Текст книги "Он не успеет к пяти. Фарс в четырех действиях"

Дмитрий Раскин
Он не успеет к пяти. Фарс в четырех действиях

© Д.И. Раскин, 2020

Действующие лица

Стежнев Виктор Георгиевич, профессор, 57 лет.

Усиленно молодящаяся женщина, смерть.

Действие первое

В центре сцены стандартный офисный стол. Перед столом боком стоит стул для посетителей. За столом сидит Стежнев. За его спиной книжный шкаф. Слева дверь. Справа стена, оклеенная белыми обоями. В оконном проеме угадывается перспектива городского пейзажа. На сцене еще один стол, на нем телефон старенький, дисковый. Возле этого стола корзина для бумаг. Рядом со столом Стежнева портфель или же сумка. Коллег Стежнева сейчас нет, он в кабинете один.

Стежнев. (Разговаривает по мобильнику). Да, да, в пять буду. Нет, что ты, я успеваю. Вполне. Что? Вполне, говорю, успею, и даже с запасом. Начинай куховарить так, чтобы как раз было готово к пяти. (Улыбается.) Нет, разогревать не придется, гарантирую. Ой! Извини, у меня другая линия. Пока. Да, да, целую. Пока. (Отвечая на звонок по другой линии.) Да! Здравствуйте. В пятницу пересдачи не будет. Да не волнуйтесь вы так. Просто у вас теперь появится чуть больше времени на подготовку. В чем-то даже и к лучшему. В вашем случае, уж точно что к лучшему. (Во время этого разговора Стежнев начинает рисовать что-то на лежащим перед ним листе, очевидно, смешные рожицы.) Понимаю, конечно, вам, Юля, хотелось бы побыстрее. В смысле, побыстрее от меня отделаться, но таковы обстоятельства. Знаете ли, мне самому совершенно не интересно вас мариновать, но в пятницу меня просто не будет в городе. Да, именно, меня физически не будет здесь. Принять до отъезда? О, это выйдет уже авантюра. Взять меня измором, не самая лучшая идея, поверьте. Да и себя только издергаете. Спокойно готовьтесь себе, и всё будет в порядке.

Стук в дверь. Входит Смерть.

Смерть. (В темных очках, улыбается улыбкой усиленно молодящейся женщины). Можно?

Стежнев. (Доброжелательно, не отрываясь от мобильника). Пожалуйста. (Показывает на стул, сам встает, отходит к окну, в трубку, перебивая монолог своей собеседницы, пытаясь закончить разговор.) Извините, тут ко мне пришли.

Смерть садится нога на ногу. Дамскую сумочку ставит на свою острую коленку, но так неудобно, поэтому Смерть щелкает пальцами, и сумочка исчезает. Стежнев за телефонным разговором не замечает этой манипуляции.

Стежнев. (Расхаживая с мобильником по комнате). Все у вас получится. Ну что вы, как маленькая. Я не буду снижать за сам факт пересдачи. (Смеется.) Честное слово, не буду. Если «четыре», значит «четыре», если «пять», значит «пять», если «шесть»… Ну, что мне, в самом-то деле, поклясться? (Глянув на книжный шкаф.) На учебнике или там на томике Шопенгауэра? (Говорит, в том числе, чтобы произвести впечатление на посетительницу.) Что? Шлете мне лучи добра? (Состроил комичную гримасу.) Спасибо. То есть тронут. Всего хорошего. (Выключает телефон. Садится за свой стол.) Интересно, а можно ли клясться на учебнике, если он без министерского грифа? (Смерти, извиняясь.) Вполне милая студентка, трогательная, можно сказать, почти не испорчена цивилизацией, но слегка занудливая, такие бывают, знаете. Хотя я, наверное, сам провоцирую ее на инфантильность. Мне всегда говорят, что с такими надо пожестче. Слушаю вас.

Смерть. Не так давно я делала вам пару звоночков, но…

Стежнев. Если честно, не помню.

Смерть. У этой вашей студентки действительно времени на подготовку будет несколько больше. У вас же не сразу найдут вам замену или как?

Стежнев.(Думая, что ослышался). То есть?

Смерть. Дело в том, что я смерть.

Стежнев. В смысле?

Смерть. В этом нет смысла.

Стежнев. Это фамилия, да? У меня, помнится, была студентка Смертева или Смертная, как-то так…

Смерть. (Доброжелательно). Я за вами.

Стежнев. (В сторону). Надо же, розыгрыш! В кои-то веки. И кто же это, интересно, у нас такой остроумный? (Смерти.) Ну и где же ваша коса, черный плащ с капюшоном, хоть какие-то звуковые или там виртуальные эффекты? Что еще должно быть, я не знаю?

Смерть. Прийти к вам с косой было бы пошло. Это штамп. Вы этого не заслужили. А что касается опаленных крыльев и огненных колесниц – вам этого не полагается.

Стежнев. (В тон). Да, конечно, тоже не заслужил. Так сказать, не по статусу. Сие не про нашу честь, понимаю. (Хмыкнув.) Понимаю и не ропщу.

Смерть. И потому (Показывает на себя, как обычно показывают на собственную блузку или же шаль.) вот! Тот тип женщины, который только и был к вам благосклонен.

Стежнев. Если уж на то пошло – не только он.

Смерть. (С дежурной доброжелательностью психотерапевта). Только.

Стежнев. (Его покоробило, но он увлекся идеей розыгрыша). Стало быть, мне нужно сейчас окинуть взором все прожитое. (Для вящей торжественности встает.) Осмыслить? Подвести итог? Где надо – ужаснуться. Где надо – умилиться. (Высокопарно.) Понять хоть что-то из того, что не давалось в жизни, сокрыто было жизнью.

Смерть встает, оказывается спиной к зрителям, снимает очки, показывает Стежневу свое настоящее лицо. Стежнев издает какое-то подобие беззвучного крика, присаживается на самый краешек своего стула. Смерть садится на свое место. Она снова в очках.

Долгая пауза.

Стежнев. (Наконец). Но почему?

Смерть пожимает плечами. У Стежнева трясутся руки. Он зачем-то начинает перебирать на столе свои бумаги. Смерть улыбается, но не злорадной, скорее, заученной улыбкой.

Почему? (Кричит.) Почему я?!

Смерть снова пожимает плечами. Стежнев хочет ослабить узел галстука, снять галстук, но на «половине пути» забывает о своем намерении.

У меня же отличный холестерин. (Лепечет.) УЗИ только в прошлом месяце сделал – и всё в норме. (Снова крик.) Ты слышишь – всё!

Смерть в знак согласия кивает.

Кардиограмма тоже в порядке. Вот! (Лихорадочно роется в ящиках своего стола, наконец, подает, сует в руки Смерти свою кардиограмму и еще какую-то справку, а заодно, не заметив сам, и листок, на котором он во время телефонного разговора рисовал рожицы.) И полгода еще не прошло. Все показатели более чем.

Смерть. (Берет бумаги, не читая). Да, я знаю.

Стежнев. (С мукой). Так чего же?! (Хватается за голову, замолкает.)

Смерть. Здесь нет правил. И смысла тоже нет. Я тебе об этом уже говорила. (Начинает рассматривать его листок с нарисованными рожицами.)

Стежнев. (Его ладони сползают с головы на лицо. Говорит, глядя сквозь свои растопыренные, кажущиеся неестественно удлиненными, пальцы). Значит, у тебя нет тайны? Вообще никакой?!

Смерть. Как же вы все однообразны. Почему, скажи, надо «тайну» именно? Или какую-то высшую цель? Я не обязана кого-то возвышать, не говоря уже о том, чтоб льстить. (Саркастически.) Благодарю за понимание.

Стежнев вскакивает, вырывает из ее рук бумаги, комкает, бросает на пол.

Ты устыдился собственного комизма, значит теперь начнешь демонстрировать мужество. (Со вздохом). Сейчас, очевидно, начнутся жесты и фразы. Ничего, я потерплю, мне положено.

Стежнев каким-то суетливым движением бросается к двери. Вцепляется в ручку.

Так! Кажется, жесты будут все-таки несколько позже.

Стежнев изо всех сил пытается открыть дверь, но никак. Думает, это потому, что такова инфернальная сила смерти, наконец, понимает, что тянет ручку двери не в ту сторону, толкает дверь от себя и выскакивает в коридор.

Гаснет свет.

(Звучит соответствующая драматизму момента музыка.)

Когда свет снова включился: Стежнев пятится из коридора, через открытый дверной проем, в комнату, так вот, спиной вперед доходит до самого своего стола, отступает перед идущей на него Смертью, наконец, садится на пол.(Музыка обрывается.) Смерть проходит мимо него, вновь садится на стул, принимает точно такую же позу, что была у нее до этой «попытки бегства» Стежнева.

Долгая пауза.

Стежнев. (Наконец). Нет-нет-нет. Так быть не может… Так внезапно, глупо и рано?!

Смерть. С последним, пожалуй, не соглашусь. Как раз получилась среднестатистическая продолжительность жизни мужчины в вашей стране. (Задумалась.) Или она уже чуть больше? Прогресс, как-никак, да? Но в любом случае, стоит ли мелочиться? (Непонятно, она цинична или же только играет в цинизм.)

Стежнев. Я понимал, конечно, что здесь может не быть справедливости…

Смерть. (Перебивая). Справедливость слишком поверхностная вещь, чтобы быть ее заложником. Ты же вроде как философ, (Издевательски.) даже не просто философ, а доктор философских наук, должен бы сам понимать.

Стежнев. (С мольбой). Но я хочу жить… быть. Мне нельзя…

Смерть. «Нельзя» что именно?

Стежнев. Так вот взять-умереть.

Смерть. У тебя просто не хватает воображения. Во всяком случае, пока.

Смерть встает, Стежнев весь сжался на полу (одну ногу подогнул под себя, другая так и осталась на полу полусогнутой), приготовился. Смерть, усмехнувшись, проходит вплотную к нему, аккуратно переступает через эту его полусогнутую ногу и оказывается у стола с телефоном, снимает трубку, набирает номер. Стежнев сидит отрешенно.

Алло! Скорая! (Нарочито простонародным говорком.) Тут человеку плохо, пожилому. Что именно? Я ж не врач, кажись, помирает. Второй корпус педагогического, кафедра философии. Не, точного адреса не знаю. (Стежневу, шепотом.) Адрес?

Стежнев сейчас не в состоянии назвать. Смерть делает негодующий жест в его сторону и снова в трубку.

Второй корпус, желтенький такой, с колоннами, кафедра философии и культурологии, третий этаж. (Стежневу уже обычным своим голосом.) Как видишь, я с тобой по-честному.

Стежнев. (Он снял с себя галстук). Прийти на двадцать-тридцать лет раньше, чем мне полагается, и еще говорить о честности, да, конечно. (Кажется, он удивлен, что снова в состоянии говорить.) Позвонила бы в бюро ритуальных услуг, чего уж там… чтоб еще честнее.

Смерть. (Повеселев). А вот уже и фразы.

Стежнев. Да, наверное… извини.

Смерть кивает. Стежнев встает с пола, намеревается сесть за свой стол, вдруг хватается за грудь, ему нечем дышать, лихорадочно ищет что-то у себя в карманах, затем в ящиках стола, наконец, достает какой-то пузырек, начинает судорожно глотать таблетки.

Смерть. Нет, нет! Это у тебя сейчас просто психосоматика такая. Не в этом дело! Правда. Совсем не в этом. А вся твоя профилактика сердечно-сосудистых была своевременной, правильной и достаточно эффективной. То есть ты эти годы вел «здоровый образ жизни» совсем не зря.

Стежнев поперхнулся таблетками.

Смерть. (Непонятно, участливо или же издевательски). Запей.

Стежнев пытается сообразить, где у него вода, наконец, вспомнив, берет свою сумку, вынимает пластиковую бутылочку, пьет. Выпив примерно половину, ставит бутылку на стол. Застывает, уперевшись обеими ладонями в стол.

Пауза.

(Вдруг.)

Стежнев. А дома меня ждет отбивная с жареной картошкой и бутылочка божоле. Понимаешь, я впервые должен был попробовать (Кричит.) это чертово божоле!

Смерть показывает ему язык.

Стежнев, теперь уже тихо.

Почему так рано? Без причины, без смысла и беспощадно. (Пытается взять паузу, но у него не получается. Кричит.) Нет, бред, конечно же! Галлюцинация, бред! Полный бред! (Машет рукой на нее, пытаясь развеять эту висящую в воздухе галлюцинацию.)

Смерть. (Выразительно глянув на Стежнева). А ведь ты уже знаешь, что я реальна.

Стежнев останавливается.

Пауза.

Так стоит ли так уж суетиться?

Стежнев отводит глаза.

Ты, насколько я тебя понимаю, всегда хотел быть нестандартным, незаурядным. Был так уверен в собственной незаурядности, но все эти твои (Ищет слово.) реакции на меня настолько типичны и предсказуемы, м-м, да. (Участливо.) Но я понимаю, все понимаю. Ситуация тебя обязывает. А опыта нет. (Издевательски.) Это ж у тебя впервые, правда? (Снова участливо.) Я же не упрекаю и не виню.

Стежнев. (Наливаясь гневом). Ты отнимаешь всё – отнимаешь бездарно, слепо и тупо, и навсегда! И ты меня еще и не винишь при этом?! (С силой сбивает со стола свою недопитую бутылку воды. Вдруг тихо.) Ты кто? Порядок Вещей? Механика законов мироздания? Случайность? Специфика старения клеток? (Садится на свое место за столом.)

Смерть. И то, и другое, и третье, четвертое. И много чего еще здесь, (Пауза.) наверное. Но (Эффектная пауза.) дело не во мне.

Стежнев. (Саркастически.) Ну да, во мне! А как иначе? Во мне перед твоим лицом?!

Смерть делает удивленное лицо.

Не удается. (Замолкает.)

Смерть. (Подчеркнуто бесстрастно). Не удается что?

Стежнев. Никак не удается сохранить хоть какое-то достоинство перед твоим лицом.

Смерть. А-а! (Морщится, устало машет рукой.) В общем-то, и нет никакого лица. Да ты и сам видел.

Стежнев. А и лучше, что нет. (Задумывается.) Зато, страшнее.

Смерть жестикулирует: «Понимай как хочешь, мне без разницы»

Пауза

То есть то, что ты ко мне пришла вот так (Имеет в виду ее человеческий облик.), это что – милосердие? Пусть не понятно чье. Твое?!

Смерть. (Подхватывает, пародирует). Вот так, по-человечески, по-домашнему, по-свойски, по-простому.

Стежнев встает, направляется к столу с телефоном.

Стежнев. (Не принимая ее тона, серьезно). Не ожидал. И тронут. Скорей всего, что тронут. Что я такое несу? Боже! (Снимает трубку.)

Смерть. С кем-то попрощаться? Конечно. Но не очень долго, ладно. (Из такта отворачивается.)

Стежнев начал было уже набирать какой-то номер, но вдруг бросил. Он вырывает телефонный провод из розетки, наваливается на Смерть, прижимает ее к столу, начинает связывать ей руки телефонным проводом.

Смерть. Ой! Что это?! Ой!

Смерть кричит притворно, явно имитиру, доступную женщину, которой, пользуясь тем, что она в подпитии, хотят овладеть на новогоднем корпоративе. Стежнев увлечен, у него появился азарт, он уже связал ей руки, затянул узел. У него уже не только азарт, но и надежда. Теперь он начинает выкручивать ей ноги. Длины провода хватит и на ноги. Смерть громко смеется смехом «доступной женщины» перед самым «проникновением».

Вдруг Стежнев понял.

Прекращает ее связывать, возвращается за свой стол, валится на стул.

Плачет без слез.

Смерть. (Не без сострадания). Ну и что это было? (Глянула на свои путы, они сразу же ослабли. Телефонный провод бессильно падает на пол.) К тому же, это эпигонство. Тебе ли ни знать! И так вот, устроить такую (Подбирает слово.) заемную борьбу с абсолютом, попытаться задешево выйти за рамки доступного человеку, смертному… настолько наивно, наивно и самонадеянно тягаться с судьбой…

Стежнев. (Перебивает, умоляюще). Я просто не хочу… не могу, боюсь и не умею умирать.

Действие второе

Та же самая комната. Стежнев и Смерть сидят на столе.

Стежнев. Всё, что было – всё живое. (Поправляет себя.) Всё, что было живого.

Смерть. Не цепляйся к своим же словам.

Стежнев. Более-менее живое, доподлинное. (Ободряется.) Да, доподлинное! И сколько-то света, радости, глубины – сколько-то этого все-таки было. Было! (Изумленно.) Но всё это ни при чем сейчас. Почему?! Я не знаю. Знаю только, что ни-при-чем.

Смерть пытается сообразить здесь, чувствует, что у нее не получается.

Пауза.

Убедить себя сейчас в обратном? Наверное, можно, но это значит солгать, соврать, притвориться. Значит добавить сколько-то фальши в то, что было хорошего, светлого, доброго? Сделать их чуточку плоскими? Отнять у них, ущемить их? Почему? Не знаю. (Замолкает.)

Смерть. (Живо). Продолжай.

Смежнев. А нечего тут продолжать. (Спускается со стола.)

Смерть делает жест: «Ну не хочешь, не продолжай».

Пауза.

Но это их «ни при чем» освобождает будто. Их самих? От меня? Освобождает меня?! В пользу глубины… Пусть не моей глубины, мне здесь немного дано, ничего, если честно, я не обольщаюсь… но за ради и в пользу (Попытка паузы.) не моего света и не моей радости, а света, радости, глубины вообще.

Смерть слушает напряженно.

Пауза.

То есть мне не удалось обмануть себя сейчас? То есть не получилось оправдаться «лучшим» своим и «доподлинным»?! (Удивленно.) Как хорошо. Как свободно!

Смерть хотела было спуститься со стола, но передумала.

Пауза.

Если б это, к тому же, было мне хоть немного по силам.

Смерть. Боюсь, ты уже очень скоро пожалеешь. Пожалеешь и станешь вымаливать хоть сколько-то оправдания, хоть какого-то утешения и забытия.

Стежнев. Уж не у тебя ли?

Смерть. (Улыбаясь). Ну, не только. Тут есть и другие варианты.

Стежнев. Но я не понимаю тебя. Не понимаю вообще!

Смерть состроила скептическую физиономию.

И сними ты эти свои очки.

Стежнев пытается сдернуть с нее очки. Смерть останавливает его руку.

Смерть. Когда я сняла, сдается мне, ты бы все отдал, лишь бы я не снимала.

Стежнев. Мне надо хоть что-то понять, хоть как-то… По моим представлениям, ты должна судить и карать или же быть равнодушной, неумолимой, бесстрастной, природным таким и, стало быть, слепым механизмом ничтожения, а ты…

Смерть. (Спускается со стола). Я бываю сентиментальной. Сентиментальность же, как ты наверно, догадываешься, в общем-то, и не противоречит безжалостности.

Стежнев. (Кричит). Прекрати! Я хочу знать. Я хочу правды. Я дорос вдруг до правды.

Смерть. (Усмехаясь). Что ж, я очень старалась. (Вдруг другим тоном.) Я не знаю этой самой правды. Я сейчас такая. «Лучше» ли, «глубже» всегдашней самой себя?! (Испытующе смотрит на Стежнева.) Или, может, «добрее»? Почему? Не знаю. (Зло.) В самом деле, не знаю.

Стежнев. Но я-то хочу знать.

Смерть. Ты всего-то лишь хочешь (Показывает пальцем куда-то в область своей диафрагмы.) выяснить, как сие устроено, какие тут винтики, болтики, шестеренки и приводные ремни. (Переходя от гнева к иронии.) Кстати, об «устройстве»! Ты, пожалуйста, не воображай, будто ты меня разжалобил. Не с чего мне здесь впадать хоть в какую-то эмпатию. Я миллионы, миллионы раз видела такое! Думаю, поверишь на слово. Кажется, здесь (Показывает на Стежнева.) наблюдаю, вроде, пытаюсь понять, и не более. Смысл какой? Скорей всего, просто так. И не то чтобы очень уж интересно. (Меняя тон.) И если из этого моего понимания, из попытки понимания само собой иногда выпрыгивает сочувствие… Да! Насколько я понимаю, у вас, людей, есть такой… э… стереотип, что ли: если я вас слушаю, если сочувствую, соучаствую, заинтересовалась, значит, могу передумать.

Стежнев. (Срывающимся голосом). Передумать?!

Смерть. Ну да, отпустить, помиловать, дать отсрочку. Вам же надо всего-то меня удивить, развлечь, очаровать. Удивить, поразить силой духа ли, мысли, не говоря о мужестве, или там жажде жизни. Ну и перед юмором, я, разумеется, не устою. Буду падка на ваши чудачества и экстравагантность. Кое-кто даже обольщается насчет эротической искры, что пробежит между нами. (Состроила гримасу.)

Стежнев. Значит, нет?

Смерть. Нет.

Стежнев. И даже…

Смерть. (Перебивает). Точно нет. Совсем нет. Абсолютно нет. Какие у вас еще есть слова, не допускающие двусмысленности в отрицании?

Стежнев. (С горькой иронией). Жаль. А я уж было начал надеяться, может быть, даже и обольщаться. (Кричит.) Но почему?!

Смерть разводит руками.

Коротая пауза.

Легче было б, если б ты не слышала, не чувствовала, не… как у тебя и должно быть, чем вот так вот, когда соучаствуешь, понимаешь, а потом, бац! (Сбивается, но заставляет себя договорить до конца.) возьмешь и сделаешь тебе положенное. (Другим тоном.) По-другому не хочешь или просто не можешь?

Смерть молчит.

Кто ты? И что ты?

Смерть молчит.

Ладно. Давай, я продолжу (Состроил гримасу.) свою исповедь. (Усмехается.) Только теперь уже бескорыстно. Без надежды и бескорыстно. Не обольщаясь и бескорыстно. Да! А сколько мне (Попытка быть непроницаемым.) осталось?

Смерть. В принципе, пока едет «скорая». А у вас, ты же знаешь, она может ехать и сорок минут, и час. (Глумливо.) Дамы и господа! Редкое зрелище – человек мечтает, чтобы «скорая» ехала к нему как можно дольше, а лучше, если вообще застрянет в пробке.

Стежнев. А если они вдруг приедут быстро? Как, спасут?

Смерть. (Покачав головой). Нет. Но к тебе едет очень хорошая бригада, они сделают все, что от них зависит. Даже чуть больше. Но, все ж таки, нет.

Стежнев. Да, конечно, ты же не дашь! Где им с тобой тягаться. (Кривляясь.) А как насчет последнего желания?

Смерть. (Подобно учительнице начальных классов). Во-первых, тебе сейчас(!) не стоит идти на поводу у старых штампов, во-вторых, твои желания достаточно однообразны, в-третьих, что я тебе, палач?

Стежнев. (Удивленно). Я, кажется, уже теряю нить, давай помедленнее и как-то постарайся внятно – ты не палач, а, извините, кто?

У Стежнева зазвонил мобильник. Он «по выработанному рефлексу» отвечает на звонок.

Стежнев. Да! Александр Игоревич? Приветствую. У меня все нормально. Как сам? Что? Какая рецензия? (Пытается собраться с мыслями.) Книга? Ах, книга, конечно, книга, да, да, именно, книга. Чья? Твоя?! Да, да, я помню. Точно, помню. В смысле, вчера как раз дописал подробную рецензию, замечательную рецензию, ну да, как ты и просил. (Пытается собраться с мыслями.) Конечно, дописал (Мучительно соображает.) скорее всего. Я счастлив был над ней работать. А что здесь и могло быть помимо счастья? Думаю, выйдет в следующем номере, ну, или через номер. Нет, книга замечательная, не скромничай, хорошая, добротная, как у тебя всегда получается, можно было б ее не писать вообще. Что ты, со мной все в порядке, вроде как умираю. (Отключает телефон.)

Смерть. Не отключал бы, а? Вдруг еще кто позвонит, и ты скажешь правду – ситуация позволяет. И даже больше скажу – обязывает.

Стежнев. Считаешь, что это так уж и остроумно? (Далее, пытаясь говорить шутовски.) Итак, моя исповедь. Часть вторая.

Смерть поудобнее устраивается на столе, обхватывая руками коленки, подбородком упирается в колени, всем своим видом нарочито показывая (Слегка переигрывает.), что готова внимать и сочувствовать.

Стежнев. (Начинает ходить влево-вправо перед столом). Как я жил? Так как же я жил? (Не выдерживает ернического тона, продолжает просто.) Как я жил? (Взрывается.) Да какая теперь, к черту, разница?!

Смерть. Есть такой нехитрый прием: представь, что было бы, если б тебя не было. Вообще. Ну, предположим, ты не родился. Что было бы (Улыбнулась.) с близлежащим миром?

Стежнев. Какое мне дело?! Какое миру дело?! (У него перехватывает дыхание.) Не собираюсь ни скорбеть о мире, ни распинаться о своей любви к нему, какому там? близлежащему? дальнему? дольнему? горнему? Хватит лицемерить и делать вид, что мир действительно есть!

Смерть. Ну что ж, хватит, стало быть, хватит. Действительно, попробуй не лицемерить.

Стежнев. (Кивает). Да, надо же когда-то начинать.

Перестает жестикулировать и ходить возле стола. Смерть спускает одну ногу со стола и начинает ею слегка покачивать.

Не родился б, говоришь? Да всё тоже самое и было бы. Люба, жена, вышла б замуж примерно за то же самое. Точно так же «обустраивала жизнь», добивалась бы ей положенных целей, ставила и добивалась, родила б примерно таких же детей. Точно так же была б более-менее счастлива. (Подходит вплотную к своей собеседнице.) Кстати, меня всё здесь устраивает. Всегда устраивало. А эти мои, время от времени, (Состроил рожу.) рефлексии или же там депрессии на темы судьбы и бессмыслицы – все это так, из привычки к мазохизму, в доказательство собственной «сложности», не более. Казалось бы, не трудно было и самому понять здесь (Короткая пауза.), не дожидаясь тебя. (Видя ее реакцию.) Незачем делать сочувственную физиономию.

Смерть. Да я, собственно, и не собиралась. Не обольщайся.

Стежнев. Это мой предел, потолок. Я доволен. Понятно?! И, в общем-то, счастлив, да-с! (Отходит.) И то, что ты зашла за мной, еще не повод мне вставать на цыпочки, дабы дотянуться до… (Задумывается.) до мне не положенной драмы, до не своей, заемной глубины неудачи. Мой удел, так, мелкие неудачи. Досадные неудачи. Комичные неудачи. Ну, не было у меня за жизнь ни каких-то ярких событий, ни сколько-нибудь стоящих мыслей, ни интересных, хотя бы, грехов. (Садится на стол, рядом со Смертью.) И что теперь?

Смерть. Да, что теперь?

Стежнев. Неужели теперь рассказывать, как написал, защитил две всех устраивающие и никого ни к чему не обязывающие диссертации, как был малодушен в любви, как тратил себя на пустые, ничего не значащие романы, бездарные и с опустошенностью после, и, в то же самое время, досадовал, как мало было у меня таких романов? Рассказывать, как счастливо избегал и, в конце концов, избежал и судьбы и выбора? Как был уверен, что «главное» мое еще впереди, успею, а потом убедил себя, что успел? (Желчно.) Почти успел. (Без перехода.) Да! Я доволен. Мне повезло с женой, с семьей. Мне вообще много в чем повезло.

Смерть. Поздравляю.

Стежнев. (Вдохновляется). И, опять же, вот счастье… Да, счастье! При всем моем мелком, пошлом и зряшном – тем не менее, счастье. Настоящее, взаправдашнее! (Задумывается.) Но все это не такое все-таки, чтобы о нем сейчас. (Замолкает.)

Смерть. Эй! (Не без легкой издевки.) Эй! (Далее, может быть, для того, чтобы вывести Стежнева из этого его состояния). Ну, а все-таки, что для тебя значит время? Только без общих слов.

Стежнев. Вот ты появилась, и время стало без «общих слов». Это непрошенное и внезапное сознание времени. А ведь времени нет! Скорее, что нет. А ты говоришь, что оно уже кончилось. Время это условность.

Смерть. (Раздражаясь). А что же тогда реальность?

Стежнев. Облысение (Проводит ладонью по своей обозначившейся лысине.), зарастание сосудов всякой дрянью, борьба за эрекцию, всё больше уже порядка, приличия ради. (Вдруг резко.) Невозможность смысла перестала ужасать. Разве это не реальность? Не гарантия незыблимости и правоты реальности? Да, да, без смысла надежнее! Как оказалось. Я бы даже сказал, прочнее.

Смерть. (С издевкой, но как-то вяло). Кажется, передо мной распинается очередной, который по счету(?) поклонник абсурда.

Стежнев. Абсурд? Наверное, лучше, если б он был. В нем все-таки глубина, да еще какая. А так…

Сочувственное выражение лица у смерти. Поняв, что у нее сейчас именно такое «выражение», она тут же его убирает.

Пауза.

Притворялся живым?

Смерть. У тебя, сдается мне, не так уж и плохо получалось.

Стежнев. Но и не живым тоже приходится притворяться. Пусть я как раз такой и есть… и, скорее всего, с рождения, изначально.

Смерть. Неживой, играющий в неживого?

Стежнев. Ты не понимаешь. Ни черта не понимаешь! Это способ и форма жизни. И не самый худший способ, кстати, и вполне жизнестойкая форма. Это компромисс.

Смерть берет со стола Стежнева листок и ручку, изображает, будто хочет за ним записывать.

Я обставил себя довольно большим набором всяких приятных вещей и милых сердцу условностей. А не так давно приобрел себе пижаму. Такую, знаешь, совсем как арестантский наряд. (Обозначает пальцами на рукаве и по телу «арестантские полоски».) Еще вчера мне это казалось смешным, во всяком случае, оригинальным. Дескать, я отбываю срок своей жизни, узник обстоятельств, условностей, событийности, полнейшего отсутствия событий и так далее, и так далее. Имитировал самоиронию. Пытался спрятаться за нее.

Смерть. (С недоверием). От чего, собственно?

Стежнев. От отсутствия жизни, вообще судьбы? От отсутствия самого себя?! (Вдруг.) Только мне и не надо!

Пауза.

Не надо?! Если честно, не-на-до. Ничего себе открытие, да? (Попытка усмешки.) И вот так, на твоих глазах.

Смерть. (Нарочито). Тебе виднее, конечно.

Стежнев. Унизительно, правда? Но так правильнее. (Задумывается над словом.) А самоирония что? В конечном счете, форма самодовольства. У меня получалось так. Я это, в общем-то, понимал и раньше. Но меня устраивало.

Смерть. (Усмехается). Ужас.

Стежнев. Я однажды попытался с Любой, Люба – это жена.

Смерть. Ты уже говорил, не отвлекайся.

Стежнев. Попытался с Любой об ужасе. Люба не поняла. С ее точки зрения никакого ужаса нет. Есть иногда только скука. От нее придумано столько всякого, жаль, что у меня просто нет вкуса. А у меня состояние – то ли идти на работу, то ли вскрыть себе вены. Чтобы как-то все это смягчить, спрашиваю: «Так идти на работу или вскрыть себе вены?»

Смерть. А она?

Стежнев. А она отвечает: «После работы не забудь заехать в химчистку».

Смерть аплодирует.

Напрасно радуешься. Если б она сказала умышленно! Но она же «на автомате», думая о своем, от общей рассеянности, из равнодушия. Из нутряного, непробиваемого равнодушия.

Смерть. Ты всегда принимал свою жизнь так всерьез?

Стежнев. А то я без тебя не понимаю! Нечего тут поучать.

Смерть. Да я и не собиралась вовсе.

Стежнев. Смерть, оказывается, еще и врет, по мелочам.

Смерть. (Улыбаясь). Это у меня «на автомате».

Стежнев. Только лишь по мелочам?

Смерть. Подожди немного, узнаешь.

Стежнев. (Тут же сбился со взятого тона). Я не хо-чу от те-бя ни-че-го уз-на-ва-ть. Понятно?! Бытие лучше небытия. А все остальное – детали, подробности, полутона.

Смерть. (Пожимая плечами). Ну, да, должны же быть хоть какие-то правила. Хотя бы одно правило.

Стежнев. Да пусть и отсутствие правил! Лишь бы бытие. Поняла?

Смерть. (Неясно, она серьезно или же глумится). Ну а то, немногое, самое светлое, доброе или как там его? Оно все ж таки было или ты просто фразерствовал? Врал мне или же совершенно искренне (Короткая пауза.) обманывал самого себя? (Меняя тон.) Постарайся ответить, светлое, доброе, подлинное было? Хоть сколько-то было?

Стежнев. Было. Конечно же, было. Но (Заставляет себя сказать.) я все-таки иногда сознавал, (Поправляет самого себя.) вроде бы сознавал, что этим всем только лишь прикрываюсь от безысходности, будь то безысходность бытия, да и собственной жизни, от пустоты. (Сбивается.) То есть все мое «светлое, доброе» оказалось такими вот фиговыми листочками. Унизительно, да?

Смерть. Но сами листочки-то подлинные.

Стежнев. Хотелось б надеяться. Что еще остается?

Смерть украдкой глянула на свои часики. Стежнев заметил.

Стежнев. (Как-то по детски). Знаешь, так хочется жить. (И тут же язвит на собственный счет.) Так, из принципа.

Стук в дверь.

Стежнев и Смерть испуганно вскакивают со стола, они ведут себя как застигнутые врасплох любовники.

Девичий голосок. Виктор Георгиевич, можно?

Стежнев. Меня уже нет. (Добавляет.) Во всех смыслах слова. (Подмигивает Смерти.)

За дверью слышится девичье хихиканье и звук удаляющихся по коридору каблучков.

Стежнев. Настенька Кравченко – не без странностей, конечно, слышала наши голоса и постеснялась открыть дверь, кажется, влюблена в меня немножко.

Замолкает. Мрачнеет. Смерть смотрит на него с откровенным сочувствием.

Смерть. У тебя с ней все равно ничего бы не было. Сам понимаешь.

Стежнев. Не в этом дело. (Повторяет.) Не в этом.

Смерть хотела было что-то сказать.

А что, ты, собственно, лезешь?! Что корчишь из себя всевидящую, всезнающую?! Ты всего лишь смерть, и только. Самая обычная, банальная, штампованная, слепая, туповатая смерть.

Смерть. (Гневно.) Вот именно! И должна вести себя соответственно. А то я как-то уж очень отвлеклась.