Текст книги "Метафизика Петербурга. Немецкий дух"

Первоначальная Немецкая слобода

Немцев в Москве было немало еще до Ливонской войны. Автор написанной в эпоху Ивана Грозного Истории о Казанском царстве, рисуя картину торжественного въезда молодого царя в Москву после взятия Казани, развернул перед взором читателя длинный перечень тех людей, что в едином порыве, «яко пчелы матку свою», вышли встретить своего государя на поле, за посад. Он начинается с князей, вельмож и «старейшин града», продолжается старыми и молодыми, юношами и девицами, в конце же идут «турцы, и армены, и немцы, и литва».

Правда, выделив в толпе встречавших этих иноземцев – а их было сразу заметно, поскольку иностранцам не дозволялось ходить в русском платье – составитель Истории сразу же оговорился, что речь идет о "купцах иноязычных", которые постоянными жителями столицы, строго говоря, считать себя не могли.

К концу царствования Ивана IV, это положение существенно изменилось. Идя навстречу духу времени, царь разрешил иностранцам, уже не обязательно купцам, но людям различных военных и гражданских профессий, обосноваться в границах "большой Москвы" того времени, на берегу реки Яузы, в особой Яузской, или Иноземческой слободе, выстроить там себе жилые дома на привычный манер, возвести здание кирхи, вообще чувствовать себя как дома. В силу преобладания немецкого элемента, слобода получила второе, не менее употребимое наименование Немецкой.

С течением времени, менялся состав жителей слободы – к примеру, по первому времени среди них было больше всего выходцев из соседней Ливонии, потом стали приезжать выходцы и из других немецких земель. Расширялся список профессий – так, если сначала сюда приезжали все больше литейщики пушек или военные инженеры, то позже возникла нужда в опытных офицерах-строевиках[138]138
  Хорошкевич А.Л. Русское государство в системе международных отношений конца XV – начала XVI века. М., 1980, с. 237–242.


[Закрыть]. Соотношение приверженцев разных конфессий, к примеру, лютеран и кальвинистов, не говоря уже о католиках, также изменялось во времени.

Первоначальной Немецкой слободе было отведено не так много времени. Как известно, она была сожжена во время великой Смуты. И все же факту ее основания следует придавать исключительное значение. По сути дела, даже если учесть перемещения в пространстве "большой Москвы" и неизбежные перерывы в историческом времени, именно этой слободе суждено было начать ту последовательность «немецких кварталов» в старой Москве, которая сформировала своеобразную традицию ко времени молодого Петра I, посвятила его в мировоззрение своих обитателей и поманила на Запад — с тем, чтобы по возвращении на родину, основать на ее северном рубеже новую Немецкую слободу небывалых размеров, наречь ее немецким же именем «Санкт-Петербург», заселить русскими людьми вперемешку с иностранцами – и придать ей статус новой российской столицы.

Российские немцы на века сохранили благодарную память о привилегиях, полученных ими в эпоху Ивана Грозного. Когда в своем "Описании российско-императорского столичного города Санкт-Петербурга", выпущенном из печати типографией Императорского Шляхетного сухопутного кадетского корпуса в екатерининскую эпоху, Иоганн Готлиб Георги приступил к очерку истории и современного ему состояния протестантской общины, он подчеркнул, что Петр I при всех его заслугах в сущности лишь возобновил те "гражданские и богослужебные свободы", которые ей уже были дарованы в шестнадцатом столетии, "через то многие по России расселенные и иные чужестранцы, как-то Немцы и другие, сюда привлечены были"[139]139
  Георги И.Г. Описание российско-императорского столичного города Санкт-Петербурга и достопамятностей в окрестностях оного, с планом. СПб, 1996, с.222 (репринт издания 1794 года).


[Закрыть].

Немецкие симпатии Бориса Годунова

Положение немцев в России эпохи Бориса Годунова – иными словами, в течение двадцатилетия, когда этот человек определял внутреннюю и внешнюю политику на правах сперва фактического правителя страны, а потом и ее государя – в общих чертах соответствовало тому, что было намечено его грозным предшественником, либо сложилось при нем без особых дозволений. У Бориса Годунова во всех серьезных делах так и было заведено – с усовершенствованиями, подсказанными его общеизвестными государственными талантами – но и с достойной сожаления нерешительностью, обусловленной «комплексом неполноценности», который терзал его, как выборного, а не наследственного монарха.

Прежде всего, Борис Феодорович озаботился обустройством Немецкой слободы и привлечением в нее лиц самых разнообразных профессий – выходцев в первую очередь из германских земель. Пастору Мартину Бэру дозволено было возобновить кирху, поставленную в ней во времена Ивана Грозного и проповедовать там Евангелие на немецком языке. Согласно свидетельствам очевидцев, немцы были растроганы царскою милостию до слез.

Приток немцев в слободу не иссякал. По традиции, в нем было немало выходцев из ливонских земель. История сохранила трогательный рассказ о приезде в Москву нескольких десятков ливонских дворян, лишившихся своего имущества и бежавших от гнева поляков. Царь пригласил их к столу; ливонцы ответили, что не решаются предстать пред очи царя, будучи худо одеты. Борис послал им на это ответить, что он хочет видеть не платье, но людей. Рассказ этот вполне достоин сборника античных апофтегм. Жаль только, что мы не можем вполне передать средствами русского языка противопоставление греческих "men" и "de", прямо-таки созданное для таких рассказов.

В планы Бориса входило заведение светских школ с обучением иноземным наукам, а может быть, и университета. Известно, что этими планами он делился с немецкими конфидентами, и даже посылал их в Европу (имеем в виду прежде всего миссию Иоганна Крамера). Эти прожекты было встречены нашими фундаменталистами в штыки и успешно похерены. Пробовал царь и посылать юношей для учебы за границу – в первую голову, по накатанному пути в Любек, далее же в другие германские города, либо во Францию и в Англию. Послано было немногим менее двух десятков молодых людей из знатных семей. Никто, насколько известно, не вернулся.

Среди предприятий и замыслов немцев выделялись и не вполне очевидные для того времени. К примеру, известна совсем неплохая карта российских земель, составленная по уточненным сведениям одним немецким географом в борисовы времена, но изданная гораздо позже, с ненужным уже посвящением его сыну (мы говорим о так называемой "герардовой ландкарте", вышедшей из печати в 1614 году). Вскоре пришла волна Смуты, захлестнувшая все эти много в свое время обещавшие ростки нового.

Немцы и мистика Смуты

Отечественная традиция привычно связывает темную славу Лжедмитрия I и события Смутного времени «с польскими и с литовскими людьми и с русскими изменники» (цитируем выражение из Сказания Авраамия Палицына). Спорить с этим никак не возможно – и если в истории Самозванца упоминается Новгород, то речь идет не о славном граде на Волхове, но об одноименном ему городе на юго-западе московских земель.

Несмотря на это, "московским немцам" также довелось приложить руку к призванию Григория Отрепьева на его похождения. Мы говорим о том малоизвестном факте, что отец Самозванца, занимавший в свое время совсем немалый пост стрелецкого сотника, был убит в пьяной драке, в кабаке уже нами описанной Немецкой слободы.

Факт этот выяснился в ходе дознания, начатого московскими властями вскоре после того, как мошенник объявился в Литве в 1603 году и начал, как говорится, мутить воду. Лишившись отца, Григорий (в ту пору еще Юрий, а чаще всего, надо думать, просто Юшка) должен был рано озаботиться поиском средств к существованию, что и повело его шаг за шагом, что называется, по наклонной плоскости.

Мы говорим об этом, разумеется, вовсе не потому, что намерены выписывать из отечественной истории все случаи немецко-русских контактов, пусть даже и низкого рода, приведшие к мало-мальски заметным последствиям. Для этого предприятия нам навряд ли хватило бы терпения и бумаги. Но Самозванец был человек особого рода. Казалось бы, необоснованность его притязаний была выяснена вполне и своевременно доведена до сведения, как говорится, широких народных масс. Сброд, шедший в бой под его знаменами, также не мог у людей того времени вызвать уважения.

И все же не один очевидец событий отметил странную боязнь, почти благоговение, которые возникали у русских людей при виде самозванца и мешали им смело идти в бой против него. Сомневался, трепетал и расспрашивал о "чудесно спасенном Дмитрии" сам царь Борис, неспокойны были его приближенные – что же было говорить о простых людях. Повидимому, народ чувствовал некую силу, осенявшую Самозванца и дававшую ему право на исключительную дерзость. Надобно думать, совсем не случайным стало то, что в отличие от других самозванцев Лжедмитрию I суждено было не только тягаться с царскими воеводами и дойти до Москвы, но и венчаться на царство, став попущением Божиим хотя бы на год законным русским царем.

Тяжесть духовной ответственности за Святую Русь может казаться современному человеку ношей скорее метафорической, чем реальной. Однако она буквально раздавила такого недюжинного человека, притом возросшего у подножия трона и вдоволь хлебнувшего из кубка опричнины, как Борис Годунов. Она исказила в последний год жизни психику Лжедмитрия, заскочившего со своею Мариной в кремлевские палаты и маявшегося потом в них, как на дыбе.

Довелось ощутить эту тяжесть и будущему спасителю России, торговому человеку Кузьме Минину. Известно, что в последние дни лета 1611 года, накануне решающих событий, этот немолодой, и, повидимому, не самого крепкого здоровья человек, маялся по ночам в стенах дома и уходил спать в сад, в летнюю повалушу. Там и привиделся ему трижды один и тот же сон, о котором он позже не мог вспоминать иначе как положив на себя святой крест.

Между тем, Кузьме Миничу не снилось – по крайней мере, по нашим понятиям – ничего из ряда вон выходившего. Просто как закроет глаза – так и представится ему, что идет он вперед во главе войска, Россию спасать. Казалось бы, что же тут страшного – всякие сны бывают. Однако Кузьма просыпался каждый раз с ощущением болезненной тяжести в теле, и потом долго не мог прийти в себя, все, как он сам говорил, "болезнуя чревом". "Его терзали тяжкие сомнения, за свое ли он дело берется. В некоторых отношениях, Кузьма был похож на Жанну д'Арк. Он поверил в то, что Бог вручил ему судьбу Отчизны, и эта вера воодушевила его, придала огромную энергию"[140]140
  Скрынников Р.Г. Святители и власти. Л., 1990, с. 329–330.


[Закрыть].

Сравнение с Жанной д'Арк, проведенное в цитированной нами выше работе маститым отечественным историком, весьма проницательно. Как и в случае спасительницы Франции, речь тут шла не о трудностях организации ополчения или переговоров с возможными союзниками, но о сакральном избранничестве и обусловленном им принятием на свои рамена ноши сверхчеловеческой тяжести – иначе говоря, не о политике, но о метафизике в полном смысле этого слова.

Так вот, немцы были не просто нечувствительны к этой метафизике, но даже как будто бросали ей вызов – и выходили победителями. Обратимся хотя бы к истории знаменитого сражения при Добрыничах. Конечный его результат легко проследить по карте в любом курсе российской истории. Вторгшись с юго-запада в пределы Московского государства, Лжедмитрий нацелил свое войско прямо на Москву. Путь его от Чернигова до Добрыничей был почти прям, наподобие линии железной дороги «Санкт-Петербург – Москва».

Но вот от Добрыничей линия похода поворачивает круто назад, доходит до Рыльска, а оттуда ведет нас обратно, к приграничному Путивлю. Известно, что в Путивле с Самозванцем была настоящая истерика. По всей видимости, он почуял свою судьбу, хотел убежать восвояси, да вот приближенные отговорили. Но, даже решив возобновить поход на Москву, Лжедмитрий еще долго, в продолжение нескольких месяцев оставался в Путивле, копя силы. Что же произошло при Добрыничах 21 января 1605 года?

Покрасовавшись перед войсками, Лжедмитрий вскочил в седло и сам повел свою конницу на московское войско, стремясь отрезать его правое крыло от центра, что по тактике того времени могло принести ему победу. Вовремя распознав опасность, военачальники правого крыла, в состав которого входила и иноземная дружина, двинули свои силы вперед, чтобы предупредить замысел вора. Пошла рукопашная схватка.

Московские воины бились самоотверженно, но осмотрительно. Силы их как будто сковывала непонятная робость перед Самозванцем. Безрассудное сопротивление иноземной дружины, в основном состоявшей из немцев, придало им сил. Приняв на себя прямой удар основных сил узурпатора, воины правого крыла остановили их, обескровили – и после того отхлынули, оставив пришельцев под дулами сорока пушек и не менее десяти тысяч ружей. Несколько мощных залпов опрокинули наступление и обратили войска Самозванца вспять.

Здесь на них сзади снова насело русско-немецкое воинство, рубя направо и налево. Потери были несопоставимы – примерно один к десяти в пользу борисовой рати. Немцы рвались довести дело до конца и окончить избиение, только удостоверившись в смерти Самозванца. И тем не менее, даже при этих, выгоднейших условиях, московские воеводы остереглись преследовать его и остановили свои войска.

Думается, что мы не совершим ошибки, приурочив известную сцену "Лес" пушкинского "Бориса Годунова" ко времени непосредственно после окончания этого побоища и бегства Самозванца с поля боя. Оставив коня издыхать, сам он со своим приближенным, по имени Пушкин, и несколькими ляхами восстанавливает в памяти перипетии сражения:

"Кто там ни виноват,

Но все-таки мы начисто разбиты,

Истреблены", – замечает приближенный (то есть Пушкин).

«А дело было наше», – отвечает ему Лжедмитрий, —

"Я было смял передовую рать —

Да немцы нас порядком отразили;

А молодцы! Ей-богу, молодцы,

Люблю за то; из них уж непременно

Составлю я почетную дружину"…

Узнав об исходе этого сражения, Борис не мог сдержать радости. Он велел бить в колокола, выставить на всеобщее обозрение трофейные знамена, пожаловал воеводам золотые медали. Особо благодарил он предводителей иноземной дружины – ливонского рыцаря Вальтера Розена и французского выходца, Жака Маржарета. С признательностью вспоминал царь и о более раннем, декабрьском сражении на холодной равнине при Новгороде-Северском, где около семисот немецких всадников приняли на себя удар ляшской конницы – и выдержали его, так что по сути одно их холодное, тевтонское остервенение спасло нас от поражения.

Борис то предавался веселию, то возвращался к привычным, недобрым предчувствиям. Похожие чувства обуревали и его русских подданных. Одни только немцы, получив наградные, пили, смеялись и занимались починкой экипировки, не думая ни о чем выходящем за пределы текущих потребований. А как же иначе – ведь они были наемники не только по статусу, но и по мироощущению. Поэтому ни предчувствия, ни тяжелые сны не тревожили их солдатские сердца.

В течение всего Смутного времени немецким частям довелось, как потом стало ясным, сражаться на стороне едва ли не всех ее деятельных участников, а излюбленный ими боевой клич "Hilf Gott!" (Господи, помоги!) многократно оглашал просторы русской земли, от Новгорода-Северского на юге – до Великого Новгорода на севере. Услышав в сумерках конский топ и знакомый – да-да, знакомый – немецкий говор с его "твердым приступом" перед корневыми гласными, с резким выделением ударных слогов и с придыханием глухих согласных, природные россияне отнюдь не могли с уверенностью сказать, враги ли им едут навстречу, или друзья. А это уже говорит нам о многом.

Заметим, что в некоторых случаях, немцы действовали с тем знанием особенностей местности и психологии населения, которое присуще скорее местным жителям, нежели чужестранцам. Чего стоила, к примеру, блестяще задуманная и проведенная вылазка из Кремля, предпринятая немецкими наемниками по договоренности с русскими боярами, перешедшими на сторону польского короля, одним мартовским днем 1611 года. После совета с немецкими офицерами, бояре вышли к представителям восставших москвичей и стали тянуть время, изображая переговоры.

Немцы же в это время, пользуясь тем, что лед на Москва-реке был еще крепок, быстро продвинулись по нему в сторону баррикад, выстроенных москвичами со стороны Чертолья, и зажгли посад за их спинами. В тот день наемники вообще добились большого успеха, очистив от сил московских патриотов практически всю территорию Замоскворечья.

Немцы при первых Романовых

В 1613 году, Земский собор, созванный в Москве, после долгих переговоров и колебаний – а если сказать честно, то «грубых словес» и прямого принуждения – избрал на русский престол шестнадцатилетнего Михаила Романова. Поведение молодого монарха в предшествовавшие его избранию годы Смуты было, насколько известно, далеко не безупречным. Еще более сомнительными были действия его отца, Филарета – в ту пору еще митрополита – равно как печально известные обстоятельства принятия им сана патриарха.

Как бы то ни было, но страна нуждалась в передышке и общей стабильности – одним словом, хотя бы в нескольких спокойных царствованиях законных – и, по возможности, "тишайших" – царей. Заплатить за это спокойствие пришлось многим, начиная от оттеснения от трона деятелей, по сути освободивших его для Романовых (и в первую очередь, увы, славных патриотов Минина и Пожарского), заканчивая территориальными уступками соседним Польше и Швеции, и так уже изрядно поживившимся за счет бедной Ливонии.

Приневский край перешел в шведские руки, как мы помним, также в эту эпоху – а именно, по Столбовскому договору 1617 года. Вскоре, в 1629 году, Швеция присоединила к уже находившимся в ее руках Финляндии, Ингерманландии и Эстляндии также и земли "правобережной Лифляндии" (то есть часть старых ливонских земель, расположенную на север от Даугавы). Ни право на самоуправление, ни привилегии, обретенные в прошлые времена немецким дворянством Прибалтики, при этом не потерпели особого урона, и в основных чертах были подтверждены новыми сюзеренами.

Таким образом, старинное наше ливонское "окно в Европу" осталось приотворенным. Что же касалось присутствия немцев в Москве, Новгороде и других русских городах, то оно сохранилось и даже расширилось. Иноземных профессионалов охотно брали на "государеву службу", даже заманивали на нее. При этом они получали совсем неплохие оклады, как правило, превышавшие по размеру жалованье отечественных специалистов.

В первую голову, речь шла о военных специалистах. Времена, когда войско собиралось на службу неспешно, таща на плечах кто пищаль, кто пику, кто простой лук, когда боярская и дворянская конница скакала в бой, презирая пехоту и согласовывая свои действия с ней в лучшем случае в общих чертах, когда разномастные толпы вояк могли разбрестись по своей воле, до следующего года (за исключением великокняжеской дружины, и, естественно, больших войн), – одним словом, времена феодальных войн быстро уходили в прошлое.

Европа старалась воевать "по науке". Там было выработано целое учение о том, как правильно разделить свое войско на полки и взводы, как пронизать их единым командованием и обучить необходимым маневрам, как их кормить, обмундироввать, доставлять к нужному времени на поле боя, как вести в атаку и отводить в отступление. Было изобретено и принято на вооружение кремневое ружье, усовершенствована и выделена в особый род войск артиллерия, проведен целый ряд других полезных преобразований.

Для того, чтобы воевать по новой системе, уже недостаточно было родиться в знатной семье. Надобно было изучить тактику и статегию, освоить основы воинских уставов, научиться командовать и подчиняться – одним словом, стать профессионалом. Увидев на практике эффективность новых способов ведения боевых действий во время Смуты, московские власти приняли решение приглашать на службу дельных офицеров из-за границы – и, по возможности, завести у себя полки "иноземного строя".

Всю эту новую военную машинерию ставили у нас в первую очередь немецкие офицеры. За военными специалистами поехали переводчики, оружейники, лекари, купцы. Всех их распределяли по новым местам службы – кого в Оружейный приказ, кого – в Посольский, кого – в "государеву аптеку", прикрепляли к ним русских помощников и учеников, приказывали делиться опытом и знаниями. За счет этих специалистов, иностранная, и, в первую очередь, немецкая колония в Москве при первых Романовых стала расти, как на дрожжах.

Нельзя, разумеется, сказать, что русско-немецкие отношения были вполне безоблачными. Как мы уже говорили, Немецкая слобода в Москве была сожжена в самом начале семнадцатого столетия. Конец его был ознаменован новым, стрелецким бунтом. Тогда, жарким летом 1698 года, воспользовавшись отъездом царя Петра Алексеевича, четыре стрелецких полка, несших охрану государственной границы, восстали и двинулись на Москву. В число их планов входило поднять посадских людей, перебить жестоких бояр, посадить на престол царевну Софью – и беспременно разорить Немецкую слободу.