Текст книги "Полет ворона"

– Одиссеем, – тихо поправил Иван.

– Да хоть с Хароном! Все это, конечно, похвально, но неужели ты и сам не видишь, что это дорога под откос, в никуда?

Таня не удержалась и энергично кивнула – Ник попал в самую точку. Иван хмуро молчал.

– Также ты поведал мне о некоем грандиозном и действительно имеющем отношение к литературе прожекте, которым ты сейчас занимаешься. Зная тебя достаточно хорошо, я не сомневался, что добровольно ты не покажешь ни строчки.

– Не покажу, – подтвердил Иван.

– Это и обусловило мой сегодняшний волюнтаристский поступок со всеми вытекающими последствиями. – Он потер живот и болезненно сморщился.

– Но зачем? – спросил Иван. – Зачем тебе это надо было?

– Надо, – твердо ответил Ник. – Надо было посмотреть, на что ты сейчас способен, дозрел ли до того предложения, которое я полномочен тебе сделать...

– Какого еще предложения? – подозрительно спросил Иван. Таня смотрела на Ника с любопытством. Огнев разглядывал ногти на руке.

– Так вот, как тебе, скорее всего, неизвестно, на студии «Ленфильм», где я в данный момент подвизаюсь, весьма интенсивно и оперативно взялись за экранизацию последних опусов всеми уважаемого Федора Михайловича...

– Достоевского? – взвизгнул Иван.

– Наоборот, Золотарева, – усмехнувшись, ответил Ник. – Федора Михайловича Золотарева, лауреата и, кажется, депутата.

Переглянувшись с Таней, Иван пожал плечами. Он такого автора не знал.

– Конечно, мы с вами таких не читаем, – правильно истолковав его жест, продолжил Ник. – Равно как и не смотрим большинство фильмов с участием – Юрочка, не обижайся – прославленного артиста Огнева. Но, в отличие от нас, народные массы любят и ждут этих книг и этих фильмов. Вы пробовали спросить в книжном магазине романы Золотарева? Попробуйте – это будет поучительно... Так вот, альянс товарища Золотарева и нашей краснознаменной студии длится не первый год. Без горюшка отшлепано четыре фильма: «За народное дело»... Юрочка, напомни дальше...

– «Огненные версты», «Красный шлях», «Это было под Витебском», – четко отбарабанил Огнев.

– Сложилась устойчивая связка: писатель Федор Золотарев – сценарист Володя Трухановский – режиссер Эдик Терпсихорян – композитор Савелий Бутьмак – исполнитель главных ролей Юрий Огнев...

– В «Огненных верстах» Исаченко. У меня роль второго плана, – уточнил Огнев.

– Но на пятом фильме, который надо уже в октябре запускать в производство, наметился сбой. Вовчик Трухановский, между нами говоря, большой бабник и моветон, в одной из своих московских гастролей подцепил и трахнул немножко не ту телку – прошу прощения за язык, но другие слова не столь точно передадут суть происшедшего. Чиновный не то папа, не то муж поднял большую бучу, и теперь Вовчик, хотя и откупился от самых неприятных последствий, надолго стал персоной нон грата. Он воспринял эту историю очень близко к сердцу, ушел в дикий запой и финишировал на Пряжке. Сценарий, который должен уже лежать на столе директора студии, отсутствует. Сейчас все заинтересованные лица в отпусках, пузо греют, а в сентябре непременно хватятся – но будет уже поздно. Начальство в трансе, рвет и мечет гусиную икру – и тут являемся мы и в последний момент героически спасаем ситуацию. На блюдечке с голубой каемочкой подносится сценарий...

– Погоди, – сказал Иван. – А сценарий-то мы откуда возьмем?

– От верблюда, – ответил Ник. – А хочешь того верблюда лицезреть – посмотри в зеркало.

– Это ты в смысле, что я...

– А кто же? Лизавета Валентиновна?

– Но я же никогда... Мне не справиться.

– Не комплексуй, дорогой Вано. Не случайно же я, аки тать в нощи, злодейски вскрыл твой портфельчик и полюбопытствовал насчет его содержимого. И то, с чем я успел ознакомиться, убедило меня, что тебе создать нужный сценарий – как два пальца... облизать. Знаете, что кропает этот буйный скромник?

– Не смей! – крикнул Иван, но тут же, оглядев лица присутствующих, махнул рукой. – Да ладно, теперь уже все равно...

– Так вот, у него задумана грандиозная эпопея в стиле политико-сатирической фантастики или, может быть, фантастико-политического боевика... черт знает, как это назвать. Там у него герой, Веденяпин по фамилии, специалист по Индии, вдруг попадает на какие-то очень непонятные военные сборы, где его с утра до ночи на самом серьезном уровне натаскивают по радиоделу, стрельбе, марш-броскам по пересеченной местности и зоологии крупных млекопитающих. И лишь когда курс обучения пройден, является важный военный чин и объясняет Веденяпину, что по заданию партии и правительства он, то есть Веденяпин, направляется в Индию с секретной миссией. На самом верху приняли решение создать специальные подразделения сверхтяжелой кавалерии с использованием боевых слонов. Так вот, под видом ученого-этнографа Веденяпин обязан произвести закупку первой партии этих самых слонов и доставку их к назначенному месту. Не исключено, что об этой строго секретной операции каким-то образом пронюхало ЦРУ и будет чинить всякие препоны и провокации... Дальше мне прочитать не удалось, поскольку я подвергся нападению местного слона, – он показал на Ивана. – Ну как?

– Здорово! – радостно выпалила Таня. – Что ж ты, Ванька, молчал? Это тебе не «сдвиги в психологии».

– Да, – задумчиво произнес Огнев. – Круто заворочено. Фильм бы получился что надо. Как называется? «Особое задание»?

Иван недоуменно посмотрел на Огнева.

– «Поступь слона». А при чем здесь «Особое задание»?

– Во-первых, по теме подходит, а во-вторых, именно так и называется творение нашего Федора Михайловича, подлежащее экранизации, – ответил Ник.

– И ты предлагаешь, что ли, вместо этого подсунуть моих «Слонов»?

– Я до такой степени похож на идиота? Сунься мы с таким сценарием, так по шапке получим – мало не покажется... Конечно, это бы немного переработать, заменить Россию на Америку, Веденяпина на Джонсона или О’Рейли какого-нибудь. В общем, высмеять и обличить козни империализма... Пристроить твоих «Слонов» вполне реально. Но для начала придется тебе покорпеть над золотаревским шедевром. Имей в виду, через шесть дней готовый сценарий должен попасть пред светлы очи дорогого Федора Михайловича.

– Шесть дней! – Иван схватился за голову. – Да вы что, с ума посходили!

– Ничего, попаришься, – безжалостно заявил Ник. – Тебе полезно. От безделья совсем изнылся. А второго такого шанса у тебя может и не быть.

Из недр огневской «Нивы», как по мановению волшебной палочки, явились и роман Ф. М. Золотарева, и сценарии Трухановского для образца, и портативная пишущая машинка «Трэвел-Люкс» югославского производства, и бумага «верже», плотная и непривычно скользкая...

Иван преобразился до неузнаваемости – видимо, Ник, знавший его с детства, подобрал нужный ключик. Сразу же после разговора он удалился на заднее крыльцо с книгой Золотарева и пачкой «беломора» и весь день читал, что-то черкая карандашиком на полях и закладывая отдельные страницы обрывками газеты. На другой день он, хоть и с ворчанием, ровно в девять уселся за вычищенный и поставленный в его закуток столик из-под Лизаветиных лаков-красок, извлек чистый лист бумаги и начертал на нем:

«„ОСОБОЕ ЗАДАНИЕ“. Киносценарий. План:»

Ниже он в столбик написал имена главных и второстепенных героев, возле каждого имени набросал общие характеристики: типаж, возраст, линию поведения, основные сцены. На обед его пришлось звать трижды, а после ужина он пренебрег «личным временем», предоставленным ему Ником, и отправился работать дальше.

Проснувшись поутру, Лизавета с Таней с удивленным удовлетворением услышали из его закутка стук машинки. К завтраку он выйти отказался, и Таня принесла на его столик кофе и тарелку с бутербродами. Он даже не поднял на нее глаз, продолжая выстукивать первые страницы сценария и периодически сверяясь с раскрытой возле машинки книгой. Таня вышла на цыпочках.

Сенокосная страда кончилась, и у нее появилось время не только сбегать на озеро, но и походить по лесам, пособирать ягоду. Ник с Огневым присоединились к ней, найдя во дворе старые, но вполне годные корзинки.

Ягоду, будь то морошка на болоте или малина на просеке, она брала играючи, с песнями, не уставая ничуть и только время от времени отмахиваясь от особо надоедливых комаров. Набрав полный кузовок, она ставила его в приметное место и начинала собирать в корзинку Ника или Огнева, которые за ней угнаться и не порывались. В лесу она была дома, в своей стихии. Это сказывалось и в ее движениях – неспешных, но ловких и спорых, – в походке, в особой насыщенности голоса. А пела она непрестанно – и по пути на ягодник, и на болоте, и вышагивая по песчаному проселку назад в деревню. Мужчины не могли угнаться за ней и на дороге. То и дело слышались их возгласы: «Танюша, постой!» Тогда она останавливалась, оборачивалась и поджидала их, щуря зеленые глаза.

– Видал? – догоняя ее, сказал Ник. – Дриада, лесная нимфа. Голос, пластика, лицо...

– Не знаю, – с некоторым раздражением отвечал Огнев. – Не в моем вкусе. Слишком много этого... не знаю, как сказать.

– Откуда тебе? – с легкой насмешкой заметил Ник. – Насчет же твоих вкусов все давно известно. А «это», которого у нее, по-твоему, слишком много, называется сексуальностью. И в нашей Танечке она особенно хороша тем, что совершенно неосознана. И это отличает сие чудное создание от секс-бомб и бомбочек нашего мира... Знаешь, Юрочка, мне кажется, что мы ехали за одним зайцем, а можем поймать сразу двух.

– Ты это о чем? – кисло осведомился Огнев.

– Послушай меня, родное сердце. Ты ж профессионал. Постарайся взглянуть на нее не глазами отдельно взятой биологической особи, коей ты являешься в настоящий момент, а глазами того самого среднего зрителя, на которого мы в конечном счете и должны работать. Посмотрел? Убедительно?

– Может, и так, – нехотя согласился Огнев. – Но еще работать и работать.

– Ничего, мы люди бывалые... Кстати, нулевой цикл беру на себя.

– Эй, мужики, что еле плететесь? Стемнеет скоро! – крикнула с пригорка Таня.

– Идем, идем!

За день до намеченного отъезда Иван вышел в горницу, где Таня с Лизаветой накрывали к ужину, а Ник с Огневым сидели просто так, и гордо плюхнул перед Ником стопку напечатанных листков.

– Вот, – сказал он, потирая покрасневшие глаза.

– Ну-ка, ну-ка... – Ник аккуратно отложил стопку в сторону, взял верхний листочек, принялся читать.

– Никита, ужин стынет, – напомнила через несколько минут Лизавета.

– Ничего, ничего, я сейчас, – рассеянно ответил Ник, не отрываясь от бумаг.

– Лизавета, – с укоризной сказал Иван. – Вы же видите...

– Да, Лизка, ты его лучше не отвлекай сейчас, – подхватила Таня.

Лизавета кивнула и замолчала.

Через полчаса Ник отложил сценарий и с жадностью накинулся на холодную картошку с салом. Иван смотрел на него ужасным взглядом.

– Ну, ну как?! – пролаял он, прожигая взглядом дыру в голове Ника.

– Дай прожевать-то, – сказал Ник и шумно хруст-нул малосольным огурчиком.

– Вы попейте пока. – Лизавета налила Ивану кружку молока. Он выдул ее одним махом и вновь воззрился на Ника.

Тот покончил с огурцом, налил себе чая, хлебнул и, выждав драматическую паузу, сказал:

– Ванька, ты гений.

– Что, правда хорошо?! – Иван так резко подался головой вперед, что опрокинул вазу с печеньем.

– Отлично. Вовчику такое и не снилось... Только есть одна ошибочка, небольшая, но принципиальная. На титульном листе. Запомни, во всех этих фильмах главный сценарист – Золотарев Федор Михайлович. Даже если его участие в сценарии ограничивается одной-двумя закорючками. Таково правило игры, иначе она просто не состоится... Иди, впечатай Золотарева и можешь потихоньку собирать манатки. Завтра хотелось бы выехать пораньше... Лизавета Валентиновна?

– Да, милый?

– У меня в городе дел дня на два-три. Можно, я потом еще заеду, примерно на недельку. Очень уж у вас мне понравилось...

Посмотреть на отъезд знаменитого гостя с товарищами собралась добрая половина Хмелиц. Девчонки побойчее, раздобыв где-то фотографии Юрия Огнева, обступили его и требовали автограф. Он стоял смущенный и, опустив глаза с длинными ресницами, безропотно писал: «Дорогой ... на добрую память от Юрия Огнева». Тем временем Ник с Иваном загружали машину. Положив на заднее сиденье последний пакет – собранный Лизаветой гостинец на дорожку, – Ник уселся за руль и нетерпеливо погудел. Огнев вздрогнул, затравленно огляделся и, вжав голову в плечи, направился к машине. Иван уже сидел на заднем сиденье, рядом с пакетом со снедью, прижимая к груди заветный «дипломат», где теперь, в довершение к тому, с чем он сюда приехал, покоились три экземпляра «Особого задания» в отдельной новенькой папке. Он так нервничал, что даже толком не попрощался с женой, не расцеловал ее.

Из открытого водительского окошка выглянул улыбающийся Ник.

– До скорой встречи, сестрицы! – крикнул он, помахал рукой и повернул ключ зажигания. Заурчал мотор, и оранжевая «Нива» плавно тронулась с места.

К полудню обстановка на площадке стала явственно удручающей. Режиссер Терпсихорян, исчерпавший за последний час весь огромный запас русских, грузинских и армянских ругательств, которыми он, с помощью мегафона и без него, щедро посыпал всех вместе и каждого в отдельности, включая съемочную группу, актеров, массовку, студийное начальство, железнодорожников, ближайших родственников всех вышеперечисленных, погоду и все вообще, сидел, отвернув лицо от людей, и с видом приговоренного к смертной казни поедал принесенные ему бутерброды. Вокруг продолжалась лихорадочная деятельность. Ник Захаржевский, размахивая руками, что-то доказывал краснолицему дядьке в железнодорожной форме, который, в свою очередь, махал перед глазами Захаржевского бумагой с печатью и орал:

– А кто отвечать будет? Папа Римский отвечать будет?!

Операторская группа под зычные команды главного перетаскивала с места на место свое громоздкое оборудование, сгоняя путавшуюся под ногами массовку. Публика из числа пассажиров прибывших или отбывающих электричек плотно сгрудилась за барьерами, комментируя каждое движение внутри огороженного пространства, включавшего платформу и кусочек пути со старинным паровозом и двумя обшарпанными вагонами. В окошке одного из вагонов показался Юрий Огнев, мгновенно узнанный двумя девицами из публики, которые тут же перескочили через барьер и помчались к вагону. Огнев поспешно спрятался, а шустрых девиц принялись отлавливать помрежи, такелажники и соскучившийся без дела пожарный. Девицы визжали, зрители радостно вопили и улюлюкали. Кое-кто из публики вступал в разговоры с томящимися от безделья участниками массовки, норовя потрогать бутафорскую винтовку или хотя бы ветхий рукав шинели или бушлата. Городские жители конца семидесятых – казалось бы, что для себя интересного могли найти они в зрелище самых банальных киносъемок? Ан поди ж ты! Манила, должно быть, другая, волшебная жизнь, там, за барьерами, на освещенном клочке пространства. Глазели, открыв рты, деловитые домохозяйки из пригородов, поставив на асфальт тяжелые сумки, набитые колбасой и прочей снедью, переминались с ноги на ногу мужики-работяги, безнадежно опаздывающие с обеденного перерыва в свои цеха. Даже группа солдатиков, теряя драгоценные минуты увольнения, упорно и сосредоточенно смотрела туда, на арендованный прошлым кусочек перрона, хотя в данную минуту там ничего не происходило.

Чуть в стороне от сутолоки, прижавшись спиной к вагону, стояла Таня Ларина в красной косынке на голове и в обшарпанной кожаной куртке, побывавшей за свой долгий век на плечах сотен кинокомсомолок и комиссарш. Она послушно поворачивала заплаканное лицо, и маленькая гримерша платочком стирала с него безнадежно испорченный слезами грим и кисточкой накладывала новый.

– Соберись, деточка! – шептала гримерша. – Все устали. Все голодные.

– Знаю. Простите меня, – виновато шептала в ответ Таня.

Именно она послужила причиной и нынешней паузы, и двухчасового отставания от сегодняшнего графика съемок.

Когда Никита, вернувшись в Хмелицы, принялся методично и красноречиво соблазнять ее попробовать себя в кино, она поначалу приняла его слова за издевательскую шутку и даже обиделась. Какая из нее киноактриса? Но Никита был серьезен, настойчив, ласков. Он приводил такие убедительные примеры из истории кинематографа, так красочно расписывал увлекательный, блистательный и полный тайн мир кино, что Таня не выдержала, поддалась... Не за горами сентябрь, думала она, а там опять занудные лекции (только летом Таня поняла, до чего ей надоела учеба), потом дом – а дома Иван с кислой мордой жрать просит... Нет, надо в жизни что-то менять. А если надо, то почему не так? Таня согласилась попробоваться и теперь кляла себя за это последними словами.

Потом Никита уехал. Таня с Лизаветой насолили огурцов, парниковых помидоров, грибочков, наварили варений, закатали компотов и маринадов, убрали морковку, кабачки, часть картошки. За всеми этими делами Таня почти не вспоминала о разговорах с Никитой, о данном ему обещании. Но пришла пора возвращаться в Ленинград. Лизавета сговорилась с ехавшим налегке дачником, и тот за четверной согласился помочь – довезти до города и Таню, и огромное количество банок и мешков со всякой всячиной. Дома все пошло своим чередом – учеба, хозяйство, разве что Ивана она стала видеть значительно реже. Он теперь пропадал на даче у Золотарева, работая над новым сценарием. Возвращался усталый, иногда рассеянный, иногда злой как черт, но вечно голодный и капризный.

Мечта о новой, яркой жизни вспыхнула с удвоенной силой. Но эта самая новая жизнь стучаться в двери не спешила. Миновала половина сентября. Таня нервничала, бранила Никиту: набрехал и забыл.

Но Никита не забыл ничего. Сценарий, одобренный и подписанный Золотаревым, лег на стол директора студии в самый подходящий момент: когда паника по поводу его отсутствия стала приближаться к апогею и уже готовилась делегация в Комарово, к маститому, но оказавшемуся несколько безответственным писателю. Никите это принесло несколько ценных баллов, его назначили руководителем административной группы, по существу правой рукой Эдика Терпсихоряна и левой – директора картины, товарища Багрова, человека партийно-кабинетного склада. Сценарий ускоренным порядком провели через худсовет и одобрили в нем все, включая и наличие второго сценариста, Ларина Ивана Павловича.

В конце сентября товарищ Золотарев приехал с дачи. Но это не означало, что Иван стал чаще появляться дома. Теперь он пропадал на квартире Федора Михайловича. В просторном кабинете писателя ему даже поставили небольшой собственный столик и раскладушку. Золотарев работал над очередным шедевром, который пока носил условное название «По лезвию штыка», и, видимо, задумав создавать сценарий одновременно с романом, днем гонял Ивана по библиотекам и архивам, а по вечерам заслушивал его отчеты о проделанной работе. Из Лениздата Иван уволился. Там пробовали было возникнуть на тему, что Иван не доработал положенный молодому специалисту срок, но Золотарев уладил ситуацию одним звонком директору издательства, старинному своему приятелю. Трудовая книжка Ивана перекочевала в Литфонд. Теперь он числился «личным секретарем члена СП СССР и РСФСР Золотарева Ф. М.».

Вскоре после этих перемен, никак, впрочем, не отразившихся на Тане, в дверь ее квартиры раздался звонок. Времени было одиннадцатый час, и Таня, не сомневаясь, что это Иван, открыла дверь и, не глядя, сказала:

– Раздевайся, мой руки. Мясо в латке, каша в подушках.

– Очень кстати, – раздался знакомый насмешливый голос. – Ты всех гостей так встречаешь?

На пороге стоял ухмыляющийся Никита с кожаной папочкой в руках. Таня смутилась. Она была в переднике, тренировочных брюках, растрепанная. А на нем была моднейшая кожаная куртка, новенькие джинсы «ливайс» и высокие замшевые ботинки стиля «плейбой».

– Заходи, – сказала она. – Посиди на кухне, я быстренько переоденусь.

– Пустое. Во всех ты, душечка, нарядах хороша. – Он наклонился и по-братски чмокнул ее в щеку. – Лучше ужином накорми.

Она улыбнулась, уже оправившись от неожиданности.

– Ты к Ивану или просто поужинать? – улыбнувшись, спросила она.

– К тебе, царица души моей. К тебе и только к тебе... На что нам двоим какой-то Иван?

– Все шутишь?

– Какие тут шутки. Ведь не для него я принес вот это. – Он потряс в воздухе папкой. – Он-то это видел, слышал, нюхал, осязал и кушал вдоль и поперек... Пойдем?

Они пошли на кухню, и Никита выложил содержимое папки на чистый стол. Таня, ставившая на стол тарелки, заглянула через его плечо.

– Так я тоже видела Ванькин сценарий, – сказала Таня. – Нюхала и кушала.

– Осведомлен, – кивнул Никита. – Только теперь я призываю тебя прочесть оное произведение другими глазами.

– Это какими же?

– Глазами непосредственной участницы творческого процесса.

У Тани дрогнуло сердце. Стараясь сохранить невозмутимый вид, она сказала требовательно:

– Ты не темни давай. А то с твоими подходцами всю душу вымотаешь.

– Короче, по предварительному согласованию с режиссером картины Терпсихоряном Эдгаром Арамовичем я уполномочен предложить вам, сударыня, роль... Роль – это, конечно, сильно сказано. Ролька, на грани эпизода, но надо же с чего-то начинать.

– И кто же я там буду? – спросила Таня, хорошо знавшая «Особое задание».

– Ты там будешь Лида.

– Что-то не припомню я никакой Лиды.

– Да как же? Комиссарша, председатель партячейки в ЧК, влюбленная в Илью Тарасова...

– Да она ж там и появляется только пару раз...

– А ты сразу хотела главную роль? Кстати, в этом сугубо мужском произведении нет ни одной крупной женской роли. Знаешь ли ты, что отсюда следует?

– Что?

– Что даже самая мелкая роль становится крупной. Диалектика.

– Не понимаю. Ну ладно, давай сценарий.

Пока он сидел, ел, читал с ней на пару эпизоды с ее участием, поправлял интонации, отрабатывал жесты, чтобы назавтра она предстала перед режиссером в лучшем виде, она еще храбрилась. Но когда он, уже заполночь, удалился, назначив ей свидание в двенадцать ноль-ноль у входа на «Ленфильм», она еще раз перечитала свои сцены – всего их было две – и расплакалась. Ничего у нее не получится. Ну ничегошеньки... Люди вон сколько лет учатся этому делу, институты специальные заканчивают, а она, можно сказать, с улицы пришла и хочет в киноактрисы попасть. Не бывает так.

Но роль свою, состоящую всего из шести реплик, она выучила на совесть, не спала всю ночь, утром кое-как привела себя в порядок, напилась кофе и как шальная помчалась на метро. Время она, конечно, рассчитала неправильно, оказалась в назначенном месте на сорок минут раньше положенного и слонялась по вестибюлю между входом и вахтой, читая приказы по студии и объявления месткома, поминутно поглядывая то на большие электронные часы над бюро пропусков, то на собственные, наручные, и не знала, куда себя девать. Увидев проходящего через вахту Никиту, она кинулась ему навстречу. Он хмуро посмотрел на нее.

– Ты что так рано?.. Впрочем, все равно я тебя раньше двух Терпсихоряну показать не смогу, да и сам освобожусь вряд ли. Ты пойди пока, погуляй. Мороженого скушай.

Таня медленно пошла по Кировскому, убежденная, что никогда больше не переступит порога студии. Топтание в вестибюле и весьма нелюбезное поведение Никиты начисто отбили у нее всякую охоту сниматься в кино. Почему-то ей показалось, что ничего более унизительного ей в жизни не доводилось испытывать.

Тем не менее смотрины успешно состоялись. Таня ожидала, что попадет в зал, набитый другими соискательницами, под прожектора, под суровые очи многочисленной комиссии, но Никита длинными извилистыми коридорами потащил ее на третий этаж и втолкнул в неприметную дверь, на которой красовалась картонная табличка: «Э. Терпсихорян, режиссер». Он предстал перед Таней в полный, не слишком внушительный рост. Таня отметила кожаный пиджак, в точности такой же, как у Никиты, – униформа у них такая, что ли? – рыжие усы, крупный нос, очки в пол-лица.

– И что надо? – недружелюбно спросил Терпсихорян. – А-а, это ты мне привел эту... как ее там... Лиду, что ли?

– Да, – сказал Никита. – Знакомься: Татьяна Ларина.

– Ну ты даешь! – сказал Терпсихорян. – Одно имя чего стоит! И где ты их берешь, таких? Да еще с именами. – Он повернул лицо к Тане и буркнул: – Терпсихорян, режиссер... Ну, давайте, показывайте.

– Ты сценарий-то возьми, – сказал режиссеру Никита, а Тане напомнил: – А ты не робей. Я подыграю. Сначала за товарища Зариня, потом за Илью.

Таня набрала в легкие побольше воздуха и выпалила:

– Товарищ Заринь, это что же получается, а? Уже полгода вы держите меня на канцелярской работе. Не для того я подала заявление в ЧК, чтобы протоколы разные писать. Я контру бить пришла. Прошу включить меня в группу Тарасова...

– Товарищ Лидия, – сурово прервал ее Никита-Заринь. – Мы с тобой не первый год знакомы. Видел я тебя и на баррикадах в марте семнадцатого...

– Стоп-стоп! – заорал вдруг Терпсихорян. – Утверждаю. Эпизод!

– Третья категория, – возразил Никита. – У нее еще проход с Тарасовым на фоне Зимнего и сцена на вокзале.

– Черт с тобой! – крикнул Терпсихорян. – В кадрах карточку оформишь... Завтра в десять у меня, понятно?!

– А пробы? – спросил Никита.

– Какие, к черту, пробы? Перебьются. Мы что, «Анну Каренину» снимаем?.. Ну, что встали, валите, мне еще с Невмержицким ругаться... Карточку не забудь, – напомнил режиссер, выталкивая их за дверь.

– Что, ничего не получилось? – шепотом спросила Таня в коридоре.

Никита удивленно посмотрел на нее.

– Почему не получилось? Очень даже получилось. Лучше, чем мы рассчитывали. Будешь сниматься... Фотография при себе есть?

– Нет. Ты же не предупредил?

– Ну ничего, что-нибудь организуем...

Он постучал в обитую железом дверь.

– Какого щорса?! – крикнул раздраженный голос.

– Васенька, надо бы тут одну мордашку щелкнуть...

Через час Таня держала в руках голубоватый прямоугольник с собственной фотографией и номером, как на паспорте. Это был корешок ее учетной карточки, одновременно являвшийся пропуском на студию. На прямоугольнике было четким почерком написано: «Ларина Татьяна Валентиновна. Актриса».

– Приготовились! – вдруг рявкнул в мегафон Терпсихорян. – Массовка налево, камеры справа! Огнев, Ларина, по местам!

Актриса Татьяна Ларина отошла от стенки вагона, сдерживая слезы, чтобы не испортить свежий грим, и встала на назначенное место, чуть впереди группы статистов в матросских бушлатах, шинелях и красных косынках. Из вагона нехотя спустился Огнев и с хмурым сосредоточенным лицом встал рядом с Таней.

– Мотор! – заорал Терпсихорян.

Перед камерой мгновенно материализовалась крупная дама с полосатой хлопушкой.

– Особое задание. Кадр семнадцать, дубль пять.

Массовка зашевелилась. Яркие прожектора осветили пятачок, где стояли Огнев и Таня. Лицо Огнева преобразилось – в знаменитых глазах зажегся фанатический огонь, мелкие черты лица сделались чеканными.

– Огнев пошел! – крикнул Терпсихорян.

– Прощай, товарищ Лидия! – проникновенно произнес Огнев. – Как знать, свидимся ли еще?

– Ларина пошла! – гаркнул режиссер. – Пошевеливайся.

Свет упал на ее лицо. На этот раз она выдержала, не сморгнула, не сорвала дубль в самом начале и, вдохновленная этим успехом, решительно проговорила:

– Прощай, товарищ Илья! Мы, вся наша ячейка, верим, что ты достойно исполнишь свой революционный долг! – И после отрепетированной паузы прибавила другим, лирическим тоном: – Только, пожалуйста, возвращайся живой! Прошу тебя.

Огнев показал ей и камере мужественный профиль.

– Поезд пошел, поезд!!! – истошно завопил Терпсихорян.

Паровоз, стоявший на парах, издал громкий гудок, выпустил густую струю из трубы и тронулся.

– Массовка пошла!

Красноармейцы, революционные матросы и их боевые подруги двинулись вслед набиравшему ход поезду.

– Огнев пошел!

Огнев, не оборачиваясь больше, подбежал к поезду и ловко впрыгнул на подножку.

– Камера на Ларину!

Кто-то из статистов запутался в длинных полах шинели, упал, на него рухнули комсомолка и два матроса...

– Перерыв пятнадцать минут! – крикнул Терпсихорян в мегафон и, сойдя со своего возвышения, начал что-то говорить бородатому помрежу.

Массовка расслабилась, разминая ноги. Кое-кто закурил. Толстощекий красноармеец достал из кармана бублик и вцепился в него зубами. Два революционных матроса, давно уже с вожделением поглядывавших за барьер, перемигнулись и быстро рванули с площадки к киоску наперегонки.

– Вы, идите сюда, – сказал бородатый помреж хрупкой и невысокой девушке в перепоясанном пулеметной лентой бушлате и яловых сапогах до колена. – Разувайтесь!

– Это еще зачем? – попыталась возмутиться девушка.

– Поменяетесь обувью с актрисой, – сказал помреж, показывая на Таню. – Вы представляете рядовые революционные массы, а она по сценарию как-никак сотрудник ЧК, и нечего ей щеголять в опорках...

– Раньше думать надо было... – ворчала девушка, все же стягивая с себя сапог.

– А вы надевайте! – приказал помреж Тане.

Быстренько освободив ногу от галоши в портянке, Таня попыталась всунуть ногу в сапог.

– Не лезет, – пожаловалась она помрежу.

– Не лезет – так влезет, – отрезал он. – Табуретку сюда!

Кто-то принес табуретку. Усадив Таню, помреж принялся натягивать на нее сапог. Лицо его покраснело от натуги, но сапог он все же натянул. Таня сморщилась от боли.

Шестой дубль она отыграла на таком надрыве, в крупном плане, завершающем кадр, дала такую неподдельную душевную муку, что режиссер остался ею весьма доволен.

– Снято! – торжествующе проревел он. – Все свободны до завтра, до девяти ноль-ноль... Ах да, всем спасибо!

– И тебе спасибо, фашист проклятый! – пробормотала Таня, привалившись к стенке вагона. Ноги не держали ее. Она не могла дойти даже до табуретки, так что табуретку Никите пришлось поднести. Сапоги снимали втроем – Никита, бородатый помреж и пожарный. Таня, откинув голову назад, стонала от нестерпимой боли. Босиком она кое-как доползла до вагона, где была оборудована походная грим-уборная, стерла грим, переоделась и, чертыхаясь, поковыляла на стоянку такси – мысль о том, что придется трястись в переполненном метро и, скорее всего, стоять, приводила ее в ужас.

Добравшись до дому и полежав немного, Таня заставила себя встать, доковыляла до ванной, налила в тазик теплой воды, опустила туда измученные ноги. Потом она смазала их кремом и снова легла. Лежать бы так и лежать, денька два... О том, чтобы встать, тем более засунуть ноги в туфли или сапоги, не хотелось и думать.

Однако пришлось. Примчался Ник, ураганом ворвался в комнату и выпалил:

– Подъем, красавица, вставай!

– И не подумаю, – ответила Таня. – Мало вы меня сегодня терзали, сволочи! И сапоги эти гадские – твоя идея, не сомневаюсь...