Текст книги "Владимир Высоцкий. Человек народный. Опыт прочтения биографии"

Ирэна Высоцкая: Мы переехали в Москву в 1959 году. Папа тогда приносил со студии магнитофоны – «Урал» или «Романтик» – и записывал Вову. И еще до начала популярности Володи приезжала бабушка, слушала эти записи. И ей страшно все нравилось, особенно песня «Я ударил ее, птицу белую, – закипела горячая кровь…». Понимаете, до всенародной популярности – и папе, и бабушке очень нравилось исполнение Володей своих песен!

Сейчас можно часто услышать, что именно Высоцкий стал первым неформальным идейным лидером в социуме, предвосхитив всех блогеров-миллионников, что в эпоху интернета уверенно завоевывают себе сторонников и почитателей. Только тогда аналогом личного блога – где можно выдавать заждавшимся слушателям свои суждения и выражать мнения, альтернативные официальным СМИ, – являлась магнитофонная пленка. И счастливые обладатели свободного голоса и свободного взгляда на мир, воплощенного в песнях Высоцкого активно обменивались магнитофонными катушками и кассетами: записывали и перезаписывали его концертные выступления.

Александр Нотин: Высоцкий был для власти чрезвычайно неудобен, потому что являлся таким вот всесоюзным блогером – в те времена, когда еще не было интернета. Думаю, что он в какой-то мере, стал чуть ли не предтечей всех нынешних блогеров. Тогда же был совершенно другой способ распространения информации. Это магнитные пленки, которые, кстати, слушали и Андропов, и Брежнев, и все сильные мира сего – но только не афишируя, втихаря. Магнитофонные записи разлетались мгновенно по всей стране. Эта невероятная популярность сыграла с Высоцким по-своему злую шутку. Потому что у него, в отличие от современных блогеров, популярность была живая, то есть его любили, живые люди и реально ходили на его концерты, и реально носили его на руках. Я не думаю, что какой-нибудь нынешний блогер с миллионной аудиторией может достичь такого. Сегодня очень много виртуального, а тогда все было реально. Все шло от сердца к сердцу.

А в результате – создавался не только широкий социальный слой горячих поклонников песен Высоцкого, но и целая мировоззренческая система, отличная от официально признанной. Магнитофонный мир Высоцкого был своеобразной альтернативой идейной атмосфере советской действительности. Так же, как радиостанция «Голос Америки», фильмы Голливуда в любительском переводе, дореволюционные издания поэта Николая Гумилева и философа Фридриха Ницше, книги Николая Бердяева, выпущенные на русском языке парижским издательством «ИМКА-пресс», ксерокопии с «Архипелагом Гулаг» или «Агни-йогой» Рерихов.

Дмитрий Дарин: Наше поколение – поколение Высоцкого – может любое явление объяснить его языком. Да и не только наше поколение! Ведь в каждом поколении – одни и те же проблемы практически, одна и та же несправедливость. Мы можем цитатами из Владимира Семеновича объяснить буквально все: от чиновников до бандитского беспредела. От цензуры до поножовщины пьяной. Высоцкий очень емко, очень метко, предельно точно описал жизнь в России – причем на много лет вперед! Лучше, чем он, и не скажешь. Например, одна только фраза «Вы тоже пострадавшие, а значит, обрусевшие» – и можно не читать всего Ивана Ильина или Алексея Лосева. В одной фразе сконцентрирована философия русской идентичности! Эти слова нельзя придумать – их можно только родить!

…По прошествии стольких лет – все-таки уже четыре десятилетия прошло с момента последнего концерта, данного великим бардом за девять дней до своего ухода из жизни. – изменилось очень многое. Выросло уже не одно новое поколение, для которых «концерт Высоцкого» является уже совершенно абстрактным понятием.

Считается, что общее число посетивших концерты Высоцкого, больше полумиллиона! И это при том, что в той же Москве ни одного официального концерта (с анонсами в прессе, афишами и открытой продажей билетов в кассах) у него так и не случилось. Они все проходили полулегально: в закрытых НИИ, в вузах или на различных предприятиях.

А еще множество концертов шли в совершенно в экзотических местах. Трудно удержаться, чтобы не привести слова самого Высоцкого, сказанные в одном из интервью: «Я пел в ангарах, в подводных лодках, на летном поле, среди черных, как жуки, механиков, в то время, как снижались боевые машины, и мы только немного отходили, чтобы было слышно слова; пел па полях гигантских стадионов, в комнатах, в подвалах, на чердаках, – где угодно, это не имеет значения».

Для него действительно не имело значения – где петь. Главное, чтобы вокруг были те зрители и слушатели, кому необходимы его песни.

Увы, коллекционеры с горечью констатируют, что не осталось ни одной полной видеосъемки сольных концертов Высоцкого – лишь магнитофонные записи. Но, слава богу, еще живы многие, кому посчастливилось присутствовать на этих концертах. Видеть выступления легендарного барда вживую и прочувствовать на себе эту удивительную магию слова, голоса и музыки, именуемую «Владимир Семенович Высоцкий».

Мастер слова

 
Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И режут в кровь свои босые души…
 

В. С. Высоцкий

В процессе работы над книгой лично для меня самым парадоксальным открытием стал тот факт, что многие литераторы наотрез отказывались обсуждать поэтическое творчество Высоцкого. Причем главным аргументом было что-то вроде: «Ой, ну я вас умоляю: какой Высоцкий поэт? Увольте-с!» Так я «потерял» нескольких экспертов, на мнение которых очень рассчитывал.

Те же литераторы, кто согласился поговорить о достоинствах поэтических произведений Высоцкого, порой также были крайне сдержанны в похвалах.

Андрей Добрынин: Я не хотел быть голословным в своей оценке: достал с верхней полки книгу Высоцкого, все внимательно просмотрел и заметил, что мне вряд ли захочется когда-то это все перечитывать. Хотя поэтический потенциал у Высоцкого был хороший – просто ему, видимо, что-то помешало дорасти до своего природного уровня, который задан был его врожденной одаренностью.

А многие из тех, кто согласился высказать свое отношение, были еще более категоричны.

Сергей Соколкин: Одно дело, как песни слушаются, когда их поют, а другое дело – читать эти тексты с листа, как стихи. Почитайте вещи Высоцкого с листа. Почти все его вещи – это не стихи. Он не был поэтом в прямом смысле. Рифмы порой просто ужасные. У него и восприятие мира было в поэтическом плане малоубедительным. Порвать на себе рубаху, проорать, что «все не так, ребята» – вот тут да: он мог быть крайне убедительным!

Это наиболее распространенная позиция, которую я выслушал не раз. Словосочетание «читать с листа» обыгрывалось множество раз, лишь с небольшими вариациями. И подобная позиция, как оказалось, вызывает недоумение не только у меня.

Дмитрий Дарин: Я часто сталкивался с тем, что якобы Высоцкий о чем-то истошно кричит, но его авторские песни без гитары – с листа, как стихи – воспринимать просто нельзя. Я не понимаю людей, кто утверждает подобное!

Но «подобное» утверждают довольно часто. Особо при этом не стараясь «быть понятыми всеми». Например, вот что говорит по этому поводу один широко известный среди высоцковедов критик.

Станислав Куняев: Поэтом великой книжной культуры Высоцкий никогда не был. Я, по крайней мере, не слышал, чтобы актеры, чтецы-декламаторы или его горячие поклонники именно читали наизусть или с листа его стихи. И сам он их никогда не читал. Только пел, а вернее – исполнял. Вкладывая в исполнение свой незаурядный актерский талант. Без его особенного голоса, без гитары, без его артистизма – эти стихи умирают, засыхают, обнаруживая все свои изъяны. Вот почему даже его друзья – Окуджава, Вознесенский, Евтушенко и другие – не считали Высоцкого поэтом в общепринятом смысле слова и не давали ему рекомендаций для вступления в Союз писателей СССР.

Кстати, неслучайно Куняев привел здесь слова о Союзе писателей – об этом упоминали многие мои собеседники. И все в контексте: «Высоцкий-де просил, но ему-де не давали!»

Валерий Хатюшин: Любить простого человека – не алкаша, не психа, над которым можно поерничать, – Высоцкий не умел и, видимо, не хотел: такой любви в его стихах и песнях мы не видим. А ведь именно этим – любовью к простому русскому человеку – отличаются наши лучшие поэты. И даже поэты так называемого «либерального толка» – Вознесенский, Евтушенко, Окуджава, Ахмадулина – это понимали. Они не признавали в нем своего собрата, то есть серьезного поэта. Если и не равного себе по уровню, то хотя бы сопоставимого! На Высоцкого они смотрели как на дилетанта в поэзии. И вовсе не случайно не давали ему рекомендацию в Союз писателей, хотя он и обращался с этой просьбой.

При этом как тут не отметить, что в Московской городской организации Союза писателей России, например, в настоящий момент состоят две тысячи семьсот человек. В благословенные «застойные» времена насчитывалось немногим меньше: полторы тысячи. Даже умозрительно допустить, что все члены оного творческого союза являлись и являются талантливыми Литераторами, – поэтами и прозаиками в полном смысле этого слова – как-то язык не поворачивается…

Дмитрий Дарин: Высоцкий с трудом мирился с тем, что его как поэта – совсем не воспринимали. В Союз писателей, например, так и не приняли, шли издевательские статьи в «Известиях» – дескать, «о чем поет Высоцкий?» Представьте, как это было колко, насколько унизительно для поэта, любимого народом? При этом тысячи стихотворцев были приняты в то время в Союз писателей, но были абсолютно забыты еще при жизни и воспринимались лишь узким кругом.

И тем не менее Высоцкий, по свидетельству современников, производил разведку боем, выведывая, как бы вступить в столь желанную организацию.

Константин Кедров: Поразительно, но Высоцкий очень хотел быть профессиональным писателем. Он же буквально рвался в Союз писателей! Андрей Вознесенский мне рассказывал, как Владимир Семенович к нему с елкой завалился на Новый год. И расспрашивал: как ему в Союз писателей вступить, как напечататься, как издать свои сборники? Правда, ничем так дело не закончилось: выпили, закусили… И Высоцкий ушел. Хотя, по словам Вознесенского, он очень хотел в большую литературу, хотел официального признания поэтического.

Удивительно, что этого эфемерного официального признания среди так называемого профессионального литературного сообщества хотел не только Высоцкий, но и, например, другие поэты-песенники, произведения которых знала вся страна. Едва ли присутствовал в списочном составе Союза писателей тех времен хотя бы с десяток поэтов, строчки которых мог процитировать по памяти обычный советский гражданин. Но при этом даже чисто гипотетически трудно было найти такого человека в СССР, кто бы не мог процитировать на память куплеты популярных песен Высоцкого. Увы, это ничего не решало.

Константин Кедров: А вообще с Вознесенским я не раз обсуждал личность Высоцкого. И мы сходились с ним на том, что Владимир Высоцкий – очень интересная, яркая личность, но он не поэт. Да, он – мастер слова, песенник. Был же еще, скажем, песенник Николай Добронравов – лауреат Государственной премии, орденоносец. Так его тоже не приняли в Союз писателей. Хотя он тоже очень рвался. Песни при этом сочинял замечательные, вместе со своей женой, Александрой Пахмутовой. Но это совсем разные вещи – поэзия и песни.

Вот так. И никак иначе. Адепты Высокой Поэзии (именно так: оба слова – с прописной буквы!) не допускали в свой помпезный «творческий цех» никого из «непосвященных». Ну прямо масонство какое-то, не иначе!

Сергей Соколкин: То, что Высоцкого в Союз писателей не приняли, так и правильно сделали! Тогда, во времена СССР, все-таки очень внимательно, даже придирчиво смотрели на то, насколько профессионально написаны поэтические строки. И почему его должны были печатать – он же не был поэтом как таковым! А в те времена печатали не абы кого, а только профессиональных поэтов!

Хотя не то чтобы у многих, но у большинства людей, знакомых с творчеством Высоцкого, позиция тогдашнего руководства писательского союза вызывает недоумение.

Анатолий Сивушов: Если вся страна заслушивается твоими песнями, значит, у тебя должно уже выйти собрание сочинений, а в Союзе писателей говорят: «Нет!» К высокой поэзии творчество Высоцкого, дескать, не имеет никакого отношения. Почему-то для профессионального литератора говорить о том, что Высоцкий – гениальный поэт, не приходилось…

Интересно было бы выслушать мнения тех самых профессиональных литераторов – тех, кто таковыми является по роду основной деятельности. И – важно! – имел статус профессионала именно во времена, когда Владимир Семенович был еще жив.

И чтобы попытаться понять, чем же так не угодил он коллегам по писательскому ремеслу, приведу несколько цитат.

Константин Кедров: Если рассматривать поэтическое наследие Высоцкого, то оно все – между эстетиками. Сюрреализма, постмодернизма, футуризма, обэриутства – список можно продолжать – в нем нет. То есть все эстетические течения XX века прошли вне его поэзии. Высоцкий представляет тот слой, я бы сказал, дикой полуинтеллигенции советской, которая формируется практически «во дворе». У него дворовая эстетика.

Это, как говорится, если копнуть «поглубже в науку». Без конкретики, чисто в глобальном смысле. Если нужны детали – то вот, например. Целый букет профессиональных претензий!

Андрей Добрынин: Меня не устраивает слишком прямолинейное, зачастую балаганное остроумие Высоцкого, а ведь у него очень много в творчестве завязано именно на юморе. Мне не нравится у Высоцкого его невероятное многословие там, где можно сказать тремя четверостишиями или вообще не говорить! Уж если ты не можешь поймать собственную идею, то лучше вообще не пиши стихотворение: наверное, просто сам концепт, сам замысел, увы, не состоялся. Вместо этого Высоцкий пишет десятки четверостиший, чтобы в итоге – совсем ничего не сказать. А к тому же, во многих стихах Высоцкого я просто не вижу какого-то поэтического содержания, например: «Мы все живем как будто, но не будоражит нас давно…» Или такое: «Штормит весь вечер, и, пока заплаты пенные латают…» Я не вижу в подобных строках какого-то вдохновения. Вдохновение – это, как я понимаю, идея, концепт какой-то. Идеи я не вижу, которая проходит сквозь стихотворение, которая и создает само стихотворение. Это не самые известные вещи, но все-таки, извините, это в книгу «Избранное» Высоцкого вошло – и такого здесь на самом деле много.

Просто не удержался, чтобы не привести совсем другое мнение по тому же поводу. Вот и думай, почему столь радикальные расхождения в восприятии «Штормит весь вечер, и, пока…»

Сергей Жильцов: Уже не обсуждается вопрос, поэт ли Высоцкий. Просто прочтите вслух несколько его текстов, например «Балладу о брошенном корабле» – она просто потрясающа – вам все сразу станет ясно! Говорухин очень любил читать «Штормит весь вечер и пока…» – именно как стихи. Сам Высоцкий считал стихами «Памятник» – «Я при жизни был рослым и стройным». То есть он придумал мелодию, потом спел несколько раз… А потом сказал: «Нет, я лучше буду это читать, пусть будут стихи!» Конечно, поэмы «Дорожный дневник» или «День без единой смерти», как и многие другие стихи Высоцкого, – не на слуху, но ведь, считаю, счастливы те, кто их прочтет впервые.

…И тут даже хочется прекратить прения. Когда одно и то же произведение оценивается со столь полярных позиций. Дело вкуса, личных пристрастий? Возможно…

Во всяком случае, каких-то критериев «непоэтичности» Высоцкого было приведено очень много. Впрочем, как и обратных утверждений.

Взять те же рифмы. Большой вопрос: насколько они важны в поэтическом произведении? И уж точно трудно ответить: оправданно ли придавать им чуть ли не первостепенное значение, как это пытаются делать некоторые «литературные специалисты».

Жаль, один из докторов филологии, интервью с которым я рассчитывал поместить в книге, отказался от участия в проекте. Но кулуарно чуть ли не пристыдил меня: зачем взялись за столь «слабого» поэта? Сказать, что я удивился, – ничего не сказать. Попросил расшифровать его мнение.

Первое, конечно, я выслушал указания на некие «потакания невзыскательному вкусу». Хорошо, еще вернемся к этому. Второе – те самые пресловутые рифмы (выше уже было приведено мнение: у Высоцкого они «порой просто ужасные»). Для примера приведена песня «Чужая колея», что исполнялась автором очень часто, являлась чуть ли не программной. Нередко именно ею Высоцкий и закрывал свои концерты. Ну и дальше: мол, там есть рифмы «ее / мое» и «я / моя»… Как же так?! У нас в литинститут ни один абитуриент с такими рифмами вступительного творческого конкурса даже не пройдет!

Что тут возразить? Разве что, справедливости ради, следует отметить, что сама песня (если читать ее «с листа») насчитывает свыше семидесяти строк. И всего в четырех строках – рифма, возможно, не самая удачная. Как раз те, что указал несостоявшийся эксперт издания.

Ну а как же тогда насчет психологического надрыва, ярких и свежих образов в этой песне? Навскидку:

 
Расплеваться бы глиной и ржой
С колеей этой самой чужой…
 

или

 
Он в споре сжег запас до дна
Тепла души,
И полетели клапана
И вкладыши…
 

Увы, подобный критический анализ мне представляется несколько односторонним. И, считаю, он продиктован скорее чисто личным восприятием, при том – эмоционально окрашенным.

Засомневался: может, я не прав? Специально задал вопрос в нескольких интервью: прав ли мой респондент, отказавшийся от участия в книге? Получил довольно единодушные ответы. Чтобы не повторяться, приведу самый показательный и во многом обобщающий другие отзывы.

Андрей Левицкий: Все эти доктора филологии – они «просто хотят свою образованность показать», как говорилось в пьесе «Свадьба» Чехова. Я считаю, что главное в поэзии – эмоциональная составляющая. Идущая от метафор, от ритма, от самого строя фразы и от многих других иррациональных вещей. Когда пытаются сухо препарировать форму, находя какие-то неточности и огрехи, как правило, про эмоциональную составляющую забывают напрочь! А ведь именно последняя – то, что воздействует на читателя, слушателя, зрителя. На тех, ради кого творческие люди и занимаются своим делом: в театре, на концертах, в книгах.

К тому же, как оказалось, не все маститые литературоведы (с научной степенью по филологии) согласны с подобным подходом в оценке поэтического дара Высоцкого.

Сергей Казначеев: Не знаю, почему некоторые мои коллеги говорят, что Высоцкий – не поэт. Поэтом Высоцкий, конечно же, являлся. И с техникой версификации у него все было в порядке. Он не просто писал интересные стихи, но и занимался поиском новых форм, разрабатывал свои оригинальные приемы, много работал над рифмой и строфикой. На лекциях по теории стихосложения в Литинституте мне доводилось не раз приводить студентам цитаты из его сочинений. Например, для того, чтобы показать: талантливый автор может спрятать созвучие даже внутри слова. Это сделано Высоцким в незамысловатой, казалось бы, песенке про утреннюю гимнастику:

 
Прочь влияния извне,
Привыкайте к новизне,
Вдох глубокий до изне-можени-я…
 

Или дальше у него идет:

 
Если хилый – сразу в гроб,
сохранить здоровье чтоб,
применяйте, люди об-тирани-я…
 

Пример очень наглядный. Я считаю Высоцкий был мастер поэтических находок!

Кстати, стремление к оригинальности поэтического звучания, к отходу от штампов и закостеневших норм – признак не просто хорошего поэта, а именно очень талантливого (а то и гениального). Во всяком случае, такое доводилось слышать не раз.

Можно здесь продолжить обсуждать чисто стилистические находки Высоцкого. Например, его удачные эксперименты с фонетикой.

Сергей Казначеев: Высоцкий как поэт использовал очень оригинальную технику – лично я ни у кого из других стихотворцев и бардов так до сих пор подобную и не встречал. А именно: продолжительное воспроизведение сонорных согласных «л», «м» и «н»: «…И народ зажигалки тушил-л-л-л…», «…Пленных гонят, – чего ж мы дрожим-м-м-м…», «…Мой песок и дырявый кувшин-н-н-н…» и так далее. Тут уже видим авторские эксперименты с фонетикой: интересный, неповторимый звуковой ход. Особенно если учесть сложность ситуаций, в каких Высоцкому доводилось исполнять свои партии. Пробродив полночи в переулках, он находил в себе силы и на надрывный хрип, на эти сугубо индивидуальные голосовые модуляции. Отсюда, вероятно, идет и традиция длительных прелюдий-объяснений перед песнями в залах, где его боготворили зрители: певцу требовалось время, чтобы восстановить дыхание и обеспечить слушателям полноценное восприятие тембра, ритма и мелодии.

Но все равно – часто Высоцкому отказывали в праве величаться поэтом, именно в силу того, что расхожее мнение приписывало ему исключительно сочинение незатейливых песенок. С этаким «юморным» оттенком… И без всяких поэтических изысков, столь ценимых в сообществах почитателей «настоящей поэзии»!

Насчет песенного жанра как такового – тут можно и отчасти согласиться. «Я встретил девушку: полумесяцем бровь, на щечке родинка, а в глазах любовь» – трудно представить больший троллинг (как выразились бы в эпоху интернета) по отношению к ценителям так называемой высокой поэзии. Но при этом – популярность данной песни в свое время начисто забивала все томные романсы с витиеватыми образами, причем – вместе взятые!

Сергей Соколкин: Я по своему опыту могу сказать, что различаю свою поэзию и тексты песен. Настоящая поэзия предполагает серьезное углубленное чтение, обдумывание, сопереживание. Песенная поэзия – всегда балансирование на грани духовной пошлости. Если я буду говорить в песнях серьезные и умные вещи – народ просто ее не поймет. Любая песенная поэзия оперирует клише, стилистической пошлостью, банальщиной и штампами – чтобы всем было понятно…

Соответственно, вот всем и «было понятно», что «песенки Высоцкого» едва ли представляют нечто такое, о чем пишут диссертации или ломают копья в глубокомысленных обсуждениях критики и литературоведы.

Вообще тема литературных критиков, особенно из числа современников Высоцкого, очень непростая и болезненная. Думаю, Владимир Семенович вдоволь наслушался нелестных отзывов. Где его снисходительно величали кем угодно, только не профессиональным поэтом.

Марина Замотина: Визбора тоже только сейчас стали называть поэтом. А то, что раньше он писал, это тоже никого в литературном мире особо не волновало. Все эти ребята именовались бардами, авторами-исполнителями. Этакими «куплетистами», но никак не поэтами и не композиторами. Высоцкого тоже при жизни свысока называли самодеятельностью. То есть как актер – согласны: он профессионал! А с точки зрения литературы почему-то его упорно не хотели считать профессиональным поэтом. Помню, я всегда с этим не соглашалась и даже спорила в компаниях.

Прежде всего, думаю, тут присутствовали и определенный снобизм, и особая «профессиональная гордыня». Действительно: как так – поэтический пьедестал распределяют не маститые уважаемые критики из толстых литературных журналов, а простой народ?!

Валерий Хатюшин: В свое время критик Крымова определила Высоцкого как большого поэта весьма своеобразно. Не удержусь, приведу цитату: «На памяти моего поколения не было человека, на которого бы так откликнулась публика, как на Владимира Высоцкого. Так откликнулась, с таким доверием отнеслась, с такой любовью и печалью проводила бы с этой земли. Значит, он был поэт». То, что публика «ТАК не откликнулась, не отнеслась» и не проводила в последний путь с требуемым уровнем печали его современников: ни Рубцова, ни Кузнецова, ни Фатьянова, ни Тряпкина, ни Цыбина, ни Прасолова, ни Передреева, ни Примерова – ей ни о чем не говорит. Даже о таком выдающемся поэте, как Павел Васильев, тоже из предшественников. Возможно, по Крымовой, они просто не являлись поэтами в истинном значении этого слова. Публике, как говорится, виднее. Еще тогда, в 1988 году, я риторически воскликнул: давайте спросим публику, кто и что ей больше нравится, и на основании этого ответа представим народу правду о настоящей поэзии и перепишем заново учебники литературы.

…И снова вернемся к непримиримым ценителям «высокага штиля», что отказывали Высоцкому в заслуженном месте на поэтическом Олимпе. Как же так, – всю «поэтическую Табель о рангах» утверждают не литературоведы с научными степенями, из прославленных академических институтов, а переписывает «под себя» широкая публика?!

Дмитрий Дарин: Не могу забыть, как профессор Литинститута, довольно известный, в компании сказал как-то: «Высоцкий – поэт для черни!» Я вступил с ним в гневный спор. Меня это буквально возмутило, потому что я уже не в первый раз сталкивался с подобным мнением. От поэта, критика, литературоведа, профессионального литератора, преподавателя слышать это было особенно неприятно. Я не очень понимаю, когда Высоцкого называют «поэтом для черни», пишущим что-то на потребу публике. Поэт не может быть «для черни» или «для элиты». Поэт может быть только для Бога, а не для кого-то еще!

Думаю, что это некий злой поэтический рок преследовал Высоцкого – как при жизни, так и продолжает допекать поныне. Расхожий стереотип, родившийся на свет, вероятно, еще во времена ранних, блатных песен Высоцкого, оказался очень живуч. Любители «высокой поэзии» до сих пор испытывают некое предубеждение к Высоцкому именно как к автору стихотворных текстов. А потому – увы! – могут просто не удосужиться взглянуть на эти тексты чуть пристальнее.

Дмитрий Дарин: Помню, две дамы, большие ценительницы изящного слова, тоже стали что-то такое про «ограниченность» и «песенность» Высоцкого говорить. Я ничего им сразу не ответил, сделал вид, что пропустил мимо ушей. Через некоторое время прочитал им нараспев «Балладу о Любви»:

 
Но вспять безумцев не поворотить,
Они уже согласны заплатить
Любой ценой – и жизнью бы рискнули,
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную невидимую нить,
Которую меж ними протянули…
 

В ответ дамы аж руками всплеснули: «Ой, как здорово! А кто это?» Я отвечаю: «Гений земли Русской!» Они, с воодушевлением: «Да мы и не сомневаемся! Просто гениально! А как фамилия автора?» Ну, я подождал, пока они там подумают, поспорят между собой, переберут варианты. «Это Высоцкий, Владимир Семенович!» – говорю им. Они так удивились, что вначале даже не поверили: «Хватит нас тут разыгрывать!» Так и хотелось добавить: «Вот те крест!»

Возможно, правы те, кто заявляет: гениальность автора – определяется не критиками и не узкими специалистами (музыковедами, литературоведами и прочими), а именно теми, для кого и предназначается произведение. То есть зрителями, слушателями, читателями.

Алексей Певчев: По поводу того, считать Высоцкого поэтом или нет, – дело каждого. Но есть же фраза: «Успех артиста определяет зритель». То есть не цензура, не критик, не охранник на входе в зал. То же самое и с поэтами. Интересно, найдется ли в период 70–80-х годов прошлого века в СССР поэт, цитируемый столь часто?

…Хотя внимание к мелочам, к деталям, к отдельным «шероховатостям» – возможно, тоже важно. Например, в узкой прослойке профессиональных исследователей. Для неких внутренних нужд академической науки. Ведь и самого Александра Сергеевича Пушкина порой обвиняют в том, что в отдельных его произведениях аж до сорока процентов рифм – отглагольные. (А в стихе 1825 года «Если жизнь тебя обманет…», например, и все семьдесят пять!)

…И что с того, что в наше время «абитуре», с подобным же результатом – ну, просто никак не преодолеть творческий конкурс в Литинститут?

Дмитрий Дарин: Начало двадцатого века. Василий Львов-Рогачевский – известный критик, литературовед, академик – пеняет молодому Есенину: «Как вы пишете, Сережа? Так нельзя писать!» Стихотворение знаменитое – «Запели тесаные дроги». А там: «Опять я теплой грустью болен от овсяного ветерка, и на известку колоколен невольно крестится рука». «Сережа, нельзя так писать! Крестятся рукой, а не рука крестится. И тем более, не на колокольню, и тем более не на известку, Сережа, а на иконы». Формально, может быть, он и прав, но это стремление разобрать на правильные винтики поэтические вещи – как-то удручает! Прочитайте это стихотворение вслух, и ни один человек, кто тонко чувствует поэзию, не задаст таких странных вопросов. Почему все эти критики думают, что они, зная, как будут звучать правильные морфологические формы от глагола – «лазить» или «лезть», – имеют право разобрать строфу гениального человека на составные части?

И все-таки, как бы там что ни говорили поклонники Поэта Высоцкого, именно так называемое профессиональное литературное сообщество определяло, кого считать поэтом, а кого – лишь самодеятельным автором. Пусть даже и весьма талантливым…

Константин Кедров: Высоцкий, конечно, никакой не поэт. Хотя песенник замечательный. Правда, он весь исключительно на интонации выезжает. Причем интонации-то у него всего две. Одна – рычащая, другая – ироническая. Ироническая – условно добрая, рычащая, достаточно энергично-сокрушительная. Это не Галич, где очень много всего, целый спектр.

Справедливости ради следует отметить, что Высоцкого не то чтобы не приняли в творческий союз (отклонили, завернули кандидатуру), а даже и не дали самой возможности попытать счастья. Увы, по условиям вступления – в те годы! – у Высоцкого даже не было шанса испытать творческую судьбу. Хотя бы потому, что его лишили шанса опубликовать две книги – что по условиям вступления являлось необходимым условием, наряду с рекомендациями.

Вячеслав Огрызко: Почему мы не увидели сборника со стихами Высоцкого в 70-е годы? И что бы изменилось, если бы эти в те годы сборники вышли? Думаю, если бы книга Высоцкого вышла в начале или хотя бы в середине 70-х годов, многое в его творческой судьбе сложилось бы иначе. Это не только продлило бы его творческую судьбу, но, возможно, сподвигло и на какие-то новые художественные открытия. Ведь Высоцкий был человек особого, артистического темперамента: ему нужна была обратная связь со своим читателем! Думаю, что после выхода книги он бы подвел черту под определенным творческим этапом, и это могло бы его побудить к каким-то новым творческим дерзостям – уже иного уровня, другого плана.

Тут сразу возникает вопрос: а что ему этот творческий союз, собственно, сдался? Не хватало признания? Увольте – только не это… Хотелось признания именно коллег по перу? Уже ближе…

Вячеслав Огрызко: Высоцкий рвался в Союз писателей не для материальных благ, как это делали практически все прочие. А для обретения некоего статуса – причем не для широкой публики: та и так его знала, любила, боготворила… Статус ему нужен был именно в кругах богемы: показать, что он признан профессионалом именно писательским сообществом! Но и здесь никто из его собратьев по перу не помог со вступлением, с выпуском книг: шли одни обещания, но дальше них – дело не двигалось.