Текст книги "Мировая жила"

– Ты пока еще держишься, бывший человек, – в его голосе угадывалась похвала, – Тебе еще повезло, что ты стираешь тряпье, а не тебя в этом корыте стирают. Хвала всемилостивому Равновесию. В предыдущем цикле времен ты варился бы в крутом кипяточке.

– А предыдущий цикл – это когда было? – Андрей с большим трудом отвел взгляд от стираемых тряпок и поднял его на приемщика.

– Никогда. Здесь время счета не имеет. Скажу только, в предыдущем цикле здесь было первое прачечное отделение, – приемщик хмыкнул, подхватил стопку чистого тряпья и пошел. Уже отойдя несколько шагов, он обернулся, – Можешь звать меня Йотойрх. И да, твое имя меня не интересует.

Так и повелось, что каждый раз, когда Йотойрх подходил, чтоб забрать стиранные тряпки, Андрей его о чем-нибудь спрашивал. Приемщик отвечал не всегда, а если отвечал, то коротко. Это можно было назвать растянутым в вечность разговором, где каждый вопрос-ответ перемежался по ощущению Андрея бесконечной или, если точнее, безвременной стиркой. И все же эти вопросы-ответы как редкие бусинки-маячки на бесконечной нити позволяли Андрею сохранить непрерывность своего сознания, не «отстираться» самому, не забыть свое «Я».

– А скажи, Йотойрх, – обратился Андрей, когда приемщик пришел забирать стиранное тряпье во второй раз, – Здесь черти, бесы… ты вот тоже… Я в аду? Отбываю наказание за грехи?

– Первое отделение действительно располагалось в нижнем плане, которое ты мог бы назвать адом. Здесь – скорее чистилище. Техническое пространство. Здесь происходит чистка… В твоем случае – стирка, – со своеобычной ухмылкой Йотойрх подхватил стопку тряпья и ушел.

– А скажи, Йотойрх… – так начинать свой вопрос стало для Андрея чем-то вроде обряда, – Что за тряпье мы все стираем?

– Это не тряпье.

– Но что-то я отстирываю…

– Отстирываешь… – подтвердил бес и добавил, – …грязь.

– А откуда берется грязь? – Андрей подумал, что смог подобрать вопрос, от которого бес отвертеться не сможет.

– Тонет, – радостно сообщил тот.

– Куда тонет?

– Сюда, само собой.

– А откуда она тонет?

– Из верхних миров, само собой…

* * *

Вася проснулся со светом, а Гунт к тому времени был уже на ногах. Гета накормила их легким завтраком и Гунт повел Васю «в поле», хотя никакой работы так и не начал. У Васи сложилось мнение, что просто он хотел показать свое хозяйство. Наверное, решил для себя неосознанно, что лихая пиратская доля, забрав у него родного сына смилостивилась и отдала на замену Васю. Бред, конечно, но сердцу-то не прикажешь. Вася догадывался, но разочаровывать Гунта не хотел пока, ему самому приятно было хоть ненадолго почувствовать себя в семейном кругу, пусть даже и не в своем.

С поля они пошли в сельскую «управу» ставить «забор».

– Без «забора» здесь никак, – пояснил Гунт, распахивая дверь учреждения, – Ты не переживай, у меня тут свояк сидит. Осложнений не будет.

Он небрежно кивнул сидящему в приемной писарю, заодно поправив припрятанную за пазухой глиняную бутылку, и решительно постучался в кабинетную дверь. Не дожидаясь ответа, Гунт вошел внутрь, кивнув Васе, чтоб не отставал.

– Здоров будь, Руд, – запустив Васю, Гунт прикрыл дверь и выставил на письменный стол бутылку с настоем.

– В честь чего это? – сидящий за столом в серой имперской форме Руд сумрачно покосился на бутылку.

– Так вот же, радость у меня. Сын вернулся, – Гунт хлопнул Васю по спине, заставляя сделать шаг вперед, – Вася, ты столбом-то не стой, тут свои все, – и снова повернулся к Руду, – Надо «забор» ему ставить. Возраст обязывает.

– М-да, – Руд побарабанил пальцами по столешнице. Разделять Гунтову радость он не спешил, – Так сына твоего вроде Валтом звали?

– Был Валт, теперь Вася, – Гунт развел руки в стороны, – Не все ли равно?

– Ну, – Руд поскреб шею под тесным форменным воротником, и, решившись, наконец, сгреб со стола бутыль, – Мне в общем без разницы. Вася так Вася…

Руд достал нифрильный прибор и поставил Васе на внутреннюю сторону запястья «штрих-кодовый забор».

– Там в приемной в «имперке» закрепись. Если сам не умеешь, попроси писаря. Поможет, – сказал Руд, закончив ставить знак, и добавил, обращаясь уже скорее к Гунту с долей оправдания, – Новое положение вышло. Сейчас всем надо скрепку иметь.

– В смысле? – не понял Вася, – Что значит в «имперке скрепку» …?

– Ох, – Руд покачал укоризненно головой и переглянулся с Гунтом, не осуждающе, а снисходительно эдак с улыбочкой даже, – Меньше, парень, по морю бы мотался, так и знал бы. Имперский учетный строй, сокращенно именуется Имперские Уста, а еще короче – имперка. Удобная кстати штука. Можешь с кем угодно связаться, будь он хоть на другом краю империи.

От услышанного Вася загорелся надеждой. Где искать товарищей он не имел ни малейшего представления, а тут такая возможность! Скомкано поблагодарив Руда, он выскочил из кабинета в приемную. На вопрос: «где тут у вас имперка?» – писарь указал на стоящую в углу деревянную тумбу с установленным сверху затейливым нифрильным прибором.

Вася немедля подошел к тумбе и засветил прибор. По ограниченному функционалу он оказался даже не компьютером допотопным, а скорее терминалом наподобие платежного с монохромной зелено-белой картинкой. Первым делом «имперка» потребовала приложить запястье со знаком забора. Вася приложил, имперка тут же тревожно замаячила сообщением, что Вася является незакрепленным пользователем.

Спрашивать разрешения, хочет ли Вася закрепиться в имперской базе данных, имперка само собой не стала. На то она и «имперка». Только выдала сообщение, что мол «проводится закрепление, не отнимайте запястье от прибора». Уже через несколько секунд вылезло новое сообщение: «вы успешно закрепились в учетном строе «Имперские уста», просмотрите живую картинку».

После этого имперка прогнала перед Васей явно рекламный ролик о преимуществах проживания в городе, довольно умело уместив в коротком показе все признаки веселой и праздной жизни. А в конце подбавила медку, сообщив о постоянном проведении всеобщей бесплатной лотереи, выигрыш в которой, позволяет жить совсем уж припеваючи.

Вася с трудом дотерпел до окончания показа «живой картинки» и впился глазами во всплывшее меню. Выбрал «связаться с жителем империи» и пробежал взглядом по выпавшему «фильтру»: укажите цифровой порядок вызываемого жителя – мимо, выберите область – не то, выберите город – названий городов он не знал, выберите время или место закрепления. Вася посмотрел на экранный календарь и установил фильтр отбора только тех, кто закрепился в имперке не ранее вчерашнего дня.

Промотав довольно длинный список Вася нашел в нем одного единственного пользователя с именем Аким. Хотя ни одной Ольхи, ни одного Макара в списке не было, Вася от радости готов был сплясать. Он отправил Акиму, прошедшему закрепление, судя по сведениям имперки в городе Ланке, послание: «Акима. Сообщи подробно, где находишься, что знаешь про Макарку и Ольху. Сиди на месте. Сам тебя найду. Вася».

«Найду Акима, – думал он, – Найду и остальных. Куда они денутся… Закрепятся рано или поздно». Вася не мог знать, что и Ольха, и Макар направляются сейчас в сторону столицы в самую глубь материковой империи. Только Макар сидел запертым в трюме вместе с другими осужденными на каторгу, а Ольха с уютом расположилась на борту воздушного цепеллина, присланного прямо за ней. Адъютант в хорошо пошитом мундире лично подавал ей напиток, заверяя, что по прибытии в столицу с ней захочет встретиться самолично сам принц-наместник.

Глава 7. Город

Мана привела Акима к нифроходной остановке.

– Ты ходульку за сегодня, я надеюсь, не всю прокатал?

– Ходульку?

– Ну поездки на нифроходе, – Мана картинно закатила глазки, изображая, как тяжко ей общаться с «деревней».

– Три поездки еще осталось.

– Хорошо, а то у меняя по нулям, – обрадовалась Мана, – Неохота до общажки пешком переться.

Они ловко запрыгнули в раскрывшиеся двери подошедшей «ходульки». Аким дважды провел запястьем перед считывающим устройством, списавшим с него еще две поездки. Прошли вглубь вагона и заняли свободное двойное сидение. Устроившись у окошка, Мана откупорила бумажную крышечку, позволявшую настою не проливаться из стаканчика при переноске, сделала небольшой глоток, что-то там сама себе удовлетворительно покивала, и вдруг повернулась к Акиму, посмотрела прямо в глаза:

– Слушай, что ты на меня все время пялишься? Нравлюсь?

– Еще как! – подтвердил Аким, он заставил себя перестать любоваться ее губами и поднял взгляд на ее глаза, тут же начав любоваться глазами, – Тебе говорили, что ты очень красивая?

Мана загадочно улыбнулась и какое-то время глядела на Акима настороженным чуть прищуренным взглядом пугливой зверушки.

– Не ты один такой везучий, деревня, – наконец, поделилась она, – Выиграла полный абонемент в нифрокосм. Представляешь? Две недели у них высиживала, как на работу ходила. Они мне даже скошенный мизинчик на ноге выправили.

Мана тут же скинула туфлю, показывая выправленный мизинец.

– Пальчик что надо, – похвалил Аким, с удовольствием разглядывая маленькую изящную ножку.

– А ты думал! – обуваясь, по-учительски строго наставила Мана, будто Аким и впрямь думал про Нифрокосм что-то неподобающее.

Они какое-то время болтали о женской красоте и искусности спецов-косметиков из Нифрокосма. Точнее болтала Мана, а Аким поддакивал и в меру скудных своих представлений о предмете вставлял краткие замечания. За этим нехитрым разговором промелькнули четыре остановки, и Мана сообщила, что им пора выходить.

Длинными рядами узких одинаковых окошек «общажка» действительно походила на студенческое общежитие. На входе у нифрильного прибора учета Мана посоветовала Акиму сразу «слить» весь трехмесячный запас положенных Акиму ночевок.

– Так тебе за опт бонус будет, – поучала она, – Почти месяц дополнительного проживания.

Аким не собирался задерживаться в этом городе и на те дозволенные три месяца, что уже имел, но спорить не стал, сделал, как посоветовала Мана. Они поднялись на третий этаж, прошли по длинному коридору, минуя череду одинаковых дверей, и Мана впервые за время знакомства воспользовалась собственным штрих-кодом, чтобы открыть входную дверь.

– Любопытный замочек, – Аким задержался перед входом, рассматривая дверной отпирающий механизм.

– Ничего особенного, – нетерпеливо сказала Мана, – Обычное заклятие, считывает твой личный номерной урядок на заборе и открывает дверь. Ну… Заходи уже. Значит, смотри. Это бокс на двух человек. Комнат две, санузел и прихожка общие. Вот эта комната твоя. Надо будет…

Аким не дослушал Ману и, заглянув в санузел, обрадованно воскликнул:

– О-о. Да тут даже душевая кабина имеется! Я уж не помню, когда мылся в пресной воде, – Аким тут же закрылся изнутри и включил воду.

– Эй, деревня, – прокричала ему Мана из-за двери, – Открой убогий, я тебе полотенце дам…

Аким, благо не успевший снять штаны, открыл. Мана вошла с полотенцем и выходить явно не собиралась.

– Ну не стой столбом, полотенце повесь вон на тот крючок, – Мана выразительно вздохнула, – Воду надо беречь. А то случись перерасход, и все…

– Что и все? – обалдело переспросил Аким, глядя, как Мана безо всякого стеснения стягивает с себя свое желтое платье.

– Отрубят. Что-что… – раздевшись, она первая встала под душ, – Ну, иди уже…

Если Мана наивно полагала, что мытье вдвоем позволит сэкономить воду, то она сильно ошиблась. Перерасход все-таки «случился», и воду им отрубили. Впрочем, в какой миг перестала течь вода, Аким не заметил. Слишком уж ему было в тот миг не до воды…

– Ой, – Мана уперлась Акиму кулачками в грудь, – Вода не течет. Краны! Краны закрывай. И это… пойдем в мою комнату.

Аким подхватил ее на руки, мокрую, голую, разгоряченную и отнес в комнату. Уложил на кровать, но она снова его отстранила.

– Подожди немного. Дай передохнуть… У вас там все из деревни такие ненасытные, да? – она встала с кровати, подошла к стенке и провела запястьем перед очередным считывающим устройством.

На стене вспыхнул экран, к удивлению Акима, цветной. И даже звук был объемным. Потрясенный Аким на какое-то время перестал пожирать глазами голое тело Маны и уставился на ожившую цветной картинкой стену.

– Это что? – спросил он.

– Эх ты, деревня, – уже привычно попеняла ему Мана, – Это же имперка. Показ передачи из нифроцентра.

Она сбегала в душевую, но не для того, чтобы взять там желтое платье и одеться, как подумал с опаской Аким. Мана, все такая же голенькая, принесла оттуда зажатый в кулачке знакомый уже Акиму квадратик лотерейного билета. Залезла с ногами на узкую односпальную кровать, заставив Акима сдвинуться на самый край.

– Сейчас розыгрыш будет, – коротко пояснила Мана и впилась в экран взглядом, доверчивым, наивным, полным детской надежды.

Действительно. На экране появился живописный мужчина с лихо закрученными усами, сообщивший о проведении розыгрыша очередной лотереи. Мужчина доставал вслепую из объемного мешка какие-то фигурки и громко зачитывал с них номера. Мана слушала номера, затаив дыхание, сверялась с цифрами в своем билете.

На четвертой или пятой озвученной цифре Мана вдруг горестно провыла, скомкала бумажный квадратик и швырнул в угол.

– У-у-у. Зараза… Опять мимо… Как так-то? Опять мимо… даже сраного волчьего билета не выпало, – она отвернулась от экрана, уткнулась в подушку, разревелась.

Борясь с опасением, что Мана выгонит его сейчас же отсюда, Аким осторожно погладил ее по голове. Она не выгнала. Тогда он, немного осмелев, развернул ее лицом к себе, поцеловал припухшие мокрые глаза.

– Ну? Ты чего так расстроилась? Я так понял, эту лотерею здесь постоянно разыгрывают…

– Каждую неделю, – всхлипнула Мана, – Ты не понимаешь, Акима… У меня сегодня последний разрешенный день.

– А что за «волчий билет»?

– Самый простой выигрыш. Дает право на пребывание в городе. Без еды, без жилья, но хотя бы остаешься ничего не должен.

– Так, и что теперь?

– Что-что… либо на девятый километр, либо в клубе до утра…

– Не понял. Что за километр такой?

– Ты совсем что ли? – вдруг обиженно вскинулась Мана.

– Ты забыла, да? – мягко сказал Аким, – Я же из деревни.

– Ах да, извини, – она шумно вздохнула, попыталась успокоиться, – На девятом километре городская станция заправки.

– И что там заправляют?

– Все заправляют. Ходульки, думаешь, на чем ходят? Все приборы эти нифрильные, думаешь, на чем работают?

– Понятия не имею.

– Эх, Акима, деревня – ты деревня и есть. На кой черт ты сюда в город приперся? Рекламы насмотрелся?.. хотя, я в общем-то тоже.

Они некоторое время молчали. Потом Мана вдруг приблизила свое заплаканное лицо вплотную к Акиминому, уткнулась своим лбом в его лоб, заговорила с жаром:

– Слушай, как кончится твоя трехмесячная халява, бери руки в ноги и вали из города обратно в свою деревню. Понял? А еще лучше вали прямо сейчас, пока не засосало тебя здесь. Понял?

– Понял, – серьезно ответил Аким, – Только извини, уже засосало. Глаза твои зеленые. В самый омут затянули.

– Дурак! – Мана отстранилась от Акима, и он подумал было, что она обиделась, но она продолжила говорить уже не глядя на него, уставилась куда-то в угол, – После суток на девятом километре в лучшем случае попадешь на месяц в санаторий.

– А в худшем?

– В могилу-у, – Мана едва держалась, чтоб не зареветь, – Ты учти, это все вранье, что в санатории люди полностью восстанавливаются. Один раз скорее всего выкарабкаешься. Повторно из санатория возвращается каждый второй. Третий раз в санаторий ехать бесполезно. Понял?

– Понял, – Аким припомнил разговор в поезде с умирающим парнем, что отказался оставаться на третий раз в санатории. Видать, тот парень отдавал себе отчет, что шансов выжить у него никаких.

Они лежали так неподвижно минуту, потом вторую… Что-то вещала с экрана «имперка», но они оба совершенно не отражали этого вещания. Мана глядела в потолок остановившимся взглядом. А Аким вдруг ощутил чудовищную неловкость. Подумал, что ей сейчас совершенно не до него.

– Слушай, – заговорил он осторожно, – Если хочешь… если тебе не до меня сейчас, могу уйти.

Мана повернула к нему голову.

– Ты сказал, что я тебе нравлюсь…

– Я готов это повторить.

– Не надо повторять, – она улыбнулась, и улыбка эта вышла грустной, – Сделай так, чтобы я забыла про эту клятую лотерею, про этот клятый город, про этот клятый мир… Ты меня понимаешь?

Аким все понял. Привлек ее к себе, обнял, прижал, протопил своим внутренним теплом так, что она стала податливой и мягкой как восковая свеча, растаяла в его объятиях… Через полчаса Мана распласталась в сладком сне, раскидав по подушке рыжие волосы. Аким лежал на самом краешке узкого матраса, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить, не вспугнуть эту притихшую «зверушку».

Он перевел взгляд на экран, продолжавший играть цветной картинкой и вещать голосами. Довольно рассеянно просмотрел рекламу Нифромеда, из которой ничегошеньки не понял. Потом приятный голос оповестил о начале широко любимой передачи с участием «всеми любимой Дары».

С первого же мига появления на экране этой Дары Аким согласился с эпитетом «всеми любимая». Действительно, потрясающе красивая женщина. В сравнении с этой безупречной отточенностью всех черт отступала даже чистая девичья красота Маны, ощущаясь какой-то… простоватой что ли. Одним словом, поначалу Аким просто пялился на эту Дару, а когда осознал это, слегка устыдился, украдкой и с нежностью посмотрел на спящую Ману и только после начал вникать в предмет самой передачи.

Это было что-то вроде новостной и одновременно с этим развлекательной программы о городе. В студии, где велась съемка были рассажены несколько сотен восторженных зрителей, выигравших посещение программы в лотерею. Все они глазели на Дару влюбленными глазами, с открытыми ртами ловя каждое произнесенное слово.

– О-о, сколько здесь сегодня собралось счастливчиков… – оглядывая студию скучающим взглядом, Дара даже не пыталась скрыть, что удивление ее – деланное, что на собравшихся в студии людей ей по большому счету плевать, но, похоже, именно поэтому зрительный зал в студии восторженно заголосил и захлопал. Явственное пренебрежение Дары к собравшимся только усиливало у этих самых собравшихся самоощущение собственной удачливости, что повезло им, ничтожным, оказаться в одном помещении с несравненной Дарой, с безумно любимой Дарой…

– Сегодня мы как всегда будем говорить о том, что всех нас волнует… – вдруг Дара неуловимо изменила выражение лица, она вроде и не прятала, что лицедейство ее показное, но при этом в совершенстве изобразила задумчивость, – А, кстати… – она выдержала паузу по длительности близкую к театральной, – А что нас всех волнует? Может быть кто-то из «счастливчиков» мне подскажет?

– Настоев!.. Зрелищ!.. Больше розыгрышей в лотереи!.. – радостно закричали из студийного зала, а кто-то, перекрывая общий шум, громко надсадно проорал, – Дара! Я хочу тебя!

– Ого! – Дара изобразила удивление, выискивая взглядом этого «крикуна», а зрители разразились дружным смехом, – Надеюсь, ты не кинешься на меня прямо сейчас, дашь мне довести программу?

Весь зал с веселым предвкушением обернулся к человеку, что так откровенно выкрикнул свое сокровенное желание и тут же этого человека узнал. Им оказался постоянный соведущий программы: «наш неугомонный Карди», он же «жизнерадостный толстяк», он же «эксперт-социолог».

– Это опять ты, Карди? – Дара изобразила разочарование, а Аким подумал, что эта Дара – настоящий мастер, может изобразить на лице, что угодно, – А я надеялась, мне сегодня дадут в соведущие кого-то другого… И что это за крик естества: «Дара, я хочу тебя»?.. Можно подумать, ты сообщил какую-то новость…

Зал взвыл от хохота. Аким ни лешего не понимал, догадывался только, что эта пикировка между Дарой и толстяком Карди началась не сегодня и имеет свою в глубь уходящую историю. Карди уже подскочил со зрительского места и семенил толстенькими ляжками. Поднявшись на сцену, он шутовски раскланялся, сорвав бурный аплодисмент. Лучась от радости Карди полез было обниматься с Дарой, но она его оттолкнула, на этот раз она изобразила брезгливость. Отточено так изобразила, будто набирала мастерство бесконечными упражнениями.

– Ой, Карди! Что за вид? Я в ужасе… Признайся, твой галстук жевали собаки? И… о-о-о… твой пиджак! Ты одолжил его полотеру, чтобы вымыть пол?

Карди повернулся лицом к зрительному залу и теперь все отчетливо увидели, что галстук и пиджак на нем мятые и грязные. По залу прокатился осуждающий гул. Карди сокрушенно поник головой.

– Представь себе, моя ненаглядная Дарочка, – Карди подбавил в голос страдательной слезливости, изобразив незаслуженно обиженного, – Сегодня ночью я задержался в клубе допоздна… ну, ты знаешь, я ведь натура, увлекающаяся…

– Не увлекайся, Карди, – тут же строго одернула его Дара, – Давай по делу.

– И меня… меня… меня приняли за упырка! А-а-а… Ы-ы-ы… – Карди картинно давил из себя слезу, зал самозабвенно хохотал.

«За кого его там приняли?» – задремавший было Аким навострил ухо, однако зрители по всей видимости и так все знали. Объяснений, кто такой «упырок», со стороны Карди не последовало. Только лишь Дара неискренне изобразила сочувствие:

– Карди, толстячок ты наш неугомонный, вечно ты влипаешь в истории. Но! Скажи мне как эксперт, как дока и знаток людей, почему этим, как ты их назвал «упыркам», всегда достается?

– Это очень просто, дорогуша, – Карди приосанился, состроив на лице этакое сонное скучающее безразличие того самого эксперта, доки и знатока, вынужденного снисходить до простейших, а потому чрезвычайно скучных для него объяснений, – Это же на уровне звериных инстинктов. Слабая истощенная особь воспринимается стаей как обуза. Подчас их убивают или бросают умирать. Упырок – несомненно и есть такая нежизнеспособная особь.

– Фи, Карди, твои объяснения всегда такие циничные, – Дара надула губки.

– Правда всегда цинична, – Карди улыбнулся доброй грустной мудрой улыбкой, будто бы сожалея, что ничего другого ему не остается, кроме как принять, что мир устроен именно так. Глядя на это лицедейство, Аким даже позавидовал актерской игре, а, впрочем, понятно с первого взгляда, что этот Карди – прирожденный лицедей, не хуже Дары.

– Но послушайте! – Дара прикрыла ротик ладошкой, будто хотела задавить в себе возглас возмущения, – Ведь они же живые люди! Неужели можно поступать с человеком так жестоко только лишь потому, что ему не повезло в лотерею?

– Увы, – пригрустнел Карди, как бы нехотя соглашаясь, что «поступать так» не только можно, но даже и нужно, а затем его взгляд вдруг стал жестким, а в голосе появилось этакая торжественная дрожь, – Мы все знаем, империя готовится к войне! Мы не можем позволить слабины, когда имперский десант, стиснув зубы, с оружием в руках готовится встретить неприятеля, остановить, не щадя своего живота, не пустить разорителя в отчий дом…

Дальше пошла явно идеологическая накачка, слушать которою Акиму быстро надоело, и он начал задремывать. Его разбудил раздавшийся с экрана звонок, точь-в-точь похожий на звонок будильника. Аким нехотя разлепил глаза, решив, что хватит с него местного телевещания. Он поднялся с кровати с намерением вырубить этот имперский телевизор, но тут заворочалась и открыла глаза Мана.

– Уже десять вечера? – спросила она, отчаянно зевнув, – Ой. Я так разоспалась…

– Да спи на здоровье, – буркнул Аким, водя своим запястным «забором» перед экраном, – Леший его, Мана, как эта дрянь отключается?

Но Мана уже подскочила с кровати. Побежала в душ, видимо умываться, забыв, что воду им на сегодня отрубили, чертыхнулась – вспомнив, тут же вернулась обратно со своим желтым платьем под мышкой, взлохмаченная, растрепанная, заспанная, схватила гребень и начала торопливо расчесываться.

– Э, ты куда так подорвалась? – Аким глядел на Ману с настороженным недоумением.

– Эх, деревня ты, Акима, деревня и есть, – Мана, сосредоточенно глядя в небольшое мутноватое зеркальце дающее отражение с ожидаемым зеленоватым отливом, приводила в порядок прическу. Расчесалась, потом зачем-то «взрыхлила» пальцами уже расчесанные волосы, забавно похмурилась, обозревая итог, и, голосом, не терпящим возражений, коротко бросила, – Собирайся.