Текст книги "Ветер. Стихи"

Ветер
Стихи
Дмитрий Осин

© Дмитрий Осин, 2017

ISBN 978-5-4485-3222-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ветер

 
Быстрее, ветер мчись быстрее
В макушках молчаливых елей!
Пусть шепотом наполнят лес
В волнении огромные их ветви.
И запоют стареющие ели —
Пусть говорит он весь.
 
 
Быстрее, ветер, мчись быстрее
В макушках молчаливых елей!
Среди осин, желтеющих берез,
В девичьей копне волос,
В полях бескрайних золотых
Среди домов ты мчись один.
Я буду ждать тебя в тени
Ракит, на берегу реки.
 

Я помню бухту

 
Я помню бухту, словно сон.
Шум моря, тихий, безмятежный,
И изумруд закатных крон,
И бархат кожи вашей нежной.
 
 
Я помню бухту, словно сон.
Алеющий закат в долине.
Я помню вас, и тот балкон,
И платья цвет зелено-синий,
 
 
Как бриг, качаясь на волнах,
Горел в лучах звезды последних.
Я помню это, словно в снах,
В словах и вздохах ваших редких…
 
 
Я помню бухту, словно сон.
Шум моря, тихий, безмятежный,
И изумруд закатных крон,
И бархат кожи вашей нежной.
 

Иду…

 
За вами легкими шагами
В овраги осени, в листву,
Золотую, ржавую местами,
Природы видя наготу.
Ее очей бездонных мир,
Ее одежд чудесных цвет,
Души ее белесый свет,
Ее свобод извечный пир.
 
 
Я мимо прохожу. К забору.
К трубам медным с позолотой
И меж бетона встану ровно.
Рукой дрожащей и голодной
Руки я бронзовой коснусь.
Истории фаланг богатой,
Ей в пояс верно поклонюсь.
Повсюду – люди-великаны.
И я средь них бегу, верчусь.
К забору, к трубам с позолотой,
Где я рукой дрожащей сонной,
Руки я бронзовой касаясь,
Ей в пояс после верно кланясь,
Бегу оттуда. Я бегу.
И верю: скоро упаду…
 
 
В овраги осени, в листву,
Золотую, ржавую местами,
Природы видя наготу,
За вами легкими шагами
Иду…
 

Бегу я вон

 
Устало вечер прячет плечи
В тени деревьев-близнецов.
Я слышу шепот шум и скрежет
Туманных улиц-островов.
 
 
Я слышу колокола звон.
Я вижу стены и заборы.
Я обращаюсь вспять, бегу я вон,
В поля бескрайних мыслей своды.
В поля, где рожь бежит волнами,
Бесшумным морем на ветру,
Где птиц свободных легких стаи —
Туда я сызнова бегу.
 
 
От серости домов, их грязи,
От мнений и судов двуликих,
От совершений столь великих,
Что делают цари и князи.
 
 
Я не вскормлю, я буду жаден
До черных слов и черных мыслей.
Пусть слаб я в голоде, но ясен
Мой ум, что зреет плодом кислым.
 

«А я пытался…»

 
А я пытался.
А я старался.
Ломались вы. А я держался.
Я верил в вас.
Я верил в нас.
Но вера бред. И снова пас.
Туше! И пробил час.
Здесь все горит!
Последний шанс!
Увы. Но нету вас.
Увы. Но нет и нас.
Актеры бьются! Кровь и крики!
У них есть шпаги и рапиры!
А вы пьяны.
И мы пьяны.
И дни, увы, уж сочтены.
Но мы кричим!
И вы кричите!
Любовь! И вера!
Но вы разбиты!
А я пытался.
А я старался.
Сломались вы. Я не сдержался.
 

И наспех

 
И наспех опустилась ночь
На синеву тверских полей.
И прогоняет тихо… прочь
С озер двух белых лебедей.
 
 
Им наспех опустилась ночь
На черноту тверских лесов.
Лишь стаи вой худых волков
Жизнь темноты испить не прочь.
 
 
Лишь им по нраву право диких
Свободным в талый март идти.
Им наспех светом синим…
Их стае сытыми цвести.
 

Я приходил к тебе вчера

 
Я приходил к тебе вчера.
С тобой мы долго говорили,
Вино и чай мы долго пили.
Мы так сидели до утра.
 
 
Как солнце встало, я ушел
Чуть пьяный, с ясными глазами.
Чуть трезв, но легкими ногами
К тебе я от тебя дорогой шел.
 
 
Я приходил к тебе вчера.
Вино и чай мы долго пили,
С тобой мы долго говорили.
Мы так сидели до утра.
Мы говорили о сирени.
Мы говорили о весне.
Под лунным светом, в серебре
В глаза друг другу мы смотрели.
 
 
Ты говорила мне остаться
И почаще приходить,
Вино и чай с тобою пить,
С тобою вместе просыпаться.
 
 
Но солнце встало, я ушел
Чуть пьяный, мысля о сирени.
К тебе я от тебя дорогой шел
Сквозь фонари, что золотом горели.
 

«Истошно давится судьба…»

 
Истошно давится судьба
Своей уродливой работой,
Кряхтит старуха, ей бы сна
И перестать идти дорогой.
В нее летят слова камнями,
И спотыкается в изъянах ям,
Ее уже давно продали
На службу вечным мудакам.
 
 
Она ревет так тихо и так скромно,
Ей тяжело тащить свой крест
И вдоль обочины небрежно, осторожно
В слезах и в поиске пустынных мест.
Бредет, молчит она, уж бредит
Своим чудесным старым сном,
Там, где она по полю едет
И упивается вином.
 

С берега

 
С берега да с морских седин
Ветром принесет холодным
Грусть далеких, одиноких льдин,
Да голосом как будто мертвым.
Остроконечных елей хор,
Темнеющих в долине лесом,
Затянет песню с шумом крон,
Ту долгую, лишь им известную…
 
 
Да издали по небу вереницей,
Лазурь небес собой черня,
Огромной и ленивой птицей
Венчав начало октября.
Тяжелые, дождливые ползут
В мою долину тучи, полные
Воды, и бриз пронзает грудь.
Да чайки все орут, голодные.
 

На их костях

 
Наверное, я тех добился бы успехов
На поприщах разных, если бы во мне
Горела искра всех тварей любезных,
Светилась, и жгла, и меркла в вине.
 
 
И если бы сердце билось их ритмом,
Любовь их срывалась с уст серебром,
Я бы давно владел бы всем миром
И превратил бы реки в говно.
 
 
Я бы надежду их нес на руках
До первой же ямы, вырытой ими,
И клал друг на друга с пулей в висках,
Я бы не брезгал даже седыми.
 
 
И вот когда мир очищу от зла,
Когда соберу их слезы я в банки,
Когда оботру сок на губах,
Сам я себе выстрою замки
На их безупречно никчемных костях.
 

Тогда, когда еще есть время

 
Тогда, когда еще есть время,
Забот паршивых, тяжких бремя
На плечи не легло и стремя
Расслаблено, оно ведь ждет.
 
 
Толи как бремя упадет?
Толи меня легко прощая,
Моим словам сырым внимая
О беззаконности труда,
И о карьере, и о деньгах,
О пустоте забот, о летах,
Нами потерянных во снах,
 
 
Желаньях царских и убогих,
О днях бездушных, серых, долгих,
В которых мы себя терзали,
На части яростно мы рвали
Гнилые души сгнивших тел.
И соловей уже не пел.
 
 
Уже поблекли краски жизни,
И опустели наши мысли,
И зашагали на расстрел
 
 
Ровным строем,
Сопя под нос.
Ведь, пробегая жизни кросс,
Не убежали мы от стен.
 
 
Мы не взрастили сад цветущий,
Мы гения в себе убили,
И смерть мы ту с тобой запили
Водой, на привкус жгучей,
 
 
Что обжигала языки,
Но только в первые разы,
Когда на траву падал я.
И разгоралась докрасна
В глазах июньская заря.
 
 
Тогда, когда уже нет время,
Забот паршивых, тяжких бремя
Легло на плечи, вздернув стремя,
И повело меня вперед!
 

Осень. Пора в дорогу мне

 
Осень. Пора в дорогу мне.
Да просится душа остаться,
Да только завтра – в рюкзаке.
И невозможно задержаться.
 
 
В твоих березовых аллеях,
Что льются золотом листвы,
Где тропы леса все редеют,
Стесняясь веток наготы.
 
 
Где ветер, обдувая хату,
Шумит по окнам и дверям.
И медленно шагая к саду
К его началу без конца.
 
 
Все ближе я к порогу храма
Своей души чистилище несу.
Да ангел говорит, что рано.
И вновь я становлюсь. Курю.
 
 
Мне златовласая пора…
Туда, где дни и ночи равны,
Туда, где талая весна
В кошачьей мягкой лапе…
 
 
А мне остаться бы, сестрица,
С тобою в этот вечер пьяный
Да дождика водой умыться
В рубахе старенькой и рваной!
 
 
А мне, сестрица, с тобою пить
Всю ночь и до утра. Но просит
Дверь родную мне закрыть.
До свиданья… Осень.
 

Герой

 
На что отважится герой?
С глазами влажными, глухой.
Не слыша речь, не видя лиц
Своих царей, своих убийц.
 
 
На что поднимется рука,
Сжимая жадно в ладонях меч?
На что он глянет свысока?
Кого останется стеречь?
 
 
Он был убит в духовной битве
С самим собой самим собой.
Он не услышит больше лиры,
Теперь он слеп и глух, герой.
 
 
Среди лесов, пустынь бредет,
Неся с собой тяжелый крест.
Его ветрами дух ведет
Среди погубленных им мест.
 

Царь

 
Сидит безглавая царица,
Сидит, и страшно веселится,
И все сердится и сердится.
За ней растет полынь.
 
 
А за полынью шум реки,
Чьи обитатели слепы
И от рождения немы.
 
 
И нет покоя белым птицам,
Ведь им приходится кормиться,
Срывая ту полынь.
 
 
А с царицей рядом
Царь цедит всех взглядом,
И слепую стаю
Волчью кормит он.
 
 
Царь царицу любит,
Он ее голубит,
Руки ей целует, прогоняет вон
 
 
Белых птиц красивых,
Белых птиц сердитых
Гонит прочь словами.
Он державой правит,
Видит все стеклянным
Строгим взглядом он.
 
 
Крепко-накрепко царь держит
Кнут, чьи нити золотые,
Кнут, чьи нити костяные.
 
 
Крылья он раз павшим режет,
Отрезает старый враз
Под лопаткой с костью хрустом
И кидает в медный таз.
 
 
А царица веселится,
Все глумится и глумится,
Ей пора бы уже в пляс.
 
 
Все придворные собрались,
Неохотно целовались,
Улыбались, пили, дрались.
 
 
Развлекали, как могли.
После, прибежав, шуты
Громогласно в рот запели.
Птицы мимо пролетели.
 
 
Молодая из них пала,
И кричала, и рыдала,
Умоляла, подкупала.
 
 
Царь, не глядя птице в очи,
Нож златой достал в крови.
Замолчали вдруг шуты.
 
 
Он за крылья взял голубку,
Посмотрел в ее глаза:
Покатилась с них слеза.
 
 
Но а сердце не застыло,
Сердце то его любило,
Им была ведь предана.
 
 
День клонился ясный к ночи.
Багровел вдали закат.
Терпеливо стая волчья
Крылья легкие в зубах
 
 
Ждала. А голубка все рыдала,
Все искала те слова,
Ей казалась жизнь паршивой:
Все, что сделала, все зря.
 
 
Рядом с ней с десяток птичек:
Ждут, невольные, судьбы,
Не осталось у них нычек,
Дни уже их решены.
 
 
Царь царице перст целует,
Голову в поклон дает,
Волчью стаю прогоняет
И гостей всех гонит вон.
 
 
Он царице признается
В том, что жизнь его в ее
Маленьких ладошках дышит,
Что его никто не слышит,
Что все очень хорошо.
 
 
Что страна стоит и крепнет,
Что по-прежнему пуглив
Люд, а каждая невежда
Сесть за стол к ним норовит.
 
 
Что лишь он всему глава,
Что здоровы все их дети,
Что двуглавая сосна
Все стоит, стоит и терпит,
Хоть с корней вся погнила.
 
 
«Хоть была бы воля, пуще
В птиц проклятых я б стрелял!
Все волкам бы отдавал
Грязные их тушки.
 
 
Верю – бог мне даровал,
Верю – бог снабдил меня,
Неспроста короновал.
это верю, все любя».
 
 
Молвил царь и отошел.
Вышел прочь, захлопнув двери.
Птицы мимо пролетели,
Дождь паршивенький пошел.
 
 
Царь уселся у реки,
Чьи обитатели слепы
И от рождения немы.
 
 
Бросил в воду ту голубку
Да остальных из таза покидал.
Умыл лицо. Вдруг вспомнил шутку.
Царь посмеялся. Встал.
 

Ищу, как пьяный ищет

 
И, в ветрах диких не найдя
Покоя и дождя, что, с силой
Стекло окна водой кропя,
Бьет настырно с ветром в спину,
 
 
Ищу, как пьяный ищет веры,
Тебя. Я, хворост собирая
И бога жадно умоляя,
Бетона обнимаю стены.
 

Мы в закоулках, друг

 
Мы в закоулках, друг,
На мостиках железных,
Чей кованный руками прут
Нам служит безвозмездно.
 
 
По небу синева плывет,
Колокола звон уносит.
И толи это, друг мой, сон,
Что так мечты мои возносит.
 
 
Когда в серебряной косе луны,
В тумане утренней прохлады
Наперебой кричат скворцы,
По полю гонят утра стадо,
 
 
В ладонях трепетной зари,
Что только здесь лишь так восходит,
Молчит село. Бегут ручьи.
Да только утро день торопит.
 
 
И толи это, друг мой, явь,
Что наизнанку все бросает,
И смысл нить свою теряет,
И поворачивает вспять.
 
 
Нам не понять и не догнать их, друг.
Мы здесь, на мостике железном.
Чей кованный руками прут
Нам служит безвозмездно.
 

Я отторгаюсь

 
Я отторгаюсь,
Разности подобный.
Ловлю чужие выдохи и вдохи.
Прошу прощенья, преподобный.
Но мне пора, пора в дорогу.
 
 
Сквозь разность времени.
И целину прощаний.
Сквозь строгость стремени.
И детские старания.
 
 
Я вспомню, обещаю.
Я обещаю, как-нибудь вернусь.
Я отторгаюсь,
Разности подобный.
Я отторгаюсь, я страшусь.
 

Босиком

 
Босиком
Да с душой наизнанку
Да на встречу с тобой
Я иду спозаранку.
 
 
Подгоняемый ветром
В спину, спешу,
По любимой я сердцем
Дороге иду.
 
 
Мимо желтых берез,
Мимо третьего Рима.
Старый, дряхлый обоз
Тут несется дурниной.
 
 
Тут спешат поезда,
Кто на юг, кто на запад.
Покатилась слеза.
Окатила прохлада.
 
 
Солнце вдаль уползает,
Вдаль к заката границам.
С рук чужих улетают
Ввысь стремительно птицы.
 
 
Облаков караваны
Мнутся тесно на небе.
А я слышу гитару,
Подпевая сирене.
 

Ты жаждал

 
Твоим страдательным желаниям,
Мой философ, мой мудрец,
Исчерпанным из чаши знаний,
В конце концов пришел конец.
 
 
Ты жаждал, ждал тех очертаний,
Узоров тех, что на стекле,
Тех мимолетных созерцаний,
Явившихся тебе во сне,
 
 
Что осень рисовала дико
В чужом краю, где понял ты
Всю правду таинства и смысла
И нервно исчеркал листы.
 
 
Но в том пылу ты сжег тетради,
Ты сжег бессмертные труды.
Рассеял прах по синей глади,
Поняв все чудо простоты.
 
 
Ты ночью тихой и белесой
Счет лишь звездам познавал
С подругой темною раскосой.
Листы ты боле не черкал.
 

Наступит вечер

 
Ах! Наступит вечер.
И теплой пеленой на плечи
Прохлада лета упадет.
 
 
Вино польется по бокалам,
И кто-нибудь споет сопрано,
Меха к столу нам принесёт.
 
 
И застучат по крыше капли,
Откроются со скрипом ставни
Навстречу летнему дождю.
 
 
Вдруг струны заиграют ладно,
Мешаясь с голосом сопрано,
По сердцу иглами кольнут
 
 
Игрой знакомых, старых нот.
И в памяти всплывет тот год,
И задрожит рука.
 
 
Я вспомню час и миг тот вспомню,
Как наблюдал я за тобою…
Какой я был дурак.
 
 
Я вспомню осень! Точно осень!
Что, золотые листья бросив,
Все подарила их тебе.
И в той дрожащей тишине
Игра гитары и сопрано,
И все так ярко, и так ладно,
И ты, прильнувшая ко мне
Под лунным светом. В серебре
 
 
Блестит копна твоих волос.
А я недвижимый, как врос,
Стою, любуюсь твоим ликом.
И целый свет подобен блику.
 
 
И крутит ночь та – карусель —
Со скрипом стареньких петель
Часы, минуты, и мгновения,
И все небесные созвездия!
 
 
И я уже любовью пьян.
В очах, в улыбке жизнь я вижу!
И ничего уже не слышу!
Я угодил в капкан…
 
 
Но ведь я рад ему.
Ему, что сердце мое режет,
И слышится аж скрежет!
 
 
Но боли той творцу
Поклон я в ноги отдаю.
Тому осеннему дождю,
Что, листья посбивав с ветвей,
Все, как подарок ей,
Вручил он, не стесняясь.
 
 
А я средь туч и средь дождей
Не видел более людей.
И за содеянное каюсь.
 
 
Эх. Наступит вечер…
И теплой пеленой на плечи
Прохлада лета упадет.
 
 
Вино польется по бокалам!
И кто-нибудь споет сопрано,
Наступит утро, ночь пройдет.
 
 
Взойдет в долине одинокой,
Уставшей, дикой и голодной
Звезда отплывших кораблей.
 
 
И я стакан наполню вновь.
Сменилась песнь, утихла боль.
В окне я вижу тот рассвет
Спустя прошедших время лет,
Что мы встречали одиноко
На пирсе… И, уткнувшись боком,
Нас отвлекал лишь воробей.
 

«Мы – край забытый, одинокий…»

 
Мы – край забытый, одинокий
Обманутых, сожженных лет,
Полей и рек бескрайних и бездонных,
Кровавых мрачных лет.
 
 
Цепей и тюрем мы владыки,
Цари судов, цари надежд.
И не сносить еще нам век
Пошитых нам себе одежд.
 
 
И с голоду все также мрем,
И в злате, как и прежде церкви,
Мы молча сносим, молча терпим,
Чудес, как клен дождя, мы ждем.
 
 
Связали руки, сшили рты.
И хоть всю жизнь навзрыд кричи.
Огромны, да немы киты,
На берег брошены – слабы.
 
 
Хватает жадно воздух рыба,
О брюхо бьется ей волна.
«Она нема, тупа, слаба!
Ей нужен царь! Ей нужен я!
Закон ей нужен, власть нужна!
Не стоит жизнь ее гроша», —
 
 
Орет уродливая птица,
Что с жаждой кружит над челом.
Лицо ее от слов кривится,
Душа ее сгнила давно.
 
 
Она лишь ждет, роняя копья
Слов своих с когтями в тело,
Что солнцем ясным обогрето
И не издавшее ни вопля.
 

«И я, уставший и сбежавший…»

 
И я, уставший и сбежавший,
Ищу любви в чужих краях,
Дурак и жизни не познавший,
Живущий ярко, как в мечтах.
Дорог я сотни исходил,
Миллионы глаз увидел,
Над континентом я парил,
Но там очей родных не встретил.
И я, бывало, им не верил.
Да, порой…
 
 
Нет, они, конечно же, добры,
Приют предложат, не стесняясь.
Они – домашние цветы.
И им я в пояс честно кланяюсь.
 
 
Но я к степи родной привык.
Ее просторы возлюбил я,
Ее летящий белый стих.
Не позабыть мне на чужбине
 
 
Полей ее, туманов на заре,
Когда в волшебной тишине
Он расстилается ковром.
И солнце желтым колесом
Средь белых туч, по неба глади
Лучистую повозку катит.
 
 
Полыни запах поутру.
И как в метель, в пургу иду
Мимо теплых в окнах огоньков.
Спешу под звон колоколов
Домой…
 

Я пламенем горю тем синим

 
Я пламенем горю тем синим,
Что разжигается в печах.
И нет возможности быть сильным,
Когда горишь в печных стенах.
 
 
Нет для души просторов диких,
Взором нечего схватить.
А тут средь стен кругом унылых
Я не хочу, но нужно жить.
 
 
А я, наверное, хотел бы
Хотя, быть может, все равно…
Краснеть в чужой руке пастелью
И разгораться бы красно.
 
 
Но мне не жечь леса с полями!
Чтоб зеленью все поросло!
Не опалить листов с кустами!
И не добраться до гумно!
 
 
Мне не увидеть бликов солнца,
Синь небес не увидать.
Я догорю, как свет в оконце
Окончит к вечеру мигать.
 

Капитаны кораблей

 
Нам не угроза внешний мир.
Мы сами гоним себя в сети.
И, как стареющие дети,
Грозим войной, играем в тир.
 
 
Все позабыв давным-давно,
Мы сызнова играем в Бога.
Но детям, честно, все равно,
Какое сено с какого стога.
 
 
Насколько сильны мы в ракетах,
Чья крепче сталь, им все равно.
Кругом лишь ложь и реки денег,
И предаем мы все легко.
 
 
Мы капитаны кораблей,
Что в паруса набрали пыли,
Чьи мачты давно сгнили
Средь догнивающих сетей.
 
 
И мы боимся теперь моря,
Всю сушу продали давно.
И, упиваясь только с горя,
Мы все кричим. Нам все равно!
 
 
А по степи гуляет ветер,
Колосья гладит, песнь поет.
Здесь юг, а дальше север,
Там стужа разве что споет.
 

Налей, пожалуйста, стакан

 
Налей, пожалуйста, стакан
Вина. Гляди: еще так много!
Я угодил в забористый капкан!
Стараюсь драться, друг, а толку?
 
 
Здесь выгода, а там везде обман.
Все что-то прячут, врут, кругом лишь фальшь.
Повсюду бесы, чернота, провал.
Как в бездне, только здесь мираж.
 
 
И каждый скроет, каждый обойдет.
Ты только дай денег ему в руки.
Кругом, дружок, обиженные суки.
И эти суки мыслят наперед.
 

Вишневый сад

 
Я только то, что видишь ты.
Я только часть этой вселенной.
И, обернувшись в лоскуты
Ее одежды черно-бледной,
 
 
Я вновь вернулся за тобой,
В твой уставший громкий мир,
И забираю тебя в свой,
Где нет выстрелов, где стих
 
 
Шум оркестров и дорог,
Где в лесах не видно троп.
Там небеса горят в закате.
Там мы с тобой в вишневом саде
Гуляли, помнишь, под луной
Той расцветающей весной.
 

Мне говорили

 
Мне говорили, ты был здесь
И там, откуда я пришел.
Ты за собой уносишь весть,
Не говоря мне ничего.
 
 
Среди полей ты птицей мчишься,
В лесах ты шепотом идешь.
И свою песню ты поешь,
Едва которую я слышу.
 
 
Ты ускользаешь вдаль к закату.
Я поднимаю хлопок парусов.
Я знаю: все это неправда,
Но я к всему теперь готов.
 
 
Тебе опять в полях поют,
Тебе, тебе лишь одному.
Я в синеве тебя ищу,
Ведь в их глазах не нахожу…
 

В бреду

 
Я кланяюсь вам в пол.
В разлуке ли, или в прощенье
Приходит чудное виденье.
Я опрокидываю стол!
 
 
Я отгоняю прочь
Длинную, пустую ночь!
Листами затопляю печь,
В бреду пишу я речь.
 
 
О, как люблю я
С холма на холм бежать
И видеть многочисленную рать
Дубов, осин и тополей,
Бескрайних череду полей!
Дышать полынью и крапивой,
Проселочной дороги пылью,
Разливы рек и их молчанье,
Пчелы спокойное жужжанье,
Над головою облака…
 
 
Плывут неспешно вереницей,
Клином выстроились птицы,
Несутся беспокойно мысли.
И я кричу, что дома я!
 

Лес

 
В закате облака, купаясь,
Узор рисуют в небесах.
А я сижу, понять пытаясь
Всю суть и тайны бытия.
 
 
Темнеет. В озере глубоком
Лишь отражается луна.
И ветер смирно гонит волны
Куда-то вдаль, прочь от меня.
 
 
Темнеет лес, и каждая береза
Невольно затянула песнь.
Им подпевают громко сосны,
Качаясь будто бы в метель.
 
 
Я б разревелся и кричал.
И с ними песню я б завел.
Темнеет лес, идет весна.
Я ухожу, горит костер.
 

Цветы

 
Мы заточили себя в замках,
В незримых комнатах чудес.
Мы пьем вино, едим на завтрак
Цветы и листья высших пьес.
 
 
И мы взахлеб бежим от жизни,
От памяти, от веры, от крестов.
Мы отдаемся за отчизну,
Не видя верности весов.
 
 
Мы глаз с тобой не поднимаем,
А лишь считаем мы шаги.
И в невесомость улетает
Уставший дух сквозь лоскуты
 
 
Уставших тел, им все равно.
Ведь их зальем опять вином.
Закат умоется вдали
Багряной краскою небес.
Мы не увидим красоты.
Мы будем есть цветы из пьес.
 

«Я созерцаю мир в ладонях…»

 
Я созерцаю мир в ладонях,
В ее прозрачных слезах глаз,
И в многочисленных погонях,
И вездесущей травли нас.
 
 
Я созерцаю мир в ладонях,
В ее прозрачных слезах глаз,
И как значения коробят
Когда-то драгоценных фраз.
 
 
Как мир скорбит. И полнит мути
Окостеневших мыслей гул,
Ручьи горячей сердца ртути,
Да как нас тянет старый мул.
 
 
Как сухожилия слабы. А голова
Его послушно смотрит вниз.
Как ускользает синева
Из созерцающих глазниц.
 
 
Как велика была победа,
Как нынче модна слабина.
Да раздающая советы
Пустая мыслей голова
 
 
На нас повесила ярлык.
Кто ты? Я тебе не верю.
Ведь твой прогнивший рта язык
Я не скормил бы зверю.
 

Ты заберешь меня с собой

 
Ты заберешь меня с собой
В свой густой и темный лес.
Я за спиной тащу твой крест,
Он давит тяжести горой.
 
 
За золотом твоих волос
Сквозь чащу я бреду вслепую.
Завидя свет, ликую!
Но это блик. Он весь зарос.
 
 
Я тороплюсь,
Но золота уже не видно.
Один остался в гуще леса.
И ничего. И ничего! Не слышно.
Кругом лишь проклятое место.
 
 
Но я иду сквозь чащу зла.
С крестом твоим,
Что давит мне на плечи.
И тьма сгущается все хлеще.
И наплывает тумана пелена.
 
 
За серебром луны б я побежал
Да за золотом твоих волос.
За солнца свет я б жизнь отдал,
Да только тьмой мой лес зарос.
 

Кит

 
Он огромный и синий.
Он плывет мимо нас.
Одинокий, без стаи,
Исчезает из глаз.
 
 
Криком громким он режет
Океана тишину.
Поднимается кверху
И уходит ко дну.
 
 
Он остался один,
Стаи нет уже давно.
И плывет среди льдин,
Собирая серебро.
 
 
В жемчугах уже весь.
Весь в крови и бреду.
Умирающий кит
Погружается к дну.
 
 
Он искал их повсюду,
Но так и не смог.
И от севера к югу
Он совсем одинок.
 
 
Плачет синий, огромный,
Вдаль он ревом кричит.
Абсолютно свободный.
Даль в ответ же молчит.
 
 
Его надежда мертва,
Его голос охрип.
В сердце бьется весна
Отголосками льдин.
 
 
Взмахом ласты огромной
Океана бьет гладь,
А из глаз жемчуга
Просыпаются в пасть.
 
 
Мимо сыплются краски,
Погружаясь в песок.
И лишь в воздухе чайки
Ждут свой мяса кусок.