнее, не для протокола… По высочайшему поручению Его Императорского Величества Николая Павловича нами было проведено внутреннее расследование гибели поручика Первого Оренбургского казачьего полка Ивана Викторовича Виткевича. Поручик Виткевич неоднократно исполнял поручения тайного характера по линии Оренбургской пограничной комиссии, которая является нашим структурным подразделением, созданным для изучения обстановки на наших южных границах, и прежде всего в Коканде, Бухаре, Хиве, Кашгарии, Афганистане, а также для наблюдения за действием властей Британской Индии. Еще он выполнял личные поручения Министра иностранных дел графа Нессельроде Карла Васильевича. Более того, последнее поручение он выполнял непосредственно по повелению Его Императорского Величества.

Все задания, которые выполнял поручик Виткевич, были сопряжены с большими рисками для жизни и требовали большого мужества при их исполнении. Это тем более ставит версию его самоубийства под большое сомнение. Не мог человек такого мужества пасть жертвой сиюминутной меланхолии.

Расследование этого печального дела поручено ведомству графа Бенкендорфа Александра Христофоровича. Нам же было дано задание проанализировать материалы, доставленные поручиком Виткевичем из его последних экспедиций с целью установления интересов третьей стороны в их исчезновении.

По данным проведенного исследования установлено, что в 1835 году начальник Оренбургской пограничной комиссии генерал-майор Григорий Федорович Генс предложил направить Виткевича, тогда еще прапорщика Десятого Оренбургского линейного батальона, под соответствующим прикрытием в Хиву и Бухару. Это было вызвано ужесточением внутриполитической обстановки в Афганистане, где началась активная фаза борьбы за престол, в которую вмешались англичане.

Но Оренбургский генерал-губернатор Петровский В. А., опасаясь за жизнь офицера, это предложение не одобрил, а разрешил откомандировать Виткевича только вглубь казахской степи для разбора взаимных претензий между казахскими родами. Однако сам Виткевич решил на свой страх и риск посетить Бухару, о чем писал в своем докладе по прибытии в Оренбург. Вот выписка из его рапорта: „Назначение мое ограничивалось посещением степи, но обстоятельства принудили меня проникнуть далее и побывать даже в самой Бухарии“.

Виткевич не счел нужным скрывать свое настоящее имя и звание и пребывал в Бухаре в военной форме, проведя там переговоры с Кушбеги (премьер-министр Бухарского ханства), где всеми ему доступными методами показал Кушбеги, что отказ от сотрудничества с Российской империей в пользу Британской принесут как ему лично, так и Бухарскому ханству многочисленные финансовые и экономические трудности.

В конце марта 1836 года Виткевич покинул Бухару и 18 апреля того же года прибыл в Орскую крепость. Вместе с ним прибыл Хусейн Али – посол афганского хана Доста Мухаммада, который направлялся в Санкт-Петербург с просьбой к нашему Императору об оказании финансовой помощи и дипломатической поддержки против англичан, готовивших вторжение в Афганистан из Индии. Поскольку Виткевич был много знаком с Хусейном Али еще с 1831 года, когда тот приезжал в Оренбург в свите афганского принца Ша-Заде, то их неожиданная встреча в Бухаре была весьма сердечной.

В мае 1836 года посольство Хусейна Али продолжило свой путь в Санкт-Петербург. Сопровождающим ему был назначен Виткевич. 2 июля 1836 года Виткевич и Хусейн Али прибыли в Санкт-Петербург и остановились в гостинице „Париж“, что на Малой Морской улице.

Несколько месяцев в Азиатском департаменте МИДа велись секретные переговоры, в которых Виткевич принимал участие как переводчик. О содержании переговоров доложить на Коллегии я не уполномочен, да это и не входит в предмет нашего расследования. Однако могу со всей определенностью доложить, что в числе переданных российской стороне документов были личные письма Доста Мухаммада, рукописное Уложение норм, регулирующих повседневную жизнь афганского народа (так называемый Пуштунвалай), и один том из воловьей кожи с рукописным текстом на древнеперсидском языке невыясненного содержания. Оставлен он был в Азиатском департаменте на сохранение до лучших времен, поскольку этот фолиант имеет религиозно-сакральное значение для жителей горных районов Афганистана и является предметом домогательств английской стороны, которая потребовала его в пользование Лондонской Индийской библиотеки.

Из материальных ценностей, переданных в качестве подарков Его Величеству Императору Николаю Павловичу, передан был халат, расшитый золотом, и длинноствольное ружье с инкрустацией золотом и лазуритом.

В мае 1837 года Хусейн Али выехал из столицы на родину. Правительством было решено вместе с ним направить Виткевича с тем, чтобы офицер этот как знающий восточные языки сопровождал его до самого Кабула, и вручить подарки, следующие афганским владельцам.

Решением Его Императорского Величества Николаем Павловичем Виткевичу Ивану Викторовичу было присвоено внеочередное звание поручик, а в Министерстве иностранных дел он получил расширенные инструкции, согласно которым он должен был собрать всякие сведения об Афганистане и других местностях, и предписывалось договориться с местными купцами о торговле с Россией через Тифлис.

К сожалению, по дороге в Кабул Хусейн Али скончался и Виткевич добирался в Кабул через Кандагар один. Однако его доклады поступали регулярно и мы получили первичные сведения о Систане и провинции Афганистана – Белуджистане.

Во время прибытия Виткевича в Кабул Афганистан находился в периоде политических интриг между патриотически настроенными кругами, объединенными вокруг Доста Мухаммада, и проанглийской партией Низама аль-Мулька. Английские войска, вторгшиеся из Британской Индии, захватили территории афганских племен вокруг Пешавара и готовились к дальнейшему продвижению в Лахор и Читрал и захвату Кандагара и Кабула. Оккупация Афганистана выводит англичан вплотную к границам Бухарского и Кокандского ханств и владениям туркменских племен, что делает угрозу нашим южным границам более чем явственной.

Находясь в Кабуле, Виткевичу удалось выполнить свою сложную миссию, хотя он встретил там сильное противодействие со стороны английского сотрудника Ост-Индийской политической комиссии, посланной с миссией склонить Доста Мухаммада на сторону Британии, Александра Бернса. Несмотря на угрозы, переданные Бернсом афганскому правителю от руководителя Британской комиссии Окленда, ожидающие Доста Мухаммада в случае его сношений с кем-либо из представителей Российского Императора, тот предпочел договориться с русским посланником, чем подчиниться требованиям англичан. Александр Бернс был вынужден покинуть Кабул, и англичане воспринимают это как свое поражение на дипломатическом поле.

1 мая 1839 года поручик Виткевич вернулся в Санкт-Петербург и поселился все в той же гостинице „Париж“ на Малой Морской улице. Устный отчет о своей экспедиции он сделал в личной беседе с графом Нессельроде, а письменный отчет должен был подготовить к середине мая на основе документации, которую имел на руках. Бумаги эти содержали, во-первых, его записи об Афганистане, а во-вторых, копии переписки английских агентов с различными лицами в Афганистане.

Однако 9 мая утром он был найден коридорным гостиницы, застреленным в висок. В камине находилось большое количество пепла от сожженных бумаг, а на столе лежала предсмертная записка, в которой подробно было расписано, кому и сколько надо выплатить денег из причитающегося Виткевичу за два года денежного довольствия. В записке также была фраза: „Все бумаги, касающиеся моего путешествия, сожжены мною, и поэтому всякое об них разыскивание будет тщетно“. По мнению офицеров Третьего охранного отделения, такая фраза не характерна для самоубийцы. Если вопросы его денежного долга являются делом чести, то мирские заботы, в том числе и судьба оставленных документов, самоубийц не интересует, если в них нет позорящих его или близких ему людей сведений. Поскольку документы имели сугубо деловой и политический характер, их дальнейшая судьба самоубийцу волновать особо не могла. Эта фраза могла быть написана убийцей, похитившим эти документы и сжегшего обычные листы под видом документов, чтобы никто не предпринимал усилий по их поиску. Почерковедческую экспертизу на авторство этой записки провести не удалось, поскольку, по данным офицеров Охранного отделения, она была написана человеком либо в сильном душевном расстройстве, либо опьяненным алкоголем или опиатами.

На основе материалов, полученных в ходе нашего расследования, сделать однозначный вывод о том, было ли это самоубийство человека, блестяще выполнившего труднейшее задание с риском для жизни, или убийство с целью похищения документов, мы не можем. Есть еще версия. У опьяненного Виткевича хотели выведать сведения, известные только ему, но не отраженные в документах. Получив сведения, инсценировали самоубийство.

Материалы расследования мной доложены Министру, и по его указанию книги, привезенные послом Хусейном Али и хранящиеся до сего времени в Азиатском департаменте, направлены нарочным в Оренбургскую пограничную комиссию для тщательного изучения офицерами и с целью практического применения в своих сношениях с подданными афганских властителей. Туда же направлены копии отчетов Виткевича, полученные за весь период его экспедиций с 1831 года, за исключением листов, содержащих государственную тайну».

Глава первая

Август 2015 г. от Р. Х., Дубай,

Объединенные Арабские Эмираты

Позвонили сразу после того, как Черняев с Тахиром поднялись после завтрака в номер Евгения Владимировича. Разговор был коротким. После приветствий им просто сообщили, что через полчаса их внизу, в фойе, возле стойки регистрации, будет ждать человек, который отвезет их на встречу, где с ними обсудят интересующие их вопросы.

Переодевшись в простенькие холщовые костюмы и не забыв надеть на голову тюбетейки, спустились вниз. Их уже ждал молодой араб в длинной белой рубахе в пол, которая здесь называлась кандура, а на голове был белый платок – гутра, – закрепленный жгутом – икалом. Типичный житель Дубая. В руках он медленно перебирал бусинки длинных четок. Араб сразу же направился навстречу провинциально выглядящим в этой эмиратской роскоши таджикам, как только они вышли из лифта. Приложив правую руку к сердцу, а затем вытянув обе для рукопожатия, араб произнес набор принятых на Востоке приветствий при обращении к старшим по возрасту или положению в обществе. Отвечать на такое приветствие надо было таким же набором ничего не значащих фраз, что Черняев и сделал, приложив вначале левую руку к сердцу в полупоклоне, как это делают в Таджикистане, и затем долго пожимая руки встречающего. С Тахиром араб поздоровался «по укороченному варианту», не спрашивая его, как он добрался в такую даль от дома и как ему отдыхалось на новом месте. Возможно, Тахир по возрасту не подходил под стандарты долгого приветствия, а возможно, этот араб получил какие-то инструкции в отношении белобородого таджика. Черняев подумал о том, что Тахира здесь воспринимают как сопровождающего, тогда все объяснимо. Но возможно и другое: Абдул-Вали показали его фотографию, на которой тот признал своего «потерянного» много лет назад друга и дал указание оказать ему особое внимание. Черняеву хотелось верить во второе развитие событий.

Роскошный золотистый «Бентли», в который их пригласили сесть, явно был рассчитан на то, чтобы произвести неизгладимое впечатление на провинциальных гостей. Даже Черняев, следуя своему постоянному принципу никогда не показывать внешне своего отношения к происходящему, а выражать свое восхищение или презрение как высшие формы проявления эмоций только вербально, не смог сдержаться, чтобы не поцокать языком и покачать головой из стороны в сторону, что выглядело очень уместно и своевременно. Именно так и должны были реагировать на королевскую роскошь два дехканина, случайно попавшие из своего овина в покои арабского шейха, милостиво допустившего этих плебеев к целованию своего расшитого золотом чарыка с левой ноги.

У Черняева не осталось никаких сомнений, что организацией встречи занимается сам Абдул-Вали. Ведь это так по-восточному: показать брату-мусульманину, с которым расстался четверть века назад и который помнил дни, когда они в вечерних беседах в пустой мазанке делили полузасохшую лепешку, каких высот достиг этот юноша, что был на посылках у своего брата-таможенника в те далекие приснопамятные годы. Если бы все было иначе, то ни о каком «Бентли» речь бы не шла. Посадили бы, как обычных просителей, в микроавтобус, а то бы провели первичную беседу прямо в номере отеля.

«Ну что же, расчет разведки оправдался, – подумал Евгений Владимирович, – у Абдул-Вали действительно оказалась профессиональная память, раз он смог в этом седом шестидесятилетнем старике, отпустившем к тому же козлиную бородку, узнать того цветущего таджика, что рассказывал ему под ливанскими звездами истории о великих битвах эмира Арсланташа с федаинами Хасана ибн Саббаха под Аламутом. А ведь тогда все могло получиться. Еще бы два-три таких душевных вечера – и он смог бы завербовать Абдул-Вали от имени „Братства исмаилитов Горного Бадахшана“, и работал бы он на советскую разведку с огромным энтузиазмом. Тогда это называлось вербовкой под чужим флагом и использовалось очень часто всеми разведками мира… Но, судя по тому, как нас встречают, мои сказки про Аламут он помнит. Теперь же все поменялось. Теперь он должен завербовать меня и я должен буду с „огромным энтузиазмом“ выполнять поручение их организации. „Игры лисиц“ продолжаются. В разведке это частое явление: пока гоняешься за жертвой, сам становишься объектом чьей-то охоты. Но дело даже не в личности как таковой, а какие у этой личности возможности. Есть возможности достать документ или поучаствовать в принятии нужного решения – ты интересен, с тобой будут носиться, пока не поймут, что на этой охоте тебя выпустили как зайца, чтобы ты вывел лис на охотников… Кто я сейчас? Заяц или лиса? Это не важно. Важно, чтобы я был им интересен».

Погруженный в свои раздумья, Черняев не заметил, как они приехали в район однотипных двухэтажных коттеджей и остановились у глухих закрытых ворот. Через несколько секунд с легким жужжанием они стали уходить вверх, открывая вид на достаточно большой внутренний двор, так же как и вся улица, лишенный всякой растительности. Дверь автомобиля открыл высокий араб, одетый в национальную длинную рубаху-кандуру. После недолгих приветствий гостей пригласили в дом, который на контрасте с уличной жарой встретил их чрезмерной, как показалось сначала, прохладой. Навстречу из широкого кожаного кресла поднялся человек, одетый по-домашнему в свободные белые одежды – фанилу, обвязанную на талии расшитым поясом – вузаром. Он в вежливом полупоклоне произнес полный набор приветственных фраз и пригласил присесть на диван, возле которого стоял чайный столик с приборами на четырех человек, большим круглым чайником и глубокой тарелочкой с колотым сахаром.

Разговор, как и принято, начался с общих вопросов о размещении в отеле и впечатлении, произведенном на гостей городом, и плавно стал переходить на основную тему их прибытия в Дубай. Хозяин стола, представившийся Абдул-Малеком, после расспросов о Таджикистане и обстановке в Душанбе, наконец задал вопрос об истинной цели их прибытия.

– Мы думали, что вы приехали по частному вопросу об устройстве вашего мюрида (ученика – последователя религиозного учения) в исламский университет, но вы сказали, что вас интересуют более важные вопросы. Так о чем вы хотели поговорить?

– Я даже не знаю, с чего и начать. – Черняев демонстративно задумался на несколько секунд, а затем, как бы собравшись с мыслями, продолжил: – Вы, наверное, не знаете, но в Таджикистане в 1997 году было подписано мирное соглашение между властью и Объединенной таджикской оппозицией, и политсовету Партии исламского возрождения Таджикистана было разрешено принимать участие в политической жизни страны, вплоть до того, что им были выделены квоты на некоторые министерские посты, или на вторые роли в министерствах силового блока. Мы все надеялись на стабилизацию политической обстановки, и она в какой-то мере произошла, однако за последние годы мы стали замечать, что договоренности, достигнутые ранее, дали преимущества либо конкретному клану, имеющему родовые корни в том или ином районе, или религиозным обществам салафитского толка, морально, материально и финансово поддерживаемым Саудовской Аравией и совершенно не учитывающим интересы многочисленной уммы исмаилитов. Порой доходило до того, что памирских таджиков и мусульман Горного Бадахшана и по этническому признаку, и по религиозному оставляли без какой-либо государственной поддержки. Но самое печальное, что не было никакой поддержки и со стороны наших братьев-исмаилитов… Одно время поступала гуманитарная помощь от нашего Шейха Ага-Хана, да будут продлены дни его власти над нами, но, во-первых, это было недолго, а во-вторых, на всех этой помощи все равно не хватило. Мы понимаем, Шейх Ага-Хан, да будут продлены дни его святой жизни, далеко от нас и наших забот, и из Рима трудно увидеть величественные, но, к сожалению, часто бесплодные вершины наших гор, поэтому мы приехали к вам, нашим братьям, разделяющим веру к махди Исмаилу, за советом и помощью.

Если мы не изменим систему существующей в стране власти и не отстоим свои интересы, то просто вымрем. Понимание столь плачевного состояния нашей уммы привело нас к необходимости активных действий. В Душанбе, Кулябе, Пархаре и в других городах нами созданы исмаилитские братства, в которые вошли уважаемые люди, имеющие определенную власть в стране, однако нам не хватает общепризнанного авторитета, который бы выработал единую стратегию действий, а также не хватает материальных и финансовых ресурсов для перехода в новое качество, которое позволило бы нам диктовать свою волю существующей власти или предпринять попытку ее заменить. Вкратце я изложил нашу просьбу. Если вы сочтете возможным помочь нам, мы будем за вас молиться. Если же нет, то на все воля Аллаха, попробуем обойтись теми силами, которые у нас есть.

Черняев так вошел в роль просителя, что печаль в его глазах ощущалась почти физически. Ему вспомнились из истории Древнего Рима слова Нерона, сказанные им перед смертью: «Какой артист умирает!», однако тунику Нерона примерять ему бы не хотелось.

Молчание длилось довольно долго. Все как будто находились в тягостных раздумьях о тяжелой доле жителей горных районов далекого Таджикистана. Наконец хозяин стола, вздохнув и огладив свою бороду, произнес:

– Да, вопрос очень серьезный. Думаю, что вам придется задержаться у нас, поскольку за один день такие вопросы не решить. Да и не в моих правах решать столь важные вопросы.

– Задержаться на сколько? – Черняев был готов к такому развитию событий, но по драматургии здесь необходимо было показать свою озабоченность. – Дело в том, что гостиница у нас оплачена до понедельника, да и обратные билеты на конкретный рейс…

– Об этом не беспокойтесь. Сейчас вас отвезут в гостиницу, вы там сегодня отдохнете, а завтра за вами заедут и отвезут в дом нашего брата. Поживете там несколько дней. Вопрос с гостиницей и билетами мы решим сами, не беспокойтесь. – Абдул-Малек поднялся из кресла, показывая, что аудиенция закончилась.

Обратно ехали молча, погруженные в свои мысли. Тахир поглядывал в окно автомобиля, а Черняев вспоминал детали разговора и общей обстановки, чтобы понять, почему не вышел к столу еще один переговорщик, поскольку приборов было четыре, а разговаривали они втроем… Вернее, за столом сидели трое, а разговаривали они вдвоем с Абдул-Малеком, Тахир-то все время молчал, попивая из армуда зеленый чай. Скорее всего, наша просьба была слишком «масштабной» и им необходимо время ее оценить. Если бы просьба была достаточно простенькой, чтобы ее решить сиюминутно, то наверняка со второго этажа спустился бы Абдул-Вали или другой человек, наделенный властью, и как богатый добрый родственник по мановению пальца решил бы вопрос этих феллахов. А здесь надо было подумать – здесь люди, деньги, время и политический интерес. Да и слишком мало информации дал им Черняев на этой встрече. Все сказанное – всего лишь общие слова. А вот завтра начнутся допросы «с погружением», и надо быть готовым ко всему.