Текст книги "Последняя любовь в Черногории"

14

В квартиру Сергея Львовича они вошли засветло – в городе стало почти невозможно ходить – начиная с полудня поток отдыхающих становился все гуще и гуще. Отдельные люди становились неразличимы и сливались в нераздельную биомассу, заполнявшую все улицы, аллеи, кафе и рестораны.

Войдя в квартиру, Мария стала озираться, словно вошла в нее впервые. Сергей Львович заметил это.

– Я все «запрещенные законом» предметы выкинул.

– Я будто тебя не знаю, – задумчиво отозвалась Мария.

– Я понимаю… Мари, можно я тебе покажу свою третью комнату – кабинет?

– Зачем?

– Заново познакомимся. Кабинет будет моей визиткой.

– Ой! – Мария испуганно замерла на пороге кабинета.

Стены большой комнаты были до потолка заставлены книжными полками. Полки были из темного дерева, большею частью застекленные, но некоторые полки были открыты и на них стояли маленькие статуэтки, размером не более десяти-пятнадцати сантиметров. Перед окном стоял огромный старинный письменный стол, с полем из зеленого сукна и с надстроенной на плоскости стола, с краю, небольшой этажеркой для бумаг и письменных принадлежностей. На столе лежали две аккуратные стопки книг и бумаг.

– Это твой кабинет? – ударение в вопросе Марии упало на слово «твой».

– Конечно мой! Ты предполагаешь, что я сдаю кабинет в аренду?

– На музей похоже. «Кабинет писателя девятнадцатого века».

– Стол точно девятнадцатого века. Антиквариат… Мари, ты осмотрись тут, можешь книги полистать. Есть очень красивые – по искусству, – Сергей Львович открыл непрозрачную деревянную дверцу одной из нижних полок. Там стояли толстенные живописные фолианты.

– А я пойду придумаю какой-нибудь ужин.

Мария осталась в кабинете одна. Это был действительно другой мир, можно, конечно, было назвать его «миром девятнадцатого века», но на самом деле – это просто был мир неожиданный. Сначала Мария еще раз окинула взглядом кабинет. Книжные полки, несмотря на полную свою доминацию, все-таки занимали не все стены. Вдоль одной из стен вытянулся черный кожаный, видимо, раздвижной диван. Одна из стен была пустой. На ней вместо живописных полотен в строгих рамках висели черно-белые фотографии последнего Российского Императора и его семьи. Мария скользнула взглядом по артефактам. В основном они были белого цвета и были уменьшенными копиями музейных античных экспонатов – статуэтки, бюсты и прочее. Мария взяла в руку капитель колонны коринфского ордера, взвесила ее на ладони, почувствовав приятную тяжесть, потрогала кончиками пальцев растительный рельеф, поставила обратно на открытую полку. Затем она стала рассматривать книжные полки. Книги были разносортные – разного размера, разного цвета. Лишь изредка рядом стояло несколько однотипных книг из какого-нибудь собрания сочинения. Много книг было со старинными дореволюционными корешками, сильно потрепанными, порой порванными. Кое-где между солидными книгами влезли тоненькие брошюры и журналы, где-то торчали просто мятые листки бумаги с печатным текстом. Расстановка, вид книг, – все, каким-то неуловимым образом обнаруживало у книжного собрания некую внутреннюю жизнь. Мария каким-то жадным, ввинчивающимся словно штопор, взглядом рассматривала библиотеку, и книги словно рассказывали ей что-то, возможно о Сергее Львовиче, возможно о чем-то другом.

Затем она попыталась взять в руки фолиант «Леонардо да Винчи», но не смогла удержать, и тот, выскользнул и с глухим стуком упал на пол. В книге оказалось добрых полпуда. Мария с трудом поставила его обратно и взяла книгу потоньше. Это оказался альбом Боттичелли. Она села за стол. Листая альбом, Мария подумала, что Боттичелли не очень заботился о том, чтобы понравиться зрителям своих картин. Он раз за разом с неиссякаемым упоением писал одну и ту же любимую женщину. Остальные портреты и фигуры получались по остаточному принципу. Впрочем, понимание красоты мира, чувство меры, стремление к гармонии и общая культура, – все это было налицо и делало его картины незабываемыми.

Тем временем Сергей Львович провел ревизию имеющихся продуктов, и теперь ему необходимо было посоветоваться с Марией насчет ужина. Вопрос, который он начал произносить при входе в кабинет, вдруг застрял у него в горле. Его вдруг обдало какой-то внутренней теплой волной так, что заложило уши. Сергей Львович увидел кабинет и одновременно увидел эхо кабинета. Каждая книжная полка, каждая книга на полке, каждый предмет имели свое эхо, и это эхо было душой предмета. Он разом видел два одинаковых кабинета – кабинет и его душу. И кабинет, и его душа были одинакового вида, но душа была внутри, и она пульсировала. Мария сидела за письменным столом, и в ней пульсировала Марисоль. На краю стола лежал раскрытый Боттичелли, а она читала тетрадь большого формата, исписанную рукой Сергея Львовича.

Мария была погружена в чтение, и совершенно не обратила внимания на смятенное состояние Сергея Львовича. Она подняла на него взгляд и твердым голосом сказала:

– Ты писатель.

Голос тоже прозвучал одновременно с эхом. У Сергея Львовича запрыгало сердце. Он вытер ладонью несуществующий пот со лба, произнес: «Ух-ты!», прошел и с размаху плюхнулся на диван. Несколько раз бурно выдохнул, словно запыхался, взбегая по лестнице, и еще раз произнес: «Ух-ты!». Он взглянул на Марию каким-то особенным взглядом, каким, наверное, смотрит сумасшедший, которому вдруг в голову пришла озорная мысль.

– Я видел тебя в этом кабинете раньше! И ты мне уже говорила: «Ты – писатель!»

– Во сне?

– Да, во сне.

– Вчера?

– Нет, не вчера, – Сергей Львович медленно отрицательно поводил головой. – Года три-четыре назад.

– Три года назад мы с тобой не были знакомы. Ты видел в этом кабинете какую-то другую женщину, – быстро сообразила Мария.

– Нет, три года назад не было этого кабинета. И квартиры этой не было. Сергей Львович встал и принялся ходить по кабинету, периодически проводя руками по лбу, по глазам, по лицу, словно желая пробудить себя ото сна, приговаривая: «Ух-ты! Вот это – да! Не верю!»»

– Ты тогда где жил? В Черногории?

– В какой «Черногории»?! В Петербурге, конечно! Это был необыкновенно яркий сон. Обычно цвета в снах приглушены, похожи на северную белую ночь, а там все было ярко, как в цветном кино. Когда я проснулся, сон так врезался в память, что я его весь прокрутил. В Питере у меня был похожий кабинет, с такими же деревянными «финскими» полками, и похожий письменный стол. Но тогда у меня был стол просто с зеленым сукном, а во сне я увидел вот этот стол с надстроенной этажеркой для письменных принадлежностей.

Сергей Львович подошел к столу и потрогал этажерку.

– После этого я сон отбросил и забыл, как бред какой-то. Представь себе: я вижу квартиру, которой нет, я вижу женщину, которую не знаю… Причем, во сне я знаю, что я эмигрант и живу в какой-то чужой стране! Я даже подумал, что увидел кусок чужой жизни.

– А что ты подумал, когда увидел меня? Испугался? Сидит какая-то незнакомая немолодая женщина…

– Ничего я не испугался! Во сне ты была моей женой. Причем, я во сне знал, что мы женаты много лет. У нас – любовь… Ты моя любимая жена. Чего бояться! Ты прочитала что-то написанное моей рукой и тебе понравилось… «Ты – писатель!» – ты так сказала. Во сне все было понятно, все было на своих местах…

– Поразительно, – задумчиво произнесла Мария, но она не стала погружаться в мистическое состояние. – Не пора ли нам поужинать?

Ночью, когда они уже лежали в блаженной невесомости, наступило время самых сокровенных слов. Ночная тьма, накрывавшая кровать, была позолоченной – из соседней комнаты через открытую дверь проникали лучи ночника. Сергей Львович заговорил:

– У меня сон не идет из головы. Я совершенно не могу понять, как устроен мир! Я увидел сон, когда еще не произошло ни одного из тех событий, которые привели меня сюда… А наша встреча уже была запланирована… Даже не – запланирована, а она уже существовала в каком-то пространстве. Не верю…

– Мне, наоборот, твое дежа вю объясняет мое поведение. Ты можешь подумать, что я на мужиков бросаюсь, как сумасшедшая… – Сергей Львович попытался энергично возразить, но Мария резко села на кровати и сделала решительный запретительный жест рукой: – Подожди! – она обернулась простынью, скрыв от его взгляда свои прекрасные груди. – За пятнадцать лет замужества я не то что ни разу не изменила, – я ни разу ни одного мужчину под руку не взяла! А тут, я вдруг в первый день знакомства перед незнакомым мужчиной я сбросила платье! Это не я, понимаешь – это не я! Тебя сон поразил, а меня жизнь изумляет! Я живу – во сне! Понимаешь, за все это время мне ни разу не было неловко, ни разу не было стыдно. Я ни одного мгновения не пожалела, что встретила тебя. Я живу во сне, и в этом сне – ты мой муж, а я – твоя любимая жена…

Мария резко замолчала. Вдруг она совсем другим, озабоченным тоном спросила:

– Сережа, а мы раньше с тобой нигде не встречались?

– Нет-нет-нет, – Сергей Львович отрицательно затряс головой. – Не встречались. Я уже сто раз свою жизнь прокрутил! Нигде мы с тобой не пересекались. Ни разу.

– Мне тоже так кажется… Ну, ладно продолжим жить во сне, – сказала она, устраиваясь на его плече.

15

Прошлый курортный сезон в Будве из-за вируса был пустым. Нынешний разворачивался постепенно. Вначале людей было меньше среднего, затем, в середине лета, количество отдыхающих стало «среднеарифметическим». К августу наплыв отдыхающих превысил все разумные пределы. Судя по номерам автомобилей, среди которых преобладали номера с аббревиатурой SRB, правительство Черногории каким-то образом заманила сербов, которые после распада Югославии в Черногорию ездили неохотно. Так или иначе, к середине июля купаться на Могрене стало просто невозможно. Две трети пляжа были плотно уставлены лежаками, а на оставшейся одной трети лежали тела загорающих как сельди в бочке. Войти в море стало непростым делом: необходимо было лавировать между уже находиящимися в воде купающимися. Вода стала если не грязной, то мутной. Море на Могрене было свежим и дрожало как первозданный жидкий кристалл только ранним утром, а к одиннадцати пляж уже был невыносимо переполнен. Мария и Сергей Львович перебрались на платный пляж в Бечичах, в получасе ходьбы от квартиры Сергея Львовича.

Отдыхающих на берегу было очень много – сотни! – но длинная и широкая дуга песчаного пляжа свободно вмещала всех. По пляжу рассредоточено стояли большие мощные зонты. Под каждым зонтом стояли по два лежака. Таких изысканных и живописных скал, как на Могрене, здесь не было, но все равно было очень красиво – море, горы, небо.

Сергею Львовичу всегда казалось невозможным «жариться» целый день на пляже, главным образом из-за того, через час-другой у него на солнце начинала «плавиться личность», и он терял всякую способность восприятия. Как это ни странно, но в этот раз ничего подобного не происходило. Его «сознательная личность» совсем не плавилась, а спокойно лежала в тени от пляжного зонта вместе с телом и размышляла, возможно, потому что рядом была Мария. Периодически личность вместе с телом купалась, потом ходила за соком и кофе в пляжный буфет. Начиная со второго дня Сергей Львович стал брать с собой книгу для чтения.

Мария переехала с вещами к Сергею Львовичу, и с этого момента распорядок их совместного дня повторялся изо дня в день, наподобие религиозного уклада. Пребывание на пляже было центральным пунктом их дня, оно длилось с одиннадцати до пяти вечера. Потом они медленно пили кофе с пирожными в кофейне при гостинице около пляжа. Потом шли домой. Мария шла в кабинет и там читала, пока Сергей Львович занимался организацией ужина. Читала она немного книги и много – рукописные тетради Сергея Львовича.

Когда она первый раз случайно открыла тетрадь, ей было абсолютно ясно, что это художественное произведение. Тогда-то Мария и поспешила «присвоить» Сергею Львовичу высокое звание писателя. Открыв тетрадь на следующий вечер – Сергей Львович разрешил «смотреть и читать все, что есть в кабинете» – она уже была не так уверена – то ли это дневник, то ли какие-то выписанные цитаты? Например, в открытой наугад тетради было несколько страниц, исписанных под разными углами строками. Строки были разные – красивые, быстробегущие, подчеркнутые, перечеркнутые. В конце этой свистопляски были четким почерком написаны несколько строк, обведенных нарочито жирной линией:

«Альпы стоят пред небом в еловом аромате. Волны жары и мороза омывают их. Серебряный звон ручьев. Камни падают вниз – Альпы стоят ввысь. Тысяча лет как один год, век – как день. Молния бьет в камень – снега и замки на вершинах. Альпы!»

– Что это такое? Твой дневник? – спросила Мария выйдя из кабинета с тетрадью в руках. Сергей Львович резал помидоры и лук для салата.

– Нет, не дневник. Просто записываю мысли. Последние пять лет я много путешествую…

– Ты можешь положить нож? – прервала его Мария.

Сергей Львович положил огромнейший нож, которым он непроизвольно водил по воздуху в такт своей речи.

– Да, конечно!.. Да, много путешествую, почувствовал потребность записать впечатления.

– Чтобы потом написать рассказ?

– Н-нет… Пожалуй, какая-то почти медицинская причина. Неоформленные впечатления как-то давят на психику, что ли… Я себя начинаю плохо чувствовать. Запишешь – становится легче.

Мария молча, «электрически», смотрела на него и ждала продолжения. Сергей Львович понял, что остроумием отделаться не удастся. Он вздохнул, снова взял в руки нож, покрутил его, что-то вспомнил и быстро положил его обратно.

– Я пробовал писать рассказы, но у меня почему-то не получилось. Потом пробовал составить рассказ – или повесть? – из набора отдельных мыслей, наподобие «Опавших листьев». Тоже – не то. Даже показал одному писателю. Тот сказал, что не получилось. Отдельные образы, говорит, есть очень удачные, похожие на драгоценные камни. Но, чем больше образов, тем меньше художественный эффект. Образы яркие, но они торчат в разные стороны, налезают друг на друга, дробят друг друга. Я, говорит, несколько страниц прочитал – это не ожерелье из драгоценных камней, а куча битого цветного стекла. Конечно, такое неприятно слышать, но, надо признать – похоже на правду. Умный человек! Еще он сказал, что писать «как все» у меня не получится, надо «искать свой путь».

– Ты будешь еще пробовать? – строго спросила Мария.

– Буду, – твердо ответил Сергей Львович, хотя еще секунду назад даже и не думал об этом. Просто он понял, что в случае уклончивого ответа рискует получить взрывное нападение со стороны Марии.

Мария вернулась в кабинет к тетрадям. Тетрадей было несколько. Все солидные. Все разные. Все со вкусом. Ни одна из тетрадей не была исписана до конца. В основном – на одну треть. Явно «писатель» любил красивые тетради. Была тетрадь с обложкой под старинный кожаный переплет, была со старинным рисунком римских развалин, была яркая – с Климтом. Записи шли непоследовательно. Новая запись, видимо, делалась в любой тетради, попавшей под руку. Мария будто знакомилась с каким-то другим Сережей. Каждая запись была датирована, но никакого влияния на содержание ни дата, ни место написания не имели, по крайней мере, на первый взгляд. Поэтому тетради Мария тоже открывала произвольно.

«Вчера вечером возле «Адриатики» наблюдал сцену. Густой поток гуляющих огибал стоявших на набережной официантку и трех негров в свитерах. Негры имели вид явно усталый, было очевидно, что они только что сошли с борта яхты после дальнего плаванья. Причем эти негры были не очень похожи на африканских. Они казались неграми окультуренными – французскими или английскими. Пока я проходил мимо этой группы услышал несколько реплик их диалога. Разговор, услышанный мною, велся на английском и состоял из трехкратно повторенного одного и того же вопроса-ответа.

– Это – Сен-Тропе? – спрашивали чернокожие ребята.

– Нет, это не Сен-Тропе, – отрицательно качала головой официантка в белоснежной блузке.

– Это – Сен-Тропе? – теперь в вопросе прозвучала настойчивость, мол, – «это обязательно должен быть Сен-Тропе!»

– Нет, это не Сен-Тропе, – решительно отвечала официантка.

– Это – Сен-Тропе? – в вопросе теперь звучала мольба: «Пожалуйста, скажите, что это Сен-Тропе!»

– Нет, это не Сен-Тропе, – официантка была непреклонна.

Надо ж так промахнуться на половину Средиземного моря! Видно, у этих чернокожих ребят мысли в голове ходят широко! Я бы их в русские зачислил».

Мария перелистнула несколько страниц. Новая, выбранная наугад запись заставила челюсти Марии сжаться, а глаза – сузиться.

«Близость с любой женщиной – прикосновение к великой и таинственной силе женственности, даже если это просто «женщина за деньги». Женственность – глобальная космическая сила, она стоит за каждой, самой продажной и самой захудалой бабенкой. Я понимаю поэта, который утверждал, что он общался с каждой проституткой, как королевой и что на два часа она действительно становилась королевой. Я, конечно, не поэт и мне такими изысками заниматься не полагается, хотя направление мысли мне понятно. После расставания с женщиной я попадаю во власть не менее мощного чувства – чувства одиночества. «Все равно на свете не остаться – я пришел и ухожу один». Я отделен от всех космических сил и все равно – я существую. Я живу и мыслю! Эта мысль имеет горький привкус, но она всегда дает мне силы.

Человеку очень трудно признать свою смертность и остановиться, и он начинает искать за бабой «вечную женственность», а из ощущения одиночества выдувать как мыльный пузырь «идею личности, равной Богу». И то, и то мне кажется ребячеством. Но вот, что мне чудится: поочередное касание женственности и одиночества, видимо должно быть похожим на восхождение – ступенька за ступенькой вверх. Но у меня никакого восхождения нет, есть маятник – туда-сюда, туда-сюда, без малейшего подъема. Накапливается только скука и цинизм. Восхождение, видимо, возможно только с одной женщиной. Такая женщина должна быть необыкновенной, но не в смысле женственности, а в смысле личности. У меня этого пока что нет, да и не предвидится. Наверное, не в этой жизни». Мария резким движением вырвала страницу с надписью, разорвала ее на мелкие кусочки и швырнула в корзину для мусора, стоявшую возле стола. Она встала и несколько раз быстро прошлась по комнате, останавливаясь то у тетрадей, то у книг. Ей явно хотелось еще что-нибудь разорвать. Но вдруг ее посетила мысль. Мария принялась быстро перебирать тетради в поисках последней записи.

«Марисоль. Что это за имя? Что это за женщина? У Эдгара По есть рассказ „Низвержение в Мальстрим“. Главный герой, рыбак, попадает на корабле в невероятный морской водоворот. Судно долго-долго скользит по поверхности гигантской воронки, по спирали опускаясь все ниже. Надежды на спасение нет, и рыбак абсолютно спокоен, с интересом отмечает все мелкие обстоятельства собственной гибели. Вдруг его всего затрясло, потому что он заметил, что водоворот неохотно поглощает цилиндрические предметы. Появилась надежда на спасение. Он привязал себя к бочонку и выбросился за борт корабля. В результате корабль утонул, а его с бочонком выбросило на берег. Думаю, что вся морская подоплека рассказа – чепуха, но рассказ держится на верном психологическом наблюдении – если впереди верная гибель, то человек спокоен, если есть малейшая тень надежды – его лихорадит. После знакомства с этой странной женщиной со странным именем Марисоль у меня однажды вдруг задрожали руки. У меня такого никогда не было, и я испугался. Эта внутренняя дрожь возникла в тот момент, когда я думал о ней. Что значит эта дрожь? Что появилась надежда на спасение? А что значит сплошное спокойствие во всю мою предыдущую жизнь? Что я безнадежно шел на дно?»

Мария, веселая, вприпрыжку прибежала к Сергею, энергично работавшего у плиты. Он мельком взглянул на Марию.

– Ты чего такая веселая?

– Просто так!

16

Как ни старались Мария с Сергеем Львовичем избегать толкучки в городе, вечерний берег моря манил неодолимо. Человек есть существо лишь временно находящееся на земле, поэтому его тянет прикоснуться к земной вечности. Вечные горы, вечное море! Даже вековые сосны, стоящие вдоль аллеи Будвы, появились на земле раньше всех тех, кто гулял под ними в августе 2021 года и будут еще стоять тогда, когда ни одного из них уже на будет на поверхности земли. Так же, как и тысячелетия назад на раскаленное предгорье по вечерам с моря приходила благословенная прохлада. Также, как и тысячи лет назад по Средиземному морю скользило множество корабликов. Так же по вечерам кораблики старались собраться на ночлег в защищенные бухты. В марине возле Венецианского города стояли рыбацкие лодочки, прогулочные катера, яхты с высокими мачтами и несколько больших трехпалубных яхт без всяких мачт и парусов. Все они едва заметно покачивались, словно во сне. Наверное, им снились сказания и легенды «Великой бирюзы», как называли Средиземное море египтяне. По черной горной цепи, уходящей вдаль, рассыпались созвездия огоньков.

Побережье было усыпано ресторанами и кафе. Каждое заведение максимально «распушило хвост», заняв все свободное пространство стульями и столиками. Несмотря на тысячи сидевших в ресторанах и кафе, другие тысячи шли непрерывным потоком туда-обратно, заполнив и узкую набережную, и широкую аллею, параллельную набережной.

– Честно говоря, я ни разу не видел такого людского потока! – вслух удивился Сергей Львович.

– Такое впечатление, что они что-то ищут, – задумчиво сказала Мария.

– Похоже! – засмеялся Сергей Львович. – Счастье! Все ищут счастья в этом райском месте.

– Нет, в райском месте человек ищет не счастье, а безсмертие.

– Н-нда-а, похоже, но ты слишком глубоко копнула. Обычно люди об этом умалчивают.

– Они думают, что им кто-то вручит безсмертие, но этого не происходит, – Мария закончила мысль, словно не слышала предостережений Сергея Львовича.

Потом они сидели за столиком кафе возле Венецианского города. Их столик и кресла стояли прямо на песке. В трех метрах от их ног, скрытые темнотой, тихо плескались волны. Столик владельцы кафе поставили экспромтом, поэтому освещение для него не было предусмотрено. Свечка в стакане едва освещала небольшой круг около себя. Все было бы прекрасно, если бы не три болтливых весельчака за соседним столом. Точнее весельчак с тонкими усиками был один. От его голоса невозможно было изолироваться. Если бы он говорил монотонно, то можно было бы привыкнуть, но его речь состояла из артистически исполненных взлетов, театральных пауз и заливчатого смеха. Двое других в основном слушали. Молодой слушал, раскрыв рот, другой, постарше, с пониманием того, кто этот говорящий.

– Карточный шулер из Стамбула, – охарактеризовал его Сергей Львович.

– Откуда ты знаешь? – удивилась Мария.

– Типаж такой. Шулер. Ездит по портовым городам средиземноморья. Участвует в любых авантюрах. Иногда его ловят и бьют подсвечником по голове. Но он оптимист. Сейчас подбивает знакомых на новую авантюру, демонстрируя всем видом свою успешность. Молодого, может, и соблазнит. Другого – нет.

Сергей Львович пытался своим неотразимым, как ему казалось, красноречием отвлечь Марию от грустной задумчивости, в которую она впала с начала прогулки. Она только спросила:

– Почему – из Стамбула?

– Похож на турка.

– Пойдем отсюда. Устала от их болтовни.

Домой они возвращались по аллее. В те дни проходил какой-то чемпионат по футболу. Многие рестораны и кафе для привлечения посетителей включали у себя трансляции матчей. Кто-то выиграл матч, и на аллею, изображая непреодолимый восторг, выбежали болельщики победителей. Сергей Львович усмехнулся:

– Мне кажется, что они так натужно изображают веселье! В годы моей молодости, мне кажется, мы «сходили с ума» от футбола более искренне. Наверное, я старею… Брюзжу, брюзжу…

– Они хотят спрятаться в привычные чувства, но у них не получается. Потому что привычных чувств уже нет. Привычного мира уже нет. Сережа, может, это и есть конец света?

– Это ты глядя на болельщиков придумала? Большая философия на пустом месте.

Мария шла погруженная в свои мысли. Вдруг она остановилась и повернулась к Сергею Львовичу.

– Хорошо, скажи, что в мире все будет хорошо. Это просто эпидемия, она пройдет и все вернется на круги своя. Скажи и я выброшу свои глупые мысли из головы.

Получилось, что они остановились возле стеклянного ресторана, где собирались мотоциклисты из разных стран. Цепочкой стояли экзотические мотоциклы. Мария и Сергей Львович остановились возле немецкого мотоцикла времен Второй мировой, защитного цвета, с коляской и пулеметом. Мария пристально смотрела Сергею Львовичу прямо ему в глаза. Тот понял, что отвертеться от прямого ответа не удастся.

– Хорошо, – согласился он. Они пошли дальше по аллее в сторону дома.

– Что-то такое есть, – Сергей Львович старался говорить тоном беспечным, но всерьез. – Я это увидел прошлым летом здесь, в Черногории. Росчерком пера отменили курортный сезон – карантин, хотя здесь никто не болел. Я видел, как черногорцы испугались. Причем, учти, что здесь нет жестокого обращения властей со своим населением, но у людей что-то внутри дрогнуло. Люди, вдруг на уровне подсознания почувствовали, что современный мир – это просто декорация, которую можно сменить по щелчку пальцев. Сейчас, вроде бы все успокоилось, но интуитивно люди чувствуют, что эту декорацию будут и дальше менять. Можно ли это назвать «концом света» – не знаю. Зачем об этом думать, если ничего не можешь изменить? А потом, есть старинный русский рецепт, как пережить Апокалипсис.

– Какой? – эхом откликнулась Мария.

– Необходимо точно вычислить дату конца света, и накануне вечером лечь спать пораньше. Без всяких хлопот проснешься в новом мире.

– Ты шутишь, а мне не до смеха.

– Я не смеюсь, но я не хочу, чтобы ты грустила без причины.

– Почему – «без причины»? Ты же сам сказал, что будут «менять декорации».

– Но мы же не можем этому воспрепятствовать.

– У меня неспокойно на душе. Не могу объяснить. Я будто что-то должна успеть сделать… в старых декорациях.

Дальше до самого дома они шли молча. Каждый из них думал о себе. Мария думала о своей жизни, в которой было все – семья, дети, работа. Все время жизни было заполнено, не было ни малейшей щели, куда можно было бы вставить хотя бы волос. И – вдруг! – любовь! Может быть, надеялась она, это просто – курортная любовная история, такая, как в бульварных романах? Тогда, все пройдет бесследно? Сергей Львович думал, что его жизнь никогда уже не будет прежней. Дальше мыслей не было, было ощущение полета. Точнее, было ощущение невесомости. И ощущение это двоилось: то ли это была невесомость перед предстоящим полетом ввысь, то ли это была невесомость, когда земля уходит из-под ног, и дальше – падение. И предвкушение радости, и страх гибели одновременно. Впрочем, он знал про себя точно, что прежняя жизнь, состоящая из правил, которые заменили ему смысл – эта жизнь надоела ему безвозвратно. Он готов был поменять ее хоть на падение, по крайней мере, ему так казалось в ту минуту.

Каждый из них думал о своей жизни и о своей любви. Была ли это одна любовь или у каждого из них была своя отдельная – неизвестно, об этом ведает Бог. Но для каждого из них – это была последняя любовь перед концом света.