Текст книги "Полет ворона"

Засветился он после Дня космонавтики – крепко и по полной программе. Он не пришел домой ночевать, и отвыкшая от этого Таня глаз не могла сомкнуть, а с утра кинулась, как бывало, обзванивать знакомых, больницы и морги. Хорошо еще, что крепкий на голову Пандалевский, которому явно надоел загостившийся соавтор, вечером лично привез Ивана домой на такси.

Иван был невменяем. Он взобрался на стул посреди гостиной и начал декламировать с ужасом наблюдавшей за ним Тане:

 
– Ракета летит, как конь, не подковываясь,
Сквозь ураганы и метеоритов ненастье,
Со звездами и с планетами состыковываясь —
А может быть, в этом и есть наше счастье?..
 

Дальше Таня слушать не стала, а решительно стащила Ивана со стула, отвела его, брыкающегося, в ванную и насильно влила в глотку три литра чуть розового раствора марганцовки.

Утром все пошло по старой, почти забытой схеме. Иван забегал по треугольнику кухня—туалет—кровать. Выпить чая, проблеваться – и на Таню. Два захода Таня выдержала, на третий решительно прогнала его, оделась и пошла к техникумовской подруге. Под вечер она вдруг спохватилась, что Иван за это время мог успеть сбегать за бутылкой. Когда она, запыхавшись и надсадно кашляя, вбежала в квартиру, Иван мирно спал.

Уже заполночь у них состоялся крупный разговор. Таня припомнила Ивану все: в каком виде притащил его сюда два года назад Рафалович, как его привезли из колхоза, больницу, сеансы у нарколога. Иван клялся, божился, бухался на колени, плакал. Под конец Таня тоже не удержалась от слез. Так они и заснули, обнявшись, зареванные.

И хотя после этого Иван в общем и целом держался, приходил всегда крепко стоя на ногах и лишь немного припахивая коньяком, Таня решила твердо: надо что-то менять. Обстановку, образ жизни... Вкрадчивую мысль, что правильней всего было бы поменять мужа, она с негодованием гнала от себя. Назад пути нет. Но мысль все возвращалась... Нет, на лето надо ехать туда, где она еще могла ощущать себя прежней Таней – живой, энергичной, притягательной. В Хмелицы, к Лизавете. И непременно с Иваном.

Решение придало бодрости и сил. В июне Тане торжественно вручили диплом с отличием и предложили продолжить обучение на подготовительном отделении Инженерно-строительного института. Она согласилась. От вступительных экзаменов ее освободили, и в середине июня она вновь была студенткой.

II

Таня положила косу на камень, утерла лоб и поправила платок. Солнце стояло уже над головой, значит, пора на дневную дойку. Забежав в дом за подойником, она застала в накуренной горнице Ивана. Он лежал на кровати и со страдальческим видом смотрел в потолок.

– Сходил бы хоть искупался! Чего лежать-то? – на ходу бросила Таня.

– Голова болит...

– Вот бы и проветрился заодно. А то в лес пошел бы – бабы морошку ведрами таскают.

– Там комары... И вообще. Домой хочу.

Они жили в Хмелицах уже две недели. Таня моментально втянулась в деревенскую жизнь, будто и не уезжала никуда. Сенокос, корова, огород, в свободную минутку купание, по субботам – баня. Иван же как приехал, так и залег. Воды принести – и то чуть не палкой гнать приходилось. Про дрова и говорить нечего: раз поколол с полчасика, потом весь день отлеживался. И все жаловался: в доме скучно, на озере слепни заедают, в лесу комарье жрет, от работы спина болит, от молока парного живот пучит, голова раскалывается постоянно. Последнее он объяснял «кислородным отравлением» – дескать, организм к свежему воздуху не привык – и лечился двойной дозой «беломора». Один раз собрался с духом, вылез на огород грядку прополоть – и выдергал Лизавете половину свеклы и рядок картошки. На сенокос они его и не думали звать – от греха подальше.

Лизавета при нем покамест сдерживалась, только косо смотрела на зятя, но Таня видела, что дается сестре эта сдержанность нелегко и назревает скандал. Тем более что наедине с Таней Лизавета в выражениях не стеснялась:

– Ну и нашла ты себе соколика! Ни мужик, ни баба! Чисто боров!

– Городской он, Лизка, непривычный, – пыталась оправдать мужа Таня.

– Мало у нас летом таких городских-непривычных бывает? И все при деле оказываются. Один дом пристраивает, другой в сарае с утра до ночи скребет, сверлит, пилит – механику какую-то ладит, третий вон на горушке с кисточкой сидит, природу нашу зарисовывает. Четвертого из лесу не вытащить – травы всякие собирает, изучает, старух расспрашивает. И никто про них слова плохого не скажет, все правильно: каждый к своему делу приспособлен. А твой знай лежит да стонет, и то ему не так, и это не этак! Как старик столетний, честное слово! А на ряху посмотришь – да на нем пахать бы!..

– Погоди, Лизка, отдохнет, пообвыкнет...

– Сколько обвыкаться-то можно? Вон, целый чемодан бумаг с собой приволок, писать, говорил, буду. Так давай пиши, кто ж мешает? А ты скажи мне, он хоть раз тут открыл этот чемодан-то?

Чемоданом Лизка называла большой «дипломат», в который Иван перед отъездом сложил рукописи. Тогда он с гордостью сообщил Тане, что решил возобновить работу над одной большой вещью, которую начал еще в студенчестве и над которой припадками работал до знакомства с Пандалевским. Что за вещь – это пока тайна. Вот закончит, подчистит, перепечатает, тогда и даст почитать. Таня тогда ахнет. И не она одна.

Конечно, прихватил он с собой и кое-что от Пандалевского, но так, мелочевку, несрочные заготовочки на осень. Лето в этом смысле сезон мертвый.

Вопреки словам Лизаветы, «чемодан» он все-таки пару раз открывал, перебирал листочки, перечитывал, перекладывал, убирал назад. Не получается. Не было мыслей, вдохновения. Может, не хватает привычного стола, машинки? В город бы, тогда все пойдет.

Он решился в начале третьей недели, когда все здесь обрыдло окончательно.

– Уезжаю, – сказал он Тане за вечерним чаем. – Ты как хочешь, а я завтра же уезжаю.

– Ну и вали! – ответила Таня, которой фокусы мужа надоели сверх всякой меры. – Только готовить себе сам будешь. Я остаюсь.

Ей действительно очень не хотелось в город. Лето выдалось жаркое, сухое. В городе сейчас духота, скука, занятия начнутся только в сентябре. А здесь так хорошо – воздух целебный, леса и луга благодатные... Только теперь Таня поняла, как стосковалась по Хмелицам, по всему родному, с детства привычному. За эти две недели она распрямилась, обрела здоровый румянец, похорошела несказанно. И по мужниным ласкам не томилась совершенно. Здесь она без них хоть весь век проживет! И без него. Нужен он ей очень!

Лизавета промолчала, лишь одобрительно посмотрела на Таню.

– Вы, Иван, утренний-то автобус, наверное, проспите, – вежливо сказала она. – А вот к вечернему подстатитесь в самый раз. Отсюда в полшестого выедете, к семичасовому из Валдая как раз и успеете. И ждать на вокзале не придется.

Проснувшись, как всегда, к полудню и с больной головой, Иван принялся, ворча, собирать вещички. И хоть бы одна сука помогла! Все у них сенокосы, дойки чертовы, нет чтоб мужа родного в дорожку собрать!

За окном послышался шум мотора, стихший где-то возле их калитки. Стукнула дверца, послышались оживленные, радостные голоса и еще какой-то гул, возбужденный и нарастающий. Мимо окна в сторону невидной отсюда машины бежали девчонки, бабы... Кто же это пожаловал, интересно?

Иван кинул брюки, которые держал в руках, на кровать, потянулся и вышел на крыльцо посмотреть.

На дороге у самой калитки их дома стояла новенькая оранжевая «Нива». Возле раскрытой дверцы стояла Таня и, весело улыбаясь, разговаривала с... Батюшки, да это же Ник Захаржевский! Откуда черти принесли? Рядом с Ником стоял невысокий субтильный молодой человек, лицо которого показалось Ивану смутно знакомым. Машину широким полукругом обступила гудевшая толпа, все внимание которой было обращено как раз на этого, второго, невысокого. Где же он его видел?

Тут Ник повернул голову, увидел Ивана, замахал руками.

– Эй, Вано, что стоишь как статуя? Иди помогай дорогим гостям разгружаться!

Иван ссыпался по ступенькам крыльца, как моряк по трапу. Обнялся с Ником, посмотрел на незнакомца.

– Давай познакомлю, коли не узнал! – усмехнулся Ник. – Разрешите, сударь мой, представить вам Огнева Юрия Сергеевича, звезду экрана, моего друга, товарища и духовного брата! Юрик, – он обернулся к Огневу, – а это тот самый Вано Ларин, будущий Пушкин и Толстой в одном лице, мой друг, товарищ и духовный... кузен!

Огнев протянул Ивану сухую горячую ладошку, и Иван с трепетом пожал ее.

Юрий Огнев! То-то бабы всполошились – неудивительно. Сам Огнев в Хмелицы пожаловал! Они-то, в отличие от Ивана, все фильмы с Огневым взахлеб смотрели.

Юрий Огнев не так давно начал сниматься в кино, но был уже знаменитостью всесоюзной. Своеобразные внешние данные предопределили его амплуа – герои-романтики, слабые телом, но крепкие духом. Молодые комиссары, революционеры-подпольщики, пламенные вожаки на комсомольских стройках. Массовый зритель запомнил его больше всего по длинному телесериалу «Чтобы не было больно и стыдно...», где он исполнил двойную главную роль – писателя Николая Островского и его прославленного героя, Павла Корчагина. Оригинальный сценарий сомкнул в одно целое реальную биографию писателя с биографией его героя, свел их лицом к лицу и в нескольких особо отмеченных критикой эпизодах даже заставил вести друг с другом диалог, что лишь усилило внутреннюю шизофреничность фильма, созданную и многочисленными режиссерскими «находками», и полубезумной, на грани постоянного нервного срыва, игрой самого Огнева.

Зритель элитарный выделил этого актера в другом его фильме, вышедшем на экраны почти одновременно с телесериалом. Фильм этот назывался «В пяти шагах от Победы» и посвящен был штурму Берлина. Огнев сыграл в нем небольшую, но необычайно яркую роль рейхскомиссара Йозефа Геббельса в последние дни его жизни. То ли потому, что снимались оба фильма практически одновременно, то ли из-за ограниченности творческого арсенала Огнева, эти два героя – Островский-Корчагин и Геббельс – получились у него поразительно схожими.

Соответствующее начальство заметило этот конфузный факт слишком поздно – «В пяти шагах от Победы» уже победно шагал по киноэкранам страны. Фильм срочно сняли с проката, отчего его популярность в кругах интеллигенции резко возросла. Закрытые и полузакрытые просмотры в киноклубах собирали полные залы, и Юрий Огнев попал в число тех актеров, не знать которых считалось дурным тоном. Кинематографическое начальство же сделало из этого казуса свои выводы и с тех пор больше не рисковало, доверяя Огневу играть лишь персонажей сугубо положительных. Помимо комиссаров, Юрий Огнев сыграл поручика Лермонтова в одноименном телеспектакле и Артура-Овода в незавершенном и не вышедшем на экраны телефильме «Овод». Артура Огнев сыграл в своей привычной манере. Те немногие, кто видел фрагменты незаконченного фильма, говорили, что Огнев там больше похож не на героя-революционера, а на маньяка из классического фильма ужасов. Впрочем, «Овод» не увидел свет отнюдь не из-за огневской трактовки образа – просто в процессе работы режиссер-постановщик отъехал в очередную загранпоездку и, как говорится, «выбрал свободу». Имя его было тут же навеки вычеркнуто из списка деятелей отечественной культуры и предано забвению, а многочисленные работы объявлены как бы несуществующими. Огнев же продолжал интенсивно играть комиссаров и подпольщиков.

– Опять застыл, изваяние ты мое! – крикнул Ник Ивану. – Давай, помогай разгружаться.

Тут на дороге показалась Лизавета – видно, кто-то уже рассказал ей, что за важная птица залетела в ее дом. Бабы почтительно расступились, и Лизавета оказалась лицом к лицу с гостями.

– А-а, это, должно быть, хозяюшка, – сказал Ник, сделал полшага в сторону и отвесил Лизавете земной поклон. – Почтенная Лизавета свет-Валентиновна, дозвольте двум молодцам заезжим, Никитке с Егоркою, в тереме вашем светлом передохнуть с дороги дальней...

Лизавета, словно не замечая ерничания Ника, вылупив глаза, смотрела на Огнева. Он не выдержал ее взгляда, опустил глаза, опушенные густыми и длинными ресницами, и тихо, смущенно сказал:

– Да, будьте добры...

Слова эти вывели Лизавету из оцепенения, и она сразу засуетилась:

– Да, да, проходите, проходите, гости дорогие! Устали поди, а вот я сейчас чайку с дороги, молочка!.. Танька, беги чайник ставь, на стол накрой, мечи все, что есть в доме...

– У нас тут с собой кой-чего тоже имеется, – сказал Ник.

Иван уже извлек из «Нивы» яркий клетчатый чемодан, длинную дорожную сумку и большой пакет. Ник проворно захлопнул дверцу «Нивы», закрыл ключом, ключ положил в карман, подхватил сумку и пакет и направился вслед за Лизаветой с Огневым в дом, куда еще раньше убежала Таня. Ивану ничего не оставалось, как взять тяжеленный чемодан и потащиться за остальными.

В горнице Таня ставила на чистую скатерть ложки, чашки, тарелки. Ник раскрыл пакет и доставал из него свертки явно с чем-то съедобным.

– Вот, рекомендую, буженинка, вполне годная к употреблению. А это охотничьи колбаски и сыр прямо из гастронома «Арбат». Очень рекомендую. Полено сливочное к чаю...

Лизавета таскала из сеней миски с солеными огурчиками, грибами, салом, прошлогодней моченой брусникой.

Юрий Огнев ходил по комнате и с непонятным любопытством разглядывал самые обыденные предметы.

Иван поставил чемодан у дверей и, помаявшись с минутку, вышел в сени помочь Лизавете.

– Идите уж, садитесь с гостями, – сердито сказала она. – Я сама управлюсь.

Иван сел за стол. Там все уже было расставлено. Появилась Лизавета, гордо неся перед собой бутылку водки. Ник как раз в этот момент достал из пакета бутылку и выпрямился со столь же гордым видом. Они посмотрели друг на друга и одновременно рассмеялись. Вместе с ними рассмеялась и Таня.

– «Столичная», – сказала сквозь смех Лизавета. – По случаю, стало быть, знакомства.

– «Охотничья», – сказал Ник. – По тому же, стало быть, случаю.

Оба вновь рассмеялись. Чувствовалось, что отношения между ними налаживаются самые хорошие.

– Танька, стопочки там из буфета давай, – распорядилась Лизавета. – Ну, садитесь, гости дорогие, чем Бог послал!

Юрий Огнев наклонился к Нику и что-то прошептал ему на ухо.

– Лизавета Валентиновна, нам бы руки помыть, – обратился Ник к Лизавете, а потом к Ивану. – А ты, Вано, познакомь Юрочку с местами общего пользования.

Огнев почему-то покраснел. Иван встал из-за стола.

– Пойдемте. Это там, во дворе, из сеней налево.

Когда они вернулись и сели, возле каждого места уже стояла стопочка водки, налитая Ником. Таня, занятая раскладыванием еды по тарелкам, заметила это только сейчас.

– Иван не будет, – сказала она. – Ему нельзя.

– Буду, – упрямо надув губы, сказал он. – Сколько можно?!

– И правда, Танька, – сказала Лизавета, видевшая Ивана только трезвым. – Что-то ты строга больно. Понемножечку всем можно.

– А помножечку и не выйдет, – подмигнув Ивану, сказал Ник. – Что такое две поллитры на пятерых? Да еще под такую закусочку. – Он довольно оглядел стол. – Ну-с, первый тост предлагаю выпить за хозяйку этого гостеприимного дома!

– Да ну что вы... – смущенно сказала Лизавета.

– Нет-нет, дорогая Лизавета Валентиновна, за вас! До дна!

Выпили и закусили. Потом по второй. Таня как-то отвлеклась на гостей и забыла следить за Иваном. А он уже, не в очередь, тихонько наливал себе третью.

– А вы надолго в наши края? – спрашивала Лизавета Ника.

– А это уж как позволите, дорогая Лизавета Валентиновна. Вообще-то у нас неделя свободная есть. Совершаем, так сказать, путешествие из Москвы в Петербург...

– У меня там съемки через неделю, – сказал молчавший доселе Огнев.

– Да, а заодно обкатываем Юрочкино приобретение. – Он показал за окошко, куда на всякий случай отогнал «Ниву». – Ехали себе, ехали, дай, думаем, заедем.

– А адрес-то откуда узнали? – спросил Иван.

– Проще простого, любезный друг Вано. Матушке твоей перед отъездом позвонили, узнать, в городе ли ты. Хотелось, понимаешь, друга детства повидать. Она и сказала, где ты пребываешь.

– Это хорошо, что успели, – сказал Иван. – Я сегодня уезжать хотел. Надоело мне тут до чертиков.

– Но теперь-то, надеюсь, останешься?

– Теперь останусь, – тряхнув головой, заявил Иван. – С вами поеду.

– Тогда вы уж тут всю недельку-то и поживите, – сказала Лизавета. – Места у нас хорошие, вольготные. Порыбачите, по ягодку сходите. Морошки видимо-невидимо. Говорят, уже малина пошла, черника. А там и колосовички вылезут... Только вот в доме у нас непросторно. На печке разве располагайтесь или на веранде. Диван там у меня поставлен, ничего диван, широкий.

– Вот на веранде и устроимся, – сказал Ник.

– Вдвоем?

– Вы же сами говорите – диван широкий. А мы, наоборот, узкие. Так, Юрочка?

– Так, – подтвердил Огнев, глядя в тарелку.

После обеда сытый и чуть пьяный Иван завалился спать. Таня с Лизаветой отправились по хозяйству, а гости, покидав вещи на веранде, пошли обозревать окрестности. За ними на почтительном расстоянии следовал хвост из наиболее любопытных баб и девок. Добрели они до луга, где Лизавета и Таня граблями шевелили скошенное сено.

– Бог в помощь! – крикнул им Ник издалека, а приблизившись, спросил: – Много еще косить осталось?

– Да уж скирдовать только, – ответила Лизавета. – Разве только в сухой болотине за дорогой по второму разу пройтись. Отава там уже высокая поднялась.

– Это как скажете – косить так косить, скирдовать так скирдовать. Разомнемся, товарищ комиссар? – Ник скинул с себя рубаху. – Где стожок будем ставить, хозяйка?

К удивлению сестер и оказавшихся поблизости местных, гости работали ловко, споро. К закату в восемь рук наметали четыре здоровенных стога.

– Вот спасибо-то! – сказала Лизавета. – И где это вы так навострились?

– Просто у меня тело ловкое, переимчивое, – сказал Ник, улыбаясь почему-то Тане. – Раз увижу – и любое движение могу без труда повторить. Вполне мог бы выучиться на Марселя Марсо. А Юрочка – тот вообще из деревенских.

– Деревня Малая Контюховка Саратовской области, – тихим голосом уточнил Огнев.

– Видите, и Малая Контюховка рождает больших артистов. – Ник рассмеялся. – А что, сударыни, не пойти ли нам искупнуться после трудов праведных?

Лизавета замахала руками.

– Да что вы! Мне еще по хозяйству дела делать: корову встречать, варево поросю ставить, курей кормить, ужин готовить... А Танька пусть идет, она молодая.

По пути на озеро они зашли домой за полотенцами и купальными принадлежностями. Иван сидел на крыльце и мрачно смолил «беломор».

– Сидишь, кисляй? – проходя мимо, спросил Ник. – Пошел бы хоть окунулся. За компанию.

– Голова болит, – сказал Иван. – Похоже, отходняк начинается. Недопил.

– Тем более надо освежиться, – сказал Ник, подумал и заговорщицки подмигнул Ивану. – А отходнячком твоим мы попозже займемся. Под первую звезду.

Иван воодушевился и побежал за плавками.

Ужинали так же славно, как и обедали, только без спиртного. За едой разговорился доселе молчаливый Огнев и рассказал столько интересного про кино, про знаменитых актеров и съемки, что сестры совсем заслушались и даже не замечали, что Иван время от времени встает и отлучается куда-то, по пути подмигнув Нику. После ужина Лизавета отправилась спать, а молодежь пошла на горушку на краю Хмелиц, где раньше стояла церковь, взорванная во время войны. Было прохладно, Таня с Иваном надели свитера, Ник – джинсовую куртку, а Юрий – кожаную. Перед уходом Ник накидал в полиэтиленовый мешок картошки, завернул в бумажку немного соли и положил все это в сумку через плечо.

– Испечем в золе картошечки, вспомним детство пионерское!

Быстро натаскали сучьев на старое кострище, и вскоре, озаряя полнеба, на вершине горки полыхал яркий костер.

– Я в детстве боялась ходить сюда. Подружки пугали, говорили, здесь по ночам бродит призрак старого попа, – сказала Таня сидевшему рядом с ней Нику.

– Чушь, – буркнул Иван, быстро пришедший в обычное свое мрачное настроение.

– Вы, сударь мой, излишне категоричны, – сказал Ник. – Если по Европе бродит призрак коммунизма, то почему здесь не побродить призраку попа?

– Призрак коммунизма – это из другой оперы, – сказал Иван. – Это метафора.

– Эх, Вано, не бывал ты в Европе! Видел бы, как там боятся этой метафоры... Есть, кстати, такая теория, что именно наши страхи и порождают призраки, дают им объективное существование. Небеспочвенная, между прочим, теория.

– Да ну вас! – сказала Таня. – Вы лучше посмотрите, какие звезды!

Звезды действительно были поразительные – огромные, чистые, они сверкающими гроздьями висели в бездонном черном небе. Луна была на ущербе, но и света звезд оказалось достаточно, чтобы высветить силуэты холмов, домиков, деревьев, стелющегося над озером ночного тумана.

– Пойду ноги разомну, – сказал Иван. – Затекли что-то. Ник, ты как?

– Предпочту любоваться звездами, – ответил Ник.

– Я тоже пройдусь. – Огнев встал, и они с Иваном исчезли за кустами.

Подложив в уголья догорающего костра несколько картофелин, Ник обернулся к Тане, которая сидела молча и смотрела в небо.

– Господи, как их много! – сказала она, почувствовав его взгляд. – А там, смотри, между ними как будто паутинки протянуты. И это ведь тоже звезды. Только очень далекие.

– Да и эти неблизкие, – добавил Ник. – Недосягаемые миры. Я в детстве очень жалел, что до них так далеко, что жизни не хватит, чтобы добраться туда, посмотреть на обитателей их планет. А теперь иногда смешно делается: представляю, как я, силой мечты или какой-то там сверхсовременной техники, оказался на каком-нибудь Альдебаране и увидел, как из тамошней альдебаранской хибары вылезает местный житель о трех головах и о пяти хвостах и смотрит на меня, как на нелепую игру природы. Что он скажет мне, что я ему скажу? И своим-то не всегда знаешь что сказать.

– И все равно хочется. Хоть бы краешком глаза взглянуть, как оно там...

– Хочется, – согласился Ник, снял с себя куртку и накинул на плечи Тане.

– Эй, ты что? – удивилась она.

– Прохладно становится, а свитерок у тебя тоненький.

– А ты как же?

– У меня кровь горячая... Как Полярную звезду найти, знаешь?

– Нет.

– Смотри сюда. Ковш Большой Медведицы видишь? Отсчитай четвертую. И от нее вон туда. Та, одинокая, и есть Полярная звезда. Весь звездный купол вращается, меняет положение, а она нет. Всегда указывает на север.

– Какая невзрачная! Мне всегда казалось, что Полярная звезда должна быть яркая, большая...

Послышались пение, хруст веток, шаги. На полянку выкатились Иван и Огнев. Пел Огнев. У него был мелодичный, но несколько дрожащий высокий тенор. Песня была иностранная, красивая, Тане незнакомая. Иван топал молча, чуть в стороне. Потом, отклонившись от курса, исчез в темноте. Огнев остановился у краснеющих угольев костра, зажмурившись, допел последний куплет и поклонился.

Ник и Таня захлопали в ладоши.

– Нравится? – самодовольно спросил Огнев.

– Очень, – призналась Таня.

– Это «Джованеза», любимая песня итальянских фашистов.

Таня промолчала.

– У них много прекрасных песен, – сказал Огнев. – Я их собираю. И другую их символику тоже.

– Юрочка, в другой раз расскажешь, давай лучше картошечки, – предложил Ник.

– Дуче Муссолини был великий человек! – крикнул Огнев. – Величайший лидер двадцатого века, непонятый при жизни и оболганный после мученической смерти!

Только тут Таня поняла, что известный артист в стельку пьян. А Иван, что же тогда Иван? Таня встревожилась не на шутку и пошла разыскивать мужа. Он оказался совсем недалеко – стоял, согнувшись, обнимая толстый ствол дерева, и смачно травил прямо на свои спортивные тапочки.

Ей захотелось подойти, врезать ему хорошенько, а потом схватить за грудки и отволочь домой. Потом расхотелось. Эта волшебная летняя ночь, осиянная вечным светом звезд, – и черная, скрюченная, содрогающаяся, издающая утробные звуки фигура. Обитатель Солнечной системы. Представитель человечества. Ее муж. Сволочь поганая. Таня отвернулась и поднялась на полянку, где снова горел костер. Огнев угомонился и тупо жевал печеную картошку, пачкая лицо золой. Ник стоял рядом и ловко жонглировал тремя картофелинами. Ему хватало света костра и звезд.

– Одновременно тренировка и охлаждение продукта, – пояснил он, не прекращая своего занятия. – Нашла благоверного?

– Нашла. Зря ты снова костер запалил. Домой пора.

– Ничего, это сухой ельник, сучья. Мигом прогорит. Сядь пока, поешь картошечки.

Он кинул ей картофелину, остальные поймал в ладонь и сел рядом с Таней, пододвинув развернутый пакетик с солью.

– Не жжется? – спросил он.

– Нет, – ответила Таня, разламывая картофелину. – И пропеклась отлично, в самый раз.

Пока доели картошку, костер прогорел. Таня поднялась.

– Пошли. Поздно уже.

– Так поздно, что даже рано, – неожиданно изрек Огнев и тоже поднялся, почти не пошатываясь. – Пошли, красавица.

– Стойте, – сказал Ник. – А где Вано?

– А там! – Таня махнула в сторону кустов. – Закуску показывает. Проблюется – сам придет, дорогу знает.

– Танечка, может, не стоит так-то уж? – Ник без улыбки заглянул ей в глаза.

– А как стоит, как?! Ох-х, надоело все! – Она бросилась вниз с горушки, споткнулась о кочку, упала. Ник кинулся вслед за ней, наклонился, подал руку. Она подняла голову. В темноте было не видно слез.

– Извини, – сказала она, опираясь на руку Ника. – Я сорвалась. Пойдем, возьмем Ивана. Поможешь его довести.

– Сама-то не ушиблась?

– Вроде нет.

Домой они двигались следующим порядком: Таня и Ник шли в шеренгу. Иван болтался между ними, волоча ноги. Одна его рука покоилась на плече Тани, другая – на плече Ника. Шествие замыкал Огнев, который то и дело спотыкался и шепотом матерился.

Сестры, вставшие, как всегда, на рассвете, пили чай перед началом трудового дня. За перегородкой храпел Иван. В горницу на цыпочках прошел Огнев и остановился в двух шагах от стола.

– Юра, садитесь с нами, – предложила Таня.

Огнев остался стоять.

– Таня, – тихо произнес он. – Я пришел сказать, что мне неловко и стыдно за мое вчерашнее поведение. Мне уже здорово досталось от Никиты. Я сам ничего не помню, но он сказал, что я пытался петь, говорил какие-то недостойные речи, кричал...

– Пели вы очень хорошо, – сказала Таня, – а вот речи были действительно того...

Огнев смущенно опустил глаза.

– Да вы садитесь, садитесь.

Он скромно присел на краешек стула, принял протянутую ему чашку чаю, взял сушку.

– Я вот думаю на озеро сходить, освежиться, – допив чай, сказал он. – Составите компанию?

– Лизавете на работу надо, к цыплятам своим, а я, если хотите, попозже подойду. Задам только скотине корму...

Часа через полтора, вернувшись с озера, они еще с крыльца услышали в доме шум, возню, вскрики. Обменявшись недоуменными взглядами, они вбежали в горницу и увидели дикую сцену: Никита и Иван катались по полу, вцепившись друг в друга. Свободной рукой Ник с короткого размаха молотил Ивана по ребрам. Тот орал. На столе лежал раскрытый Иванов «дипломат». Рядом валялись разбросанные листки бумаги.

Таня, не задумываясь, кинулась к дерущимся. Огнев застыл у дверей.

– Вы что, белены объелись! – кричала она, схватив и того, и другого за волосы и стараясь растащить их. – Ну-ка прекратите сейчас же!

Они продолжали тузить друг друга.

– Ах так! – крикнула Таня и с размаху ударила ногой в живот сначала Ника, потом Ивана.

Оба отвалились в разные стороны и сидели на полу, держась за животы, хватая воздух и ошалело глядя на Таню. Тут, запоздало прореагировав, к Ивану подлетел Огнев и занес руку для удара. Таня с такой силой перехватила его руку, что он не удержался на ногах и повалился прямо на Никиту.

– Так и убить можно... – простонал Иван.

– Да, сударыня, с вами шутки плохи, – сказал Ник, с трудом выбираясь из-под Огнева.

– Ну-ка объясните, что тут происходит! – потребовала Таня.

– Он первый начал! – капризно заявил Иван, не вставая.

– Фигушки! – потирая живот, Ник поднял лежащий стул и уселся. – Я сижу здесь спокойно, читаю, и вдруг этот псих без всякого предупреждения кидается на меня и начинает метелить, как боксерскую грушу...

– Читал он! – завопил Иван. – Ты, жопа, расскажи, что именно ты читал!

Он вскочил с пола и рванулся было к Нику, но, перехватив решительный взгляд Тани, остановился и встал, тяжело дыша и уничтожая Ника глазами.

– Тебе, любезный, еще повезло, что я не успел принять боевую стойку, – сказал Ник уже намного спокойнее. – Иначе твоим родственникам пришлось бы гробик заказывать... Он напал на меня, сидячего, сзади. А в честном поединке от него осталось бы мокрое место, – пояснил он Тане и Огневу.

– Не тебе бы о честности говорить, пидор сраный! – заорал Иван.

Глаза Ника потемнели.

– За пидора получишь, – пообещал он и, с видимым усилием овладев собой, продолжил: – Короче, просыпаюсь я в полном одиночестве, совершаю утренний туалет и захожу сюда в соображении чего пожрать и выпить кофеечку. Ну, пожрать я нахожу на столе, а вот кофейку не вижу. Не знаю, водится он у вас в хозяйстве или нет, зато отчетливо помню, что в моей сумке завалялась баночка бразильского. Все бы хорошо, да вот незадача – начисто не помню, куда запрятали мою сумку. Начинаю розыски, открываю шкаф, который у вас в сенях. И вот она, моя сумочка, на нижней полке. А рядом с ней – этот самый Ванечкин «дипломат», улыбается мне зазывно, будто говорит: «Открой меня, родной!» Ну, я не удержался и вместе с баночкой вожделенного кофе прихватываю его с собой, устраиваюсь поудобнее, пью кофеек, закусываю, потом раскрываю это самое кожгалантерейное изделие, – Ник показал на «дипломат», – развязываю папочки и погружаюсь в чтение. Оно настолько меня захватило, что я не замечаю коварных шагов сзади, и...

– Но это же непорядочно, – возмущенно сказала Таня. – Все равно, что читать чужие письма.

Иван с благодарностью посмотрел на нее.

– Непорядочно перебивать старших! – сказал Ник с такой суровой ноткой в голосе, что все опешили. – Ну-ка, садитесь. Будем говорить серьезно.

Перемена тона была столь неожиданна, что никому и в голову не пришло возражать. Все сели. Иван достал «беломорину», нервно закурил.

– Итак, вы пребываете в убеждении, что я заехал сюда просто так – пообщаться со старым приятелем, возобновить знакомство с его очаровательной женой, – эти слова Ник произнес без малейшей иронии, – отдохнуть на лоне природы? Да, все это так, но нас привело сюда еще и дело, дело нешуточное, которое касается в первую очередь тебя, дурака. – Он показал на Ивана. Тот заинтересованно слушал и пропустил «дурака» мимо ушей. – Твое увлечение изящной словесностью известно мне с младых ногтей, а вчерашние наши разговоры лишь подкрепили мое убеждение, что влечение это не угасло. Вчера ты, по трезвости и по пьяни, много чего порассказал мне о своих творческих успехах по части халтуры совместно со старичком Ахиллесом...