Текст книги "Трансформатор 2. Как развить скорость в бизнесе и не сгореть"

Гора с характером

Еще долго после возвращения я вспоминал путешествие по Непалу. Через неделю мне начали сниться горы, в голове звучал единственный вопрос «Что будет дальше?». Он-то и вывел меня на новый путь.

Мы занялись проектом «Семь вулканов». Семь высочайших мировых вулканов за всю историю покорили всего 1200 человек. Мы загорелись целью тоже войти в этот список, побывав на всех семи отметках. Вулкан Сидлей – высочайшая точка Антарктиды (4181 метр) – очень интересное место, должен был стать вишенкой на торте нашей экспедиции, его мы оставили напоследок. Вулкан Охос дель Саладо в Чили поставили предпоследним в списке, потому что это самый высокий вулкан в мире (6893 метра), и мы решили, что новичкам делать там нечего. Для восхождения на вулкан Демавент в Иране (5671 метр) не подходил сезон. Другие точки тоже как-то отсеялись в процессе обсуждения. Остался Эльбрус – самая высокая отметка Европы (5642 метра).

За две недели мы собрали большую группу, человек тридцать пять. Конечно же, я был не один во всей России человек, желавший покорить Эльбрус, поэтому найти единомышленников было несложно. Даже многие из тех, кто никогда и не думал о горах, но следил за нашими достижениями в интернете, загорелись. Я купил новое снаряжение, потому что постоянно все теряю, а такие вещи особенно. Каждая моя экспедиция – очень затратное мероприятие, ведь я всегда покупаю все самое дорогое, только лучшее. Тщательно выбираю цвета, чтобы все элементы экипировки и одежды хорошо сочетались друг с другом. Предпочитаю яркое, хотя бы потому, что все мои фото попадают в Instagram и должны вдохновлять моих подписчиков. Примеряю различную экипировку и смотрюсь в зеркало до тех пор, пока не решу: «Классно выглядишь, мужик! Ты достоин этой горы!» Мой подход к любому делу всесторонний, в том числе и с эстетической позиции.

Наша группа собралась в Пятигорске. Люди прилетели отовсюду: из России, с Украины, из США, Германии и Китая. Как всегда, команда собралась большая и очень шумная. Мы поужинали и начали потихоньку собирать снаряжение.

Во мне не было абсолютно никакого волнения. Когда ты уже что-то делал, понимаешь, что да, тебе будет тяжело. Настолько тяжело, что ты будешь умирать и воскресать по несколько раз. Я осознавал, что это неизбежно. И просто принял это, поскольку нет смысла переживать. Я настроился получать максимум удовольствия от экспедиции. В горах или в бизнесе, чем больше ты будешь на позитиве воспринимать то, что происходит, тем тебе будет легче. И все – я с улыбкой на лице. Видел определенное волнение в группе, но старался его развеять, подбадривал: «Ребят, все будет хорошо, все будет четко, не переживайте! Самое главное – идем шаг за шагом, друг за другом, большой командой. Настройтесь. Будет нелегко, но мы это сделаем».

Итак, мы отправились на Эльбрус. Свое восхождение мы начали с северной стороны. Несли за спинами большие рюкзаки, жили в палатках, каждый день собирались вечером у костра, общались, готовили еду. Стоя с мисками в ожидании ужина, ребята ближе знакомились друг с другом. Нам было весело и легко. Погода радовала. Ничего не предвещало сложностей или беды.

В такой атмосфере я расслабился. Я был на Килиманджаро, базе Эвереста, поднимался на Монблан. Пересчитывая высоты из своей копилки, Эльбрус я воспринимал уже практически покоренным. Я еще много где не был, но размышлял примерно так: «О, осталось всего четыре точки Семи вулканов, сейчас мы уже в середине экспедиции, классно!» Находясь на высоте три тысячи метров, я заскучал и начал мысленно планировать следующие походы. И это стало моей главной ошибкой. Я слишком переоценил себя и недооценил Эльбрус.

Для большинства ребят поход на Эльбрус был первым восхождением в жизни. Им было тяжело – то жарко, то холодно. Часто они просто не понимали, какую одежду надевать, как идти, как дышать, как относиться ко всему этому. Жара, обгоревшая кожа, чудовищный запах человека, идущего к цели. Мы просыпались в шесть утра, с восходом солнца. Триста шестьдесят градусов вокруг – заснеженные вершины гор. Невероятные виды компенсировали тяжесть испытаний.

Потихонечку высота начала действовать на всех. Коварство влияния высоты в том, что человек дезориентируется, он перестает понимать, что происходит: пропадает аппетит, болит голова, начинает пошатывать из стороны в сторону, наступает легкое помутнение сознания, появляются сонливость, тошнота, у кого-то рвота, у кого-то понос, температура, словно все внутренние датчики организма сбиваются. Некоторые люди впадают в панику, не могут справиться со своим страхом. Поэтому моя задача – объяснить им, что такое высота и как к ней нужно относиться. Действие высоты – абсолютно нормальное явление. Нет ни одного человека, который бы не чувствовал дискомфорт. Даже сами гиды периодически испытывают головную боль или упадок сил.

Дойдя до базового лагеря (3500–3800 м), мы разбили палатки. Вокруг было много камней вулканической породы, выложенных рядами в виде крепости. Я задался вопросом: «Что это за странные баррикады, зачем люди их делают? Погода прекрасная, все хорошо, нет ни ветерка, ну прям супер». Камни упорно не вписывались в идиллическую картину окружающей природы.

Наши вечера в горах проходили под девизом «Всем хорошо, всем весело». Только представьте: горит костер, на нем каша, чай, мы пьем его с печеньем. Иногда мы, останавливаясь на ночлег, видели вокруг зеленую траву, а утром на ней тонким слоем лежал снег – так за ночь замерзала роса. Все это время я думал, что мы очень хорошо живем.

Если кто-то что-то забывал внизу, приходилось отправлять гидов, чтобы принесли. Каждый день занимались саморефлексией, рассказывали друг другу о том, что ощущаем, какие изменения происходят внутри, о чем думаем, задавали друг другу важные вопросы. В такие моменты у многих мурашки по телу бежали. Мы сравнивали горы с жизнью, с бизнесом. Этими кусочками счастья наполнялся наш быт, ими были украшены практически все дни похода.

Мы подошли к снегам. Впереди виднелась ровная стена 4800 метров, нам предстояло идти по ней. Это был акклиматизационный выход. За перевалом находилась восточная вершина Эльбруса.

Акклиматизационный выход стал настоящей лакмусовой бумажкой. Тут-то группа раскрылась: стало понятно, кто готов идти до конца, а кто – нет; кому тяжело, кому – нормально; кто медленно ходит, а кто – быстро. Акклиматизационный выход – главная проверка перед штурмом высоты. Перед штурмом высоты, как перед соревнованием, этот период – главная проверка. Тогда я шел первым, я был в отличной форме: подготовка к Ironman,[1]1
  Ironman – серия соревнований по триатлону на длинную дистанцию, проводимая Всемирной корпорацией триатлона (WTC). Каждая отдельная гонка серии состоит из трех этапов, проводимых в следующем порядке без перерывов: заплыва на 2,4 мили (3,86 км), заезда на велосипеде по шоссе на 112 миль (180,25 км) и марафонского забега на 26,2 мили (42,195 км). Триатлон Ironman считается одним из наиболее сложных однодневных соревнований в мире.


[Закрыть] правильное питание, много «физухи» – все это предшествовало походу. Я ездил на велосипеде, плавал, много бегал, ходил на мощные функциональные тренировки. Кстати, на Эльбрус я даже взял с собой тренера Викторию, которая прошла Ironman много раз. В общем, я физически ощущал, на каком подъеме нахожусь, поэтому просто брал палки и шел, как локомотив, осознавая, что меня вряд ли что-то может остановить.

До акклиматизационной точки я дошел первым. Ребята были еще далеко внизу. Я старался взбодрить их: «Давайте, ребята! Вы можете!» Некоторые сдались и начали спускаться вниз, они уже понимали: до вершины точно не дойдут. С теми, кто дошел, мы обнимались. Для всех отметка 4800 метров была своеобразной победой. «Мы готовы идти дальше, давайте хоть сейчас возьмем этот Эльбрус!» – говорили ребята.

Но надо было вернуться в лагерь, мы должны были привыкнуть к высоте. Проведя пятнадцать минут наверху, мы спустились обратно. Высота постепенно отпускала, и вот уже на 3500 метрах мы чувствовали себя хорошо. В этом – суть акклиматизации. Чтобы находиться на высоте как можно дольше, нужно подниматься наверх максимально плавно.

В горах есть несколько правил, которые важно соблюдать: хорошо есть, даже если у тебя нет аппетита, много пить, даже если тебя не мучит жажда, двигаться, даже если ты очень устал, и спать, даже если ты не хочешь этого делать. И пятое, мое личное правило – позитивное мышление. Не надо думать о том, как сложно восхождение, надо во что бы то ни стало отвлечься, повеселиться, в карты поиграть, да что угодно, лишь бы не накручивать себя. Иначе станет так невыносимо, что жить не захочешь.

Ключ 3

ТУМБЛЕР

Как только я включаю режим игры, концентрируюсь на позитиве, я и моя команда начинаем быстрее двигаться к цели. Некоторые критикуют меня за то, что я стараюсь быть всегда на позитиве, что в реальной жизни все совсем по-другому. Из своего опыта могу сказать, что все депрессивные моменты в моей жизни были связаны с тем, что я фокусировался на проблеме или исходящем от нее негативе. Как только ты это делаешь – сразу начинаешь тормозить и плавно опускаешься на дно. Несчастные люди целиком погружаются в проблему и становятся еще более несчастными, а счастливые концентрируются на цели и становятся только счастливее. Это проверено!

Когда мы вернулись назад из акклиматизационного выхода, погода испортилась – начался сильный ветер. В горах каждые пятнадцать минут после обеда стремительно меняется погода. Может светить солнце, и тут же из ниоткуда прилетает грозовое облако, и тебя буквально сносит ветром куда-нибудь в расщелину.

Вот и сейчас смотрю: летает вокруг одежда, какие-то рюкзаки, еда, шоколад, и ветер едва не сносит палатки. Я слышу клич гида: «Укрепляем палатки, укрепляем палатки!» Нам нужно было навалить как можно больше камней по лагерю так, чтобы они держали тросики палаток. Мы обкладывали их со всех сторон, как раз теми камнями, которыми туристы до нас выложили крепость. Чтобы палатка стала тяжелее, мы быстро закинули внутрь все вещи.

В тот момент операторы привели меня в бешенство. Все летает, вещи срывает ветром, а они стоят с маленькими камушками и ждут своей очереди укреплять палатку. Я командую: «Какого хрена вы здесь стоите с этими камнями? Быстро за камерами, это нужно снимать!» К сожалению, мне приходится быть еще и продюсером в проекте, потому что люди не всегда понимают, что такое контент. Его просто так не получить. Если вокруг ужасающие условия, значит, это нужно передать. Я не раз говорил операторам о том, что даже если меня будет утаскивать в кусты дикий лев, они должны сначала это снять, а уж потом спасать меня. В общем, я так сильно разнервничался, что буквально на них орал. Меня вывела из себя мысль о том, что я должен в такой ответственный момент еще и за съемку отвечать. Я взял с верха крепости камень, опустил его вниз. Другой камень наверху пошатнулся и упал прямо на камень, который я опустил. А мой палец оказался между двух камней. Резко отдернув руку, я увидел, что палец плоский. Я еще не понимал, что произошло, это было так быстро, поэтому я просто стоял и смотрел на окровавленную руку.

Я видел, как текла кровь. Она не просто сочилась, она текла ручьем. Я видел, что на месте травмы торчит большой кусок мяса и еще видел в хлам раздробленный ноготь. И боль была настолько ужасной, что я смотрел на этот палец и думал: «Какой ужас, что случилось?!» Присмотревшись, понял, что это открытый перелом. А перелом – ну, это всё! Можно было сказать, что на этом месте моя экспедиция закончилась, потому что штурм вершины – это не меньше шестнадцати-восемнадцати часов ходьбы ночью.

Ко мне подбежал Рома Чалый. Он такой шалопай – самый настоящий американский подросток. Но на самом деле Рома – это самый ответственный человек в моем окружении. Он спасал меня много раз. Лечил все болезни, знал все лекарства и основы первой медицинской помощи. Вот и сейчас: не успел я получить травму, а он уже чем-то поливал мой палец. Сбежалось огромное количество людей со всех сторон, вся команда смотрела на мою руку, а я в это время смотрел на вершину и ревел. Я по-настоящему плакал, не от боли, а потому, что у меня больше не было возможности идти туда. Это был настоящий проигрыш.

В этот момент подошел другой мой друг, Женя Осколков, и, пытаясь подбодрить, сказал:

– Все хорошо, братан.

– Женя, это – не хорошо. Я не могу идти на вершину. Я не могу не пойти на вершину! – возразил я.

– Да, блин, миллион лет гора стояла и еще столько же простоит. Ничего страшного. Тебе надо срочно в больницу.

Кто-то позвонил по телефону в попытке вызвать вертолет. Но погода была нелетная, выл страшный ветер. Оставался только вариант добираться до машины. Рома отозвался сразу:

– Я еду с тобой.

– Мы не можем пойти. До ближайшей точки, куда может подъехать машина, восемь часов, – засомневался я.

А он мне:

– У нас с тобой другого выхода нет. Нам по-любому нужно спускаться, пока светло.

Во время акклиматизационного выхода мы так жестко устали, и теперь до меня дошло, что другого выхода действительно не было.

Рома все решил за меня. Пока я с трудом соображал, что будет дальше, Рома быстро закидывал какие-то вещи в рюкзак. Мы попрощались с группой. С нами в походе был мой друг Эдик, ему сорок пять. Я писал о нем в прошлой книге. Это тот самый Эдик, который сбросил семнадцать килограммов перед тем, как пойти на Эльбрус. Он меня крепко обнял, и я прошептал ему на ухо: «Ты обязательно должен дойти до вершины!» Не знаю, зачем я это сказал и почему это было адресовано именно ему. Может, потому, что мне казалось, если он будет рядом со мной, то он точно дойдет, а если без меня, то ему будет очень тяжело. Теперь я четко понимал, что восхождение будет тяжелым. А ещё я понял, что Эльбрус не шутит. Эдик ответил мне: «Я дойду». В его глазах стояли слезы.

Ко мне подбежал Артем Бойцов с камерой, он, как обычно, плохо снимал. Тут я не выдержал:

– Когда у меня шла кровь из пальца, когда у меня висело мясо, где ты был?

Он попытался оправдаться:

– Да я там пытался снимать…

– Какого хрена ты нормально это не снял?! – продолжил я.

Скорее всего, камень упал именно потому, что я тогда накричал на него; когда я кричу, у меня все валится из рук. Вообще я понял, что, когда начинаю сильно нервничать, мир вокруг меня начинает рушиться. В таком состоянии я впускаю в свою жизнь негатив, и это всегда плохо заканчивается. Однажды я даже попросил своих родных, друзей, партнеров по бизнесу и всех-всех, кого я знаю, пропускать негативные новости мимо меня.

По пути вниз я постоянно задавал себе вопрос: «Почему? Почему это произошло именно со мной? Что я не так сделал?» В итоге я пришел к выводу, что очень легкомысленно отнесся к этой поездке и недооценил Эльбрус. Уже позже, когда я полетел туда второй раз, я был куда более осмотрительным. Моя вторая экспедиция на Эльбрус отличалась большей взвешенностью действий. Я двигался очень спокойно, следил за группой: чтобы все хорошо ели, достаточно отдыхали, следил за настроением каждого участника. В этом плане я взял на себя роль лидера, у гида были все остальные задачи. Я сделал работу над ошибками и наконец взошел на гору, которая «миллион лет стояла и еще столько же простоит».

Пока мы с Ромой спускались вниз, попутно добинтовывали мою руку, поэтому к финишу на пальце образовался массивный моток бинта, и все равно кровь просачивалась через марлю. Каждые сорок минут – час я закидывал в рот обезболивающую таблетку; пульсирующая боль не оставляла ни на минуту, распространяясь до самого плеча. Мне казалось, что вся рука изломана. Так сильно была повреждена кость.

Мы спускались вниз часов семь. Стемнело. Включили фонарики. Начался сильный дождь. Мы шли под дождем, все мокрые. Я смотрел назад: на Эльбрусе сидело грозовое облако, и у оставшихся там ребят бушевала самая настоящая гроза. Мне трудно было представить, что у них происходит, я очень переживал. А у них была такая ночь, что палатки от порывов ветра скорее лежали, чем стояли. То дождь, то град, то снег. Невозможно было выйти наружу – сносило. Ребята думали, что это их последний день, и мысленно прощались с жизнью.

Мы держали связь с машиной МЧС. Иногда связь пропадала. В темноте под проливным дождем мы бежали до места, где нас ждал врач. Когда я наконец сел в машину, она сказала: «Давай быстрей разматывай палец, посмотрим, что у тебя там. И оголяй свою задницу». Поставила укол обезболивающего и, осмотрев мой палец, сказала, что нужно зашивать. Мы отправились в больницу. Ехали долго, часа три. Я попросил сигарету у водителя, хотя курю очень редко, – слишком стрессовая была ситуация. Я курил в маленькую форточку и плохо понимал, что происходит. Ливень не прекращался. Дорога-серпантин была усыпана камнями.

От больницы Пятигорска, куда меня привезли, я был в ужасе. Обшарпанные стены, аварийный интерьер – мне казалось странным, что тут вообще кого-то лечат. В очереди сидели люди с разбитыми лицами, явно после заварушки. Рома меня попросил: «Сиди здесь, никуда не уходи, я пойду все узнаю: паспорт – не паспорт, полис – не полис».

Меня привели в операционную. Подошел хирург или травматолог – точно не знаю, кто это был. Лет, наверное, семидесяти пяти, такой дедушка, два метра ростом, большой очень. Я сразу обратил внимание на его огромные руки. Он схватил меня за палец и начал крутить: «Что у тебя там?» Я кричу: «Ай-ай-ай, больно!» Искры из глаз в тот момент летели. Он говорит: «Да ладно, что ты мне здесь сочиняешь. Все нормально, сейчас посмотрим». Быстро размотал бинт, спокойно оторвав его от подсохшей раны, и отправил меня делать снимок.

В комнате для рентгена стоял очень старый аппарат. Когда мне передали снимок в руки, я увидел полностью раздробленную кость. Ломать руку мне случалось много раз, поэтому я примерно знаю, как выглядит перелом. Тут же вместо кости была просто елочка из мелких-мелких осколков. Приплыли. Я боялся, что мне начнут собирать эту кость, предварительно разобрав все эти осколки.

Мы вернулись к доктору, он посмотрел.

– Понятно, ну что – жить будешь.

– Скажите хоть что-то, – попросил его я.

– Что сказать… сейчас тебя заштопаем, повесим на тебя гипс и можешь быть свободен.

Отлично. Он взял большой шприц, вставил его в мой палец, прямо в самую кость, и закачал обезболивающее в эту распоротую часть тела.

Я в это время лежал и снимал все на камеру. Врач посмотрел на меня так пристально и говорит:

– Что это такое?

– Это камера, – объясняю я.

– Ты что, больной? – ошарашенно спросил он.

– Почему больной? – переспрашиваю.

– Ты что, дурак? – стоит на своем врач.

– Почему дурак-то сразу?

– Ты зачем снимаешь мясо? Тебе это нравится?

– Просто я блогер.

– Что?

Я понял, что не надо вдаваться в подробности, и сказал ему: «Можно я просто буду снимать? Это для меня. Я хочу, чтобы это осталось на память». Он заштопал мне палец. Я спросил, всегда ли мой палец будет таким страшным. Доктор ответил: «Не факт. Но он будет другим». То есть врач дал понять, что мой правый палец будет отличаться от левого. Он надел мне гипс, дал еще таблеток и сразу попрощался: «Можешь быть свободен. Придешь через два дня на перевязку».

Мы вышли с Ромой на улицу, предварительно попросив диспетчера вызвать нам такси. Приехала машина, старенькая «Лада», девяносто девятая. Водитель спросил: «Вам куда, пацаны?» Я предложил Роме заехать что-нибудь поесть. Он адресовал вопрос водителю: «Есть шаверма какая-нибудь по пути?» Водитель, подумав, ответил: «Мужики, все закрыто, есть один магазин круглосуточный. Там что-то из еды найдете». Мы подъехали и увидели маленький ларек, купили там какие-то пирожки, беляши – целый пакет всякой всячины. Я подумал: как хорошо, что меня сейчас никто здесь не видит. И в этот момент ко мне подходит парень с вопросом: «Можно селфи с тобой сделать?» В два часа ночи! Конечно, можно!

Мы поехали в отель. Я еще долго не мог уснуть после пережитого. На улице шел сильный дождь. Я лежал и думал: «Наверное, там наверху у ребят большие проблемы. Возможно, они не пойдут на штурм». Потому что штурм – это всегда окно хорошей погоды. Только проясняется – все выходят. В этом походе был один дополнительный день, который мы оставили специально для того, чтобы взойти, даже если какой-то из дней будет испорчен. И вот погода наладилась. Ясное небо, все хорошо. Группа отправилась наверх. Я сильно переживал за то, что происходило там, потому что привык держать все под контролем, быть рядом со всеми, и если что – помогать. Утром, где-то часов в шесть утра, зазвонил телефон. Я взял трубку и услышал одно: «Дима, у нас Миша упал!»

Миша может умереть

– Дима, Дима, у нас парень сорвался, и если ему не сделать трепанацию черепа, то он умрет, – услышал я на том конце провода.

– Как упал?

– Ну, вот так. Мы подробностей не знаем. Я спустился раньше. Не дошел до вершины. Вынужден был вернуться. В общем, срочно вызывайте вертолет. Я не знаю, что делать.

– А кто это вообще? – задал я резонный вопрос.

– Это Михаил.

С одной стороны, меня отпустило, что это не кто-то из моих друзей, а с другой – все равно, кто это был, ведь это человек из нашей команды. Я с ним практически не общался, он все это время был где-то в стороне. И за три дня похода я не успел даже парой слов с ним обменяться, хотя мы были знакомы.

Положив трубку, я рассказал обо всем Роме. Он сел на кровати и говорит: «Найди телефон его родителей, попробуй связаться с ними и еще с гидами, узнать, какая там ситуация. А я позвоню в МЧС. Еще надо выяснить, была ли у него страховка, найти его документы…» Я тут же вспомнил, как совсем недавно в МЧС мне сказали, что вертолеты не летают. Получалось, что путь, который мы прошли быстрым шагом за семь часов, должны были пройти люди с человеком на носилках. Значит, это примерно десять часов, не меньше.

Сорвавшись, Миша долго летел вниз, около четырехсот метров, ударяясь головой и другими частями тела о склон. Хорошо, что не было камней и скал на пути. Конечно, мне в первую очередь хотелось знать причину, почему так произошло. Горы – это маленькая жизнь. Ошибаться тут нельзя. И я начал расспрашивать разных людей из группы о случившемся. Все говорили, что он отстегнулся от связки, в которой должен был идти, снял снаряжение и пошел сам. Миша решил, что так ему будет легче, что он якобы тормозит группу. Но он хотел добраться до вершины. И когда он пошел по гребню, просто споткнулся и упал. Я спросил: «Почему вы его не остановили?» Они ответили, что всем было плохо. Погода портилась, у всех закончилась вода и еда. Было плохо настолько, что каждый уже просто выживал, не думая ни о чем другом.

Мы сообщили Мишиным родителям. Они тут же взяли билеты, вылетели на Эльбрус. Пока мы ждали его родных, я нашел подписчиков, которые помогали мне с докторами, с самолетами и прочими делами. Мы выдернули одного человека, врача-патологоанатома из какой-то больницы, где был частный самолет, на нем можно было перевозить тяжелобольных. Этот врач прилетел из Москвы за день до приезда родных. Доктор оказался на месте трагедии раньше них, он сделал все, чтобы приехать. Мишу к приезду врача уже доставили в больницу. Его везли около пятнадцати часов, может быть, дольше.

Из видимых травм была большая гематома на лице с правой стороны, все лицо было просто синее. Голова была разбита, он тяжело дышал. Время от времени приходил в сознание, что-то говорил. Я смотрел на него и думал о том, как все это ужасно.

Прилетели его мама и супруга. Мы встретили их. Они были в шоке, спрашивали, что случилось. Мы им объяснили, рассказали предварительную версию. Мишу спасали не только мы, но и гиды из других компаний. Мы привезли его в больницу общими силами. Мама спросила, почему не вызвали вертолет, почему не привезли быстрее. Мы ответили, что не было такой возможности, что мы долго думали, как правильно его везти. Думали над тем, есть ли смысл везти его в другую больницу или, может, лучше оставить Мишу в этой. Сами врачи нам сказали, что уровень медицины здесь невысокий. Поэтому надо отвезти его в Москву и положить в нормальную клинику. Трепанация не потребовалась, ему сделали снимок и сказали, что нужно просто восстанавливаться. На вопросы, что будет дальше и какие последствия, конечно же, никто не отвечал. Говорили, что все зависит от организма. Он может умереть, а может и выжить. Вообще врачи не могут что-то кому-то обещать. У них свои правила.

Мы дежурили возле Миши все это время. Каждые полчаса спрашивали, как у него дела, что происходит. Врачи говорили, что он лежит без сознания. Мы снимали разговор с супругой и мамой, когда родственники сделали замечание: «Прекращай там со своими камерами, не нужно ничего снимать, не нужно ничего показывать. Мы тебе запрещаем это делать». На самом деле я и не хотел хайпа. Ничего хорошего в этом нет. Хотя можно было продолжать снимать и показать реальные события экспедиции. Родные Михаила отказались от услуг нашего доктора, нашли какой-то другой самолет. Сказали, что сами будут все решать, и улетели раньше нас на один день.

Мы встретили остатки группы, которая спустилась вниз: наверху сильно испортилась погода. Поговорили, пообщались со всеми. Люди были вымотаны. Группа не дошла двести метров до финишной точки. Все были в шоке. Все очень сильно переживали.

Вернувшись в Москву, первым делом отправились к Мише. Сначала нас не пускали к нему. Однако его родные были на связи. А потом гиды из другой компании, которые сопровождали параллельную группу, разместили в СМИ информацию, что мы оставили человека умирать. Когда я увидел это сообщение в новостях, я был просто взбешен тем, как вообще люди могут так искажать факты? Хотя на тех фотографиях, которые они выложили, половина людей, несущих носилки, были нашими ребятами, участниками экспедиции. Те самые, которые не поднялись, остались в лагере и в момент трагедии пришли на помощь. А нас обвиняли в том, что мы бросили Михаила умирать в горах.

Для меня это был серьезный урок. Люди раскрылись для меня с неожиданной стороны. Я понял, что они могут говорить все что угодно. Версии были разные, одна из них просто чудовищная: якобы началась драка, я ударил Мишу, и он упал вниз. Я читал комментарии о том, что меня надо убить, расчленить, просто сжечь, собакам отдать на растерзание. Было ощущение, что каждый хотел лично расправиться со мной.

А на самом деле всё было по-другому, я знал это, но не был готов вступать в конфронтацию один против огромной толпы разъяренных людей. При этом я все оплачивал: самолет, лекарства, больницу, платил всем людям, которые хоть как-то проявляли участие, оплатил перелет московского врача, чтобы он посмотрел на снимки и дал экспертную оценку.

После лживых обвинений в СМИ родители и родственники Миши закрылись окончательно. Они тоже решили, что я тварь и виноват в случившемся. Мне было тяжело что-то объяснить им. Они просто не хотели меня слушать и нашли в моем лице виновного. Но я все равно продолжал звонить, продолжал общаться со всеми родственниками Миши, с его братьями, сестрами и многими другими. И все-таки я добился встречи с главным врачом, чтобы понять ситуацию. Мне никто ничего не рассказывал, я просто не знал, в каком состоянии находится парень.

После визита в больницу я встретился с женой Михаила. Я посмотрел ей в глаза и сказал: «Ты знаешь, что мы участвовали в спасении Миши. Ты знаешь, что он нарушил технику безопасности, об этом говорит вся группа. А группа на восемьдесят процентов состоит из людей, которых я вижу впервые в жизни, им нет смысла врать и выгораживать меня – они не мои друзья. Есть проблема, которую нужно решать совместно. И у вас нет сейчас возможности оплачивать московское лечение. Я это сделаю». Она ответила: «Вот тебе счета, иди плати».

Я взял бумаги и вышел. Сумма была около пятисот тысяч. Я тут же оплатил счет банковской картой. Оплатил и решил, что буду оплачивать все лечение. У семьи Михаила на тот момент не было денег, они начали собирать их у родственников и знакомых. Я остановил все это и объяснил, что группа поможет. Если потребуется, мы все подтянемся.

С женой Михаила мы пожали друг другу руки, и я уехал. Я попросил ее писать мне, как только появятся новости. Она мне все время сообщала, что он в коме, а врачи, с которыми мы тоже общались, говорили, что он идет на поправку. Я не знаю, с какой стороны доносилась правда, да это было и неважно.

Через какое-то время у меня зазвонил телефон, я взял трубку, и услышал с той стороны: «Дима, привет, это Миша». Не передать, как я был счастлив в тот момент. Я поприветствовал его, спросил, как самочувствие.

– Да я нормально, меня вот несколько недель назад выписали, только сейчас смог тебе позвонить.

– Можно к тебе приехать?

– Конечно, приезжай, – обрадовался он.

– Окей, я завтра буду, ты мне скажи адрес.

– Хорошо. Я хотел сказать тебе спасибо за помощь.

– Да зачем? Давай приеду, все обсудим, – предложил ему я.

Я приехал к ним домой. Одна комната в квартире Миши была полностью оборудована под спортзал. Чтобы восстановить мозговые и все опорно-двигательные рефлексы, ему приходилось каждый день заниматься, делать упражнения. Он долго лежал без движения. Мы сидели, пили чай, обсуждали случившееся. Миша рассказал в подробностях, что произошло в тот день. Я был удивлен, что он все это помнит.

Я спросил, что он собирается делать.

– Я пока не могу работать. В общем, мне надо восстанавливаться.

– Давай, я помогу тебе, – предложил ему я. – Сколько времени тебе нужно?

– Полгода мне хватит.

Каждый месяц я давал ему по двести тысяч рублей, чтобы он спокойно восстанавливался. Ребята ездили к нему, общались, Миша до сих пор в чате нашей группы.

В тот момент на меня все навалилось разом: перелом пальца, падение Миши, проваленная цель сделать половину Ironman. Я вернулся домой и не мог ничего делать. Просто сидел на диване, тупо переключая каналы телевизора, и смотрел в одну точку. В этот момент мне позвонил Владимир Волошин, пятикратный Ironman.

– Дима, привет! Я слышал о твоей ситуации с пальцем, мне очень жаль, что так получилось. Но я хочу сказать тебе, что ты очень много на себя берешь.

– Что вы имеете в виду? – не совсем понял я.

– Ты знаешь, я уже взрослый дядечка. В жизни много разных целей ставил. Какие-то достигал, какие-то – нет. И сейчас я твердо уверен, что в году должна быть одна глобальная цель, которую ты стремишься достичь, а не сразу несколько, тем более таких больших: миллион подписчиков на канале, прохождение Ironman, покорение вершин и многое другое, что ты делаешь, – подытожил он.

Горы – это опасность, большой риск. В горах всегда присутствует элемент неожиданности и неопределенности. Здесь нужно быть внимательным каждую секунду, оперативно реагировать на любые изменения. Здесь каждый должен быть способен преодолеть преграду, с одной стороны, с другой – проявить максимум внимания к ближнему.

Горы невозможно победить, их невозможно изменить. Победить и изменить в горах можно только себя. Всегда и во всем начинать следует только с себя. Не надо прогибать изменчивый мир, надо меняться самому, меняя таким образом реальность.