Текст книги "Сад зеркал"

– Ужасно. Просто ужасно, – оценил Ник Красавчег.

– Ты прав. Но все же хорошо, что все хорошо закончилось, – сказал я.

– Какое там закончилось! Теперь Тони Палач с ней должен до конца жизни сидеть. Пока мы чего-нибудь не придумаем. Может, ее, как Мотылька, в Дом Покоя отправить?

– Не думаю, что все настолько страшно. Тони, конечно, в ближайшее время придется нелегко, пока мы не научим Плаксу жить правильно и с ответственностью подходить к своему таланту. Но рано или поздно она научится управлять собой, и тогда Тони будет свободен. Думаю, они даже сумеют подружиться.

– Как же она научится? Она столько лет прожила одиноким и озлобленным существом. У нее должно быть чудовищная депривация! Как теперь ей объяснить, что все изменилось? – недоумевал Ник.

– А это работа как раз для Бори Магистра. Похоже, у него появился еще один ученик. Вызов его таланту. Вот что, пока еще не стемнело. Поехали прокатимся до Учителя, поговорим с ним о Плаксе. Надо его в курс дела ввести.

Я поставил на столик стакан с виски, поднялся из кресла и помог встать Красавчегу. Он еще пошатывался, но я не сомневался – скоро друг наберется сил.

Мы вышли на улицу и направились на переговоры с Магистром. Предстояло много работы. Плаксе требовались дом и семья, нельзя же ребенка в камере все время держать, да и Тони Палач на отца не тянет.

Ирина Лазаренко
Жатва

– Хочу нанять тебя, хвостатый. Для доброй охоты.

Сначала мне показалось, что потолок жральни обрушился, и с чердака свалился шкаф. Большой длиннорукий шкаф. Потом я понял, что это орчиха – мясистая, насупленная, патлатая. Перекрыла мне обзор на жральный зал. Невелика потеря, если честно.

Если б вместо неё пришел кто нормальный – я бы тоже поступил нормально, то есть подпихнул ему ногой стул и кивнул: слушаю тебя, значит, внимательно. Но орчихе я просто кивнул, делая вид, что едва ли не каждый день вижу ихнего брата, и что ничего нет удивительного, что она хочет меня нанять. Хотя вообще-то я, конечно, обалдел: никогда прежде я не видал орчиху без орка и вообще никогда не видал баб, которые нанимают воинов.

Она замешкалась, огляделась так, словно лишь теперь поняла, куда её принесла нелёгкая. Интересно, она останется стоять или усядется на пол? В любом случае, будет выглядеть потешной дурой: орчиха слишком массивная, чтобы стоять, наклонясь над столом, но и не такая высокая, чтобы сидеть перед ним на полу. И еще она слишком широкая, чтобы уместить свою задницу на стуле. Наверняка многие в жральном зале сейчас смотрят ей в спину и ждут, что же она сделает.

Орчиха сдвинула вместе два стула, умостилась на них. И челюсть выдвинула так, что мне тут же расхотелось ухмыляться. Ни к чему злить такую здоровую штуку, даже если она выглядит глупо и безобидно: знаем мы этих тупых и тихеньких, чокнутые они через одного.

– Хочу нанять тебя, – повторила она, – чтоб вместе убивать вампиров.

Точно чокнутая. На всю орочью башку. Я в притворном испуге закрыл лицо руками и подмигнул ей через пальцевую перепонку.

Орчиха не могла разглядеть любопытства в моих глазах, так что я думаю – она просто начала говорить, потому что её переполняло до края. Жральная подавалка, не будь дурой, тут же поставила на стол ведерную бадейку мёда, и орчиха в неё вцепилась, как в нашейный камень.

Да-а, хлипкие бабы у орков, нервные. А с виду и не скажешь. Одно хорошо: из такой ничего не нужно когтями выцарапывать, сама расскажет всё, что нужно. И что не нужно – тоже, чувствую, расскажет, вот прямо сейчас.

Непривычно мне долгие истории слушать, но тут, как я понял, придется. Все-таки чем-то орчиха меня зацепила, любопытно стало, это верно. А для нас, древ-них ящеров, любопытство – самая верная приманка. Вкусней печёной рыбы.

* * *

– Я выросла далеко отсюда, в краю снежных гор и сосновых лесов. Там редко встречаются люди и туда никогда не приходят хвостатые вроде тебя, но орочьи семейства, которые живут в моем родном крае, очень дружны между собой. Мой отец и дед разводили овец и пуховых коз, и орки со всей округи приезжали к нам, чтобы купить молоко, мясо и шерсть, как до того делали их отцы и деды.

Наш край суров, потому мы верны традициям и порядкам, что достались от предков. Это они сумели наладить устои, чтоб выживать и процветать в холодных горах и лесах, и поколения их потомков делали точно так же и тоже выживали и процветали, и умножали то, что досталось им от отцов.

Наш край и орки, которые его населяют, мало менялись со временем. Мы всегда знали, каким будет следующий день и что принесет наступающий год. Мы знали, как угадать дождь, снег и смену года по поведению растений, птиц и зверей. И как действовать, если долго не сходят снега по весне или если вода в быстрых реках прибывает больше обычного. И как звать на помощь соседей, если к дому придут лихие орки или дикие звери. Мы знали, как лечить болезни у себя и у скота, какую одежду шить на лето и какую – зимой, чем кормить животных и сколько оставлять на расплод, как далеко от отчего дома можно отстроиться новой семье и где покупать орудия, которых не делаем сами.

Но потом пришла такая беда, какую мы не умели узнать и с какой не умели бороться.

Однажды весной моя маленькая сестра потерялась в лесу. Она не должна была уходить одна так далеко, и мы так и не узнали, что увлекло её в самую чащу. Мы искали её с полудня до самого заката, и моя несчастная мать едва не лишилась рассудка от тревоги. Она была очень привязана к сестре, не то что ко мне – я-то всегда была отцовской дочкой. Мать до того истерзалась за этот день, что заявила, будто готова отдать душу синему духу холодных течений, чтоб только нашлась её младшая дочь. И ближе к закату она действительно нашлась.

Я сказала, что мы не узнали, почему она ушла одна так далеко в лес. По правде, мы вообще ничего не узнали, потому что сестра с того дня больше не говорила. Никогда. И взгляд у нее стал другим, подчас мне даже делалось страшно, когда я смотрела в её глаза, и понемногу я стала избегать малышки. Она тоже больше не тянулась ко мне, хотя в прежние времена ходила за мной хвостом.

Через некоторое время начались проблемы с пуховыми козами. Животные стали беспокоиться и худеть, как будто нечто неведомое преследовало их неотступно. Отец и дед испробовали все известные им настои для успокоения скотины, но ничего не помогало. Тогда они позвали ворожея из-за леса, и ворожей сказал, что в эти места пришло порождение злобы, которое мы сами накликали. И все поняли, что синий дух холодных течений услышал обещание моей матери и явился по её душу, и что теперь нашему семейству не будет покоя, пока синий дух не получит своё.

С того дня мать стала чахнуть на глазах, а потрясенный отец не находил в себе сил, чтобы заниматься хозяйством по-прежнему. Он как мог заботился о матери, но она хирела так же, как прежде – животные. Наше небольшое стадо стало поправляться, но недостаточно быстро. Соседи боялись синего духа и стали реже приезжать к нам за молоком. Сестра бродила по дому безучастной тенью, ни в чем не участвуя и никак не проявляя своих чувств.

Матери не стало через два месяца, а после её смерти снова принялся худеть скот, и в этот раз дело дошло до падежа. Следующей весной у нас уже не было ни одной пуховой козы, и тогда зараза перекинулась на овец. Однажды дед решил остаться в хлеву на ночь: вдруг, сказал он, по ночам во двор пробираются дикие звери, которые пугают овец. Ясно было, что это не так – если бы звери приблизились к дому, собаки подняли бы шум, но по ночам все было тихо. Тихо было и этой ночью, а утром мы нашли в хлеву мертвого деда с рваной раной в животе. Судя по всему, смерть наступила не от боли и не от потери крови, а от яда, что попал в рану вместе… с чем? Мы не знали. Крови вокруг его тела не было вовсе, словно она растворилась в воздухе.

С того дня никто из соседей не покупал у нас мясо и шерсть. Они вообще почти не появлялись – все боялись неведомого зла, жертвой которого стало наше хозяйство. Только несколько орков предложили перебраться к ним всем остатком нашего семейства, оставив гиблое место. Но отказ отца был ими принят с явным облегчением.

Удивительно: семьи в моих родных краях дружат между собою веками, и любую видимую, понятную угрозу соседи встретили бы с нами плечом к плечу. Но необъяснимая напасть, как постыдная болезнь, сделала нас изгоями.

Отец стал замыкаться в себе, сестра уже давно жила в своем собственном призрачном мире, а я была совершенно растеряна. Вначале я ждала, что отец объяснит, как мы теперь будем жить, но быстро поняла, что он тоже этого не знает. Мы были как брошенные дети на своей земле, которая теперь казалась такой огромной и пустой.

Я очень тревожилась, ночами подолгу не могла уснуть, ворочалась и думала: что будет со мной, с отцом и с сестрой? Мы оказались предоставлены сами себе, и никто не понимал, что теперь нужно делать. Мы умели только заботиться о скоте да ухаживать за огородом, мы знали, как жить в семье и в окружении добрых соседей. Теперь из всего этого остались только огород и угасающие огоньки семейного очага.

И вот однажды ночью, когда я лежала без сна и предавалась горьким думам, я услышала в доме какую-то возню, а затем – восклицание отца. Мне показалось, его голос звучал испуганно. Я тоже испугалась – вдруг ему стало плохо, а может быть, на него напали?

Я побежала к нему в комнату и то, что я там увидела… Отец катался по полу, пытаясь сбросить тварь, что вцепилась в его спину и вгрызалась клыками в его шею. Он страшно стонал и хрипел, а тварь издавала дикое урчание голодного зверя. И когда отец повернулся, я увидела, что тварь на его спине – это моя сестра. Лицо ее, страшно бледное, испещряла темная сетка вен, глаза из карих стали вишнёвыми, изо рта торчали окровавленные клыки. Она обхватывала отца руками и ногами, пытаясь снова вонзить зубы в его шею, а он уже не стонал, а кричал и мотал головой, и бился спиной о стену, пытаясь сбросить сестру. От последнего, самого мощного удара что-то внутри у неё хрустнуло, она яростно завизжала и рванула когтями его грудь.

Отец взревел от боли, и тут я наконец очнулась. Схватила первое, что подвернулось под руку – большой ключ от домашней двери, и воткнула его в глаз сестре. Она взвыла так, что в ушах у меня зазвенело, и кровь её полилась на плечи отца, черная и вонючая. А я вытащила окровавленный ключ и воткнула во второй её глаз.

Она издохла тут же. А отец умирал до полудня, мечась в жару и в бреду. Его убил яд, который попал в тело с когтей этой твари. Я делала ему примочки на лоб и пыталась вливать в рот очищающий отвар из древесной коры, но ему становилось все хуже и хуже, и к рассвету я поняла, что уже ничего не смогу сделать. Я просто сидела рядом, держала его за руку и плакала. Плакала, пока не провалилась в беспамятство. А когда пришла в себя – он уже не дышал.

Отца я хоронила одна, на семейном кладбище за домом. А тело твари утащила в лес и бросила там гнить. Сама я ушла из дома на следующий день.

С тех пор прошло почти два года. Я побывала в разных местах, и везде искала людей и орков, которые изучают вампиров. Я говорила с учеными, ворожеями и охотниками, перечитала уйму книг и записала множество историй.

Я узнала, что моя настоящая сестра умерла в тот самый день, когда потерялась в лесу. Её приманил вампир, который потом занял её место. Тварь жила в нашем доме под видом сестры в течение многих месяцев, а мы думали, что беды нам приносит дух холодных течений.

Принято думать, что вампиры кусают жертв за шею, но это редко бывает правдой. Обычно тварь выбирает для укуса такое место, в каком кровь легко затворить, тогда его кормилец может прожить достаточно долго. Тот кровосос, что занял место моей сестры, пировал полтора года. Потом я поняла, что это был молодой вампир, совсем не умеющий усмирять свою жажду крови. А опытная, хитрая тварь могла жить в нашей семье куда дольше, ей одних лишь коз и овец хватило бы, возможно, на годы.

К счастью, вампиры подобной породы в этих краях не встречаются. Я говорю «к счастью», потому что охотиться на них очень трудно: их облик меняется только во время питания. Зато те вампиры, которых будем убивать мы с тобой – это самые обычные кровососы, привязанные к единственной ипостаси.

* * *

Большие руки орчихи сжимали бадейку мёда так, словно вот-вот раздавят. Голос дрожал.

Я с трудом подавлял зевоту. Болтливы женщины – просто страх. И зачем они лезут не в свою жизнь, такие нежные и многословные, а? Если б эта огромная болтливая штука сидела дома и растила выводок мелких орчат – мир был бы немного лучше, ведь в нем слышалось бы чуть меньше порожней болтовни.

– Один старый охотник с юга рассказал мне про эти края и научил, как находить вампиров, что прячутся в таких местах. Здесь им живется хорошо и сыто, потому что люди тут давно всерьез не воевали, они стали забывать, как это – драться за свою жизнь, за свое место и землю, разучились высматривать всюду опасность и подставили вампирам свои мягкие животики. Однако люди живут здесь не настолько давно, чтобы в эти края стянулось много старых и сильных вампиров, которые держат под своим началом целые семейства. Потому этот край очень хорош для доброй охоты. А я хочу убивать вампиров, я хочу убивать их, пока дышу, но я не воин, и мне нужна помощь.

И орчиха наконец заткнулась. Ох, да сказала бы сразу: нанимаю со-ратников для охоты на вампиров, не шучу, не спятила и много про них знаю. А её семейные страшилки мне на кой? Нужно быть очень тупой орчихой, чтобы думать, будто все встречные жаждут выслушивать твои стенания!

– Значит, сколачиваешь отряд?

Интересно, сколько эта тупая штука может заплатить? Что бы она там ни выгребла из разоренного семейного гнезда – едва ли этого чего-то осталось много.

Как я и ожидал, она помотала головой.

– У меня есть только несколько камней и железные зубы моей бабушки. На отряд этого не хватит, но мне и не нужно – добрая охота должна быть тихой. Обойдусь одним со-ратником, только он должен быть хорошим. Хвостатые вроде тебя – хороши.

Я смотрел на неё и размышлял. Мы-то, конечно, славные, просто слов нет, какие замечательные – а хороши ли орки? Свихнувшиеся орки, которые решили объявить войнушку вампирам?

Чего только не наслушаешься в приречных жральнях!

– Союзник? – наконец спросила орчиха и протянула огромную ладонь.

Охотиться на вампиров в связке с сентиментальной дурой? О том ли я просил дух Древа всё это время, просиживая в жральном зале последние монеты и чешую на заднице?

Беда в том, что орчиха была единственной, кто подсел к моему столу за много-много дней. Не сезон, что тут поделать. Я сам виноват, засиделся, не двинулся вовремя на запад, хотел переждать месяц дождей. Переждал, что тут скажешь.

– Союзник, – решился я и шлепнул пальцами по пятерне орчихи. – Только не называй меня хвостатым.

– А как тебя называть, хвостатый?

– Римукес-тимд’жус-Вейерид.

Ну да, Адития Старейшая не успела дать мне взрослое имя, но не я же в этом виноват. Нечего было умирать, не дождавшись моего возвращения. Потому имя я составил себе сам, хорошее имя, честное и не слишком выспреннее. Только отчего-то и люди, и орки были с ним не в ладах, хотя им-то я представлялся не так, как сейчас, а коротко – Йеримджусом. Но меня всё равно называли то Джусом, то Йерком, то просто Ящером, хотя за последнее можно было получить хорошего леща хвостом. Ящеры – они мохноногие и дикие совсем, живут в землянках и даже луки делать не обучены, они жрут всякую дрянь и не имеют внятной речи. И если кто считает, что мы с ними родня – пускай пересчитает.

Правда, дурное словечко оказалось прицепучим, так что теперь я сам про себя думал как про ящера, потому как на них я похож все-таки больше, чем на людей или орков. Но другим такого не позволю говорить все равно!

Орчиха долго шевелила губами в попытках повторить моё полное имя, и широкое лицо её перекашивало страдальческими складками. В конце концов я ухмыльнулся и сжалился:

– Может звать меня Йеримджусом. Или просто древним – так называется наш народ.

– Древним? Чего это вас так прозвали?

Я прикрыл глаза. Трудно мне будет с этой тупой штукой. Вообще-то за время жизни среди людей и орков я привык смотреть на чтецов с уважением. Сам я ни одной книги не прочитал, понятное дело, да и грамоте обучился с огромным трудом, ровно настолько, чтоб в дорожных указателях разобраться. А эта орчиха говорит, что книжек прочитала ого сколько, целую эту… картотеку? дровосеку? В общем, много книжек прочитала, и должна была от них поумнеть. Но что-то у неё не получилось.

– Древ-ние, – с нажимом повторил я. – Народ Древа.

– Я буду звать тебя Хвостатым, – помолчав, решила она и добавила, – Борбатуб Моргджурсз.

– Будь здорова, – буркнул я.

– Это мое имя!

– Да, я понял. Буду звать тебя Орка.

Вот послал же дух Древа со-ратника, что тут скажешь! Но мы еще посмотрим.

Ведь мы, древ-ние, говорим так: если судьба окунает тебя мордой в грязь – ныряй поглубже: как знать, что найдется на дне?

* * *

Когда Орка принялась рассказывать о жизни и повадках вампиров, то сразу перестала выглядеть неповоротливой, грустной или тупой.

Её маленькие глазки блестели, плоская морда разрумянивалась. Орка махала руками и тараторила с таким жаром, что аж слюной брызгала, и наваливалась пузом на стол, отчего в вырезе рубашки виднелись волосатые сиськи. Жуткое зрелище. А я его наблюдал день за днем, пока мы готовились к первому походу на вампира.

Жили мы в спальном доме недалеко от той самой жральни. Орка снимала целый подвал – просторный, пустой, с высоким потолком – самое подходящее жилье для большого неповоротливого существа. Подвал был набит Оркиными книгами, одеждой и одинаковыми с виду гигантскими башмаками, к которым она относилась с нежным трепетом, каждый вечер натирала их куском сала и расставляла в ряд под стенкой. Наверное, в этом было какое-то таинство, но мне его не осмыслить – я-то обхожусь вообще без обуви, если только не доводится застрять в местах, где выпадает снег. Но, как по мне, башмаки – это устройства вроде пыточных приспособлений, и что нужно иметь в голове, чтобы накупить себе много таких приспособлений да так нежно о них заботиться – я не знаю, этого мне не постичь.

Мне нравился уютный большой подвал, запах дерева и влажной земли, ну и то, что платить за жилье не приходится. А плохо было то, что Орка целыми днями была рядом, её бубнёж меня изрядно утомлял, временами так и хотелось придушить её подушкой во сне.

Она трепалась, трепалась, трепалась и никак не могла заткнуться. С утра до ночи одно и то же: вампиры, повадки, места обитания…

Я узнал, что молодые кровососы живут одиночками – хвала Древу, а я уж думал, придется лезть в логова, где кишат эти твари. Что питаются они животными и людьми, которых приманивают на всякие цацки. Детей, хотя их приманить легче, вампиры как раз не любят: крови мало, визгу много, да и ищут заплутавших детишек упорней. А какой вампир обрадуется, если на его логово выйдет орава людей с копьями и топорами? С мужиками проще: пошел на охоту да сгинул. Бывает.

Очень мне стало интересно, на какие такие цацки вампиры ловят своих жертв. Спрашивать Орку я не стал, но для себя запомнил, что в логове нужно будет хорошенько порыться, наверняка там найдется что-нибудь интересное.

О том, что при хорошем ударе вампир может вспороть тело до мяса и занести смертельный яд, я и без Орки знал: всякого пришлось наслушаться там-сям. Но моя чешуя покрепче человечьей и даже орочьей кожи, да и яд действует на древ-них слабее. Про то, что от укуса вампира в него не превратишься, я тоже знал. Хотя байки ходили всякие, но никогда я в них не верил.

А вот что убивать их нужно, вырывая глаза – это для меня была новость. Я вначале решил – Орка шутит, но тут же передумал: на шутницу она меньше всего походила. Небось вообще не знает, как улыбаться, тупая унылая штука.

– Глаза – хранилище души, – повторяла она упорно, и я в конце концов просто махнул рукой.

Потом мы искали вампирью лёжку. То есть, Орка искала, а как – я не понял, хотя она долго и заунывно объясняла. Но объяснения ускользали от меня, как рыба– хвостун, слишком они были невнятные: то ли птицы должны петь не так, то ли деревья не такие расти, в общем, какая-то неизмеримая муть. Шатались мы по лесу несколько дней, временами уходя очень далеко от приречного селения, и тогда я остерегался больше кабанов, чем вампиров. Но в конце концов Орка заявила, что лёжку нашла, причем чуть ли не на опушке, и указала на самый обычный с виду холм, поросший деревцами-сливянками. Заявила, что в холме есть вход в пещеру, где живет вампир, что это крупная тварь, у которой нынче период бессонницы. Я решил принять всё это на веру, поскольку утверждать обратного я не мог, а в вампирах не разбирался.

Мы вернулись в спальный дом, благо до поселка было недалеко, и принялись готовиться к убийству крупного и бессонного кровососа.

Я по-прежнему был уверен, что нужно попробовать осиновый кол в сердце или отрубание башки лопатой – хотел бы я посмотреть, какой вампир выживет после такого! Но Орка всерьез намерилась выдирать кровососам глаза, причем самолично. Видать, что-то у неё в голове повредилось после той истории с сестрой, она даже перчатку себе справила особую – из плотной свинячьей кожи и с чем-то вроде заточенных ложек на двух пальцах. Ими она и собиралась выцарапывать глаза вампирам, ну или выкалывать, как получится. Даже я оторопел от такой кровожадности, хотя вроде как из нас двоих я должен быть больше привычен ко всяким кровавым вещам.

Убийство вампира мы репетировали раз триста.

План был такой: обыскиваем логово, пока не наткнемся на тварь, я иду первым, а Орка делает вид, что прячется за мной. Когда я столкнусь лицом к морде с вампиром, то использую свое ящериное преимущество – подсечку хвостом. Никто ж не ожидает такой подлянки в краях, где не водятся древ-ние! Вдобавок я хорошенько пинаю вампира, чтобы он уж точно рухнул, тут же на него напрыгивает Орка и вырывает его измученные бессонницей глаза, а я бегаю вокруг и слежу, чтобы вампир её не цапнул, пока она будет его расковыривать. Как я должен за этим следить – понятия не имею.

– Но если тварь меня все-таки ранит – тебе придется меня убить, – раз за разом наставляла меня Орка, как будто я с первого раза не понимаю. – Ты слышишь?

– Слышу.

– Не жди. Не рассуждай. Просто убей меня.

– Угу.

– Никакой жалости. Орку после такого не выжить, я видела. Если вампир меня ранит…

– Да понял я! Заткнись, а то прибью, даже если не ранит!

В наших тренировках вампира изображал здоровый мешок, набитый вещами вперемешку с соломой и досками. И сбоку он на меня «выскакивал», и спереди, и сзади, даже сверху Орка его бросала. Практиковались в полутьме: света в вампирских жилищах немного, в темноте они видят куда лучше нашего. Орка мне объясняла, как они делают светильники из костной муки, говна и собственной слюны, но я предпочел тут же это забыть и сосредоточиться на тренировочном мешке. Движение, приближение, подсечка хвостом, толчок ногой, шаг в сторону – дорогу орчихе. И все сначала: движение, подсечка, толчок.

Достало! Я все понял! Кто из нас обучен драться, в конце концов, я или баба? Но Орка не унималась и швыряла в меня мешок снова и снова.

Я стал размахивать хвостом даже во сне, и один раз так сильно хлестнул по ножке стола, что с него свалились две миски и кружка. Пришлось мне с утра собирать черепки и идти к хозяину спального дома за новой посудой, а на хвосте вокруг места удара два дня топорщилась чешуя, и еще синяк под ней был виден.

Может, я и вляпался, не знаю. Но тут уж оставалось только до конца переть, уходить некуда. Как у Орки не было больше места, где её ждали бы другие здоровенные штуки с тупыми плоскими мордами, так и у меня не было места, где я мог бы встретиться с древ-ними как с родными.

… Пять лет – а кажется, что целая жизнь. Вечную вечность я не видел нормального чешуйчатого лица, не ел правильно запечённой рыбы, не встречал заката, держа в своей руке другую руку с перепонками, и не нырял в теплое озеро у корней семейного Древа. Не было у меня больше семьи и не было Древа. Я так и не вернулся в Озёрный край, потому что ничего моего там не осталось, а за его пределами я не нашел такого, что было бы жизненно важно для тамошних древ-них.

Ну да речь не об этом, а о вампирах. Даже если я вляпался, то это было хотя бы любопытно, а любопытство для нас… ну, про это я уже говорил.

* * *

Оказалось, охота на вампиров – это еще и полезные тренировки. Бег, к примеру. Как мы драпали из этой пещеры – загляденье!

Света внутри было еще меньше, чем мы думали, потому на бегу я то и дело во что-то врезался. От визгов Орки в ушах звенело, а вдобавок она еще споткнулась и ногу подвернула. Я уже почти добежал до выхода, когда услышал позади Оркин вопль. Пришлось выхватывать кинжал, возвращаться за этой дурой и волочить её на себе к выходу, отмахиваясь от вампира. Подсечки хвостом я тоже на нем опробовал, и получалось не хуже, чем с людьми, орками и нашим тренировочным мешком. Но о том, чтобы убить эту тварь, мы уже не помышляли, всех желаний было – оказаться от неё как можно дальше.

Просто вампир – он был обосраться какой страшный!

Здоровый, почти как Орка, похожий одновременно на мертвеца и на здоровенную змеюку. Он был голым, лысым и вонял гнилым мясом так, что аж выворачивало. Морщинистые складки на теле болтались, словно под кожей копошились какие-то мелкие твари. На голове и руках проступали сплетения темных вен. Морда покатая, выкаченные глаза в припухших голых веках, коричнево-красные, с бурыми пятнами на белках. Клыки такие здоровенные, что губа их не закрывала – получался вечный оскал, слюнявый, как Оркины стенания о былых временах.

В общем, когда на меня выпрыгнула эта хреновина, я заорал и дал деру. А Орка, подвывая, бежала впереди, это потом я её обогнал, и почти сразу она свалилась, подвернув ногу.

Из пещеры я её вытащил, конечно. Кто бы сомневался. Потому Орка и наняла меня, а не кого-нибудь из людей или своих сородичей. Те бы могли и бросить. Или ограбить прямо в подвале спального дома, не заморачиваясь. Но древ-ние не подводят и не бросают союзников, и когда я обещал просто так пристукнуть Орку – балаболил, она про это знала.

Словом, первый блин вышел не то что комом, а здоровым таким комком.

– Ты ведь не собираешься отказаться? – спросила Орка уже в подвале, когда мы заливали перепуг крепким мёдом.

– Не собираюсь, – кисло согласился я. – У нас уговор.

– Я не отступлю. Мной движет месть. А что движет тобой?

Я пожал плечами. Я не знал. Да и какая разница? Возьми, к примеру, мельничное колесо: много ли изменится от того, что двигать его будет ветер, а не вода, или вода, а не ветер? Оно останется мельничным колесом и продолжит исправно перемалывать зерно на муку, пока не придет в негодность и не уляжется гнить в канаве. Так и тут. Важно, что я не лежу в канаве – и плевать, что мной движет. Высший промысел? Деньги? Скука? Ветер? Вода?

– Мне просто нравится бить людей, – сказал я наконец, чтобы Орка отстала.

Жутковато было от того, как она сидела недвижимая и пялилась на меня своими глазками-щелками, будто хотела высмотреть за лицом древ-него нечто иное – к примеру, кота или кружку мёда.

– У тебя больше нет семьи, правильно? Иначе ты не болтался бы здесь, так далеко от родины. Хвостатые вроде тебя приезжают в другие края, только если дома их никто не ждет.

Я поморщился. Мало того, что своими семейными страшилками трясет во все стороны – еще и чужих подавай? Требухи тебе рыбьей за пазуху, а не откровений, ясно?

– Почему хвостатые одиночки уходят из своего края? – не унималась она. – Там что, мало других ящеров, с которыми можно сдружиться? Ты не мог найти себе свободное место или попроситься к чьему-нибудь дереву?

– Древу, – все-таки не смолчал я. Очень уж меня задело, как эта балда сравняла словами Древо и какое-то там дерево. – И не называй меня ящером, только я могу себя так называть, ясно? И мне не нужно место из жалости у чужого берега. Не может быть второго семейного Древа, как не может быть второй матери, а чужая – ни к чему. Поэтому без разницы, здесь быть или там.

На самом деле разница есть. В неродном краю ты просто чужак, и все вокруг – тоже чужаки, и порядки другие, и еда не та, и воздух звенит по-иному. А в родных местах каждый вдох напоминает о потерянном, он жжет грудь хлеще дыма, и ты бежишь куда глаза глядят, стирая чешую на пятках, лишь бы подальше от родных мест. Семейное Древо не заменить чужим, поэтому древ-ние, случись им осиротеть, просто уходят. И никто в родном краю потом не знает, куда они отправились, что видели и где подохли. Обо мне ровно так же не узнают ничего, даже если вспомнят. А скорее всего – и не вспомнят.

Но не столько я мёду выпил, чтобы рассказывать всё это Орке.

* * *

Во второй раз дело пошло бойчее.

При первой-то встрече мы напугали кровососа не меньше, чем он нас. Не сами по себе, конечно, а тем, что ушли из логова живыми, а значит – того и гляди вернемся, приведя подмогу. Он же не знал, что это мы так охотились на него, а не случайно в пещеру забрели.

К вечеру, когда мы вернулись, вампир как раз заканчивал собирать вещички – видно, в ночь хотел уйти. Но немного не успел, только ему и судилось, что удивленно вякнуть. То ли поразился, что это опять мы, то ли еще чего. В общем, он еще и глаз вытаращить не успел, а Орка уже их выковыряла. Причем так ловко, что я даже опешил. Тренировалась где-то, что ли?

Хотел было спросить, но не стал, потому что тут по пещере разнеслась вонь от черной вампирьей крови, и я предпочел держать рот закрытым. А чтобы отвлечься, стал шуровать в его барахле. Очень удачно вышло, что вампир сам его стащил в кучу: украшения, зубы вставные, сапоги, мечи. Видно, долго он тут сидел, вон сколько народа прикончить успел.

Я видел, как Орка косилась на эту кучу добра, что я выволок из логова. Видел, но не стал переспрашивать, чего она так пялится. Ясно же, что мертвякам и вампирам цацки не нужны.

Так оно и повелось: из пещер, склепов, заброшенных деревень и шахт, где обитали клыкастые твари, я уносил тяжелые воспоминания и легкие полезные вещицы в заплечном мешке, а Орка косилась на меня с мрачной рожей и ничего не говорила.

Я видел, что её нервируют мои ночные загулы после каждой такой вылазки, словно она боится оставаться одна или тревожится, что я не вернусь. Видел, но ничего делать с этим не собирался. Я ей не нянька, а после четырех-пяти кружек мёда только спится крепче. Кроме того, она знала, что я вернусь – что еще нужно-то? Конечно, вернусь, и буду выслушивать её занудные объяснения про очередные вампирьи особенности, и покорно разглядывать планы местности, где запрятаны ихние пещеры или что там еще. И потом буду бродить вместе с Оркой по колено в грязи и в высокой траве, искать покрытые мхом камни и замаскированные входы, планировать и готовиться, лезть в эти вампирьи обиталища и убивать то, что не хочет сдохнуть само. А потом видеть жуткие сны.