Текст книги "Закон Шрама"

Фитилек занялся сразу – Жмотпетрович хоть и тот еще фрукт, но товар у него всегда качественный.

– Зуб даю! Ты только давай выходи, не задерживайся.

Я прям почти увидел, как несколько пар глаз выжидательно смотрят сейчас на эти бревна поверх целиков своих ружей, пистолетов или чего еще там у них было. Ждущий всегда получает что-то… правда, иногда не совсем то, чего он ждал. Ну, я и не обманул надежд бандитов, подбросив кверху продукт собственного изготовления, одновременно плотно зажмуривая глаза и широко открывая рот.

Помогло всё это не очень. Жахнуло так, будто дала залп целая батарея орудий береговой обороны. И вспышка нестерпимо яркого света резанула по глазам даже через веки. Но это всё было вторично. Главное что у меня появилось несколько секунд – бесценная валюта, на которую иногда можно купить целую жизнь.

Помимо грохота и вспышки девайс выдал существенное облако черного дыма, из которого я и вывалился, словно демон из ада, паля из своего РМБ.

Я нисколько не пожалел, что выложил Жмотпетровичу лишние полсотни евро за улучшенные патроны, производимые народными умельцами в Зоне – и только в Зоне. Патронов с пулей двенадцатого калибра весом 37,8 грамма не встретишь в магазинах на Большой земле. Их льют там лишь редкие кустари – любители пощекотать себе нервишки охотой на крупного зверя с гладкоствольным ружьем – типа, шансы уравнивают. В Зоне же такие патроны производят намного чаще, ибо охота здесь идет на зверя куда более опасного, чем тигр или медведь. Зато в бою на дистанции до тридцати метров по мощности вряд ли какой ствол сравнится с магазинным боевым ружьем девяносто третьего года выпуска, заряженного такими патронами…

Выстрел в грудь опрокинул на спину тощего бандита, решившего добыть свое счастье при помощи видавшего виды пистолета Макарова. Кувыркнувшись в воздухе, тусклый от потертостей пистолет улетел в болото. Убогая броневая защита куртки его хозяина вмялась в тело, разворотив осколками стальных пластин грудную клетку. Неприятная картина, когда видишь, как окровавленные сломанные ребра вылезают наружу, пробив плотную черную кожанку. Потому я быстро довернул ствол и выстрелил дважды подряд. Дважды потому, что, когда в тебя целится из обреза амбал весом центнера в полтора, лучше перестраховаться.

Казалось, две дыры в объемистых телесах бандита не впечатлили, разве что прицел сбили. Владелец обреза поморщился – вот, мол, незадача! – и вновь вскинул оружие, намереваясь завершить начатое. Но я выстрелил в третий раз на полсекунды быстрее, стерев свинцовым ластиком морщины с мясистого лба вместе с самим лбом. Вероятно, мозгов в обширном черепе было немного, так как киношных спецэффектов тяжелая пуля не произвела. Просто на месте верхней части головы бандита образовалось что-то неприятно-багровое, отчего он, издав нижней частью что-то похожее на «мля…», подогнул колени и медленно завалился на бок.

Всё это я фиксировал боковым зрением без участия сознания. Да и времени эти два незначительных в истории Зоны события заняли от силы секунды полторы – как раз хватит, чтобы трижды в максимальном темпе дослать очередной патрон в патронник ружья. С учетом того, что до начала вооруженного столкновения один патрон уже был в патроннике РМБ, у меня оставалось еще три шанса отбиться от болотной нечисти. Но расстрел амбала занял у меня слишком много времени – иногда полторы секунды это непозволительная растрата самой ценной в Зоне валюты…

По моей ноге ударила бейсбольная бита – во всяком случае, ощущения были один в один. Не сказать, что больно, скорее тупо, сильно и обидно. Молниеносно порванные нервы не в состоянии отослать в мозг адекватный сигнал о размерах ущерба. Просто у тебя вдруг ни с того ни с сего подламывается нога, и ты, проклиная на чем свет стоит собственную медлительность, валишься в грязь, в процессе всё-таки успевая нажать на спуск…

Третий бандит особыми габаритами не отличался, зато голос имел омерзительный. Только сейчас я осознал, что так сильно давило мне на уши все долгие две секунды перестрелки. Оказывается это был продолжительный вой третьего:

– Воо-от!!!… оон!!!… сууу-к…

Последнюю гласную голосистый бандюк выкричать не успел, поймав пастью круглый свинцовый шарик, в шесть с половиной раз превышающий весом пулю «макарова». В результате ему просто вынесло шейные позвонки вместе с частью затылка, что на этот раз смотрелось вполне кинематографично – открытый рот, через который можно как в телескоп без стекол рассматривать достопримечательности Зоны.

Но я не настолько садист, как некоторые современные любители киношных спецэффектов. К тому же Зона не кино, а объективная реальность, в которой еще оставались в живых два любителя легкой наживы. Один скулил мерзко и протяжно где-то в камышах, а другой, неожиданно вынырнув из дыма, созданного моей же петардой, сильным ударом ноги выбил ружье из моих рук. После чего выматерился непечатно и осклабился, показав желтые пеньки прокуренных зубов.

– Хорошо стреляешь, фраер, – сказал он, держа меня на прицеле своего автомата Heckler & Koch МР5. – Долечку мою впятеро увеличил, благодарствую. Да только вот одному мне всё не унести, так что придется тебе попотеть, прежде чем я тебя уважу. Так что не дергайся и грабки свои лучше к ножу не тяни, а то придется мне всё одному до схрона переть.

В недешевом коричневом пыльнике, эдаком местном спецварианте плащ-палатки, бандит смотрелся весьма импозантно – хоть обложку для книги с него рисуй. Высокий, плечистый, маска-омоновка на морде, перчатки без пальцев, край броника из-за расстегнутого ворота выглядывает… Не иначе вожак стаи… без стаи. Впрочем, набрать сброд, который со всего света в Зону тянется за длинным деревянным рублем ценою в евро, насовать им в жадные лапы заляпанное чужой кровью оружие и сказать «фас!» – дело нехитрое для профессионала. Главное, чтоб было кому потом хабар до схрона допереть, а то самому в ломы.

Правда, носильщик сейчас из меня был неважный – ногу я не чувствовал, не иначе бедренный нерв пулей перебило. Но знать вожаку это было не обязательно. Секунды текли медленно и размеренно, как всегда бывает на границе между жизнью и смертью. Секунды моей жизни, за которые я должен, нет, обязан был придумать что-то, что помешает бандиту выдавить до конца слабину спускового крючка.

Но, как назло, в голову ничего не приходило. Судя по тому, как этот болотный упырь держал автомат, как он стоял, правильно распределив вес тела, как обстановку вокруг умудрялся сканировать, не забывая контролировать меня, и, наконец, как в мной же созданное облако в перестрелке нырнуть догадался, было ясно: за плечами этого автоматчика неслабый опыт боевых действий. Дернусь – сто процентов пристрелит и не задумается.

– Вставай, фраер, хватит валяться, – мирно и как-то даже буднично сказал бандит. – Три секунды тебе на подъем. А если нога не позволит – не обессудь, значит, считай, что сегодня тебе конкретно не повезло…

То, что мне не повезло сегодня, – это он как в воду глядел.

Правда, ему не повезло больше.

Дым над островком почти рассеялся, но «почти» – это не рассеялся полностью. Во всяком случае, его концентрации вполне хватило для того, чтобы ни я, ни автоматчик не смогли разглядеть тоненькой цепочки, которая вдруг вылетела из мутной пелены над старым кострищем. Она быстро захлестнула ствол автомата, после чего немецкая машинка прославленной оружейной фирмы моментально вылетела из рук бандита.

Тот, не ожидавший такого поворота событий, повернулся, пытаясь отловить в воздухе своенравное оружие… и вдруг, зашипев, резко согнулся в поясе, став похожим на заглавную букву «Г».

Его спина загораживала мне панораму, и я не мог рассмотреть, что происходит между ним и облаком дыма, сквозь который уже можно было разглядеть камыши. Но в следующее мгновение я увидел мелькнувшую в воздухе черную полосу, окутанную ореолом багровых капель.

Бандит свернулся на земле, суча ногами и пытаясь засунуть под броник собственные внутренности. Однако кишки были скользкими и возвращаться на место не желали, расползаясь во все стороны, словно агонизирующие змеи с отрубленными головами.

«Коротка кольчужка…» – промелькнуло у меня в голове.

Над бандитом в пыльнике стояла фигура, с макушки до пяток запакованная в свободный черный комбинезон – только узкая прорезь для глаз имелась в сплошном тканевом шлеме, натянутом на голову. В такой одежде удобно скрываться в густой тени, с двух шагов не заметишь. Тем более если ее владелец еще и лицо раскрасит под цвет материи.

Однако владелец скрываться в тенях не спешил. Он поднял голову и прислушался к чему-то. К чему именно, стало ясно почти сразу.

В камышах перестал скулить раненный мною бандит. Перестал недавно, как раз в тот момент, когда его начальство выбило у меня из рук ружье. Но осознал я это только что – не до анализа его стонов было как-то. А сейчас дошло на уровне подсознания. И когда рвануло там, в камышах, плеснув красным на верхушки длиннющих стеблей, всё стало ясно. И не было больше ни малейших сомнений в том, кто сейчас стоит над главарем болотной банды, неторопливо пряча в ножны черный самурайский меч.

А потом случилось неприятное. Я, конечно, всякое в своей жизни видел, да и сам понатворил немало, но когда еще живому человеку, пусть уроду конченому, но все-таки человеку по рождению серебристой детской лопаткой неторопливо расширяют рану на животе, а потом засовывают в нее взрывпакет с зажженным фитилем – это все же слишком. Поэтому я поднапрягся, хотя в глазах от этого движения заплясали прозрачные пространственные аномалии, дотянулся до своего ружья и выстрелил.

Внутри накидки лопнула голова ее хозяина, коричневый капюшон распластался по земле, словно проколотый воздушный шар. А убийца, укоризненно покачав головой, шагнул назад – как раз вовремя, чтобы не попасть под веер слизи и дерьма, выброшенный взрывом из живота трупа.

Я не сдержал гримасы отвращения – излишняя жестокость всегда была мне не по нутру. Поэтому я просто отвернулся, достал из нарукавного кармана перевязочный пакет, надорвал его, и двумя движениями наложил повязку на рану.

Хорошая штука – перевязочный материал из желтой аптечки Международного института внеземных культур. Напоминает свернутую в рулон длинную и широкую пластинку жевательной резинки в герметичной упаковке. Убедился, что артерии и вены целы и кровища не хлещет, надорвал упаковку, обернул вокруг конечности – или же просто накрыл рану, если таковая образовалась в туловище. И всё. Эластичная субстанция в течение пяти секунд прилипает к любой поверхности, обеззараживая участок под ней и останавливая кровотечение. После чего повязка запросто снимается, смоченная особым составом, имеющимся в той же аптечке – не отдирается с болью и новым кровотечением, как обычный бинт, а именно снимается, легко и непринужденно. В бою такая штуковина вообще вещь незаменимая, перевязаться времени занимает чуть больше, чем магазин в автомате сменить.

В ультрасовременных военных аптечках «бинты» попроще – дезлента на липучке. Конечность перевязать тоже просто: обернул дезинфицирующей лентой и липучкой зафиксировал. А вот если не конечность бинтовать, то приходится повозиться.

Обычные же оранжевые аптечки, дешевые и доступные, комплектуются старым, как сама война, обычным марлевым бинтом. В хорошей перестрелке можно даже и не доставать, если не хочешь лишиться последнего шанса выжить…

Спасибо таинственному институту внеземных культур, у меня в рукаве была козырная сталкерская карта – именно «жвачка» из желтой аптечки. Правда, пришлось перед наложением повязки воткнуть в рану еще одно средство первой помощи, которое имеет при себе каждый спецназовец, воюющий в горячей точке, и каждый сталкер, хоть немного соображающий в военно-полевой медицине. А именно – тампакс.

Может, кто и посмеется не от большого ума, но когда при глубоком ранении «в мясо» для временной остановки кровотечения необходима тугая тампонада раны, лучше этого средства, широко разрекламированного в средствах массовой информации, пока еще ничего не придумали. По диаметру оно подходит почти для всех огнестрельных ран, легко удаляется, абсолютно стерильно, и главное – не требует много времени для использования по назначению. Поэтому, прежде чем убийца с мечом подошел ко мне, перевязка уже была закончена и ружье снова заняло положенное место в моих руках.

Оно и понятно. Хотя я уже догадался, кто передо мной, но раньше у этого типа не было тошнотворной привычки совать в животы своих жертв эдакие сюрпризы. И, судя по его глазам, никто не мог дать гарантию, что он не решит проделать то же самое со мной. Нехорошие глаза у него были. Пустые, словно два отверстия, только что пробитые пулями. Слишком часто видел я такой взгляд в зеркале, для того чтобы сейчас опустить ружье. Встретишь в Зоне типа с такими глазами на узкой дорожке – стреляй не раздумывая, если жить хочешь. Но сейчас я раздумывал. И, может быть, зря…

Ему было всё равно. Он даже не глянул на ствол ружья, направленный ему в живот. А просто подошел и молча встал в одном шаге от меня, скрестив руки на груди.

Пауза затягивалась. Я почувствовал, как адреналиновый «приход» медленно отпускает меня, и естественная реакция на него «бей или беги» сменяется способностью к отвлеченному логическому мышлению.

«Как-никак, он только что спас мою шкуру, – промелькнуло у меня в голове. – Черт с ним, должен же кто-то начать первым. Одному мне всё равно не выбраться из этого болота».

Я еще раз покосился на свежеосвежеванный труп главаря бандитов, прогнал в голове фразу Жмотпетровича о том, что Черный Сталкер мочит всех подряд – и сталкеров, и пиндосов, и, хотя мне очень не хотелось этого делать, всё же опустил РМБ на землю, криво усмехнулся и сказал:

– Чего смотришь? Взрывчатка кончилась, что ли? Начинай, коль пришел.

Черный Сталкер постоял еще немного, осмысливая сказанное мной, после чего, пробормотав что-то под нос, ловко, одним движением взвалил меня на спину. И попёр куда-то.

«Будем надеяться, что не на шашлык», – подумал я. И тут меня накрыл второй «приход», какой обычно случается после неслабой кровопотери. Однако мое сознание еще цеплялось за мозговые извилины, не желая отключаться. Ему, видишь ли, требовалось понять, что же такое сказал Черный Сталкер.

И оно справилось с задачей. Перед тем как отрубиться, я вспомнил, как год с лишним назад киллер, посланный в Зону убить меня, прикрывал мою спину на пути к Монументу и при этом матерился так же забористо и душевно на абсолютно непонятном для меня японском языке.

* * *

Очнулся я от боли в ноге. Раздирающей, нестерпимой. И заорал, не сдержавшись. Вернее, попытался заорать. Получилось не очень – мычание какое-то. Однако боль немного отпустила, и я смог осмотреться.

Я лежал на солдатской койке – сварная рама, пружинная сетка, гнутые трубы вместо спинки. Таких кроватей навалом осталось в Зоне с прошлого века – если повезет, можно и не особенно ржавую найти, которая твой вес выдержит. Мне повезло. Даже надувной матрас подо мной имелся, прикрытый клеенкой. Почему клеенка, понятно – чтоб кровищей не измазал недешевый в этих местах предмет роскоши. Интересно, меня на этой койке собрались разделывать как говяжью тушу или будут еще варианты развития событий?

Предположение не было лишено оснований, так как во рту у меня находился обрезок резиновой полицейской дубинки, зафиксированный ремнем на затылке. И конечности оказались привязанными к раме кровати. Так что мне ничего не оставалось делать, как, повернув голову, попытаться разобраться в обстановке.

Обстановка оказалась спартанской, как и само помещение. По всем признакам подвал, причем на удивление сухой. Метров пятнадцать площади, кирпичные стены, с потолка на проводе свисает «вечная» лампочка – распространенное в Зоне явление, когда светильники, оставшиеся целыми со времен чернобыльской аварии, горят сами по себе без источников питания. У стены самодельный стол, на нем керосинка и нехитрая снедь, разложенная на газете: хлеб, колбаса, консерва открытая. Возле стола табуретка. И еще одна возле железной печки. На второй табуретке сидит Черный Сталкер и прокаливает на огне автоматный шомпол.

Картина мне сильно не понравилась, особенно шомпол. Но делать было нечего, оставалось только ждать. Тем более что штанина на моей ноге оказалась разрезанной и тампакс из раны выдернут. Так что еще немного – и всё прояснится. То ли пытать он меня собирается, то ли лечить, что, впрочем, одно от другого вряд ли будет особо отличаться.

– Очнулся? – поинтересовался Японец – без его экзотического одеяния мне было проще называть его старым прозвищем. И, пошевелив в огне шомпол, пояснил:

– Спирт кончился. Придется так стерилизовать перед зондированием раны.

Я замычал вторично. Японец вздохнул, оставил раскаленный прут в печке и снял повязку с моего рта.

– Только тише, – сказал он. – По болотам звук разносится – мама не горюй, а ты в бреду стонал как раненый конь.

– В рюкзаке аптечка желтая. Мог бы догадаться залезть, – произнес я – и поморщился от вкуса резины во рту. Вот изобретатель хренов, японская его мама, до чего додумался! Хотя, надо признать, от японца у него только прозвище и специфическая подготовка, которую он получил в клане якудзы. А так с виду обычный парень, каких тысячи, с абсолютно незапоминающимися чертами лица. Нормальная внешность, в общем, для профессионального убийцы.

– Я по чужим рюкзакам не лазаю, – буркнул Японец.

– А это что? – повел я головой на кучу распотрошенных вещмешков, судя по виду, бандитских.

– Это трофейные. Разница есть?

– Есть, – согласился я. – Короче, в аптечке и спирт, и всё остальное.

Японец кивнул, потом посмотрел на бинты, которыми были стянуты мои запястья и щиколотки.

– Режь, – сказал я. – Больше стонать не буду.

Я так и не понял, чем он перерезал мои путы. Просто рукой махнул – и обрезки бинтов попадали на пол. Как-нибудь на досуге надо будет растрясти его на тему, где и как он прячет свои ножики. Конечно, мы тоже не лыком шиты, но лишняя информация на эту тему никогда не помешает.

В аптечке имелось много всего – не аптечка, а небольшой чемоданчик с распоследними медицинскими чудесами, инструкции к которым я подробно изучил на досуге. При этом лежали там и самые обычные хирургические инструменты, необходимые нашему брату экстремалу, в частности – проволочный зонд и пара гинекологических щипцов. Эти жутковатого вида предметы как нельзя лучше подходили для извлечения пули из раны. Один из них, кстати, так «пулевым» и назывался – для того, чтобы достать мягкую ружейную пулю, самое то, что надо. Но сначала надо понять, как глубоко во мне засел бандитский подарок.

Я решил, что пары шприц-тюбиков с местным анестетиком и морфием для начала мне будет достаточно. Оказалось, переоценил себя. Когда я ввел зонд в рану, показалось, что еще пару сантиметров вглубь – и отрублюсь напрочь.

– Помочь? – поинтересовался Японец, со своей табуретки наблюдавший за процессом. Я помотал головой – лучше тебя самого никакой хирург не почувствует, насколько погано обстоит дело.

Дело обстояло не очень. Бедра у меня мясистые, много прыгать-бегать приходилось и в детстве, и позже, вот их и разнесло. Пуля же засела глубоко и, похоже, неслабо деформировалась. Тянуть щипцами замаешься, и далеко не гарантия, что достанешь. А если и достанешь, то рану разбередишь страшно – чтоб щипцы в нее ввести, ее расширить придется, плюс расплющенный комок свинца ее раздерёт. Загниет после операции как пить дать, даже регенерон не поможет.

Я вытащил зонд, откинулся на спинку кровати и улыбнулся.

– Подкинь-ка мне еще один шприц, – сказал я. – А потом тащи сюда свой шомпол.

– Ты хорошо подумал? – поинтересовался Японец, протягивая мне пластмассовую ампулу с иглой на конце.

– Лучше не бывает, – сказал я, втыкая в трицепс иглу.

Когда морфий колешь не по вене, а в мышцу, то «приход» намного мягче. Тебе просто хорошо, боль воспринимается как нечто постороннее, к тебе отношения не имеющее. Хотя смотря какая боль…

– Этот тюбик был последним? – спросил Японец, протягивая мне раскаленный шомпол. Конец стального прута, за который он держался рукой, был обернут толстым слоем бинта.

Я кивнул.

– Может, лучше было по вене пустить?

– Тогда б я просто отъехал и пулю не почувствовал, – сказал я, поливая стальной штырь хлоргексидином. Шомпол зашипел, словно разъяренный кот, после чего я дополнительно протер его стерильной салфеткой, смоченной в спирте.

Самое время.

Я осторожно согнул ногу в колене и ввел в рану еще теплое железо. Под кайфом было, конечно, проще, но когда шомпол начал раздвигать раневой канал, кайф куда-то делся, словно я и не колол ничего. Наверно, морфий с по́том вышел, который заливал мне глаза и градом стекал с шеи за воротник…

Война и Зона – синонимы, это каждому ясно, кто побывал и там, и там и кому есть с чем сравнивать. Так вот, обе эти подруги только на картинках хороши. Или в романах. Или в кино, если режиссер не хочет пугать зрителя, или сам ни черта не знает о том, что снимает. Или в игре компьютерной. Но что такое на самом деле война, понимаешь лишь на войне. Когда руки-ноги оторванные увидишь, еще сокращающиеся. Когда первого врага своими руками пристрелишь или, и того хуже, на нож примешь. Когда идущая в разведку по тылам врага группа спецназа вынуждена зачищать всех, на кого случайно наткнется, в том числе детей и женщин. Потому что вопрос стоит просто – если останутся жить свидетели, то погибнет группа. И ты понимаешь, что это правильно.

Но острее всего и война, и Зона воспринимаются, коли придется первую пулю или осколок в себе ощутить. Вот тогда оно и проберет до косточек, до мяса, до мозга. До каждой клетки дойдет, чем оно отличается от пейнтбола-страйкбола или компьютерной стрелялки. Болью оно отличается. Реальной болью, грязью и кровью. Болью раны, грязью в ране и кровью из твоей и только твоей раны…

– Так, – сказал я, нащупав шомполом пулю. – Давай нож.

– В смысле? – не понял Японец.

– «Бритву» мою сюда давай.

Сталкер пожал плечами и осторожно протянул мне мой боевой нож. С восточным почтением к этому совершенному оружию, двумя руками, не доставая из ножен…

«Бритва» не раз выручала меня в моих странствиях по Зоне. И на острове я тоже с ней не расставался. У любого нормального мужика хороший нож всегда должен быть под рукой – и на войне, и в мирной жизни. За это время я заметил одну интересную особенность – на полированном клинке «Бритвы», откованной из одноименного редчайшего в Зоне артефакта, не задерживалась ни вода, ни масло, ни какая-либо другая жидкость или субстанция.

Он всегда был идеально чистым, а однажды я увидел, как на него опустилась какая-то крылатая мошка – и тут же скатилась со странного металла высохшим трупиком. После чего я провел лабораторный анализ, который подтвердил мои выводы. Нож был всегда идеально стерильным, убивая все живое, что прикасалось к нему… кроме своего хозяина. Конечно, если б человек дотронулся до «Бритвы», он бы не умер мгновенно. Но те, кто соглашались на подобный эксперимент, через полчаса начинали жаловаться на недомогание. Да и из моей памяти еще не стерлись впечатления, когда разъяренный нож вместе с артефактом «чистое небо» распили на двоих жизнь сталкера, пытавшегося отправить меня на тот свет. В общем, хороший нож мне достался. Чистая, незамутненная смерть, не нуждающаяся в дополнительной стерилизации.

– Что это ты с ним так почтительно? – усмехнулся я. От усмешки лопнула пересохшая нижняя губа. Я слизнул с нее капельку крови – на этот солоноватый вкус мозг реагирует странно, отвлекая сознание и немного гася любую боль. Сейчас самое то, что нужно перед решающим моментом.

– Он жадный до крови, – сказал Японец. – Я чувствую это. Оружие такой силы забирает души тех, кого оно убило. И если в человеке, который им владеет, недостаточно личной силы, то скоро этот нож будет владеть своим хозяином, предварительно забрав себе его душу. Или убив ее, если эта душа ни на что не годится. В древности японцы называли такие клинки «жадными до крови» и уничтожали их вместе с мастерами, изготовившими настолько ужасное оружие[6]6
  Исторический факт.


[Закрыть].

– Уверен?

– Мои мечи тоже жадные до крови, – ответил Японец. – И учти – твой нож в твоей руке может не захотеть резать своего хозяина.

– Ну, ты же знаешь, как договариваться с таким оружием, – сказал я, возвращая нож и при этом мысленно обращаясь к нему с просьбой, как к живому существу. – Думаю, «Бритва» не будет против, если ты немного поможешь ее владельцу. Мне сейчас ножом работать не особо удобно, да и рисковать не хочется. Вдруг в самый ответственный момент она не захочет меня резать, а я и отрублюсь. Нехорошо получится. Как думаешь, не взбрыкнет она?

Японец взвесил нож в руке, прикрыл глаза, словно прислушиваясь к ножу, после чего выдал:

– Не должна.

– Вот и ладушки, – сказал я. – Тогда я сейчас надавлю, а ты вырезай пулю.

Японец кивнул. А я, собравшись с духом, надавил.

Я знал, что сейчас на тыльной стороне моего бедра вспухла неслабая шишка. А потом я почувствовал прикосновение стали и теплую кровь, которая потекла по ноге. Хороший нож режет и убивает без боли. Боль придет потом, если, конечно, ранение не фатально. Потому, когда шомпол провалился сквозь мою ногу и об пол глухо стукнула пуля, вывалившаяся из моего мяса, я почувствовал облегчение. А потом медленно начал вытаскивать стальной прут обратно из ноги.

– Помочь?

Я мотнул головой. Любой воин знает: если хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, сделай это сам. Если, конечно, имеешь такую возможность.

Окровавленный шомпол полетел в угол. Но это было еще не всё.

– Салфетку дай.

Японец ассистировал без звука, хотя я бы на его месте за такой приказной тон в глаз точно зарядил. Ну, в смысле, не раненому. Ага, потому и не заряжает, что у меня дырка в ноге… Черт, мысли путаются. Закончить надо побыстрее, пока снова не отрубился.

Я вытер руки от крови. После чего взял из аптечки десятикубовый шприц и тюбик с надписью «Регенерон». Разорвав стерильную упаковку шприца, я осторожно наполнил его содержимым тюбика, стараясь не пролить ни капли драгоценного снадобья. Добывалось оно из нескольких сотен килограммов тихоокеанских морских звезд Linckia, способных легко отбрасывать конечности, если их захватил хищник. Причем в случае, если агрессор ту конечность не сожрал, из нее вырастает новая полноценная морская звезда.

Я знал, что ученые Международного института внеземных культур в дополнение к данному природному феномену разработали ускоритель регенерации и на основе этих компонентов создали свой знаменитый препарат. И о побочных эффектах того препарата тоже знал. Но что для сталкера, который живет бок о бок с радиацией, мутантами и аномалиями, какие-то побочки по сравнению с чудо-эффектом?

Видимо, о них знал и Японец.

– Может, спирту хлебнешь? – спросил он. – Всё-таки легче будет.

Я мотнул головой вторично. После принятия алкоголя эффект регенерона уменьшается вдвое, да и впервой, что ли, нам?

– Ничего, прорвемся, – сказал я, вводя носик шприца в рану. – Снизу «жвачкой» залепи, как кровь пойдет.

И нажал на поршень…

Ускоренная регенерация – это когда в ране под воздействием препарата начинается скоростное восстановление тканей. То, что в обычных условиях занимает пару-тройку месяцев, проходит минут за десять…

Но за такое скоростное излечение приходится платить немалую цену. И дело здесь даже не в деньгах, отданных за желтую аптечку с чудо-лекарством. Мало того что организм, поставленный в столь жесткие условия, моментально стареет на эти месяцы. Известны случаи, когда под воздействием регенерона человек просто умирал от нереальной боли. Ведь материал для восстановления берется из окружающих тканей, которые, в свою очередь, восполняют потери твоей же полноценной плотью. Если рана незначительная – то и боль терпимая. Но при обширных поражениях тканей сталкеры однозначно предпочитают использовать для лечения радиоактивные артефакты, нежели регенерон.

Только вот артефактов под рукой у меня не было…

Единственное, что я успел, так это отбросить пустой шприц и налепить сверху на ногу бинт-«жвачку»…

И тут меня скрутило в бараний рог.

Впечатление было, будто мою ногу раздирают на части миллионы рыболовных крючков. Причем боль от места локализации раны за несколько секунд распространилась по всему телу. Меня трясло, крутило, выворачивая кости из суставов и суставы из плоти. Но прежде чем из меня против воли вырвался вой умирающего динозавра, я успел увидеть смазанную фигуру Японца и ощутить сильный двойной удар-«ножницы» в область сонных артерий. От которого я мгновенно провалился в черный колодец, ведущий в ад, где грешников медленно варили в больших котлах, наполненных выжимками из морских звезд…

* * *

В себя я пришел от жуткого спазма в желудке. Впечатление было, словно я проглотил десяток живых ершей, которые сейчас пытаются вылезти наружу через пищевод. Если отбросить поэтические метафоры, жрать хотелось так, что я готов был сжевать собственные берцы, стоявшие возле кровати, – нормальное состояние после регенерона. Организм требовал восстановления, без которого мог просто и элементарно загнуться – и такое случалось в истории Зоны.

Но спасение было рядом. На табуретке возле кровати стояли две килограммовые банки тушенки и пузатая армейская фляга, объем которой какой-то местный Кулибин увеличил холостым выстрелом, произведенным в горловину. Если б банки не были открытыми, я бы, наверно, заглотил их, как удав, вместе с жестяной упаковкой и, без сомнения, переварил запросто. Но дополнительных экспериментов с организмом не требовалось, ибо источники счастья скалились вспоротыми крышками, а в одной из них торчала вилка.

Первую банку я умял за полминуты, глотая мясо и желе не жуя. Вторая пошла более цивилизованно. Во фляге оказался – подумать только! – апельсиновый сок с характерным привкусом концентрата из штатовского сухпайка.

Уничтожив половину второй банки, я более-менее адекватно начал воспринимать окружающую реальность. А именно: в прорехе распоротой и окровавленной штанины виднелся участок моего бедра, на котором остался лишь небольшой шрам в том месте, где положено было находиться входному отверстию от пули. Нормальное действие регенерона. Оставалось лишь сбрить бороду и остричь патлы вместе с вурдалачьими ногтями, которые успели отрасти за четверть часа.

А вот обстановка вокруг моей персоны практически не изменилась. Всё тот же подвал, и всё та же спина, частично загораживающая от меня огонь, бьющийся в тесной печурке. Прям как в песне: «И поет мне в подвале гармонь…» Хммм, не будем о запретном.