Текст книги "Берлинская жара"

Цюрих, Кирхгассе, 2,
10 июня

С балкона пятиэтажного особняка на Кирхгассе открывался чудесный вид на исток Лиммата и антрацитовый простор Цюрихского озера. В сгущающихся сумерках казалось, будто там, за строгой волной моста Квайбрюкке, начинается море. Уже загорелись фонари, загадочно осветлились окна, огни неторопливо ползущих машин заполнили темные улицы, но небо все еще оставалось пепельно-светлым. На его фоне зеленый шпиль церкви аббатства Фраумюнстер смотрелся тревожно и даже драматично. По теплому вечернему воздуху тянулся мягкий, бархатный гул затихающего города.

Служанка вынесла на подносе кофе, воду и хьюмидор с сигарами и выставила все это на столик. В плетеных креслах расположились трое: советник швейцарского Департамента иностранных дел Леон Готье, представитель Торговой палаты США Уильям Льюис и барон Теодор Остензакен. Само здание контролировалось Федеральной военной секретной службой Швейцарии и частенько использовалось как место встречи сотрудников иностранных миссий с различными агентами из третьих стран: контрразведка наблюдала за активностью вокруг таких встреч, не пресекая ее. Предполагалось, что, коль скоро федеральная безопасность гарантирует их надежность, финансовые операции по ним идут через швейцарские банки: это относилось ко всем, включая людей из рейха. Впрочем, этаж, на балконе которого велась непринужденная беседа, последний год был арендован американским торгпредством – со всеми средствами его защиты.

– Ваши страхи относительно жары покажутся смешными, Лео, если вы побываете в Испании, – говорил Остензакен. – Три дня назад я был в Барселоне, так вот там уже тридцать три, а на солнце – так и вовсе под пятьдесят. Сил достает только выбраться из отеля и доползти до моря.

– У нас будет то же самое, – пессимистично отреагировал Готье. – А я не выношу жары. Придется уехать в Альпы.

– Вы, швейцарцы, позабыли боевой дух гельветов, – вставил свое слово Льюис, вытирая платком пот с выбритого затылка. – Когда-то вы противостояли Цезарю, били Габсбургов, а теперь убегаете от жары в горы. Глядите, как бы Гитлер не повторил опыт императора Конрада с расширением Священной Римской империи.

– Вы имеете в виду операцию Танненбаум? – хмыкнул Готье. – Ну, нет. Без Италии эта затея не имеет смысла. А Италии сейчас не до нас. Разгром в Тунисе скоро приведет к столкновению с вашими войсками на материке. А там…

– Гитлер полон оптимизма. Даже невзирая на Сталинград, – осторожно заметил барон.

– А что ему остается? – поднял брови Льюис. – Накануне битвы полагается излучать оптимизм. Поглядим, какое настроение будет у него после Орла.

– Исход не очевиден.

– Не очевиден, – согласился Льюис. – На днях в Овощных рядах я наблюдал ссору молочницы и торговки зеленью. Зеленщица была существенно покрупнее, массивная, этакая Брунгильда с кулачищами молотобойца. Она все кричала, толкала молочницу, плевалась. Собрались зеваки. Я поставил три франка на зеленщицу – и проиграл. Потому что молочница – такая щупленькая, неказистая – вдруг схватила бидон с молоком и со всего маху огрела им Брунгильду по голове. Только искры из глаз посыпались. – Он развел руки в стороны и усмехнулся: – А на схватке немцев с русскими надеюсь выиграть.

– Вот видите, Уильям, как важно выбрать правильную сторону, не доверяя очевидному, – засмеялся Готье. – А вы говорите о боевом духе гельветов. Кстати, от них ведь осталось одно только имя. А также – воспоминание о боевом духе.

– Иногда мне кажется, что Макиавелли родился в Швейцарии.

Готье достал из кармана часы, сравнил их с огромными курантами на башне Святого Петра, известной всему Цюриху как «толстый Петр», и, вздохнув, поднялся:

– Что ж, друзья мои, мне пора. Надеюсь, еще увидимся до моего отъезда в Альпы.

Являясь агентом Федеральной военной секретной службы, Готье познакомил барона с Уильямом Льюисом и убедился в том, что контакт закрепился. На большее он не рассчитывал, поэтому, дабы не затягивать беспредметную болтовню, Готье решил откланяться. Ему, безусловно, было известно, что Льюис состоит в штате бюро Управления стратегических служб США в Берне, которое вот уже полгода возглавлял очень скромный и обходительный человек по имени Аллен Даллес. Льюис, конечно, обещал посвятить Готье в содержание переговоров с Остензакеном, однако для швейцарской разведки не было секретом, что барон представляет интересы высокопоставленных лиц из СС.

– Понимаете, дорогой Тео (вы позволите вас так называть?), практически все сигналы из Германии – а их, поверьте, становится все больше – в конечном итоге сводятся к одному: давайте обсудим условия мирного договора без требования безоговорочной капитуляции. Ведь так? – Льюис налил себе кофе из кофейника и плеснул в него коньяка. – Я вот, например, по-прежнему поддерживаю любые усилия немецких патриотов ликвидировать режим Гитлера и взять власть в свои руки. Но то я. А наши бонзы пока и слышать об этом не хотят. Не забывайте, что еще не высохли чернила на резолюции Касабланкской конференции, где черным по белому сказано: требуем безоговорочной капитуляции Германии, Италии и Японии. И как же тут быть?

– А разве желание остановить кровопролитие – не аргумент? – спросил Остензакен.

– Аргумент, – согласился Льюис и сразу уточнил: – Вчера. Когда успехи вермахта были очевидны. Когда Роммель гонял англичан по египетской пустыне, русские отступали, немецкие субмарины топили наши корабли. А сегодня – уже не очень. Мы знаем, что многие в вермахте хотят остановить войну. Но задаемся вопросом: имеется ли у них потенциал, чтобы затем взять политическую власть в Германии, когда есть Гитлер, партия, СС? Получается так, что вы хотите принести голову Гитлера и обменять ее на нашу военную победу. Неплохо. Но знайте: в отличие от рейха в США общественное мнение – серьезная сила. Как это все объяснить людям, избирателям, которые голосуют на президентских выборах?

– В Германии вы столкнетесь с упорным сопротивлением, которое погубит тысячи жизней, – растягивая гласные, сказал Остензакен. – А потом уткнетесь в пасть русского медведя. И это в том случае, если рейх падет. А если случится чудо? Вам выгодна дееспособная, управляемая и предсказуемая Германия, не утратившая способности драться.

Льюис вылез из кресла, встал и облокотился о балконный парапет, удерживая сигару в зубах.

– И что ваши друзья могут нам предложить? – спросил он, щурясь от дыма.

– Жесткую систему, способную удержать в кулаке аппарат госуправления в стране.

– Я так понимаю, вы говорите о Службе безопасности?

– Да. Большая иллюзия думать, будто горстка офицеров вермахта сможет перехватить власть и подчинить себе все звенья государственной машины, опираясь только на то, что они убьют фюрера. СС работает, как вон те швейцарские часы. Сегодня это – каркас, стягивающий все сферы жизнедеятельности в рейхе к единому центру. И центр этот – не Гитлер.

– То есть ваши друзья обещают нам Германию без нацизма и – продолжение войны на Восточном фронте.

– Не только. – Остензакен незаметно вытер вспотевшие ладони салфеткой. – В некоторых странах ими создана сеть, обеспечивающая бескровный отход германских войск при вторжении западных союзников в том случае, если эти страны выйдут из сферы влияния рейха.

– Это столь же интересно, сколь невероятно. – Льюис повернулся к барону, скрестив руки на груди. – Тео, – тихо сказал он, – я с большим уважением отношусь к вашему отцу. И невольно задаюсь вопросом: что вас, потомственного аристократа, связывает с людьми из такой организации, как СС?

– Уважение, – ответил Остензакен.

Льюис задержал на нем испытующий взор.

– Как бы там ни было, барон, вашим друзьям надо крепко поразмыслить, что такого они могут положить на чашу весов, чтобы наши интересы уравновесились.

– Я передам им ваши слова, господин Льюис.

– И вот еще что: ни Олендорф, ни Шелленберг, с которыми вы дружны, не могут быть субъектами наших переговоров. В сорок первом году Олендорф руководил айнзатцгруппой Д, истребившей ужасно много евреев на Востоке. А Шелленбергу не простят инцидента в Венло. Мы так и не знаем, живы те два британских агента, которых он самолично похитил на территории Голландии или нет. Шелленберг – гангстер. Это ведь он завалил рынки фальшивыми фунтами. Ему уже никто не поверит. Подумайте об этом.

По Лиммату в сторону озера, громко тарахтя, проползла моторка, нарушив своим шумом гармонию летнего вечера.

Берлин, Принц-Альбрехт-штрассе, 8,
РСХА, IV управление, Гестапо,
8 июля

Штурмбаннфюрер Людвиг Ослин, из-за пристрастия к допросам «третьей степени» прозванный Гильотиной, высокий, худой, жесткий, как проволока, криминальдиректор гестапо, принимал своих посетителей столь безэмоционально, что иной раз казалось, будто за столом сидит не живой человек, а механическая кукла. Никто не мог подумать, что он – любящий отец трех маленьких девочек и мальчика, родившегося с тяжелым пороком сердца, которого он заботливо выхаживал. В бесстрастном лице его была какая-то незаконченность, недоделанность, как будто скульптор бросил свою работу на полдороге.

Принимая своих агентов, Ослин редко предлагал им присесть. При этом он никогда не унижал собеседника, никогда не повышал голоса, выдерживая спокойный, корректный тон. Обычно он встречался с ними либо на конспиративной квартире, либо в кафе, но иногда, повинуясь какому-то инстинкту, который подсказывал, что опасения излишни, приглашал агента непосредственно в свой кабинет на Принц-Альбрехт-штрассе.

Дори старалась вывалить перед ним все, что узнала, сразу и как можно скорее. Она стояла возле кресла, переминаясь с ноги на ногу, ломая руки и поеживаясь, точно от холода или озноба.

– Позавчера мы были на приеме у господина фон Хелльдорфа, начальника берлинской полиции, – сбивчиво докладывала Дори. – Франс с ним дружит… Собралось много офицеров… Но не только. Я видела там доктора Зиппельгауэра, актрису, не помню ее фамилии, профессора из Берлинского университета – кажется, Гофман… Очень много было людей. Офицеры закрылись в столовой. Я пошла в смежную комнату и оттуда кое-что услышала.

– Что же?

– Только обрывки разговора. Я поняла, что они обсуждали… лишение фюрера власти. – Дори облизала пересохшие губы. – Они говорили, что фюрер должен уйти… вот.

– Они готовят покушение? – монотонным голосом уточнил Ослин.

– Нет. Просто отстранить, изолировать и… провести потом суд. – Она обернулась на стенографистку, которая с бесстрастным видом делала свое дело.

– Подробнее.

– Подробнее – речь о военных… о том, что вермахт должен возглавить Германию. После переворота открыть фронт перед западными державами. Но прежде надо узнать – согласятся ли они не настаивать на безоговорочной капитуляции, станут ли сотрудничать с новым правительством Германии?.. А с русскими войну не прекращать.

Визиты Дори к Ослину были худшей частью того ада, в который она попала после ареста и помещения в концлагерь Нойенгамме ее родителей: оказалось, что в начале тридцатых отец не просто симпатизировал коммунистам, но даже печатался в «Ди Роте Фаане». И хотя статьи в основном были искусствоведческого характера, в ходе очередной чистки его имя прозвучало в ряду подпольных издателей рабочей газеты до поджога рейхстага.

Дори попала в прицел внимания тайной полиции. Красивую, образованную девушку сначала устроили в АА (МИД), а затем решили свести с управляющим «Адлерхофа», который активно работал на СД и имел массу прелюбопытных контактов с иностранцами. В обмен на сотрудничество гестапо гарантировало ей сносное существование родителей в Нойенгамме, поставив их жизни в зависимость от ее рвения.

– Был с ними Хелльдорф? – спросил Ослин.

– Нет… кажется, нет.

– А Хартман?

Дори опять оглянулась на стенографистку.

– Нет. Он весь вечер играл в билльярд в подвале с оберст-лейтенантом Хайко.

– А кто конкретно находился в этой комнате?

– К сожалению, я не знаю этих людей… их фамилии… Я с ними не знакома.

Ослин открыл ящик стола, достал оттуда конверт и выложил на стол фотографии.

– Подойдите сюда. Кого-нибудь из них узнаете?

Дори неуверенно указала на три фото. Ослин собрал карточки, оставив выбранные ею фотопортреты.

– Запомните, вам это понадобится, – сухо бросил он. – Граф Готфрид фон Бисмарк. Генерал-полковник Людвиг Бек. Советник АА Адам фон Тротт. Я недоволен вами. От вас приходит слишком мало новостей.

– Еще они рассчитывают на абвер. Сказали, что от Канариса мало толку, – поспешно добавила она. – А вот этот, фон Тротт, у него будет встреча с кем-то из представителей Британии на будущей неделе в Португалии. Он едет туда на будущей неделе… да, на будущей неделе. Ему поручено вести переговоры.

– Хорошо. В соседнем кабинете напишите подробный отчет. Детальный. И не так, как в прошлый раз, а ясно, четко, с именами и, желательно, указанием точного времени. – Ослин подвинул на край стола конверт. – Возьмите. Письмо от ваших родителей.

Приемы, как, впрочем, и вся жизнь Вольфа-Генриха фон Хелльдорфа, отличались безалаберностью и аристократизмом. Убежденный гонитель евреев, не брезговавший присвоением собственности и денег интернированных в концлагеря семей, идейный нацист, принимавший участие еще в Капповском путче, Хелльдорф любил утонченный разврат в сочетании с легкой интеллектуальной пикировкой. Будучи обласкан властью, он ни с того ни с сего разочаровался в Гитлере и примкнул к военной оппозиции. Трудно сказать, было то делом принципа или следствием пресыщенной скуки, но в его доме все чаще стали собираться высокопоставленные враги режима.

Много пили. Гоняли по окрестностям на атомобилях, стреляли по котам и воронам, пели старинные марши, ухлестывали за барышнями – но как раз это казалось заговорщикам хорошей ширмой для их заседаний.

Хартман старался не участвовать в этих собраниях, хотя и знал о них. Более того, некоторые из участников «Черной капеллы» рассчитывали на его посредничество в переговорах с англо-американцами по поводу будущего Германии, в чем Хартман старался им не отказывать.

Франс взял Дори на вечеринку в имение Хелльдорфа потому, что ему хотелось развлечь ее веселым обществом и хорошей кухней.

Берлин, Панков, Рыночная площадь,
10 июня

За последние семь дней штурмбаннфюрер Майер трижды побывал на Бааренгассе, в конспиративной квартире СД, где трое специалистов приводили в чувство Кевина Берга, известного как Эрвин Шварц. К нужному сроку доктору Эдлингу из Шарите удалось существенно уменьшить гематому под глазом, так что с двух метров ее нельзя было разглядеть, и, насколько возможно, залечить покалеченные пальцы на руке. Шварц немного успокоился, даже окреп, но справиться с непроизвольным мочеиспусканием после удара сапогом в пах по-прежнему не мог, поэтому решено было с утра не давать ему пить.

Из бесед со Шварцем Майер сделал вывод, что тот сломлен, предельно напуган и готов предпринять усилия, чтобы спасти себя если не от гибели, то хотя бы от мучений в застенках гестапо. От Майера Шварц получил заверения, что с берлинской группой будет работать СД и что в случае отказа от сотрудничества им грозит максимум лагерь для английских военнопленных, в отношении которых соблюдаются положения Женевской конвенции. Шварцу, считал Майер, выгодно было поверить ему, чтобы заглушить пульсации совести. В любом случае, решил он, англичанин готов к тому, чтобы выполнить поставленную перед ним задачу.

Между тем Мюллер пребывал в бешенстве, но, с учетом резолюции Гиммлера, он смог добиться лишь того, что гестапо привлекли к операции в качестве вспомогательной силы, ответственной за обеспечение безопасности. В результате Майеру пришлось согласовывать весь комплекс действий со штурмбаннфюрером Шольцем из отдела организации радиоигр, которому Мюллер безоговорочно доверял. Задача Шольца была жестко определена: в нужный момент перехватить инициативу и не дать Шелленбергу получить шпионскую ячейку англичан в единоличное пользование.

Шольц заблаговременно выкупил четыре места на рынке, который вот уже сто лет открывался на площади Панкова ровно в час пополудни: больше мест он взять не решился, чтобы не вызвать подозрений у старожилов. Его люди должны были присутствовать в каждом из четырех рядов с корзинами чеснока, редиса, капусты и прошлогодних яблок. В прилегающие переулки были стянуты подразделения войск СС и разбросаны по дворам.

Со своей стороны Майер выделил четверых сотрудников СД – двух мужчин и двух женщин – для сопровождения Шварца на расстоянии. Охранную полицию решили не посвящать, предоставив патрульным возможность работать в обычном режиме.

Шварцу надлежало установить контакт с агентом, которого он знал в лицо, и, если получится, войти в группу как полноценный участник. Для этого его снабдили некоторыми сведениями по развитию технологий в рамках «уранового проекта», якобы полученными от сотрудника лаборатории Вайцзеккера в Лейпциге доктора Фридриха Эбеля. Сведения были подлинными, но с негласной оговоркой: предложенная технологическая цепочка вела в тупик, и от нее в рейхе уже отказались.

На пятом этаже нависающего над площадью серого здания телеграфа, построенного в скучном немецком стиле баухаус, Майер посадил снайпера и остался с ним сам. Туда же неожиданно прибыл Шелленберг, пожелавший своими глазами проследить за ходом операции. Он заметно нервничал и был не в духе.

– Не понимаю, для чего Шольц выставил своих людей на площади? – раздраженно спросил он. – Если они хотят взять англичан прежде нас, нам тут нечего делать.

– Я так понимаю, что лучше бы их совсем не брать.

– Объясните это Мюллеру.

По правде сказать, рынок не производил былого впечатления изобилия и достатка, больше напоминая обыкновенную барахолку, хотя людей собралось довольно много. Жители тащили на площадь все, что могло принести хотя бы несколько лишних рейхсмарок в кошелек: посуду, тряпки, украшения, обувь. Немногочисленные фермеры торговали в основном зеленью, сыром и овощами прошлого сезона, а также консервами, выпечкой и сушеной рыбой.

За двадцать минут до назначенного срока Оле затесался в толпу и, запихнув руки в карманы, слонялся среди торговцев, прицениваясь то к широкополой шляпе, то к полосатой футболке, оставшейся от молодого фронтовика. Тем временем Хартман сидел в кафе, расположенном в крошечном переулке, откуда был виден край рынка и водоразборный фонтан, возле которого должна была произойти встреча. Предполагалось, что, встретившись со Шварцем, Оле проведет его мимо кафе, и они направятся к трамвайной остановке. Дымя сигаретой, Хартман лениво пролистывал свежий номер «Фёлькишер беобахтер» и неохотно допивал чашку невкусного, жидкого кофе.

День выдался жаркий. Палящее солнце, словно по линейке, расчертило мир на геометрические пространства, залитые попеременно то ослепительным светом, то непроницаемой тенью. В воздухе тихо плыли редкие клочья тополиного пуха.

Шварца высадили в начале улицы, ведущей к площади. Неуверенно ступая по теплой брусчатке, он пошел в сторону рынка. Навстречу шли обычные люди с сумками и без, дети на деревянных самокатах, рыжий пес перебежал дорогу. Шварц задрал голову: в окнах верхних этажей играли солнечные лучи. Воздух был сух и свеж и благоухал смолой молодых лип.

До встречи оставалось пять минут. Шум голосов постепенно нарастал. Шварцу надо было приблизиться к водоразборному фонтану посреди площади и ждать, когда к нему подойдет связной, которого он знал. Шварц неспешно лавировал среди людей, выискивая глазами знакомое лицо. Над площадью с оглушительным карканием взмыла черная туча ворон. Пожилая женщина в шляпке с откинутой вуалью предложила ему купить набор кухонных ножей. Где-то заплакал ребенок, по-видимому, потерявшийся в толпе. «Не хотите ли супа? – спросил старик с бидоном. – Фасолевый». Шварц почти физически ощущал на себе взгляд множества глаз, удерживающих его, как собаку на поводке. Прямо перед ним возник серо-голубой мундир патрульного шуцмана. Рука Шварца невольно потянулась к лицу. Он обернулся и буквально ударился о твердый взгляд Оле, промелькнувший в толпе. Секунду-другую он стоял неподвижно, словно обдумывая свое положение, затем обратился к женщине в шляпке: «Позвольте, фрау» – взял у нее из рук коробку с ножами и с грохотом уронил ее на мостовую.

– Стоять! – схватил он за плечо оказавшегося рядом худого ефрейтора с рукой на перевязи. – Куда прешь?

Ефрейтор даже не успел удивиться, как вдруг Шварц нагнулся и схватил кухонный тесак. Краем глаза он увидел вытянувшееся лицо шуцмана и руку, летящую к кабуре. Раздались крики. Толпа отхлынула. Шварц выпрямился, озираясь, как загнанный в угол зверь. Переворачивая корзины, с разных сторон к нему прорывались переодетые эсэсовцы.

– Fucking ass![2]2
  Гребаная задница!


[Закрыть] – задыхаясь от ужаса, заорал он на чистом английском и замахнулся тесаком. – Fuck you![3]3
  Твою мать! (англ.)


[Закрыть]

Хватило пары секунд, чтобы шуцман выхватил пистолет и произвел два выстрела в грудь Шварцу.

Точно пал прошлогодней травы, по толпе пронеслась паника. Услышав выстрелы и не понимая, что происходит, люди кинулись во все стороны, стараясь как можно скорее покинуть рынок, однако, по приказу Шольца, все выходы с площади мгновенно перекрыли подразделения гестапо. Толпа взвыла, началась давка.

Оле все видел собственными глазами, и у него не было ни секунды на размышления. Преодолевая сопротивление человеческой массы, он стал пробиваться к небольшому фургону, стоявшему возле здания районного суда. В ход пошли локти и зуботычины. Наконец ему удалось вырваться из толпы. Фургон стоял в глубине площади, и люди сюда не бежали. Оле вытащил из-под колеса стальной крюк, подцепил им чугунную крышку канализационного люка и сдвинул ее в сторону.

– Куда вы смотрите? – крикнул Шелленберг снайперу и рывком распахнул окно. – Вон же он! Туда, смотрите, туда!

Палец шефа СД прямо указывал на Оле, который собирался спуститься в люк.

– Бейте!

Пуля чиркнула по крышке люка в тот момент, когда Оле уже закрывал ее над своей головой.

С прусской тщательностью сотрудники гестапо просеяли без исключения всех, кому не посчастливилось оказаться в этот час на площади и прилегающих к ней улицах. Было задержано тридцать три человека, которых впоследствии отпустили. Остальные – за вычетом детей, глубоких стариков и беременных женщин – подверглись проверке на месте. На стол Шольцу легли списки тех, кого можно было хотя бы теоретически заподозрить в связи со Шварцем, систематизированные по возрасту, полу, профессиональной принадлежности, которые незамедлительно были переданы шефу гестапо Генриху Мюллеру.