Текст книги "Берлинская жара"

Потсдам,
11 июня

– Трудно, очень трудно, знаете ли, играть в покер, когда тебе в затылок дышит верный товарищ по партии. Можно не сомневаться, что Мюллер спустит на нас всех собак. У Чехова есть хорошее высказывание: нельзя требовать от грязи, чтобы она не была грязью. Конечно, нельзя. Но важно не измазаться самому. Нашему Мюллеру не дает покоя сутана отца Жозефа. Однако чтобы стать серым преосвященством, необходимо найти своего кардинала. А их у нас несколько. Ошибка Генриха в том, что он ставит на главного.

– А кто это Чехов?

– Чехов? Русский писатель. Не слышали? Ну, Ольгу-то Чехову, небось, знаете? Это ее дядя. Хороший автор. Рекомендую. Впрочем, вряд ли вы найдете его книги в библиотеке РСХА.

Шелленберг решил немного пройтись по свежему воздуху, тем более что до назначенной встречи с физиком Эбелем в особняке на Хеббельштрассе оставалось еще полчаса; в сопровождении Майера, заложив руки за спину, он неспешно шагал по Фридрих-Эберт-Штрассе к Науэнским воротам. За ними столь же медленно полз служебный «Опель».

Низкое утреннее солнце отбрасывало на старую, выщербленную мостовую длинные тени. Бодрый щебет птиц возвышался над гвалтом толпы: для такой рани улица была на удивление многолюдна. С грохотом и звоном мимо прокатился полупустой трамвай под вторым номером и скрылся за поворотом. Перед лавками собирались жители с продовольственными карточками в руках, рассчитывая в числе первых получить хоть что-нибудь из завезенных продуктов, пока они не закончились: как правило, лавки закрывались до обеда из-за отсутствия товара, а купить что-либо в другом магазине не представлялось возможным, так как карточки были приписаны к конкретному адресу.

Проходя мимо маленькой хлебопекарни, Шелленберг с наслаждением принюхался: «Запах немецкого детства». Внешне безмятежный, Шелленберг отдавал себе отчет, в какой переплет, возможно, он угодил. Если Мюллер отправит наверх отчет, обвиняющий начальника СД в провале операции с английским резидентом (а он его обязательно отправит), то ему понадобится солидное прикрытие, обеспечить которое способен один только рейхсфюрер. Но Гиммлер так и не отреагировал на его предложение, позволив ему полностью открыться и не сказав при этом ни слова, а значит, Шелленберг имел основание считать себя под ударом. В худшем случае, это могло стоить ему головы.

– Как бы там ни было, мы знаем главное – у нас под носом действует английская, а может, англо-американская группа. Она есть. И мы должны выйти на нее раньше, чем это сделает гестапо. Второй раз выхватить из пасти Мюллера кусок нам вряд ли удастся. Нам необходим этот контакт, потому что это их контакт, родной, они ему верят.

– Вся оперативка под надежным замком в IV управлении, – вздохнул Майер. – Что они накопали – сейчас не узнать.

– Если бы они накопали что-то существенное, об этом знали бы все свиньи в округе. По нашему ведомству – так уж точно.

Шелленберг остановился, дождался, пока «Опель» поравняется с ним, хлопнул ладонью по крыше автомобиля и, нагнувшись, спросил:

– Ты что за нами крадешься? Только внимание привлекаешь. Давай-ка поезжай на Хеббельштрассе и жди там.

– Слушаюсь, штандартенфюрер, – отозвался водитель. – Но только мне полагается еще и охранять вас.

– Ничего, – отмахнулся Шелленберг. – Вон штурмбаннфюрер за тебя пока поохраняет.

Они прошли сквозь арку в левой башне посеченных осколками Науэнских ворот и на перекрестке Курфюрстенштассе и Хегельаллее свернули к особняку на Хеббельштрассе. Сверху просыпалась штукатурка, и Шелленберг, чертыхаясь, принялся отряхивать рукав своего элегантного костюма.

– Слушайте меня внимательно, Норберт. – В тихом голосе штандартенфюрера, до этого расслабленно-непринужденном, прозвучал холодный металл. – По прямому распоряжению Гиммлера, вы ответственны за акцию прикрытия «Уранового проекта», и с этого момента я хочу видеть в вас союзника, товарища, друга. Тем более что именно я подготовил это распоряжение и именно я выбрал вас. Вы видите, с какими трудностями мы сталкиваемся, и мне желательно рассчитывать на вас без оглядки на человеческие слабости. Я доверчивый человек, Норберт. Меня часто предавали друзья. Но все они в конечном счете пожалели об этом. Ибо нет ничего более ценного в движении к цели, чем предательство друзей. Измена близкого человека – это великий стимул преуспеть, горючая смесь в бензобаке «Тигра», способная разнести в щепки любые принципы – кроме преданности. Так и запомните.

Майер вытянулся и с чувством произнес:

– Я был на фронте, горел в танке, я знаю, что такое верность. Вы можете на меня полностью рассчитывать, штандартенфюрер.

– Посмотрим. – Шелленберг не взглянул на него и не замедлил шага. Продолжая говорить, он достал из кармана и вложил в протянутую руку искалеченного нищего в полевой куртке с зелеными петлицами пехоты пару рейхсмарок. – Давайте завтра пообедаем где-нибудь по соседству с Беркаерштрассе, в час пополудни, я сообщу вам место. Там и обсудим детали нашей дальнейшей работы без посторонних ушей. А пока нас уже дожидается Эбель со своими непостижимыми озарениями. Спрашивайте у него все, что считаете нужным спросить. Вам надо разбираться в том, что они говорят, наши великие соотечественники. – Он коротко вздохнул. – Хотя это почти невозможно без специальной подготовки.

Сутулый, седовласый, с красными брылями над засыпанными перхотью лацканами потасканного пиджака, доктор Эбель резво вскочил навстречу Шелленбергу.

– Господин Кёрбель, как я рад познакомиться с вами. – Он схватил Шелленберга за руку, и тот с неудовольствием отметил, что ладони у доктора влажные. – Вы не представляете, как я благодарен вам за жену, как много вы для меня сделали. Это такое недоразумение, такое недоразумение.

– Что недоразумение? – неожиданно резко спросил Шелленберг, отняв руку с острым желанием сейчас же вымыть ее. – То, что мать вашей жены еврейка? Это недоразумение? Или что вы побежали в районное гестапо, а не к Шпаану, который уполномочен реагировать на такие истории?

Эбель остолбенел:

– Понимаете, я… я растерялся… я никогда бы… никогда…

– Да ладно, пустяки, дорогой доктор, – мгновенно изменив тон, мягко перебил его Шелленберг и обезоруживающе улыбнулся. – К сожалению, у меня мало времени, поэтому прошу всех сосредоточиться. Вас, Шпаан. Вас, Майер. А вас, Эбель, в свою очередь, хочу уведомить, что отныне наше с вами сотрудничество, вероятно, станет более, м-м… разносторонним. Вы же понимаете, ваша задача – выковать меч Зигфрида для германского народа, а наша – обеспечить безопасность, comfort (прошу простить мой английский) и главное – способствовать по мере сил технологическому преимуществу германской науки перед общим врагом. Придется помочь нашему общему делу.

Лоб Эбеля покрыла испарина.

– Конечно, господин Кёрбель, как же… всегда… для вас…

– Вот и хорошо. Здесь штурмбаннфюрер Майер. Надеюсь, вы поладите. – Шелленберг бросил взгляд на часы. – У вас есть вопросы, штурмбаннфюрер?

– Есть. – Майер подался вперед, уперев локти в расставленные колени. – Скажите, господин Эберт, почему все-таки вы считаете, что использование тяжелой воды – тупиковый путь? Ведь тяжелая вода является отличным замедлителем нейтронов.

– Вы совершенно правы, тяжелая вода – хороший замедлитель. Но есть несколько причин, чтобы отложить работу с ней на долгое время. – Эбель заметно оживился. – Технологически сложно построить такой котел. Надо много воды, тонны. Она дорогая. Необходимо часто ее менять. Потом – доставка. Завод один, надо везти, сами понимаете, откуда. Да и коэффициент полезного действия, сравнительно с графитово-урановым котлом, у тяжеловодного замедлителя низковат, где-то процентов тридцать-сорок, знаете, не больше. Наконец, сроки. Сроки поджимают. Нету времени возиться. А графит – он вот, под ногами валяется. Главное здесь – максимально тонкая очистка. Но это, если я правильно понимаю, государственная тайна? – робко уточнил он.

– Как вы думаете, в Лос-Аламосе, в Монреальской лаборатории, они это там тоже понимают?

– Конечно. Но, насколько мне известно, пока не знают, чем заменить. Идут по этому пути. Найдут, конечно, найдут. Научная мысль, знаете, с какого-то момента становится предсказуемой… Просто мы начали раньше. Я же говорю – все дело в сроках.

– А когда мы наконец узнаем, как из… всего этого сделать оружие?

Эбель несколько секунд молчал. Затем посмотрел в глаза Майеру и ответил:

– Полагаю, что мы уже знаем, господин штурмбаннфюрер. – Он опять помолчал. – Общая картина видна лишь нескольким лицам в рейхе, но даже физики моего уровня понимают это.

Шелленберг решительно поднялся.

– Прошу простить, господа, но ровно в три меня ждут у рейхсфюрера. И помните, Эбель, ничего не кончилось, благополучие вашей семьи по-прежнему в ваших руках. Не совершайте больше глупых ошибок.

В дверях он обернулся и с улыбкой добавил:

– Может быть, нам всем повезет?

Берлин, «Адлерхоф»,
11 июня

Гесслиц трижды проехал мимо «Адлерхофа», но окно в кабинете Хартмана оставалось открытым. Тем не менее он выставил на соседней улице потрепанный «БМВ» из гаража крипо с водителем по имени Андреас Бах, снабженным поддельными документами ведомства и пропуском до Магдебурга: чудом уцелевший после разгрома «Капеллы», парень надолго залег на дно, и Гесслиц не трогал его до этой минуты.

Оценивая сложившуюся ситуацию, он не видел иного выхода, кроме немедленной эвакуации Хартмана, но тот упорно молчал, не выказывая никаких знаков согласия с таким решением. Сидя за рулем, Гесслиц безошибочно вычислил гестаповских шпиков: двое перед отелем и один со стороны служебного входа. Через двести метров он свернул в переулок, вышел на параллельную улицу и заехал во двор выселенного дома, в арке которого стоял «Опель» Дундерса. Выскочив из своего «Хорьха», Гесслиц подбежал к нему и нагнулся к окну водителя.

– Господи, Вилли, – удивился Оле, отбросив сигарету, – на тебе лица нет. Никогда не видел тебя таким.

– Выезжай на улицу и остановись на противоположной стороне. – Голос Гесслица дрогнул от волнения. – На Бэкергассе ждет Андреас в криповском «Опеле». Прикроешь его, если что.

– Ты с ума сошел! Взять машину крипо – это же дикий риск. Что ты делаешь?

– Надо вывозить Франса, – отмахнулся Гесслиц. – Сменим номера, потом объявим в розыск. Мое решение – вывозить.

– Ты ставишь себя под удар, Вилли. Это неправильно.

– А Франс? Это как, правильно? У него же нет никакого выхода…

Ровно в час дня в холл «Адлерхофа» спустился Хартман, одетый в серую униформу СС с петлицей оберштурмбаннфюрера и двумя рядами аллюминиевой нити на погоне. Он подошел к зеркалу, одернул мундир, пригладил волосы и надел фуражку. Мало кто видел его в таком виде, поэтому среди персонала возникло некоторое замешательство.

– Я вернусь либо вечером, около пяти, либо уже завтра, – сообщил он предусмотрительно подскочившему к нему администратору.

– Да, господин Хартман. Но у вас сегодня две встречи.

– Отмените.

Выбивая шаг каблуками неразношенных сапог, Хартман пересек холл и вышел на улицу. Солнце брызнуло ему в глаза. Он сразу заметил машину Оле, приткнувшуюся на обочине, остановился и посмотрел наверх, туда, где на третьем этаже, по-прежнему приоткрытое, темнело окно его кабинета. Затем он подошел к своему «Опелю», поднял верх, сел в него, включил газ и сорвался с места. За ним устремились сразу две машины наблюдения. Выждав несколько секунд, в хвост к ним пристроился озадаченный Оле.

От «Адлерхофа» до здания бывшего Дома престарелых еврейской общины Берлина на Беркаерштрассе в Шмаргендорфе, где разместился VI отдел РСХА – СД (политическая разведка за рубежом), ехать минут двадцать. Хартман преодолел этот путь за тринадцать. Остановив машину перед входом, на котором не было вывески, он неспешно поднялся по ступеням и предъявил удостоверение. На втором пункте пропуска у него спросили, куда он направляется, и, узнав, что Хартман идет к штандартенфюреру Шелленбергу, причем без предварительной записи, связались с приемной.

Машины гестапо встали на противоположной стороне Беркаерштрассе. Из второй выскочил мужчина в серой шляпе и подбежал к первой.

– Надо сообщить Шольцу, – сказал он водителю. – Гони в берлогу. Скажи, что объект зашел в СД.

Дежурный офицер проводил Хартмана в приемную Шелленберга, где его встретил секретарь начальника СД унтерштурмфюрер Краузе.

– Штандартенфюрера сейчас нет на месте. Могу я узнать причину вашего визита?

– Причина безотлагательная. Чрезвычайной важности, – сказал Хартман.

– Может кто-то из заместителей или других сотрудников заняться вашим делом?

– Это исключено. Я могу говорить только со штандартенфюрером.

– В таком случае вам придется подождать. Когда штандартенфюрер появится, я доложу о вашем визите.

Ему сказочно повезло – Шелленберг был в Берлине.

Хартман сел возле окна, положил ногу на ногу, скрестил руки на груди и прикрыл глаза. Следом пришли еще трое посетителей и заняли места вдоль стены напротив большого фотопортрета Гитлера из фильма Лени Рифеншталь «Триумф воли»: молодой, энергичный фюрер выступает на съезде партии в Нюрнберге – все еще впереди.

Спустя сорок пять минут распахнулась входная дверь, и, коротко поздоровавшись со всеми, через приемную в свой кабинет пронесся Шелленберг. На три часа Гиммлер назначил срочное совещание в связи с донесениями разведки о военно-техническом маневре русских накануне операции «Цитадель» под Курском, и Шелленберг очень спешил. Все, кто был в приемной, вскочили со своих мест, а Краузе последовал за начальником, прихватив с собой увесистую папку.

– Здесь то, что вы просили подобрать к совещанию у рейхсфюрера.

– Спасибо, Краузе. – Шелленберг принялся пролистывать подготовленные секретарем документы. Не отрываясь, спросил: – Кто там?

– Гюнтер из отдела снабжения, у него вопросы по отчету. Глезер из управления по Латинской Америке, вы просили его зайти. Сонин из переводов, вы также хотели его видеть. И вот еще оберштурмбаннфюрер Хартман. Он без записи. По личной инициативе.

– Хартман? Кто это?

– Управляющий отеля «Адлерхоф».

– Хартман… Хартман… – Шелленберг на секунду задумался. – Ну, да, припоминаю. А что ему надо?

– Говорит, дело чрезвычайной важности. Обсуждать желает только с вами.

– Чрезвычайной?.. – Шелленберг поморщился. – Ну, хорошо, зовите его. Но предупредите, что у него семь минут, не больше. Лучше меньше.

Хартман зашел в кабинет Шелленберга, плотно закрыл за собой дверь, повернулся и вскинул руку в приветствии:

– Хайль Гитлер.

– Хайль, – кивнул Шелленберг и отодвинул документы. – Что привело вас ко мне, уважаемый Хартман? Мы, помнится, виделись с вами этой зимой, когда в «Адлерхофе» я встречался с итальянскими коллегами. Да-да, вы были в пиджаке из английского твида, и угостили меня отличной кубинской сигарой. Вот видите, я все помню.

– Нет, штандартенфюрер, это была американская сигара, – возразил Хартман.

– Надеюсь, трофейная? – улыбнулся Шелленберг.

– Мне их привез один испанский коммивояжер, оказавшийся антифранкистом.

– Гарсия… м-м… Гарсия Морено. Мы выслали его обратно.

– Да, там его и казнили.

– Увы, война.

– У вас отличная память, штандартенфюрер.

– Ну, хорошо, Хартман, оставим воспоминания. С чем пожаловали? Имейте в виду, у меня совсем нет времени. Я уеду через пятнадцать минут.

– Я уложусь в одну.

– Замечательно. Итак?

Хартман подошел к столу и, не спросив разрешения, сел в кресло напротив. Уставив на Шелленберга прямой взгляд, он тихо, отчетливо произнес:

– Хочу вам сообщить, штандартенфюрер, вам и только вам, что я, управляющий отеля «Адлерхоф» Франсиско Хартман, являюсь не только сотрудником Службы безопасности, о чем вам, конечно, известно, но также – агентом «Интеллидженс Сервис», и это со мной на Рыночной площади в Панкове должен был встретиться английский связной.

Шелленберг медленно отвалился на спинку кресла, не отводя глаз от Хартмана, который достал сигарету и вопросительно посмотрел на него. Спохватившись, Шелленберг великодушным жестом позволил ему закурить. Потом встал, каким-то неуверенным, мягким шагом обошел гостя и остановился у него за спиной. От бровей лоб его пересекли две напряженные складки.

– Вот как?.. – Если бы в окно влетела граната, то и тогда он не был бы ошарашен так, как от прозвучавшего здесь признания. Ему потребовалась минута, чтобы собраться с мыслями.

Тем временем Хартман затянулся и выпустил через ноздри дым.

– Как давно вы работаете на СИС? – спросил наконец Шелленберг, продолжая оставаться за спиной у Хартмана.

– С конца сорокового, – ответил тот, не поворачиваясь.

– Состав группы?

– Несколько человек. Я всех не знаю.

– Источники?

– В основном люди из вермахта, абвера. Я думаю, вам хорошо известны их имена.

– Какого рода информацию вы передавали?

– По большей части политического характера.

– Связь?

– Ничего оригинального: рация, личные встречи, почта.

– Кем инициировано создание группы?

– Вы имеете в виду – Сопротивлением или англичанами? – Хартман развернулся к Шелленбергу, что вынудило того вернуться в свое кресло. – Инициировано самой СИС. Это стопроцентно английский продукт.

Шелленберг помолчал, анализируя сказанное Хартманом.

– Кто-нибудь знает о вашем визите сюда?

– Нет. Это мое личное решение.

– А что побудило вас раскрыться?

– Начать работать на вас… лично на вас – единственная возможность спасти свою жизнь, – откровенно признался Хартман. – Я был на площади.

– Ах, вот оно что. Вас зафиксировало гестапо.

– Да. Это ускорило мой визит к вам. Но я все равно бы пришел.

Шелленберг задумчиво пожевал губами:

– М-м?.. с чего бы это?

– А с того, что мои взаимоотношения с абвером зашли в тупик… Полагаю, для вас это не составляет тайны?

Кончиками пальцев Шелленберг помассировал лоб:

– Жарко сегодня. У вас голова не болит? А у меня побаливает. Не переношу, знаете ли, жару, особенно нашу, берлинскую. Угостите сигаретой?

Хартман протянул пачку.

– «Лаки Страйк». Американские – Шелленберг усмехнулся. – Многие по привычке считают их женскими. Я должен вам пфенниг. – Он закурил. – Признаюсь, не ожидал… – начал было он и замолк. Потом посмотрел на часы, поднялся и принялся торопливо собирать документы в папку, зажав сигарету в зубах. – Вот что, Хартман. Вам придется задержаться здесь. Это не арест, пока. Посидите в комнате референта. Думаю, если сейчас вы выйдете на улицу, то и двух шагов не сделаете, как вас сцапают бульдоги папаши Мюллера. Слышали про такого? И молитесь, Хартман, молитесь, если не забыли, как это делается, чтобы я вернулся с хорошими новостями. В противном случае Дахау покажется вам минеральным курортом, уж можете мне поверить.

Хартман загасил в пепельнице недокуренную сигарету:

– Чтобы не вызвать подозрений, я должен появиться в отеле в десять утра.

– Мы еще ничего не решили.

– Это мой аванс.

– А вы наглец, Хартман, – хмыкнул Шелленберг. – Мне это нравится.

Уже убегая, он добавил:

– Нам предстоит долгий, трудный разговор. Подумайте пока, как вы будете выкручиваться, отвечая на мои вопросы.

Берлин, Вильгельмштрассе, 102,
Резиденция начальника РСХА,
11 июня

Пока водитель гнал его «Опель Кадетт» в сторону Моабита, объезжая перекрытые улицы, ведущие к Вильгельмштрассе, Шелленберг осторожно обнюхивал свалившуюся ему на голову удачу. К моменту, когда его автомобиль затормозил перед дворцом принца Альбрехта Прусского, в котором заседал Кальтенбруннер, он в общих чертах уже понимал, как ею распорядиться. Пробегая вдоль колоннады Шинкеля перед дворцом, он зачем-то пересчитал колонны. Восемь. Четыре с пилястрами. В зал заседаний Шелленберг влетел уже тогда, когда все заняли свои места. Кальтенбруннер неодобрительно проводил его похмельным взглядом. Многие знали, что после часа дня начальник РСХА довольно часто бывал не в форме, но сегодня ему приходилось держаться.

Гиммлер редко проводил совещания в своей резиденции, предпочитая устраивать их на территории своих подчиненных. Поджав губы и нахмурившись, он сосредоточенно протирал очки, дожидаясь, пока секундная стрелка на часах добежит до двенадцати. Затем надел очки, оглядел собравшихся и, кашлянув, приступил к работе.

Заседание оставило по себе привкус тягостной неопределенности в вопросе готовности вермахта к предстоящему сражению. Шелленберг, по сути, подтвердил данные абвера о скрытом военном потенциале русских. Аэрофоторазведка показала, что с высокой долей вероятности за спиной красных формируется резервный фронт, параметры которого еще предстояло выяснить. Кроме того, подтвердились сведения о намерении русских ввести в строй самоходную установку, способную противостоять «Тиграм» и «Фердинандам», на которых возлагал главную надежду Гитлер. Характеристики ее были засекречены, но наличие не вызывало сомнений. Этих фактов было довольно, чтобы сломать горб верблюду, и только от Гиммлера зависело донести их до ушей фюрера в нужном ключе. От прямого столкновения с Советами предостерегали также японцы, через министра иностранных дел Сигэмицу вновь предложившие свое посредничество в заключении компромиссного мира между Германией и Россией. Группенфюрер Олендорф, кивая на Мюллера, напомнил, что генеральский корпус чуть ли не в полном составе выступает за переход к позиционной войне на Восточном фронте. Гиммлер выслушал все выступления молча и, не сделав никакого заключения, закрыл собрание.

Когда все начали расходиться, он попросил Мюллера, Олендорфа, Небе и Шелленберга проследовать в гостевую комнату. Там, за угловым столом, Гиммлер решил провести разбирательство в связи с провалом операции в Панкове.

Как и следовало ожидать, Мюллер занял молчаливо-отстраненную позицию, прямо указывающую на виновника провала, тем более что его отчет с самого утра лежал на столе рейхсфюрера. Шеф крипо Небе и начальник III управления РСХА Отто Олендорф, курирующий вопросы общественной жизни рейха, хоть и не участвовали в операции, но были привлечены Гиммлером в качестве арбитров из сфер, сопряженных с работой полиции безопасности.

Короткими, рублеными фразами Мюллер ответил на вопрос Гиммлера о роли СД в случившемся:

– На мой взгляд, СД проявило себя достойно. Штандартенфюрер Шелленберг был там и может подтвердить, что события приняли непредсказуемый оборот. Мы немедленно оцепили площадь и проверили каждого. В итоге, у нас есть подозреваемый. О нем, рейхсфюрер, я доложу отдельно.

– А в отчете гестапо указано, что это сотрудники СД упустили связного, – сказал Гиммлер.

– Отчет готовил штурмбаннфюрер Шольц, – не меняя каменного выражения на лице, заметил Мюллер. – Я не во всем с ним согласен. Но это взгляд непосредственного участника событий. Он может быть пристрастным.

– По вашему, Мюллер, получается, что виновных нет? – Гиммлер был раздражен, у него начинались желудочные спазмы, купировать которые умел один только его личный врач из Финляндии. – Если нет виноватых, значит, ничего не случилось. А если ничего не случилось, то зачем мы здесь собрались?.. И перестаньте барабанить пальцами по столу.

– Виноват, рейхсфюрер. Быть может, было бы лучше, если бы англичанин остался в гестапо? – как бы помыслил вслух Мюллер. – Мы же его полностью раскололи.

– А по какой причине его забрали?

– На то было ваше распоряжение: передать арестованного СД – Вот как? – Гиммлер удивленно уставился на Шелленберга, который с невозмутимым видом слушал их диалог. – Что скажете?

Шелленберг любил Клаузевица и старался придерживаться провозглашенного им принципа: всегда действуй с максимальной концентрацией сил. Губы его свились в трубочку, брови поднялись, он выпрямился и тихим голосом отчеканил:

– Рейхсфюрер, для начала я хотел бы отметить безупречную работу гестапо в ходе вчерашней операции. Да, мы забрали Шварца-Берга из тайной полиции, опираясь на ваше факсимильное распоряжение, поскольку он был важным связующим звеном во вражеской агентурной сети, которую мы в СД давно разрабатываем. И если бы он не был настолько сломлен, то, уверяю вас, мы бы продолжили его вести. – Шелленберг поднял подбородок и победно оглядел собравшихся. – Тем не менее я не успел вам доложить, рейхсфюрер, но довожу до вашего сведения сейчас, что вчерашняя операция обеспечила нам прямое внедрение в агентурную сеть британской разведки в Берлине. Полагаю, группенфюрер, – обратился он к Мюллеру, – мы с вами говорим об одном и том же лице. – Секунду помолчав, Шелленберг подытожил: – Все детали, рейхсфюрер, если позволите, я предъявлю вам в личной беседе.

– Постарайтесь уложиться в тот отрезок времени, пока я буду идти к своей машине. Хайль Гитлер, господа. – Гиммлер встал. Следом вскочили все остальные.

– Не знал, Вальтер. – Мюллер протянул Шелленбергу свою мощную, как медвежий капкан, ладонь. – Всегда приятно, когда явный провал оборачивается успехом.

– Это наша работа, Генрих, – одарил его лучезарной улыбкой Шелленберг.

– Если мы тряхнем Хартмана, то из него посыпется все, что он забыл нам сказать… Но я не стану этого делать, чтобы не мешать тонкой работе СД.

– Подождем, – с легкомысленным видом сказал Шелленберг и вздохнул: – В конце концов, это решение рейхсфюрера.

– Бывают моменты, мой друг, – Мюллер почесал затылок и сразу пригладил волосы, – когда я говорю себе: «Пуще всего, Генрих, будь начеку с начальством, если не хочешь, чтобы однажды тебя подставили».

– Я не забываю об этом никогда, дорогой Генрих. Но все равно спасибо.

Все знали, что Шелленберг (как и Олендорф) – человек Гиммлера. Небе – человек Кальтенбруннера. Но никто не мог сказать определенно, чей человек Мюллер? На разных этапах своей карьеры он сам выбирал себе покровителей, которых менял в зависимости от политической конъюнктуры и личной безопасности, но об этом знал только он сам и тот, кому он служил. Мюллер не верил ни в национал-социализм, ни в национальную идею, ни в совокупный призыв геббельсовской пропаганды: он верил только в порядок и целесообразность, то есть в себя. В этом смысле он точно укладывался в максиму Гёте: «Баварцы – это уже не немцы, но еще не австрийцы». Мюллер служил лишь одной идее – сыску.

– Когда вам станет трудно, Вальтер, – сказал он, – просто оглянитесь: я буду где-то поблизости.

На выходе Шелленберга придержал за руку Олендорф. Его нордически-безупречно высеченное лицо, как всегда, украшала маска брезгливого равнодушия, говорящая скорее об интеллектуальном превосходстве младшего статс-секретаря, каковым он скромно числился в Управлении планирования Имперского министерства экономики, перед своим окружением в РСХА, нежели чем о несдержанности и презрении к коллегам.

– Остерегайтесь Мюллера, Вальтер, – посоветовал Олендорф. – Он аппартчик, бюрократ. А аппаратчики знают вещи подземные. На прошлой неделе его видели то в канцелярии Ламмерса, то у Бормана в приемной. И вряд ли это все норы, которые он прорыл. У Хайни вырос на него большой зуб, но даже он старается с ним не связываться.

– Я это учту, Отто.

Проходя по гулким, пустым коридорам, мимо стоящих навытяжку унтер-офицеров, спускаясь по лестницам, Шелленберг вполголоса излагал рейхсфюреру суть сложившейся ситуации в том ракурсе, в каком он сам желал ее видеть. По всему выходило, что он не просто завербовал ключевого агента британской разведки в Берлине, но подобрал ключи к важному каналу связи с политическим руководством западных союзников, которым можно воспользоваться, чтобы протестировать готовность к диалогу на условиях СС, минимизируя при этом подозрения в провокации, поскольку канал был «родной». По правде сказать, Шелленберг еще до конца не понимал, как это будет работать, но нюх разведчика подсказывал ему, что путь этот верный.

Гиммлер молча слушал его и, только выйдя на улицу, спросил:

– Я вижу, вы не отказались от своих намерений?

Это была не та реакция, на какую рассчитывал Шелленберг. По затылку пробежал неприятный холодок. После гибели Гейдриха Шелленберг предпринимал усилия, чтобы занять вакантное место доверенного лица возле Гиммлера. Встав на этот путь, он уже не мог с него сойти.

– Рейхсфюрер, – сказал он, – я уверен, что это единственный способ спасти рейх.

– Вы так считаете?

Терять было нечего, и Шелленберг, выпрямив спину, ответил:

– Мы деремся за наше будущее, рейхсфюрер. Вопрос в том, что мы будем там делать?

Теперь оставалось ждать. Пуля гестаповского чистильщика, автокатастрофа, маловероятно – арест, либо… Умный лис метит разные норы, но живет в своей. Гиммлер был умным лисом.

Однако не единственным. Именно на это рассчитывал Шелленберг, именно это давало ему шанс на выживание.

Мюллер был категорически не согласен с тем местом, на которое ему указали. Весь опыт полицейской ищейки говорил ему, что в этой истории есть второе дно. Вернувшись в свой кабинет на соседней Принц-Альбрехт-Штрассе, он некоторое время ходил из угла в угол, трогал вещи, смотрел в окно, включал и выключал радио. Затем вызвал к себе гауптштурмфюрера Вильдганса.

– Наружное наблюдение с Хартмана снять, – приказал он. – Займитесь его досье. Я должен знать об этом человеке всё, до седьмого колена. И продолжайте его разработку. Та девка, Сюргит, кажется, поднажмите на нее – пусть расстарается.

– Слушаюсь, группенфюрер, – вытянулся Вильдганс. – Мы его ведем.