Текст книги "Священная военная операция: от Мариуполя до Соледара"

18 марта 2022 года. «Противник проспал операцию»: оборона Мариуполя прорвана до центра города

На нашем участке фронта все пока без изменений, так бывает на войне. Но мы не скучаем, и не молчим, и прекрасно понимаем, что от нашей активности зависит успешное продвижение братьев. Мы связываем по рукам какие-то силы противника, такова логика войны.

Лучше всего штурм идет у российской армии. Вчера вечером им оставалась до центра Мариуполя пара автобусных остановок. На этом наступление выдохлось и остановилось. На «Азовстали» бьются бок о бок чеченцы и наши морпехи. Бьются, просто бьются. Со стороны села Виноградное тоже есть продвижение армейцев ДНР и местного спецназа. Если сравнивать с операцией по блокаде и зачистке Дебальцева, все укладывается в некие мифические нормативы, которые любят устанавливать диванные аналитики.

В занятых «Востоком» девятиэтажках на окраине Мариуполя по-прежнему сидят в окружении наши бойцы из штурмовой группы, минувшей ночью их усилили. Подмога пришла. Это был точный, как удар кобры, бросок на бронетранспортере. Секунда, десантная группа высыпалась из брони и забежала в подъезд. Противник проспал операцию. Противнику вообще очень тяжело, его кошмарят с утра до вечера, и он прекрасно понимает, что сам в этом виноват, а судьбы и жизни невиновных его никогда не волновали.

В подвале «наших», уже занятых девятиэтажных домов сидят вторую неделю местные жители, «востоковцы» их подкармливают и лечат. Слева-справа и вглубь, по фронту, – там еще противник. И у него в подвалах тоже сидят гражданские люди. Вот только противник не стесняется отправлять их за едой – знает, что наши по своим стрелять не будут. Наши терпят, скрипя зубами, пропускают – ничего с этим не поделать. Отправляясь на позиции минометчиков, я еще не знал, что столкнусь с самой грязной и неприятной изнанкой междоусобного конфликта. Такое даже специально придумать сложно.

В РИТМЕ ТРОПИКОВ

Над позицией минометчиков вместо флага болтается на ветке акации рыжий кот. Вокруг грохочет практически без остановки – такое впечатление, что в округе под каждым кустом артиллерийский ствол. Кот недовольно орет при каждом выстреле, но не уходит, внимательно наблюдает за минометчиками. И тут на моих глазах к батарее начинает стягиваться брошенное зверье. У них уже выработался инстинкт: появились солдаты, значит, будут кормить. А я думаю о том, что так редко люди берут в скитания и мытарства домашних любимцев. В любом районе боевых действий они бродят толпами, но стараются не уходить далеко от своих пустых домов. И зверей жальче всего, потому что они ничего не понимают в происходящем и уж точно ни в чем не виноваты.

Зато у военных все четко. Крепкий, практически богатырских статей, командир батареи по имени Юрий зычно командует:

– Надеть всем броню! Быстро! В ритме тропиков!

День солнечный, но ледяной ветер тянет по земле снежную крупку.

Наводчик Дима каску игнорирует: мол, неудобно лазать к прицелу. Он объясняет мне, зачем нужна броня минометчикам:

– Старенькие они у нас в ДНР, может боеприпас сработать нештатно. Ну и ответка может прилететь, когда начнем по целям работать.

К работе все готово, ждем команды от двух раций, шипящих фоном.

Юра подходит ко мне и протягивает кружку крепчайшего и горячего кофе. Вглядывается мне в лицо и говорит:

– Здорово, Дима! – и сдвигает с лица балаклаву.

Мы виделись с Юрой один раз, в апреле 2014 года. Украина тогда только объявила «антитеррористическую операцию» на Донбассе, и к восставшему Мариуполю выдвинулась 72-я механизированная бригада ВСУ.

Я, как сейчас, помню этот нежный и теплый весенний вечер, колонну машин с георгиевскими ленточками. Аккуратные палатки военного полевого лагеря. «Восставший народ» приехал поговорить со своими «защитниками» о мире и войне. Юрий спрашивает меня:

– А ты помнишь их командира, Гришко Андрея Ивановича? Который с нами говорил? Помнишь, как он нам обещал «не стрелять в народ», «я присягу СССР давал», «у меня брат в Ейске служит»?

Я хорошо помню этот разговор, вот как вчера был. Помню, каким убедительным был этот украинский командир, какой у него был честный взгляд и теплое рукопожатие. Юрий смачно ругается:

– …Потом они 9 мая нас в Мариуполь убивать приехали, мы у них, правда, одну БМП отжали, так эта сволочь Гришко еще звонил нашим и просил, чтобы мы БМП эту сожгли, типа боевые потери, а то ему в карьере может повредить.

– Ну как, сделал Гришко карьеру?

– Сделал, он потом целым сектором «антитеррористической операции» командовал, ну и вообще тут летом 14-го года отличился, чудом ушел, а мы его искали! Потому что такую подлость прощать нельзя…

СТРЕЛЬБА ПО ЦИФРАМ

Батарея стоит на восхитительных черноземах, земля – как пух. Каждый выстрел вбивает минометную плиту сантиметров на 30 вглубь, ее потом невозможно достать руками – выдергивают грузовиком, зацепив трос за ручки для переноски. Рация оживает и выстреливает череду цифр. Все приходит в движение. Минометы бьют, невидимый корректировщик вносит поправки. Расчет одного из минометов оглушительно орет: «Аборт!» Это значит, мина не вышла, осталась в стволе, и только через определенное время его можно попробовать разрядить.

Мы ждем новые координаты и возвращаемся к разговору. Меня вдруг прошибает мысль:

– Подожди, ты же мариупольский?

Юрий кивает, в глазах – боль, он знает, о чем буду спрашивать, и упреждает мой вопрос:

– Я не по городу стреляю, а по цифрам… Брат мне на днях написал: «Иди на *** русский корабль! Ты в мою школу попал!»

– А ты?

– А я ему написал, что он в школе учился, да только ничему там не выучился.

– Жалко город?

– Деды и отцы его строили, а мы разваливаем. Но там не люди засели, это скот, и нам его по-другому оттуда не выкурить. У меня эмоций больше никаких нет, закончились за восемь лет. Я только хочу все это быстрее закончить, и чтобы люди уцелели, и то, что сломаем, да хрен с ним, починим. Лишь бы эту мерзость на ноль умножить и поставить на них жирный крест.

Батарея молчит, и в морозном воздухе слышно позвякивание половника о кастрюлю, и на эти звуки из всех кустов начинают лезть коты. Это пришла медсестра Елена. Последний раз на работу она ходила недели три назад, пятнадцать километров пешком. А потом началась спецоперация. Все жители поселка разбежались, осталось десять человек. Елена кормит зверье, его в десять раз больше, чем людей. Ополченцы привезли ей мешок крупы, медсестра варит кашу и верит, что уже через несколько дней хозяева брошенных животных начнут возвращаться и разбирать их по домам. Если люди и дома, конечно, уцелели…

ОДНИМ КОНЦОМ В МИР

Возвращаемся с фронта домой в расположение через поселок Калиновка. Возле армейского грузовика с кузовом-бронекапсулой десяток местных бабушек. «Восток» и добрые люди – гуманитарщики из Донецка – привезли им еду и кое-какую одежду. С удивлением узнаю, что в Калиновке только по одной улице еще живет двести человек. Люди уже выбрали подобие поселковой администрации, она и составила списки оставшихся и выживших. Беседую сразу с двумя пенсионерками, и выясняется, что эти бабушки – крановщицы с «Азовстали»! Говорят мне, что могут, если нужно, и сейчас за кран сесть. Спрашиваю: часто ли Калиновку обстреливают? Алла Михайловна всплескивает руками:

– Так только что, перед вашим приездом! Один снаряд прилетел, сильно, очень сильно, аж землей все закидало!

По улицам бродят мужчина и женщина в униформе с надписью «Медична допомога». Врачи из Мариуполя, а живут под городом, война их тоже отрезала от больницы. Лекарств у них нет, ищут какую-то свою пропавшую родственницу. Здесь много пропало людей. Ну, как пропало? Лежат мертвые под развалинами, а разбирать их пока некому, руки до Калиновки не дошли. Село в одну улицу одним концом упирается в войну, а другим – в мир. Мир этот выглядит неказисто. Улица заканчивается взорванным мостом через Кальмиус. ВСУ взорвали, «на прощание». По бетонной приступочке, по самому краю взорванной бетонной конструкции, на наш берег перебираются две женщины и мужчина. Впереди бежит неказистая собачонка. Женщина, бледная как мел, принимает меня за ополченца и спрашивает:

– Вы не знаете, машина, которая трупы собирает, уже приходила?

Я смотрю на нее непонимающе. Женщина объясняет:

– Я ходила в комендатуру в Сартану (соседний большой поселок. – Авт.), мне надо мать убитую забрать, обещали прислать машину, а когда – не сказали. Вот, жду. Придет?

20 марта 2022 года. Что стало с истерзанным националистами Мариуполем

ОБЕРЕГИ «СЕМЬЯ» И «ДЕТИ»

Чтобы попасть на освобожденные окраины Мариуполя, мне пришлось сделать почти стокилометровый крюк по только что освобожденным территориям. Сейчас эти места, исполненные печали, безлюдные, полузаброшенные. Жизнь теплится лишь возле небольших тыловых гарнизонов и блокпостов. Иногда эти блокпосты нарядные, украшенные флагами. Но солдаты, несущие на них службу, жадно выспрашивают у нас новости, объясняя свое любопытство просто:

– Братва, поймите, ни света у нас, ни воды, ни связи, ни Интернета.

Впрочем, связь встречается кое-где, пятнами. В этих пятнах связи, как грачи на весенней пашне, кучкуются местные, побросав велосипеды, прильнув к телефонам.

Места, где отступала украинская армия, узнать немудрено – «захистники» взорвали все мосты, оставив о себе «добрую» память на долгие годы. На помощь, как всегда, пришла российская армия. У Павлополя появился понтонный мост, второй по счету. Первый, судя по искореженным конструкциям, накрыли артиллерией пару недель назад.

Через мост, навстречу нам, ползут машины с белыми тряпками на ручках дверей, с плакатиками на лобовых стеклах «Дети». Или появился новый вариант этих оберегов – «СЕМЬЯ». Половина машин просто искорежена, крыши сплющены, выбитые стекла кое-как заклеены полиэтиленовой пленкой и ее обрывки-лохмотья трепещут на ветру.

Спускаемся в распадок между живописными холмами, на дне маленькой долины стоит грузовик с буквами Z на бортах. Все лобовое стекло в дырках от пуль, но крови на сиденьях нет. Мой товарищ, воюющий с 19 лет, объясняет, что это был пулемет и пулеметчик, из-за перепада высот неправильно установил прицел и взял слишком высоко. Товарищ прав – впереди, на гребне холма, брошенные украинские позиции. «Воины света» не стали воевать в поле, в бетонных бункерах, под защитой «зубьев дракона», прячась занадолбы из свай, которые частой гребенкой расходятся к горизонту. «Воины света» предпочли отступить в город и укрыться за спинами мирных.

НАВСТРЕЧУ ИСХОДУ

Самое страшное в местах с неустоявшейся линией фронта – блуждать почти наугад, рискуя за каждым поворотом или горушкой выскочить на вражеский ПТУР или пулемет. Прикинуться местными не выйдет – вся наша машина в буквах Z, и дело до проверки документов даже не дойдет. Поэтому мы, как проклятые, останавливаемся и спрашиваем, спрашиваем дорогу. Трасса Донецк – Мариуполь, практически автострада с широченным газоном-разделителем, должна, как нам кажется, и привести нас к выезду из города. Останавливаемся у танков, притаившихся в кюветах, их стволы направлены в сторону города. Сам Мариуполь в столбах дыма. Молодой танкист с новеньким гвардейским значком на груди объясняет нам дорогу. По его словам, до стелы на въезде нам доезжать не стоит – там расстреливают и конного, и пешего, причем с обеих сторон.

– Вы дальше кафе не едьте, там наш последний блокпост. Там спросите, как в город попасть.

Доезжаем до кафе. Скорее это гостиничный комплекс. Шикарный, с православным храмом на территории. Но весь мотель размотан артиллерией, никакого блокпоста тут нет в помине, и только собака, сошедшая с ума от обстрелов, вдруг начинает кидаться на нас с невиданной злобой. Мне лично становится очень зябко, мы разворачиваем нашу дряхлую машину практически на месте и быстро уезжаем. Правильно, кстати, делаем. Вовремя.

Делаем еще одну попытку заехать в город по параллельному шоссе.

Мы едем навстречу ИСХОДУ. Да, это исход людей из мегаполиса после страшного, апокалиптического бедствия. Обочины завалены одеждой из брошенных распотрошенных чемоданов. Валяются порванные покрышки. Иногда, редко, встречаются «осохшие» машины без горючего. На перекрестке боец из российской военной полиции подсказывает нам, что основная точка сбора беженцев – в поселке Володарское, возле администрации.

МЫ ЗДЕСЬ ВЛАСТЬ

Первое, что вижу, – черная, непроходимая толпа и уходящая за горизонт цепочка белых КамАЗов МЧС. Люди стоят плотно, нерушимо. Начинаешь вглядываться и различать отдельные детали – детей с игрушками, домашних собак. Бабушка в грязных пушистых пижамных штанах, старики в инвалидных колясках. Двери администрации закрыты – власти сбежали. Есть устойчивый слух, что вот-вот будут вывозить в Ростов черед Донецк. Те, у кого там родня, могут выйти по пути. Здесь никого не нужно просить об интервью, люди сами подходят и начинают рассказывать:

– Связи нет, с родней растерялись, не знаем, кто остался в городе, кто выехал. Дочка с Левобережья, из хрущевок, – не знаю, уцелели ли они? Внучка в Харькове, тоже ничего не известно.

Я нахожу единственный выход для этих людей:

– Говорите, как вас зовут, вечером все будет на сайте «Комсомольской правды»!

Женщина перестает плакать:

– Я Ткаченко Галина Тимофеевна, воспитатель интерната для слабослышащих.

Перевожу камеру на ее соседку:

– Лычкова Галина Анатольевна. Мужа ищу, Лычкова Александра Сергеевича, жду его в Курске…

К нам тут же подходят два немолодых азербайджанца. У одного голень посечена осколками и перевязана шарфом. Мы успокаиваем их, говорим, что с Россией безвизовый режим, их пропустят через границу, есть консульство Азербайджана, не бросит соотечественников. Один из азербайджанцев с надеждой спрашивает:

– А обратно, обратно нас пустят? Я хочу сразу же вернуться, как все закончится!

Тут мы не можем ничего сказать определенного.

К нам подходит Евгений с годовалым Егоркой на руках. В городе остались раненые родители жены, в 17-й больнице лежат, ранены в ноги.

– У дочки пуля попала под колено, осталась пока в ноге, не смогли достать. Егорка, вот, в подвале заболел. Воды не было, куча трупов на улицах. Ваши помогали, отдавали сухпайки свои, потом привозили воду.

Еще одна женщина рассказывает, что отдала ключи от своей квартиры ополченцам:

– Они там жили, там, правда, стекол не было, в подвале теплее было. Ребята-ополченцы нас охраняли, чтобы в подвал никто гранату не забросил. Нас там 250 человек было, все четыре подъезда. А что фашики? А они к нашему дому приедут, постреляют и быстро уедут, и так целую неделю!

Я не отследил момент, когда нас окончательно приняли за представителей властей. Три мужика в форме, с белыми повязками и автоматами. Кто, если не мы?

Меня дергает за рукав девушка. Чумазая. В расцарапанных руках зажата банка с вареньем, крышка в пятнах ржавчины, такое бывает, когда «консервация» – так ее здесь называют – стояла в погребе три – пять лет. Девушка перехватывает мой взгляд:

– Кошка Муся, я ее к себе прижимала, чтобы не страшно было, а она вырывалась, царапалась и все-таки убежала. А это моя последняя еда. Вы не знаете, как на Запорожье уехать, у меня там мама.

Я отдаю ей два протеиновых батончика. Мужику по имени Игорь – половину пачки сигарет. Нас просят, и мы осторожно сажаем бабушку с переломанными ногами в машину. Нам уже начинают выговаривать за плохую организацию очереди.

– Вы не снимайте! Вы порядок скорее наводите здесь! – строго говорит мне женщина в очках в позолоченной оправе. От женщины тянет дымом костров из ДСП, но я догадываюсь – она завуч или чиновница. И я понимаю, что нам нужно ехать дальше, в сам Мариуполь. Людей начали грузить по КамАЗам. Детей с родителями – в автобусы. Через несколько часов они будут в Ростове, в безопасности, а мы едем дальше, туда, где грохочет артиллерия.

«ГРАДЫ» В МАРИУПОЛЕ

На въезде в Мариуполь воплощены в реальности самые жуткие бредни голливудских режиссеров. Воплощены настолько точно, что первая мысль – не их ли это сценарий? Потому что первое, что я вижу, – два потока людей. Одни бегут из города, другие – обратно. Военные разрешили людям вскрыть склады логистического центра. Разрешили, это мягко сказано, «не препятствовали». Смотрю, что тащат люди, и будь проклят, кто их осудит! Люди тащат воду. На себе и в универсамовских телегах. Старик впрягся в деревянный европоддон, нагруженный минералкой, и пытается волочь его по пыльному асфальту. Кто-то перетаскивает баллоны с водой на пятьдесят метров вперед, а потом возвращается за новой партией воды…Никто не несет коробки с кроссовками или плоские телевизоры.

Уже на самом въезде в город, прямо на осевой, стоит белый ВАЗ, морда машины разворочена взрывом мины. Немолодой, судя по седине, мужчина уткнулся лицом в баранку. Лобовое стекло изнутри забрызгано кровью. Рядом с машиной лежит раскинувшись женщина, ее застрелили из автомата. Спросить некого, но я догадываюсь, что эта жуткая сцена из тех времен, когда беженцев не выпускали из города, превратив их в «живой щит».

Напротив остановки «Бульвар Шевченко» у обочины лежит детский труп в чехле от постельного белья. И вокруг, насколько хватает глаз, обугленные, черные многоэтажки и провода, порубленные осколками в лапшу. С визгом останавливается джип, из него выпрыгивает военкор Семен Пегов, мой старый товарищ. Мы не успеваем сказать друг другу и пару слов, как слышим выход пакета «града». Я падаю удачно, головой под двигатель и колесо, Сема утыкается в подошвы моих ботинок. Моя камера снимает, как впереди, в пыль, сыпет мелкими осколочками. Впрочем, нас прикрывает выгоревшая высотка. Реактивные снаряды упали совсем рядом, во дворах, накрыв 17-ю больницу…Зачем? Не знаю. В ту же минуту эту, возможно, последнюю батарею нацистов засекает наша артиллерия и жестко наваливает в ответ.

«ЗАЧЕМ ГОРОД СГУБИЛИ?»

Я сворачиваю во дворы. У каждого подъезда булькают на самодельных печках кастрюльки. Варят картошку на обед на весь подъезд. Веточки, срубленные осколками, сложены в аккуратные поленницы. Златозубый дед, охочий до философствования, отвлекся от заготовки дров, отложил топорик для рубки мяса и обратился к нам:

– А вот скажите, ребятки, а кто во всем этом виноват? Россия или Украина?

Говорю ему, что виноваты те, кто вместо того, чтобы убраться восвояси, устроил бои в городе, спрятавшись за людей. Но дед не унимается:

– Хорошо, а они-то откуда взялись нам на головы? Для чего? Зачем город сгубили?

Но тут у меня есть ответ:

– Мы все виноваты, кто больше, кто меньше, по грехам нашим это испытание.

Мы бредем к нашей машине через истерзанный город. Мой товарищ, ополченец, говорит мне:

– Бабушка рассказала, что ей пожар в квартире потушили солдаты из Нальчика. Нальчик – это где?

– Это Кабардино-Балкария, там горы, там Эльбрус… Привыкай, Влад, у тебя теперь большая страна, по ней всю жизнь можно путешествовать!

Влад смеется, наверное, в первый раз за этот длинный и жуткий день.

Основная располага нашего батальона находилась в поселке Красноармейское, это последний населенный пункт перед Мариуполем, где было электричество и пробивалась сотовая связь. До окраин города примерно 12–15 километров. Именно через наш поселок выезжали первые беженцы, вот только объезд этот был длиной в 119 километров, по одометру машины. Путаная, хитрая дорога через понтонные мосты, поселочки и бескрайние поля, но приводила она точно ко въезду в город, к наполовину сгоревшему комплексу гипермаркетов на Запорожском шоссе.

Около полуночи меня разбудил комбат «Востока»: «Ты дорогу в Мариуполь знаешь? Нужно провести группу товарищей к въезду на Запорожском шоссе». Там, в складских поселках, располагался штаб 58-й армии, штурмовавший Мариуполь. «Группа товарищей» – это 40 джипов L-200 и два бронетранспортера. Соединение спецназа должно было уже утром войти в город, их специально готовили к уличным боям. Я провел эту колонну без единой ошибки. Вспотел, как мышь, потому что просто развернуть ленточку из 42 машин – это целое приключение и много проклятий. Утром начштаба батальона «Аскольд» встретил меня в располаге и вручил нашивку батальона. Я расценил ее как награду.

24 марта 2022 года. Мариуполь своими глазами: живые ждут мира…

Основной накопитель беженцев из Мариуполя – в 20 километрах от города, в селе Володарском. Его «декоммунизировали», поэтому на половине карт и навигаторов это поселок Никольский, что добавляет сумятицы в творящийся вокруг хаос.

Жизнь, если так можно выразиться, в Володарском-Никольском «налаживается». Появились волонтеры, стали составлять списки на эвакуацию. На днях головорезы из нацбата «Азов» пытались выйти из города через аэропорт, контратаку отбили, но полностью зачистить прорывавшихся не удалось…

«ЗВУКОВ БОЮСЬ»

Вика подходит ко мне мягко, неслышно: она в носках – на ледяном асфальте. Возраст определить не могу, может, школу окончила. Сбитые в колтун волосы, грязная кофта. Руки ходят ходуном, она никак не может найти им место. Вещей у девушки нет, в огромных глазах плещется безумие.

– Поговорите со мной, со мной никто не говорит, а я боюсь. Взрывов, людей с оружием боюсь!

Я понимаю, что девушку надо переключить. Достаю горсть леденцов из кармана:

– Давай-ка по конфете, и поговорим. Как тебя зовут?

Девушка убирает конфету в карман кофты, даю еще одну, тоже прячет, мучительно пытается вспомнить, кто она.

– Я Виктория. Дьяченко!

– Вика, где ты жила в Мариуполе?

– В Мариуполе я жила, там тоже бомбежка, я все расскажу.

Вика, «мариупольская мадонна». Зримый образ трагедии города

Но вспомнить адрес Вика не может. Показывает мне ногу. Я видел такое – ударная волна просто отделяет мясо от костей, но тут еще мелкие осколки. Сверху пока зажило, не гноится. Спрашиваю Вику:

– Тебя покормить?

– Чаю хочу, горячего, замерзла.

– Стой здесь!

Вика кивает, показывает руками на ноги: мол, стою. Проталкиваюсь в школьную столовую, беженцев запускают туда по пятнадцать человек. Мне наливают чай, подхватываю с подноса половину яблока. Вика берет чай, не благодарит, яблоко не замечает, сразу начинает пить и тут же забывает о моем существовании. Один из моих товарищей-ополченцев, фельдшер, говорит, что Вику нужно вывозить в больницу, там отключить релаксантами, обработать ногу. Потом лечить психику, долго лечить. Но куда ее вывозить? В Мариуполь, в областную интенсивной терапии?

У меня почему-то была уверенность, что там нам чем-то помогут. Я ошибался. И мы правильно сделали, что оставили Вику в накопителе, вечером она уже была в Ростове…

В ЯДОВИТОМ ТУМАНЕ

Ветра в этот день в Мариуполе не было, поэтому весь город затянуло серой кисеей, таким вонючим гадким туманом, раздирающим легкие. Горят заводы и порт, горит трава в полях… Идем к больнице. Новенький многоэтажный комплекс, фасад ободран осколками, стекол нет. Неделю назад, когда наши окончательно заняли квартал у больницы, украинцы по ней запустили пакет «градов», незалежная так «попрощалась». Слышал это сам, упав в тот момент под машину и засунув голову под двигатель.

Сейчас слева и справа от больницы, совсем рядом, через улицу, идет стрелковый бой, а за фасадом продолжает наваливать артиллерия, так что земля дрожит.

В больничном сквере люди сидят на земле, лежат, толпятся у входа. Автобус с надписью «Нацгвардия» полощет занавесками через выбитые стекла, внутри все в кровище.

К нам бросается пожилая женщина, рыдая, просит:

– Господи, хоть кто бы позвонил дочке, сказал, что я жива. Дочка в Норильске, учительница.

– Есть номер?

– Есть, есть!

Трясущимися руками женщина расстегивает сумку, там все ее имущество. В маленькой кастрюльке, в полиэтиленовом пакете, блокнотик с пол-ладошки. Товарищ набирает номер… связи нет, да и откуда ей взяться? Женщина опять рыдает.

– Как вас зовут? Мы вечером выберемся в место, где есть связь, я сразу же наберу вашу дочь, обещаю!

Я снимаю шапку и крещусь, наверное, это единственная форма обещания, которая здесь действует. Вечером мы позвонили дочке Наташе в Норильск, она уже собиралась выезжать за матерью, чтобы забрать ее в Россию.

ЖИВЫЕ И МЕРТВЫЕ

В холле больницы грязь по колено. Какие-то волонтеры или санитары размазывают ее швабрами, осознавая бессмысленность этого занятия. Из синего бака люди набирают воду, она жуткого темно-коричневого цвета, техническая, но другой воды в городе нет. Стены исписаны посланиями: «Таня, мы уехали. Белосарайка» или «Мы на 1 эт.». Комната «Дети».

Находим главврача больницы Ольгу Петровну Голубченко. От интервью она отказывается, говорит, что в больнице все хорошо, все есть: персонал, медикаменты, еда. В глаза не смотрит и вообще говорит с плохо сдерживаемой злобой. Мы пытаемся объяснить, что у нас есть возможность организовать помощь… В итоге просто разворачиваемся, не прощаясь, и уходим в основной корпус.

Темные бесконечные коридоры, запах гниющей плоти. У кого есть сигареты – курят, потому что о какой-то больничной стерильности говорить нет смысла. При нас прямо в коридоре медсестра чистит загноившуюся рану какой-то женщине, та скрежещет зубами.

Больница трясется от взрывов. Вот заработал миномет «Василек», а вот «Васильку» прилетело в ответ. Вдоль фасада просвистывают пули. Бахнул гранатомет, его поддержала зенитка, жизнь в Мариуполе идет своим чередом. Если это можно назвать жизнью.

НЕБО НИЧЕГО НЕ ОБЕЩАЕТ

На следующем этаже то же самое. Смрадный сумрак, выбитые окна заколочены кусками картона. Сами палаты пусты, окна выбиты, ветер полощет шторы. В коридорах теплее и есть какая-то гарантия, что не залетит пуля или осколок.

Мужчина в инвалидной коляске рассказывает, как его ранило:

– Просто из подъезда вышел, и тут прилетело. В воскресенье, 13-го числа. Я обратно в подъезд, а соседи – три трупа сразу, вышли покурить.

– Вас перевязывают?

– С прошлого четверга не видел никого. Осколок остался, найти его не могут, рентген не работает. Ну ничего, буду теперь на рамках на проходной звенеть, – шутит невесело Михаил.

Удар «Точкой-У» по центру Донецка, самое массовое жертвоприношение горожан с 2015 года, с обстрела остановки на Боссе

– Эвакуацию предлагали?

– Да в чем я поеду, дома хоть одежда есть.

– Квартира целая?

Михаил машет рукой:

– Стекол нет, вся мебель горой лежит. Но жить-то есть где!

На носилках у стенки лежит Саша. Говорит, «ранило, как обычно, – за дровами пошел».

Ищем отделение хирургии и находим… Коридоры перекрыты стенами из мешков с песком. Такие же стены на окнах. Украинская нацгвардия собиралась здесь биться, но передумала?

Разбитый кофейный автомат, разгромленный рентген, вообще все, что можно, переломано, даже столы. Но это не самое страшное. В палатах лежат трупы, аккуратно упакованные в шторы, одеяла или просто внавал, с трубками капельниц, шинами, аппаратами Илизарова… Тихо здесь, конечно, если вычесть артиллерию. Только постукивают жалюзи в выбитых окнах. Молчит толпа людей у входа в больницу, где не лечат, а просто кладут умирать. Люди вслушиваются в идущий бой, пытаясь отделить момент, чтобы сразу залечь. И все чего-то ждут: эвакуации или гуманитарки.

– Я мира жду, – сказала мне усыпанная веснушками девушка Даша, – а вот в эвакуацию с четырехлетним ребенком не поеду!

– Меньше уже обстреливают?

– Да так же…

Даша, как и все мы, смотрела на небо, но небо пока не обещало ничего хорошего на ближайшие дни.

За несколько часов читатели установили личность Вики Д. Я списался с ее тетей, съездил к Викиной маме. Ее несколько месяцев лечили в донецкой больнице, потом неравнодушные читатели организовали ей лечение в Петербурге, у лучших специалистов. Сейчас с Викой все хорошо, а будет еще лучше.