Текст книги "Урусут"

– Вона как! – вскликнул уже младший. Раньше Андрей о речи великого князя не упоминал. – А сам ты слышал?

– Я – не слышал! – сверкнул очами Клобук. – Я в задних рядах стоял, куда поставили! Но другие – слышали!

– А-а-а… – протянул юный ратник.

– Ну вот! Сначала послание игумена Сергия читали – такую силушку нам сие придало! – а затем и сам великий князь говорил. «Братья! – кричал он войску. – Бояре и воеводы и дети боярские! Тут вам не ваши московские сладкие меды и великие места! Добывайте на поле брани себе места и женам своим! Тут, братья, старый должен помолодеть, а молодой чести добыть!».

– Знатно… – умилился плотник.

– Ну! – согласился воевода. – А потом отошел в сторону и сказал так тихо: «Господи боже мой, на тебя уповаю, да не будет на мне позора вовеки, да не посмеются надо мной враги мои!». И помолился он Богу и Пречистой Его Матери и всем Святым, и прослезился горько, и утер слезы… А туман опустился какой! Острия копья своего не видать, коль в руке его вытянуть! А как рассеялся, то увидели мы неприятеля. Ох, скажу я вам, и тьма тьмущая! А Димитрий, значит, надел латы простого воина и пошел в ряды. Давай его бояре отговаривать, а он им бает: «Где вы, там и я. Скрываясь назади, могу ли сказать вам “Братья! Умрем за отечество”? Слово мое да будет делом! Я вождь и начальник: стану впереди и хочу положить свою голову в пример другим».

– Ого! – восхитился древоделя.

Открылась дверь, вошла мать с туеском. Недобро посмотрев на мужа, поставила мед на стол. Александрович разлил по кружкам хмель, выпили, отерлись, гость продолжил:

– На самом деле с татарами пришли и фряги с арбалетами, и ясы, и касоги, и конница еврейская, и киликийские армяне, и караимы, и готы… А меня поставили с суздальцами в отряд Глеба Брянского, в запас. Находился бы я впереди, не разговаривали вы бы сейчас со мною, потому как почти все, кто там бился, полегли… А ты не перебивай, малолетка! – и он шлепнул дланью младшего Белого Лба по затылку. – Значит, незадолго до полудня расположились мы друг напротив друга. И каждый, значит, в непременной чистой льняной рубахе, чтобы, ежели такая судьба, отойти к Господу, как положено. И тут выезжает посреди поля татарский богатырь Темир-Мурза роста невиданного и давай силушкой похваляться, мол, кто тут не боится со мной сразиться? Да вы для меня, русские, что мураши для копыта вельблюда! Я вас, мол, ногтем, как вошь! А ему, значит, навстречу инок Пересвет, которого Сергий прислал – ну, я вам скажу, огромный, как бык! И сели они на коней, и взяли копия, и сшиблись посреди поля, и пробили щиты друг другу, и повалились наземь оба мертвыя! Ну, тут загремели цымбалы, гусли, затрубили рога, и мы, опустив заборолы шеломов, читая псалом «Бог нам прибежище и сила», кинулись на ворога!

– И ты? – недоверчиво спросил Олежка.

– Ну «мы» – в смысле русичи! Я, говорю, стоял про запас! В запасе, смыслишь? Ну, тут сеча такая пошла, что ор на всю Вселенную, а в небе уже стервятники кружат – добычу учуяли, наши кони хрипят, мы в бой просимся, а Глеб ревет: «Стоять! Стоять! Не сейчас!». Бают, что в засадном полку то же самое Боброк своим воинам орал. И стрелы, стрелы, стрелы нам на головы! Ну, и начали ордынцы передовой полк теснить. Нашлись у нас и такие, что с мокрыми портами бежали с поля боя… По правде, конницы у татар имелось больше, а конный татарин страшен, это пеший он валок. Чуть княжеские хоругви не захватили, еле отбились. А потом как латные фряги внапуск пошли, так весь передовой полк пал – весь, не шутя говорю! Лег, как скошенное сено! Ну и дал Глеб Брянский сигнал, и как понеслись мы татарву сечь! Центр назад отодвинули, но наше левое крыло ворог-то к Непрядве погнал, баяли, личный тумен Мамая да тыл засадному полку и подставил! И как молвил Боброк-Волынский «Теперь наше время!», и как ударил по нему, и резал и топил бесерменов в Непрядве сотнями! А потом, видя такое, все татарское войско побежало! И гнали мы их пятьдесят верст до реки Красная Мечь! А сам Мамай, видя такое, терзаемый печалью и гневом, воскликнул: «Велик Бог христианский!», и бежал за остальными.

– Ну, скажи! – кряхтел возбужденный хозяин. Его супруга также внимала не дыша.

– Ты сам, что ль, Мамая слышал? – удивился младший древоделя.

– Нет, но народ так бает… Помыслите! Всего убили два с половиной десятка князей и восемь сотен бояр! А я… Ну, что я? Мы в бой пошли конницей напрямки по трупам и чужих, и своих… Кто и живой еще оставался, а мы – поверх. Кровь лилась, как вода, на десять верст вперед, лошади не могли ступать по трупам, ратники гибли под копытами… – Андрей положил ладонь на глаза и замолчал. После паузы продолжил: – Молодой я был, глупый, славу себе хотел неземную добыть. Меня-то уже отличали, а почему я в запасе оказался – сказали, вот Клобук в быстрой сече незаменим, а на долгий бой сил не хватит. Значит, хотел наверстать. И, вправду, мах направо, мах налево, лишь бы уши собственному коню не отрубить – сколько ворогов положил, я и не ведаю. Только и читаю сквозь зубы: «Упование мое – Бог, прибежище мое – Христос, покров мой – Дух Святый», «Упование мое – Бог, прибежище мое – Христос, покров мой – Дух Святый», – прямо по кругу, больше ничегошеньки упомнить не могу, и рублю, рублю, рублю… Но в горячке от своих оторвался, вперед смотрю – неприятель уже не бежит, назад гляжу – наших нет никого. И взял фрязин в сверкающих латах арбалет, да пустил в меня болт… А какой у меня был конь! Нет, какой конь! Никогда уже не будет такого коня! Бедокур его звали! Так заслонил меня Бедокур, верно говорю! Почуял стрелка, встал на дыбы и в грудь железную стрелу принял! И упал замертво, да и я вместе с ним!

– Ужасть! – вскрикнула маманя и перекрестилась.

– Это что! – воевода схватил кружку и сделал несколько добрых глотков. Оторвавшись и выдохнув, продолжил: – Сабля – в сторону, щит – в сторону, и как конь меня еще не придавил – Бог спас. И мчится на меня татарин с саблею, но не мастеровитым оказался, нет, замахивался так, будто десятерых православных задумал повалить, а не одного. Я и уклониться успел, и отпрыгнуть, и свой клинок схватить. Он во второй раз взмахнул, я у него под рукой проскочил и прямо по спине с разворотом полоснул. Кольчужка слабая оказалась, рассек я ему оную. Тут фрязин в сторонке затрясся, начал другой болт вставлять, а я кинжал из пояса – сегодня Олегу как раз показывал, как это делается – швырнул, да сразу ему в горло, как раз поверх лат. Пока еще двое татар подбежали, я и щит успел поднять. От первого вбок ушел и – на! – ему по ногам, а следующим махом – по черепу! И смотрю – уже наши наезжают, а последний татарин, дура, видит, что все равно смерть, лучше б уж пощады попросил, может, я бы и смилостивился, хотя не знаю – может, и нет; так вот бился он секирой, да как даст ею по мне! Ну, я спокойно щитом заслонился, да подвел меня щит, а секира, знать, была добрая. Так разбил он мне щит и отрубил руку, и так я близко вдруг смерть увидел, и пеленою от боли глаза заволокло, что я и не защищался боле, убил бы он меня вторым ударом, точно говорю… Но тут Алешка, земляк мой, только перед походом и познакомились, на полном скаку ему голову сносит! Кровища хлещет, я ору, думал, изойду ею, но догадался руку зажать и побежал к ихнему обозу, а тот уж горел. И сунул руку в костер, и держал ее там, пока не обуглилась. Уж и одежда тлеть на мне начала, и власы чуть не запалились – я другой рукой все себе по макушке хлопал, ну, думаю, хватит. Дружок спешился, орет там что-то, я в ближайшую юрту нырнул – думаю, ну хоть бурдюк найду какой, хоть с водой, хоть с вином, полью на руку охладить – а там на земле раненый бесермен лежит, стонет… Бурдюк я отыскал, вылил на рану, и только потом на татарина посмотрел. Платье такое богатое – ну, мурза какой-то, точно. Он показывает – добей, мол, меня, мучаюсь мукой страшною… Добить? Да завсегда пожалуйста. Валялась там сабля в ножнах – ну, та самая моя, я ее с собой опосля забрал – я ему в сердце…

– Ой, не могу, пойду за околицу! – вскрикнула Евдокия. – Все внутри кровью обливается…

– Да, война – не бабское дело! – шлепнул ладонью по столу заметно опьяневший хозяин. – Сходи скотину посмотри!

– Да что ее смотреть! А ты, это, не пей боле!

– Кто пьян да умен, два угодья в нем, – заулыбался Александрович.

– Ох… – махнула рукой супруга и вышла.

– И что дальше? – замирая, спросил Олег, хотя и знал конец истории.

– А? – повернулся к нему Клобук и захлопал веками, будто очнувшись от морока. – Ну… Это… Да, вышел я из юрты, только на пояс новую саблю нацепил, да хлопнулся оземь без чувств. Ребята думали, что дух испустил, а у меня, того, обморок. Ну, Алешка меня поперек седла да к нашим обозам. Там лекарь какую-то траву чудодейственную пожевал, на рану мне наложил, тряпицей обмотал, после я в телеге бредил, затем уж в Нижнем отлеживался. Алешка, значит, про меня Симеону Михайловичу рассказал, тот – Василию Кирдяпе, а последний – отцу. Как я выздоровел, призвал меня к себе Митрий Кстиныч и молвил: «А правду бают, что ты скакал по полю Куликову, аки ветер, и разил ворогов беспощадно, будто молнией, а когда конь под тобою пал, пешим четверых бесерменов зарубил, руки лишился, сунул ее в огонь, как римский герой, а напоследок мурзу заколол?». «Ну, – отвечаю, – сколько я их на коне порубил, не считал, уж больно все быстро шло-вертелось. И убил, альбо токмо ранил – в бою не видно. А вот когда Бедокур пал, да, набежали вороги. Только бесерменов явилось трое, четвертым оказался латинянин с арбалетом, я ему в горло нож метнул. Из татар одного мой друг Алешка кончил, чем меня и спас. А уж про мурзу хвалиться и вовсе нечем – он и так уж при издыхании находился, лишь от земных мук просил ослобонить себя, я ему и помог». «Вот это кметь! – воскликнул князь. – Сослужи мне службу, прошу! С бранным опытом мало у меня людей, а ты еще и герой! Назначаю тебя воеводою строящейся на Суре Поганой заставы! Тебе и честь, и почет, и жалование! А как укрепления понастроишь да службу наладишь, женю тебя на дочке боярской!». Ну, так я здесь и оказался…

– А как дочка боярская? – с замиранием сердца задал вопрос Олег.

– А зачем нам боярская? – засмеялся Клобук. – Я осенью себе другую присмотрел. Рода простого, но красавица! Я ж говорю – церкву закончим, поеду свататься.

– Возьми меня с собой! – попросил мальчишка. – Ни разу в Нижнем не был!

– Возьму, – согласно кивнул Андрюха. – Если тятька разрешит.

– Езжай, – промычал Александрович. – Все одно уже от рук отбился. Ратник… – хозяина качнуло, он схватился за стол.

– Иван! – строго произнес гость. – Давай, почивать ложись.

– Сейчас, тут еще есть… Вот допью…

– Давай, давай, не рассусоливай! – воевода поднял плотника с лавки, опустил его руку себе на плечо и понес за печь на топчан.

 
– Ой, при лужку, при лужке,
При широком поле,
При знакомом табуне
Конь гулял на воле-е-е… —
 

неожиданно запел Александрович.

Клобук уложил его, укрыл одеялом. Отец повернулся к стене и сразу захрапел.

Мальчишка выскочил за матерью – та болтала у плетня с соседкой.

– Мама! – позвал он. – Батя спит!

– Ой, ну слава те, Господи, – перекрестилась Евдокия, попрощалась с подругой и вернулась домой. Младший Белый Лоб остался во дворе. Небо серело, на нем уже начинали зажигаться звезды. До лета не близко, дул зябкий ветер. Он поежился, потер себе плечи. Да… Нож метнуть, на саблях сражаться – понятно, хоть и страшно. Но руку в огонь, или добить беззащитного… Это тебе не в древесину клинком тыкать, а в живую плоть… Возмог бы Олег так? Ох, да не приведи Христос! Пусть забавы забавами и останутся.

На крыльцо вышел Андрюха, широко зевнул.

– Я провожу тебя, а? – спросил у него младший товарищ.

– Что я, девица – провожать? Вот удумал! – рассердился княжеский кметь.

– Не девица, но во хмелю, – возразил плотницкий сын.

– Был бы во хмелю, уже бы на полу валялся. Я еще столько же выпить смогу! Только незачем.

– Правильно.

– Правильно. Только ты, это, не приходи завтра. Я буду отсыпаться.

– Хозяин – боярин.

– Ну да. Тятька тебе уши теперь драть не будет, – утвердительно произнес Андрюха и вскинул кверху голову. – Ни облака… Коль дождь вскоре не пойдет, капусту и лук вручную поливать придется.

– Река рядом, польем! Знаешь, а у меня мысль такая: чтоб без дела не сидеть, давай древодели тебе за отдельную плату по защитным стенам колышки острием наружу вобьют?

– Как это? – не понял воевода.

– А так. Я с батей поговорю – вот увидишь, получится. По всем стенам в полсажени друг от друга будут узкие закаленные колья торчать. Полезет ворог на стену – и сразу брюхо себе вспорет.

– Ну, Олежка, – воевода снова потрепал его за вихры, – ты – точно талан. Завтра все вместе будем баять… Ну и вкусные у твоей мамани пироги!

– Да, руки у нее на сей счет – золотые.

– Да у вас, Белых Лбов, – гость опять широко зевнул, – у всех они золотые… Почивать… Немедля почивать…

Он хлопнул мальчишку по плечу и не слишком твердой походкой пошел к себе.

 
– Ты гуляй, гуляй, мой конь,
Пока твоя воля,
А как поймаю – зануздаю
Шелковой уздо-о-о-ю-ю…
 

– донеслось до плотницкого сына из-за домов – зацепила, видать, кметя песня.

Пацан сбегал в нужник, по дороге обратно в избу ополоснул у рукомоя лицо, вернулся, лег на топчан, зажег лучину.

Затем осторожно взял в руки свое главное сокровище – греческое, времен Константина IV Погоната, Священное Писание – и стал читать.

– Олег, – раздался из-за печи мамкин голос. – Спи ты, что ли?

– Я скоро, – сказал он, – Книгу Пророка Иезекииля почитаю чуть, и все.

Но только Иехония сдал Навуходоносору Иерусалим, только тот вывез сокровища дома Господня и дома царского, как нещадно начали слипаться глаза и ослабели члены. Он лишь успел отложить увесистый том в сторону и задуть огонь, как сразу провалился в беспамятный сон.

V

Сотник пихнул Айдара ногой – стемнело. Тот вскочил, сразу схватился за саблю, но посмотрел на командира узкими глазками на опухшем ото сна лице и довольно ощерился.

– Пора?

– Сначала коней подготовим.

Боец отвернулся, помочился, еле слышно присвистнул, кони навострили уши и начали взбираться наверх.

– Кольчугу надевать? – спросил Айдар.

– Не надо. Нам на гору лезть. И тяжело будет, и звенеть нельзя.

– Угу, – старый товарищ стал седлать скакунов, арактырец ему помог. Вокруг скалы небольшой лес, надо бесшумно подъехать к нему, спрятать в листве коней, найти тропу на вершину, неслышно взобраться и перерезать стражу. Прошлогодний пленник говорил, что всего там должно быть четверо воинов. Значит, двое спят, двое таращатся в темноту. Хотя почему таращатся? Или пьют хмельное, или в кости играют – это же урусуты! Но правильно считать, что никто не спит, и им нужно быстро убить четверых опытных нукеров. Вот такая задача.

Сначала двигались рысью, затем аятом, затем шагом. Хорошо, что ночь безлунная. Ну, а заметили бы их – ну и что? Мало конников в степи? Это же не войско. Без луков, без копий – так приказал Айдару Туглай – зачем их бояться?

У края рощи спешились. Рядом медленно текла Сура, на другом берегу виднелись очертания защитных стен засеки. До рассвета оставалось часа три – как раз самое сонное время. Коней завели в чащу, прямо на расправу комарью. Сердце кровью обливалось – а что делать? Если не привязать, уйдут вдруг в поле, увидят противники, поднимут тревогу… За остальных он оставался спокоен, но Казар – такой горячий! В бою очень хорош, но на отдыхе не слушается, все по-своему делает!

Животных привязали на самые длинные арканы – вдруг хозяев убьют, будут пастись несколько дней, пока всю траву и листву с деревьев вокруг себя не выедят. А там, глядишь, и Наиль подоспеет.

Неслышно ступая мягкими ичигами, пошли тихонько через лесок – лишь бы ветка не хрустнула. Но ветка – это может быть и зверь, зачем обязательно монгол? Добрались к подножью горы спокойно, только Айдар оцарапал себе лицо колючим кустом до крови, но ни звука не проронил. Да, юз-баши знал, кого брать с собой!

Подошвы соскальзывали с мокрого мха, чувствовалась близость воды, земля была мягкой. Тропу не могли найти, подъем казался почти отвесным. Стоп. Туглай выставил руку перед грудью спутника. Наверх вели выдолбленные в камне глубокие ступени. Вот оно.

– Готов? – еле слышным шепотом спросил он товарища.

Нахмурившийся боец кивнул. Оба сняли сабли с поясов, чтобы не бряцали о скалу, просунули их под ватные бешметы, ножи сунули в ичиги, сотник взялся рукой за одну выемку – не влажная, не скользкая – отлично. Как ящерицы, поползли вверх. Арактырец не спешил: выпадет камень из-под ноги – быть беде. Обошлось. Перед самым верхом прислушался. Голосов не слышалось – только внизу пыхтел Айдар. Снял шапку, еле-еле, чуть-чуть приподнялся на цыпочках, одним глазком посмотрел на стражу.

Верхушка горы, видимо, снималась вручную – кто-то долго долбил породу. В центре, опираясь друг на друга, вертикально стояли сосновые бревна, под которыми навалили хворост и сухой мох. Вся эта пища для огня укрывалась добротным навесом, защищающим ее от дождя. Умело устроено – одна искра, и полыхать будет так, что и из Москвы увидят, не то, что из Нижнего. На деревянной перекладине висел огромный плоский кусок железа, рядом стояла прислоненная к опоре кувалда. Потом шел еще один навес, под которым сопели три воина, укрывшись кудрявыми овчинами, еще дальше навалили строительный лес – неужели собрались еще и стены ставить? Непостижимо! В стороне, справа, удобно пристроившись меж двух бревен, схватившись за копье, сидел четвертый боец. По его сгорбленной спине Туглай понял, что он если и не спит, то глубоко дремлет.

Юз-баши медленно залез на площадку и остался лежать, прилипнув к земле. Когда к нему подобрался напарник, он прошептал ему на ухо:

– Тому, с копьем, перережешь глотку. Ножом! Так, чтоб ни звука! Сначала смотришь на меня. Как только я встану, режь!

Айдар кивнул и отполз.

Туглай гуськом, переваливаясь, направился к спящим. Посередине лежал невероятно большой человек с густой бородой: если такой проснется до того, как холодная сталь вонзится ему в грудь, будет очень плохо. По правую руку от него то с рокотом, то переливами храпел ратник обычного телосложения с редеющими на голове волосами, а по левую, только что не слюни пуская, посвистывал юнец с бледной полупрозрачной кожей. Этого можно вообще не опасаться.

Сотник присмотрелся к здоровяку – есть кольчуга на нем, нет? А, нет – одна рубаха. Посчитал, что после тревоги успеет в нее облачиться. Твоя ошибка, воин!

Туглай вынул нож, повернулся к помощнику – тот внимательно всматривался в сторону командира. Выпрямился, махнул рукой – давай! – и прыгнул на старшего, с лету вонзив ему лезвие в сердце, и навалился всем телом сверху, чтобы клинок вошел до перекрестья. Тот только выдохнул струей кровь. Лысеющий мужичок вскочил, но так, очевидно, ничего и не понял спросонья – арактырец выхватил саблю и следующим махом разрубил ему череп надвое. Когда юз-баши повернулся, третий урусут щупал землю рукой, ища оружие, но у Туглая глаза уже несколько часов, как привыкли к темноте – свой окровавленный клинок он воткнул молодому воину точно в горло. Тот похрипел чуть-чуть и затих.

– Я думал, будет труднее! – крикнул, расплываясь в улыбке, старый товарищ, отталкивая труп так и не успевшего проснуться копьеносца.

– А я не думал, – ответил Туглай. – Хотя бы собак завели, не знаю. Сторожа! Осмотри их, если найдешь на поясах кошели – снимай. Больше ничего не трогай. Дальше спускайся вниз, оставляй одного Казара, других коней забирай и иди к сотне. Как можно быстрей. Коней не жалей, как всегда, пересаживайся с одного на другой, спеши. Наилю скажешь, что встретимся в тридцати полетах стрелы ниже по течению реки. Жду его там к сегодняшнему вечеру. Переправимся ночью, с ходу возьмем селение.

– Зачем ниже по течению? Вода еще дальше унесет – как до заставы добираться будем?

– Дурак! А если кого-то утянет, и он прямо к урусутам приплывет? Подумал?

– Не-ет! – хлопнул себя по лбу помощник.

– Давай, торопись! А я посплю до утра, пока время есть. Не сорвись, когда будешь спускаться.

– Постараюсь…

Арактырец снял с трупов овчинные шкуры, подошел к спуску. Он решил спать именно на этом месте, с которого все хорошо видно – вдруг наверх станут забираться соратники убитых, кто знает, как они тут часто меняются? Улегся, укутался и, начиная дремать, услышал, как ободравший трупы Айдар слез по ступеням обратно.

* * *

Когда юз-баши открыл глаза, солнце уже взошло. Он перевернулся, потер кулаками веки и взглянул на тот берег. Тут же он про себя посмеялся. Это не сторожевая гора, это лучшее место для наблюдения за крепостью! Одно дело – атаковать укрепленную заставу наудачу, не зная, как расположены защитники, где стены толще, где у́же, где много воинов, где мало, другое – заранее ее изучить с такой высоты, когда всё как на ладони.

Над селом стелился дымок из печей, мычал выгоняемый на пастбище скот, по улочкам туда-сюда сновали маленькие фигурки. Засека занимала довольно большое пространство – не пожалели нижегородцы ни сил, ни времени. Одна сторона защитной стены выходила на крутой обрыв реки – это чтобы с воды не атаковали. Понятно. Чуть ниже имелся узкий причал с тремя большими лодками. Ворота располагались с северной стороны. На южной высилась узкая башня, на самом верху которой висел колокол и виднелся человечек – еще один наблюдатель. Кочевников, видимо, ждали именно оттуда. Ну, и правильно! На углу южной и западной стен башня возведена ниже, но толще – очевидно, чтобы на ней уместить в случае чего как можно больше лучников. Умещайте. За башней шли два длинных строения, совсем непохожих на другие, и совершенно одинаковые избы, во множестве рассыпанные внутри городища. Назначение еще одной большой постройки, справа от ворот, Туглай понял не сразу – это была церковь, дом христианского бога. Он бы догадался раньше, но на ней не стояли обязательные купола и кресты. Значит, ее пока не закончили.

К причалу спустились бабы с лоханями. Подоткнув юбки, полоскали в воде белье и били его вальками. Стрекотали меж собой, как птицы. Чуть поодаль на горке показалось четверо ребятишек. Спустились по тропе вниз, двое принялись удить рыбу, двое других пошли вдоль берега, затем самый маленький зачем-то полез в реку и спустя мгновение уже дико визжал, уносимый течением. Последний мальчуган бросился за ним, схватил за волосы и потащил за собой. Бросив удочку, на крик прибежали рыбаки. Наградив незадачливого ревущего пловца тумаками и обнявшись с мокрым спасителем, все вместе поднялись по склону и скрылись за внешней стеной.

Внутри же заставы с криком и шумом на площадке у продолговатых строений собирались вооруженные люди, причем большинство выходило именно из дверей того дома, что находился слева. Так-так. Это дом, где спит основная часть воинов! Вот куда нужно нанести главный удар! Ночью! Застать врасплох! Пока одни монголы будут резать спящих урусутов – ну как сегодня на скале, очень просто, – другие изнутри откроют главные ворота и впустят конницу. Да пусть гром и молнии падут Туглаю на голову, если при такой разведке он потеряет больше пятерых людей! А то и троих.

Пока солнце не встало в зените, арактырец наблюдал за жизнью городка. Изучил каждое свободное пространство, все улицы, рассчитал, как распределить бойцов, куда направить самых отчаянных головорезов, где поставить засаду для возможных урусутских беглецов, где расположены амбары, в которых, вероятно, хранится сено, которое может вспыхнуть в первую очередь. Вторая длинная постройка, как он понял – конюшня. Следил очень внимательно, только раз отполз попить найденной у мертвецов воды и пожевать свой курт. Холодную телятину и свиное сало покойников аккуратно завернул в суму – надо взять с собой, пригодится, если голод прижмет.

После полудня он разрешил себе еще поспать, с запасом на ночь – заслужил. Да и секретов у засеки не осталось. Не больше трех десятков воинов, еще столько же смердов, да если взять их тепленькими… Великий Бари́н, даруй победу своему слуге Туглаю, и он принесет тебе в жертву лучших, самых толстых и жирных баранов! Он молился, уже сомкнув веки.

К вечеру юз-баши проснулся. Не терпелось вниз: когда-нибудь Казару надоест стоять, и он начнет звать хозяина. Наконец, стемнело. Только бы смена проводилась завтра! Он очень рисковал. Внутренне он уже готовился к тому, чтобы запустить наверх четверых урусутов, но справился бы он с ними – вопрос. А раз никого не появилось, так и не будет – не станут же они ночью меняться! Значит, сторожили здесь по два-три, а то и дольше, дня.

Уже не боясь звона оружия о камни, надел саблю, аккуратно сполз вниз. Задрав голову, посмотрел на темный силуэт вершины скалы на звездном небе. Да, сорваться с такой кручи – верная смерть. Раздвигая рукой ветки, пошел через лесок. Увидев хозяина, Казар хотел сначала возмущенно заржать, но сотник обнял его за шею и, шепча ласковые слова, погладил. Затем обтер ему морду, стряхнув с терпеливого животного кровососов – комаров, слепней и мух, удалил с крупа пауков, прочих насекомых конь сгонял хвостом. Побыстрее вывел его на простор, дал пожевать черствую – все одно лакомство – лепешку, вскочил в седло с высокими луками, сжал бока скакуна пятками, направил в степь. Сначала шел шагом, точно по линии между скалой и селением – мало ли, углядят что в темноте, пусть им будет закрыт обзор. Затем, отъехав на безопасное расстояние, ускорил четвероногого друга и поскакал вниз по течению.

Вскоре уже видел разъезд Кекина и Очирбата – они так радовались арактырцу, будто вечность его не видели. Наиль молодец, хоть и имел приказ в бой не вмешиваться, все сделал правильно – воины уже оголились, снаряжение затянули в кожаные мешки, наделали жердей из хвороста и камышовых связок для переправы. Туглай собрал десятников, уселись в кружок, рядом пристроился Илыгмышев нукер, юз-баши взял в руки прут и при бледном свете зажженной ветки принялся чертить на влажном песке схему заставы.

– Я иду первым, – сказал он. – Со мной – десятки Гасана, Айдара и Тучака. Копыта коней обматываем, двигаемся шагом. Стены обходим за два полета стрелы. Затем здесь, – он взрыхлил песок, – коней оставляем, берем кошки и бежим пешими. У стен разделяемся. Тут, – он снова указал, – ворота. Тучак со своими воинами открывает их и, если надо, держит оборону, не давая закрыть. Но считаю, что держать ее будет не от кого.

– Почему? – расстроился десятник.

– Потому что основная часть урусутских воинов спит в длинном строении у башен. Мы перелезем стену и перебьем их сонных.

– А если нас заметят и поднимут тревогу? – побеспокоился Гасан.

– Тогда, – Тулгай поднял голову, – как только зазвенит колокол, другие семь десятков его услышат. Они должны сразу, галопом, скакать к заставе – если ворота открыты, въезжать в них и резать всех без разбору.

– А как же рабы? – подал голос Назим.

– У нас не будет времени гнать их пешим ходом в Орду. Можем брать только тех, кому можем дать своих коней. Это лишь девицы и дети. Но дети, думаю, тоже обуза.

– Ясно, ясно, – закивали десятники.

– Если кто увидит малейший огонь – тушить. Это важнее добычи. Сначала дело. Понятно?

– Понятно, понятно…

– Каждый берет боевого коня, оставшихся скакунов пусть гонят к черной скале дожидаться войска. Аяз! – крикнул он в толпу бойцов.

Никто не откликнулся.

«Аяз, Аяз!» – понеслось по рядам.

Подбежал юный мальчишка в одной рубахе – уже приготовился к переправе. Бывалые вояки попрятали улыбки в усы.

– Аяз, – произнес Туглай. – Поведешь табун из двухсот коней к Черному Камню. Вдоль этого берега против течения. Иди медленно, не спеши. К завтрашнему полудню – раньше не надо.

– Но я хочу драться! – крикнул паренек, сжав кулаки, его губы тряслись от гнева.

– Верь, твой клинок еще не раз обагрится кровью врага! Но сейчас мой приказ – вести табун. Ты хочешь ослушаться?

– Нет, – вздохнул юнец.

– Тогда за работу, – приказал арактырец, и юн-баши пошли к своим воинам гнать их в воду. Понимая, что он не может при всех давать указания личному оглановскому нукеру, сотник взял его за руку и отвел в сторону. Наиль, как всегда, улыбался.

– Слушай, – прошептал Туглай. – Проследи, пожалуйста, чтобы при первых звуках колокола все без остатка поскакали к крепости.

– Конечно.

– А сам не спеши.

– Да, – нукер улыбнулся краем губ. – Я подъеду позже – посмотрю, что у вас получилось.

– В путь?

– В путь.

* * *

Крик и гомон потревоженных лебедей и уток не были настолько шумными, чтобы выдать. Переправились быстро – лишь два неумехи из десятка Энебиша отцепились от лошадиных грив, и течение унесло их за собой. Зная, что нельзя привлекать внимание, они не звали на помощь, но десятник сам заметил пропажу и нашел криворуких прибившимися к берегу невдалеке.

Отряхивались кони, бойцы проверяли, не намокли ли стрелы и луки – влажная тетива в битве не помощница, надевали хуяги, облачались в снаряжение, поправляли шишаки и мисюрки, выдвигали-задвигали сабли – смотрели, не попала ли в ножны вода.

Наконец, выстроились в шеренги. Копыта коней воинов выбранных десятков уже обмотали тряпками.

– А ведь скоро рассвет, – показал на едва светлеющий восточный горизонт Наиль.

– Успеем. Чо! – Туглай ударил пятками мокрого Казара, и тридцать бойцов отделились от основного отряда.

Наблюдая за селением со скалы, арактырец понял, что немногие деревья рядом с ним недавно вырубили, дабы облегчить защищающимся обзор, но на западе осталась маленькая рощица, окруженная кустарником. Сейчас, в темноте, она являлась хоть каким-то заслоном, там они и оставили коней вместе со старым Эгде. Да, он еще хорохорится и рвется в драку, но пора ему уже угомониться. Пусть успокаивает скакунов, не дает им ни ржать, ни разбегаться.

По команде, пригнувшись, быстро побежали к стене. Достигнув толстых заостренных бревен в ряд, привалились к ним спинами, чтобы отдышаться. Сотник показал направление рукой, Тучак кивнул и повел своих людей к воротам. Двадцать бойцов осторожно пошли в другую сторону. Не доходя до башни, Туглай всех остановил, и принялся делать знаки пальцами, кто с какой стороны ползет на стены. Кошки бросили одновременно – только одна не зацепилась, – дружно поползли наверх. Арактырец первым шагнул на дощатый настил, идущий вдоль всех стен. Очирбату и еще двум воинам указал на высокую башню. С другими молниеносно спустился по лестнице, через несколько мгновений небольшая толпа скопилась у входа в длинное строение.

От главных ворот донесся ужасный предсмертный крик, и как-то разом зашлись злобным лаем все собаки заставы.

– Вперед! – скомандовал Туглай и, стиснув зубы, ударил ногой незапертую дверь.