Текст книги "Библиотека"

"Паша!" – Юля свернула на соседнюю улицу и решительно зашагала к ларьку.

* * *

Евгений Стратонов сидел в своей каморке, больше напоминавшей одиночную камеру, чем кабинет, и откровенно скучал.

"Июль… Жара… Хорошо бы к морю. Плацкартный вагон, перестук колес, хлопающая дверь в конце коридора, запах туалета, усиливающийся после каждого хлопка, жареная курица с выдранными ногами, коричневая тушка завернута в мятую фольгу… Здравствуй, Крым! Прозрачная соленая вода, каменистое дно, медленно качающиеся в ленивом прибое водоросли… Кислое сухое вино, выбеленные домишки, скалы, склонившиеся над морем… Красота!".

Его ждали несколько мелких дел: обыкновенная текучка. У кого-то вскрыли машину и украли колонки. Ах ты, Господи! Колонки у них украли, скажите на милость. Ну и что? Где я вам найду эти несчастные колонки? Так нет же – кража. Извольте раскрывать.

Ну, еще нанесение тяжких телесных повреждений. Бывший зэк, весь синий от наколок, отмотавший по лагерям восемнадцать лет, требовал от отца своей сожительницы немного денег на опохмелку.

А тот не дал – самому не хватало. Пожадничал. Ну, вот и результат. Зэк настучал потенциальному тестю по репе, а потом еще и проломил череп… Э-э-э… Чем это он проломил ему череп?

Стратонов потянулся к картонной папке. "Гирей от часов с кукушкой…". Господи! И эти люди, вешающие на стену часы с кукушкой, не дают ему поехать в Крым!

А когда еще ехать, если не сейчас? В декабре? В декабре лучше в тайгу, к медведям. А в Крым надо ехать летом, это и дураку понятно.

Но начальник никак не подписывает заявление об отпуске, ссылаясь на служебную необходимость. Необходимость – это значит, кто-то должен заниматься скучной изматывающей текучкой.

Ну, а кому еще ею заниматься, кроме как молодому оперу двадцати шести лет, у которого, по образному выражению начальника, "еще задница от студенческой скамьи плоская"? Вот станет мозолистая и круглая, тогда – извольте в Крым.

Селектор на столе замигал желтым огоньком. Стратонов нажал кнопку, и сквозь треск статических помех, аки Глас Господен в ореоле синих молний, возник голос начальника:

– Стратонов! Зайди ко мне!

Не отпуская кнопку, он нагнулся к селектору и, дурачась, левой рукой отдал честь:

– Слушаюсь!

Он убрал дела в сейф, запер дверь на ключ и по скрипучему полу, покрытому почерневшим ободранным линолеумом, поспешил на второй этаж.

"Никак подписал! Неужели я поеду в Крым?".

Он бегом преодолел два лестничных марша, лелея в душе смутную надежду на неожиданную милость судьбы: начальник наконец открутил колпачок своей знаменитой ручки с золотым пером и размашисто начеркал на его заявлении: "В приказ".

Стратонов робко постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, просунул голову:

– Разрешите, Валерий Иванович?

– Проходи.

В руке начальник держал какой-то листок, но это было не заявление об отпуске. Отнюдь. Огонек надежды, трепетавший в его душе, зачах и погас. Финита! Новое заявление от трудящихся. На, Женя, дерзай!

Валерий Иванович Блинников, начальник отделения милиции № 5 города Александрийска, в чьем ведении находилась также и территория университетского кампуса, положил лист на стол, прижал его тяжелыми красными руками, похожими на куски недоваренного мяса, и сцепил пальцы.

– Ну что, Евгений Александрович. Как работается?

Стратонов скорчил кислую мину, которая должна была означать "да так себе", и сказал преувеличенно бодро:

– Хорошо, Валерий Иванович! Четыре дела в производстве, по трем уже есть результаты. Сейчас заканчиваю четвертое, – "и в Крым!", – чуть было не вырвалось у него.

– Значит, справляешься, – мудрым начальственным голосом произнес Блинников. Стратонов полагал, что всех людей, пересаживающихся в кресла начальников, специально обучают этому мудрому спокойному голосу. "Всего десять занятий – и ваши подчиненные будут думать, что вам известно ЧТО-ТО, недоступное простым смертным". – Молодец! Тогда вот тебе еще работка! Лучше тебя ее никто не сделает. Загадочные исчезновения в стенах твоей, так сказать, альмы-матери, – и опять этот мудрый начальственный тон не дал Стратонову понять, шутит Блинников или же действительно не знает, как правильно будет по латыни "мать-кормилица". – Вот, ознакомься. Поступило сегодня утром. Пропали две девушки-абитуриентки, – Валерий Иванович подвинул листок: на двадцать сантиметров, не более. Стратонов подошел к столу и взял листок.

– Займись этим, – продолжал Блинников. – И лучше прямо сегодня. Что-то у меня дурное предчувствие.

Начальник отделения запустил указательный палец за воротник синей форменной рубашки, схваченный галстуком на резинке, и описал рукой длинную дугу. Стратонов заметил влажные круги под мышками Блинникова. Видимо, начальников не учат переносить жару. В этом они такие же люди, как и все остальные.

– Может, конечно, девчонки сами найдутся, – начальник вытащил из кармана большой клетчатый платок и протер им широкий багровый затылок. – Но, ты ведь знаешь, нам главное – вовремя прокукарекать, а там – хоть не рассветай. Понимаешь меня?

– Да.

– Не "да", а "так точно", – беззлобно поправил начальник.

– Так точно.

– Ну, вот и хорошо. Можешь идти. Будут результаты – доложишь.

– Есть! – ответил Стратонов. Начальник сидел, подставив лицо струе воздуха, разгоняемого вентилятором, и блаженно жмурился, как кот при виде сметаны. – Разрешите идти, Валерий Иванович?

– Иди, – выдохнул Блинников и с отвращением посмотрел на пачку сигарет, лежавшую перед ним. Видимо, в такую жару даже курить не хотелось.

Стратонов вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь. Вопрос об отпуске так и остался нерешенным. И когда он решится – одному Богу известно. А, скорее всего, даже Он не знает: поди разбери, что творится в голове у Блинникова.

Евгений, держа заявление двумя пальцами, поплелся обратно в свою каморку.

Он сел, достал из сейфа графин с водой – в темноте она долго оставалась прохладной – напился пахнущей хлоркой воды и положил лист с заявлением перед собой.

"Так… Пропали… Из общежития № 4… Ага, ага… Девушки. Да-а-а… Ну и морока. Куда же они пропали?".

Стратонов машинально перевернул лист, словно ожидал, что на обратной стороне будет написан ответ. Но там было пусто. Только выдавленная шариковой ручкой бумага и в двух местах – сквозные дырки. Вряд ли это можно было назвать исчерпывающей информацией.

Стратонов наполнил стакан до половины, поставил локти на стол и принялся обмахиваться заявлением: вентилятора у него не было.

Ну что? С чего начать? Прежде всего – завести новую папку. Это раз. Второе. Что он успеет сделать сегодня? Он взглянул на часы: была половина третьего. Так. Он сходит в "четверку", поговорит с заявительницей, соберет максимум сведений о пропавших девушках, узнает, на какие факультеты они собирались поступать, и, наверное, успеет наведаться в деканат. Там он попросит адреса и фотографии пропавших, посмотрит их оценки, ну и все такое прочее – по ходу дела будет видно. Ну, и все, наверное. На сегодня-то. Вполне достаточно. А там, глядишь, они сами объявятся.

Стратонов переписал в блокнот данные заявительницы. "Рубцова Юлия Валентиновна. Комната № 315". Вот отсюда он и начнет.

Стратонов встал, взял легкую рубашку (хорошо, что он не начальник и не дежурный – не обязательно ходить на службу в форме) за пуговицу на животе и потряс, пытаясь охладить разгоряченное тело. Ему стало немного прохладнее.

Он положил заявление в сейф, придавил графином и закрыл тяжелую дверцу. Сунул ключи от сейфа в верхний ящик стола и вышел из каморки, радуясь возможности поработать "в поле", потому что сидеть в кабинете становилось невыносимо.

* * *

Юля зашла в знакомый ларек и обнаружила, что за прилавком стоит совсем другой, незнакомый ей, молодой человек. Он чем-то неуловимо напоминал Пашу – та же юношеская худоба, тот же озорной блеск в глазах, тот же оценивающий взгляд, – но все-таки это был не он.

– Здравствуйте, – сказала Юля.

Дверь была открыта настежь и подперта большим тяжелым камнем, поэтому колокольчик не зазвенел. Юля улыбнулась, встала на носочки и качнула его рукой. Раздался мелодичный звон.

– Привет! Чего желаете? Минеральная вода, сок, "Пепси", пиво, сигареты, марихуана, оружие, наркотики? У нас самый богатый ассортимент в городе, – гордо сказал парень.

– Я хотела бы видеть странствующего рыцаря Павла Синицына, – в тон ему ответила Юля.

– Странствует, – махнул рукой парень. – Поехал на рынок за товаром. Вообще-то, у него вечерняя смена: он заступает в шесть. А пока я за него. Могу я чем-нибудь помочь юной леди, одержимой жаждой знаний?

– С чего вы решили, что я ею одержима?

– Хм, – парень удивился. – Здесь все такие. Все хотят что-то узнать, поэтому и приезжают поступать в универ. На уборщицу из общежития вы не похожи, на певицу из варьете – тоже. Раньше я вас не видел; потому что, если бы видел, то запомнил. Стало быть… Абитура? Так ведь?

Юля улыбнулась. Сначала она хотела сказать, что она – прекрасная незнакомка, застигнутая в пути снежным бураном, но промолчала.

– Ну да.

– Постой, постой! – парень посмотрел на нее внимательнее. – Тебя зовут Юля?

– Да.

– У тебя завтра биология?

– Точно.

– А-а-а, понял. Мне Пашка про тебя говорил. Насчет экзамена не беспокойся – что-нибудь придумаем. Я, – он хитро подмигнул, – буду там дежурить. Следить за порядком. Чем смогу, помогу. Все будет нормально, не боись.

Юлю поразила такая оперативность. "Действительно, не соврал, – с приятным удивлением подумала она. – Пообещал первой встречной помочь, и вот поди ж ты – уже все схвачено".

Парень словно услышал ее мысли.

– Тут главное – грамотный подбор кадров. Если пустить дело на самотек – ну, то есть предоставить все решать деканату – в универ не поступит ни одна нормальная девушка. Глазу будет не на ком отдохнуть, – парень выделил голосом "глазу", но Юля подумала, что, наверное, он имел в виду что-то другое.

– У вас что – тайное общество?

– Почти. Что-то вроде рыцарского ордена: могущественного и глубоко законспирированного.

– Это на всех факультетах так, или только на медицинском?

– Ну, насколько мне известно, на физическом и на мехмате с девушками совсем туго. Они там – на вес золота. Зато почти каждая к окончанию университета выходит замуж.

– Заманчивая перспектива.

– Конечно! Полное построение семейного счастья "под ключ", начиная с нулевого цикла. Ладно, об этом пока еще рано говорить. Тебе зачем Пашка? Что-то срочное?

Юля снова вспомнила про Алену; голос ее стал грустным.

– Да. Возникла одна проблема.

– Тогда ты попала по адресу. Здесь решают все проблемы. Бюро добрых услуг, так сказать. В чем дело?

Юля посмотрела на него оценивающе. Потом решила рассказать – хуже не будет.

– Понимаешь, соседка по комнате пропала.

– Ого! – парень присвистнул. – Тоже абитура? Тоже красавица?

– Да. Правда, она поступает на исторический…

– Не имеет значения. Никак, объявились конкуренты? – парень поднял брови. – Не потерпим. Ноги в таз с цементом, и – в Гудзон. А ты что думала? Монополия на красивых девушек должна быть только у нас!

– Все так, – Юля задумчиво покачала головой. – А сегодня я узнала, что еще одна девушка ушла и не вернулась.

– Дело принимает серьезный оборот. Я думаю, тебе надо дождаться Пашку. Он должен приехать. Он собирался еще поесть перед ночным дежурством.

– Пообедать?

– Может, и позавтракать, а может, и поужинать. Мы не делаем таких тонких различий. Просто поесть. Завтракаешь, обедаешь или ужинаешь по расписанию. А ешь – когда хочется. Или – когда можется. Примерно так.

– Он скоро вернется?

– Не знаю. Ты лучше иди к себе. Готовься. А когда он приедет, я ему передам, что ты заходила. Какой у тебя номер комнаты?

– Триста пятнадцатый.

– Он зайдет. Иди пока, готовься к завтрашнему экзамену. Хотелось, чтобы ты хоть что-нибудь знала: ведь списывать тоже надо с умом.

– Конечно, – со вздохом ответила Юля.

– Иди, не волнуйся, – успокоил ее парень. – Разберемся.

Юля оглянулась, дотянулась до колокольчика и снова звякнула. Ей показалось, что на этот раз он прозвенел как-то тоскливо. Она улыбнулась парню и поплелась в общежитие.

Когда она подходила к "четверке", ее вдруг охватила робкая надежда: что, если Алена вернулась? Юля прибавила шаг.

В будочке никто не сидел. И холл тоже был пустой. Из-за приоткрытой двери с табличкой "Комендант общежития" доносились неясные обрывки разговора.

Юля проскользнула мимо двери и побежала вверх по лестнице. С трудом сдерживая нетерпение, она прошла по коридору и ворвалась в комнату.

Ксюша сидела на кровати, уткнувшись остановившимся взглядом в раскрытую книгу. Увидев Юлю, она обрадовалась:

– Ой, где ты была? – и, не дождавшись ответа, добавила. – Ты знаешь, а Алены так и нет. Я уже начинаю волноваться.

– Ох! – "поздно ты, милая, спохватилась. Я со вчерашнего вечера вся, как на иголках". Юля подошла к кровати и упала на нее пластом. Она отвернулась к стене и замолчала: говорить с Ксюшей не хотелось.

Видимо, Ксюша это поняла. Она больше не стала ни о чем расспрашивать. Через несколько минут Юля услышала ее напряженное сопение. Ксюша вертелась, чесала в голове, сопела и что-то тихо бормотала себе под нос. Но Юля так и не услышала, чтобы она перевернула страницу.

* * *

– Вы к кому, молодой человек? – спросила Стратонова вахтерша: дородная тетка с малиновым румянцем на квадратных щеках.

– Я? К Юлии Рубцовой. Из триста пятнадцатой.

Тетка окинула его внимательным взглядом. Стратонов внутренне сжался. "Наверное, узнала меня. Прошло всего три года с тех пор, как я бегал к Наталье. Правда, я чаще лазил по пожарной лестнице. Но это осталось незамеченным: я ведь ни разу не попался".

Видимо, черты лица Стратонова показались тетке знакомыми. Она колебалась еще несколько секунд, и, желая отсечь ненужные вопросы, Стратонов сказал:

– Я из милиции. Оперуполномоченный Стратонов Евгений Александрович, – он опустил руку в нагрудный карман рубашки и вытащил красный уголок удостоверения.

Внутри тетки словно что-то щелкнуло. Она изменилась в лице, пытаясь натянуть на него подобие приветливой улыбки.

– А-а-а! Людмила Игнатьевна меня предупредила. Людмила Игнатьевна – это наш комендант, – пояснила она. – Проходите, пожалуйста.

– Спасибо!

Стратонов пересек холл, про себя отметив, что здесь все осталось по-прежнему: тот же продавленный диван, те же шаткие стулья и даже те же самые вечно засыхающие цветы в треснутых горшках.

Он размеренно поднялся на третий этаж, стараясь не потеть. Официальное лицо, обливающееся потом – это как-то неубедительно и жалко выглядит.

Он вошел в коридор третьего этажа. Стены были окрашены в нежно-голубой цвет.

Наталья жила тогда на четвертом, в четыреста шестой комнате. Он всегда пролетал третий этаж, не задумываясь и ничего вокруг не замечая. И только теперь обратил внимание, что на третьем и четвертом этажах стены были покрашены в разные цвета. На четвертом основным тоном был розовый.

"А на первом?" – попытался вспомнить он. Ведь он только что был там, неужели не вспомнит? В бледно-зеленый. Точно. Первый этаж – бледно-зеленый.

Интересно, зачем потребовалось красить разные этажи в разные цвета? Ну, только если кто-то путался в написании цифр, указанных на табличках: "1-ый этаж", "2-ой этаж", "3-ий этаж", и так далее.

Деталь. Мелочь. Но он не придавал ей значения. "Хорош оперативник, не придающий значения деталям", – подумал он и пообещал себе впредь быть внимательнее к мелочам.

Он нашел дверь с номером 315 и постучал. Негромко, но уверенно, чтобы у обитательниц комнаты не возникло никаких сомнений: их беспокоят вовсе не по пустякам.

– Да! Войдите! – послышалось из-за двери.

Стратонов вошел.

– Добрый день! Скажите, могу я видеть Рубцову Юлию… – он помедлил и сказал, – Валентиновну, – переводя взгляд с одной девушки на другую.

Одна была стройная, симпатичная, с заспанным (или заплаканным) лицом; другая, упитанная простушка, смотрела на него безо всякого выражения; примерно как чистильщик обуви смотрит на знак интеграла.

– Это я, – просто сказала симпатичная.

Стратонов улыбнулся и отвесил легкий поклон. Он покрутил головой, озираясь по сторонам, и девушка его поняла – показала на табурет, стоявший рядом со столом.

– Пожалуйста.

– Благодарю.

Стратонов сел, ощущая, как рубашка прилипла к вспотевшей спине: как он ни старался, а подъем на третий этаж сделал свое мокрое дело.

– У нас тут жарко, – оправдывающимся тоном сказала девушка.

– Да, я заметил, – натянуто улыбнулся Стратонов.

Повисла пауза. Пухлая девушка смотрела на него с нескрываемым интересом; словно он приготовился доставать из черного цилиндра лопоухих кроликов.

– Я из милиции, – сказал Стратонов. Эти слова он говорил настолько часто, что перестал уже видеть в них какой-то смысл. – Оперуполномоченный Стратонов Евгений Александрович. Я буду заниматься вашим заявлением.

Юля сразу как-то подобралась; она взяла куртку от спортивного костюма, валявшуюся на кровати, и накинула на плечи.

– Да. Очень хорошо.

– Не могли бы вы поподробнее рассказать мне о том, что случилось? – Стратонов достал блокнот и приготовился записывать.

Сначала Юля говорила сбивчиво и путано. Время от времени она смотрела на толстушку, и та утвердительно кивала. Постепенно Юля успокоилась и смогла рассказать об исчезновении соседки довольно связно.

Стратонов поблагодарил ее, сказал, что заглянет еще в триста четвертую, где проживала Эльвира Латыпова, и попрощался.

Ему удалось боком дойти до двери – так, чтобы девушки не видели мокрую рубашку на спине. Затем он быстро прошмыгнул в коридор.

В триста четвертой его ожидал менее радушный прием. Однако он и не рассчитывал на гостеприимство.

Он быстро заполнял блокнот и украдкой смотрел на часы: надо еще успеть в деканат.

– Ну что ж, спасибо. Вы мне очень помогли.

Он вышел в коридор и внезапно поймал себя на мысли, что сейчас он уже не смущался своей потной спины. И дело было не в том, что она вдруг высохла – просто… Просто Юля Рубцова выглядела… Нет, наоборот. Он не хотел выглядеть перед ней…

"Одним словом, она тебе понравилась, так?" – сказал какой-то ехидный внутренний голос.

– Ну, уж это чересчур, – он вдруг заметил, что говорит вслух.

Стратонов обернулся. В коридоре никого не было. И даже если бы кто-то был: кому какое дело? Может, его слова относились к двум пропавшим девушкам?

"Надо идти в деканат. Взять фотографии и домашние адреса. Позвоню родителям и узнаю: вдруг они вернулись домой? Или не делать это сегодня – чего понапрасну беспокоить предков? Нет, придется. Ну, в крайнем случае, подожду до вечера. Да. Это самый правильный выход. Подожду до вечера, вечером снова загляну в общежитие, узнаю, вернулись ли девушки. Если нет – тогда позвоню. Или все-таки завтра?".

Он знал, почему хочет еще раз зайти в общежитие. Но не хотел себе в этом признаваться.

Стратонов спустился по лестнице – степенно и важно, как и подобает официальному лицу – и, расправив плечи, пошел через холл.

У плексигласовой будочки – нерушимого рубежа общежитского целомудрия – переминалась с ноги на ногу какая-то коротышка. Ее маленькое носатое лицо было усеяно темными, словно чаинки, веснушками. Она что-то говорила дородной тетке.

Стратонов прошел мимо них и уже собрался толкнуть тяжелую входную дверь, но услышал фразу, которая обожгла его, как удар хлыста.

– Ну да! – скулила коротышка. – В шесть утра ушла на пробежку и до сих пор не вернулась… Ну откуда я знаю, где она может быть так долго? Извините, но десять часов подряд не бегают…

Стратонов застыл на месте, как боксер, пропустивший тяжелый удар, затем медленно развернулся. Похоже, ему было рано уходить из общежития.

– Девушка! – сказал он носатой коротышке. – Я из милиции. Оперуполномоченный Стратонов Евгений Александрович. Расскажите мне, что случилось, – эти слова вылетели из него автоматически; он даже не успел задуматься, что хочет сказать.

Они присели на продавленный диван, и коротышка, задыхаясь от волнения, словно это она, а не ее соседка, бегала десять часов подряд, поведала Стратонову о загадочном исчезновении Марины Дроздовой.

– На какой факультет она поступала?

Алена Шилова собиралась на исторический, Эльвира Латыпова была одержима физикой.

– На мехмат.

Стратонов понимающе кивнул. Марина Дроздова оказалась математической дивой.

– Сходите в отделение милиции, подайте заявление об исчезновении подруги. Укажите свои данные и номер комнаты. Я занимаюсь этим делом, и если мне потребуется дополнительная информация, я с вами свяжусь.

Он встал и с озадаченным видом вышел на улицу. А дело-то принимало совсем дурной оборот. Тут уж точно не до Крыма. Спасибо Блинникову! Сглазил. "У меня дурное предчувствие…".

Стратонов покачал головой и с сожалением цыкнул.

– Ну что же? В деканат!

* * *

Деканаты всех факультетов размещались в административном корпусе: четырехэтажном зеленом здании старинной постройки.

Стратонов давно уже здесь не был. Два года. Хотя… Это как посмотреть. Два года – не такой уж большой срок. И, тем не менее, ему казалось, что он не был здесь целую вечность.

Он предъявил удостоверение охраннику и стал медленно подниматься по истертым бетонным ступеням; кое-где проглядывали куски арматуры. Он миновал второй этаж, где располагался деканат родного юридического, бросил взгляд на тумбу, обтянутую красным кумачом – здесь некогда стояла гипсовая голова Ленина – увидел на кумачовом заднике серп и молот (какой-то шутник приписал маркером на стене: "Коси и забивай", имея в виду службу в армии, а может, и не только ее; надпись до сих пор не стерли), ностальгически вздохнул и стал подниматься дальше. На третий.

На третьем этаже, в правом крыле, были деканаты мехмата и физического. По пути к деканатам он зашел в туалет, ощутил знакомый запах хлорки, посмотрел на себя в мутное, словно исцарапанное с внутренней стороны, зеркало, открыл кран и умылся. Затем достал из кармана платок и вытер лицо и руки. Пятерней расчесал волосы, пришел к выводу, что выглядит неплохо (не совсем хорошо, но и не так уж плохо), и отправился в деканат.

Ближней дверью оказалась дверь физического. Сюда он вошел без стука: деканат не общежитие, а вполне официальное учреждение. И он тоже – официальное лицо.

Стратонов представился, вкратце объяснил, что ему надо, и попросил папку с документами Эльвиры Латыповой.

Секретарша, солидная женщина в очках с дорогой и красивой оправой, предложила ему сесть за стол. Стратонов поблагодарил и присел, листая документы и делая кое-какие пометки в блокноте.

Первым делом он выписал все данные Эльвиры. Восемнадцать лет, живет в Медыни, адрес… С уважением посмотрел аттестат средней школы, в котором было только три обидных "четверки". Ну что еще? Вроде больше ничего. Анкета? Она ничего не дала. Там просто были собраны воедино разрозненные сведения, которые он и так уже узнал из документов.

Он спросил разрешения у секретарши и отрезал одну фотографию 3 на 4; в папке их лежало четыре штуки.

Стратонов решил, что если ему потребуется изучить личное дело девушки подробнее, то он просто произведет выемку документов на законном основании и спокойно поработает в тишине ("и духоте!" – подсказал язвительный голос) своего кабинета.

Он отдал папку секретарше, на ее вопрос: "А что, собственно говоря, случилось?" неопределенно покрутил пальцами в воздухе и вышел.

В деканате мехмата повторилось то же самое. Различались небольшие детали. Ну, например, Марина была родом из села Меревское, но с восьмого класса училась в физико-математическом интернате города Александрийска, который окончила с золотой медалью. Атмосфера общежития была ей знакома: такая девушка не могла исчезнуть без веской причины. Марине было семнадцать.

Стратонов отрезал одну фотографию и взял себе. Их осталось три.

Он сказал "спасибо" секретарше, молодой и веселой девице с огромными, словно она затолкала в лифчик воздушные шарики, грудями. Девица отчаянно строила ему глазки, но его это ничуть не трогало. Девица поджала губы: мол, "как хочешь", и развернулась к нему спиной. Стратонов сказал спине "до свидания" и ушел.

Дальше его путь лежал в исторический деканат, этажом выше.

Здесь секретаршей была мечтательная дама средних лет с пышным жабо, выглядывающим из-под жакета старинного кримпленового костюма. Стратонов помнил, что его мама на фотографиях ранних лет часто была одета в подобный костюм.

Он не успел изложить суть дела, как дама заломила худые, унизанные кольцами и браслетами, руки, и начала в голос причитать: "Что вы говорите? Пропала? Боже мой! Боже мой! Что делать?".

Стратонов попытался ее успокоить, но ощутимого результата не добился. Дама продолжала бегать по огромному помещению, ловко лавируя между столами и стульями и успевая отвечать на телефонные звонки, раздававшиеся беспрестанно.

– Да! Исторический! Нет. Нет, говорю я вам! Он вышел. Сегодня уже не придет. До свидания! – трубка с грохотом опускалась на рычаги, и далее следовало:

– Боже мой! Какой ужас! Что вы говорите! Этого не может быть!

Затем раздавался следующий звонок, дама брала трубку и держала ее чуть на отлете, чтобы не повредить прическу – такую же пышную, как жабо на груди:

– Да! Исторический! Нет, пересдачи для второго курса будут в конце августа. Что вы так убиваетесь – у вас еще полтора месяца на подготовку! За это время можно выучить язык древних шумеров. Нет. Нет! Все. До свидания.

Трубка снова летела на рычаги, а экзальтированная дама, картинно прижав кончики указательных пальцев к вискам, восклицала:

– Боже мой! Что вы говорите! И это творится на нашем факультете!

Стратонов хотел было сказать, что то же самое творится на мехмате и физическом, но передумал. Он опасался, что дама с криками: "Кошмар! Что вы говорите! Все пропало!" выпрыгнет в окно.

Наконец она принесла ему нужную папку, и Стратонов стал быстро заполнять страницы блокнота.

Дама стрекотала где-то над ухом, и до Стратонова не сразу дошло, что он листает совсем не то дело: Шиловой, но не Алены, а Ирины. Однофамилицы. Но к тому времени он уже переписал все содержавшиеся в папке сведения в блокнот и собрался было отрезать одну фотографию от общей полоски. И что-то его остановило. Какая-то мелочь. Он даже сам не понял, какая.

Стратонов перевернул обложку папки и увидел: Шилова Ирина.

Им овладела досада. Черт! Если бы эта тетя умела держать себя в руках, он бы не потратил время зря и не выглядел в собственных глазах таким непроходимым идиотом.

– Вы дали мне не ту папку, – стараясь сдерживаться, сказал он.

Дама закатила глаза:

– Что вы говорите? – похоже, эти три слова вылетали из нее так же просто и естественно, как из Стратонова – "Здравствуйте. Я из милиции. Оперуполномоченный…" и так далее. Поэтому он не стал ее винить: просто сидел и терпеливо ждал, пока дама принесет ему другую папку.

Он перечеркнул косыми линиями то, что выписал из дела Ирины Шиловой, и начал новый лист.

"Алена Шилова. Проживает: город Белев и домашний адрес. 18 лет. Ага! Ничего нового. В аттестате – одни пятерки. Сдает только профилирующий; экзамен – послезавтра. Хорошо".

Он потянулся за ножницами, и снова его охватило неясное чувство, что он совершает какую-то оплошность.

"Так. Четыре фотографии. Одну отрезаем. Остается три".

Он положил фотографии всех трех девушек вместе, написал на обороте каждого снимка фамилии, чтобы не перепутать, и поискал глазами листок бумаги. Завернул фотографии в белый лист и сунул в удостоверение – чтобы не намокли от пота; красная обложка из искусственной кожи – надежная защита. В блокноте тоже не намокнут, но оттуда они могут выпасть.

Все. Он не собирался задерживаться здесь ни минуты. Попрощался с дамой – она все говорила и пыталась схватить его за руку, но Стратонов ловко уворачивался – и мелкой рысью побежал к двери.

Лишь оказавшись в коридоре, он ощутил себя в относительной безопасности.

И все-таки что-то, еще не успевшее оформиться в мысль, не давало ему покоя. Но что? Стратонов не знал. Он предоставил эту работу подсознанию. Так их учили на семинарах по криминалистике. "Если вы не можете решить задачу в лоб, успокойтесь. Отойдите на несколько шагов. Забудьте о ней. И тогда включится ваше подсознание. Оно проделает свою часть работы, и ответ придет сам собой. Возможно, даже во сне, как Менделееву – его периодическая система элементов, сведенная в таблицу".

Стратонов так и сделал. Часы показывали пять. Не будет большого греха, если он съездит домой, где мама покормит его обедом, а к семи он вернется в общежитие и узнает, не объявились ли пропавшие девушки.

* * *

После ухода молодого опера на Юлю напало какое-то оцепенение. Стратонов – так, кажется, его зовут? странная фамилия – чем-то напомнил ей высокого ординатора из ковельской больницы.

Она даже не задумывалась, почему это происходит. Почему она так часто о нем вспоминает?

Не с грустью, не с сожалением, не с любовью… С каким-то странным удивлением. Зачем я все это сделала? Почему я на это пошла? Наверное, любила.

"Любила…". Одно это слово способно повергнуть в печаль. Ну правда, что может быть печальнее глагола "любить" в прошедшем времени?

Но, с другой стороны… Прошлое не должно мешать настоящему. Если что-то осталось в прошлом, значит, тебе это не нужно. Значит, оно не заслуживает того, чтобы быть твоим настоящим. Не так ли?

Да, слова утешения она находила легко. Дело оставалось за малым – поверить в них.

Она чувствовала, что ей мешают два дурацких словечка. "Если бы…". Вот уж ненужные слова. Надо их запретить. Выкинуть навсегда – из учебников русского языка и головы.

Если бы высокий ординатор повел себя по-другому… Если бы он предложил ей выйти за него замуж… Если бы он предложил вместе воспитывать их ребенка… Если бы… Если бы… Если бы…

Но ему не нужна была девица с рабочей окраины маленького городка. Ему просто нравилось трахать ее: в процедурной, в столовой… Даже в клизменной. Сукин сын! У него всегда было довольное лицо победителя. Он кряхтел, изображая грубую животную страсть, а когда кончал, то принимался стонать – как в дешевом немецком порнофильме: "О, йа! Йа! Дас ист фантастиш!".

Она, как дура, экономила последние копейки, пекла ему вкусные пирожки и тортики, тайком приносила их на ночные дежурства и с замиранием следила, как он ест.

Ее вдруг передернуло при этом воспоминании. Он всегда ел с громким чавканьем, и кадык у него размашисто двигался, как поршень в маслобойке. Фу! И самое отвратительное то, что он никогда его толком не выбривал, словно боялся перерезать себе горло. Так и ходил: с длинными волосинами, торчавшими над треугольным возвышением на шее, будто он попытался проглотить макет пирамиды Хеопса и не смог.

Дурень! Скотина! Как он ей сказал… "Откуда я знаю, что это – мой ребенок? Ты ведь – девушка, так сказать, общительная". Нашел подходящий эквивалент слову "шлюха". Он говорил это и дрожащими руками прикуривал сигарету от своей "Зиппо". Точнее, дешевой китайской подделки под "Зиппо": крышка никогда плотно не закрывалась, и бензин улетучивался уже на следующий день.