Текст книги "Троцкий. «Демон революции»"

Подкрепляя свою линию на необходимость использовать бывших поручиков, капитанов, полковников и генералов, Троцкий далее пишет: «Широкая публика знает почти о всех случаях измены и предательства лиц командного состава, но, к сожалению, не только широкая публика, но и более тесные партийные круги слишком мало знают о всех тех кадровых офицерах, которые честно и сознательно погибли за дело рабочей и крестьянской России. Только сегодня мне комиссар рассказывал о капитане, который командовал всего-навсего отделением и отказывался от более высокого командного поста, потому что слишком тесно сжился со своими солдатами. Этот капитан на днях пал в бою…»{16} Когда же речь шла о конкретном факте предательства, здесь Троцкий был непреклонен, даже беспощаден. Об этом, например, свидетельствует дело А.М. Щастного.

Начальник морских сил Балтфлота капитан I ранга А.М. Щастный 27 мая 1918 года был арестован по постановлению наркомвоена Л.Д.Троцкого, которое было одобрено на следующий день Президиумом ВЦИК. Дело по обвинению Щастного в подготовке контрреволюционного переворота слушалось 20―21 июня в Верховном трибунале Республики. Единственным свидетелем обвинения выступал Троцкий. В своих показаниях на заседании трибунала он в качестве главного факта обвинения Щастного приводит содержание политического реферата, который начальник морских сил Балтфлота собирался прочесть на съезде морских делегатов. «Весь конспект с начала до конца, – говорил Троцкий, – несмотря на всю внешнюю осторожность, есть неоспоримый документ контрреволюционного заговора… Это была определенная политическая игра – большая игра, с целью захвата власти. Когда же г.г. адмиралы или генералы начинают во время революции вести свою персональную политическую игру, они всегда должны быть готовы нести за эту игру ответственность, если она сорвется. Игра адмирала (Троцкий ошибочно назвал Щастного адмиралом. – Д.В.) Щастного сорвалась»{17}.

Суд был скорым. Но, скорее всего, не правым. Очень похоже, что расстрел, к которому приговорили бывшего царского капитана I ранга, был вынесен лишь за подозрение в нелояльности и попытку установить «диктатуру Балтийского флота». Никаких конкретных улик не было. Надо заметить, что суд над Щастным (если так можно назвать процедуру, где был один свидетель-обвинитель, но не было защитников) – первый политический процесс в Советской России, на котором был вынесен смертный приговор. И еще – первые шаги в этой области были связаны с нарушением законов. Но у революции свои «законы». Часто – беззаконные. Безграничное насилие – апофеоз беззакония. Чрезвычайность революционных законов способна, борясь со злом, творить новое зло, часто большее по масштабам, чем прежнее. Троцкий был идеальным исполнителем этих «законов».

Особенно ярко Троцкий проявил это качество при подавлении Кронштадтского мятежа (март 1921 г.), вспыхнувшего накануне X съезда партии. Когда Троцкому доложили о восстании, он тут же продиктовал обращение:

«К гарнизону и населению Кронштадта и мятежных фортов.

Приказываю:

Всем поднявшим руки против социалистического Отечества немедленно сложить оружие.

Упорствующих обезоружить и передать в руки советских властей.

Арестованных комиссаров и других представителей власти немедленно освободить.

Только безусловно сдавшиеся могут рассчитывать на милость Советской Республики.

Одновременно мною отдается распоряжение подготовить все для разгрома мятежа и мятежников железной рукой…»

Это обращение подписали нарком Троцкий, главком Каменев, командарм 7-й армии Тухачевский, начальник Штаба РККА Лебедев{18}. Сегодня мы знаем, что «железная рука» пролетарской диктатуры казнила руководителей и наиболее активных участников кронштадтских событий.

Много позже, когда на Западе вспомнили кровавую роль Троцкого в подавлении мятежа, он долго оправдывался и в своем «Бюллетене оппозиции», и в письмах своим сторонникам. Эти письма (несколько сотен) оказались вскоре в руках НКВД… Троцкий, объясняя причины жестокого подавления восстания, писал: «Революция имеет свои законы». Она признает только сильных, независимо от того, с кем имеешь дело. «За годы революции у нас было немало столкновений с казаками, крестьянами, даже с группами рабочих (группы уральских рабочих организовали добровольческий полк в армии Колчака)… В разных частях страны орудовали так называемые «зеленые» крестьянские отряды, которые не хотели признавать ни «красных», ни «белых». Бывало, когда «зеленые» сталкивались с «белыми» и терпели от них жестокий урон; но они не встречали, конечно, пощады и со стороны «красных»{19}. Другими словами, по Троцкому, жестокость, безбрежное насилие и непреклонность в его применении и есть важнейший «закон революции». В «Архиве русской революции» опубликовано множество свидетельств безудержного террора с обеих сторон. Бывший белый офицер В.Ю. Арбатов вспоминал: «Руководитель ЧЕКА города Екатеринославля Валявка по ночам выпускал по десять-пятнадцать арестованных в небольшой огороженный высоким забором двор. Сам Валявка с двумя-тремя товарищами выходил на средину двора и открывал стрельбу по совершенно беззащитным людям. Крики их разносились в тихие майские ночи по всему городу… Белые действовали не лучше; придя, они грабили город целый день…»{20}

Став наркомвоеном, уделяя особое внимание формированию соединений и частей Красной Армии, Троцкий одновременно все больше втягивался в нарастающую борьбу с контрреволюцией, поднявшей голову на необозримых пространствах России. Если период с Октябрьского восстания по март 1918 года В.И. Ленин назвал «победным триумфальным шествием большевизма»{21}, то с марта (когда Троцкий возглавил военное ведомство) начался долгий контрреволюционный откат. При этом если «триумфальное шествие» Советской власти сопровождалось, говоря ленинским языком, «не столько военными действиями, сколько агитацией»{22}, то волна контрреволюции была кровавой. Приходя рано утром в свой кабинет, Троцкий просматривал целую пачку телеграмм, сообщений, донесений из самых разных мест страны, в которых говорилось о мятежах, восстаниях, выступлениях контрреволюции, десантах интервентов, переходе на сторону врага целых частей и гарнизонов. Один из томов своих сочинений Троцкий посвятил Гражданской войне. Период, начиная с марта 1918 года, Троцкий назвал «первым валом контрреволюции».

Мятеж Каледина на Дону, выступление Дутова на Южном Урале, восстание Довбор-Мусницкого в Белоруссии, наступление на Украине германских и австро-венгерских войск, вторжение в Закавказье турецких частей, восстание армянских дашнаков и азербайджанских мусаватистов… На большой оперативной карте в кабинете Троцкого появлялись все новые и новые синие флажки, обозначавшие очередные очаги контрреволюции. Эти синие пятна угрожающе росли, расползались, соединялись друг с другом, сметая красные флажки с названий городов, районов, губерний…

Председатель Высшего Военного Совета постоянно заслушивает представителей фронтов, приглашает военных специалистов, звонит Ленину, старается что-то предпринять, изменить положение, которое быстро становится катастрофическим. Нарком ежедневно отдает множество распоряжений, удачных и неудачных, целесообразных и весьма сомнительных. После принятия решения – по предложению военспецов – об организации войск прикрытия следит, как укрепляются Петроградский и Московский районы обороны, как выполняется постановление о создании волостных, губернских и окружных комиссариатов, как вывозятся оборудование, военное имущество, продовольствие из районов, которым угрожает оккупация.

Троцкий пытается предпринять радикальные меры в военном строительстве. Созданная под его председательством комиссия по делам Главвоздухфлота ставит в Реввоенсовете вопрос о формировании военной авиации{23}. Заботится Троцкий и о наземных родах войск. Через Склянского нарком передает телеграмму: «Совершенно необходимо приступить на Урале или на других заводах к производству танков, использовав для этого, если возможно, части тракторов. Присутствие известного числа танков на Южфронте будет иметь огромное психологическое значение…»{24} В критический момент весны 1919 года Троцкий готов пойти на страшный шаг, телеграфируя в Москву: «…необходимо создать возможность применения удушливых газов. Нужно найти ответственное лицо для руководства ответственными работами…»{25}. Но то ли «ответственное лицо» не нашли, поскольку в любой революции масса безответственных фигур, то ли дело оказалось сложнее, чем представлялось Троцкому, но, слава богу, опыт мировой войны не нашел «удушливого» продолжения на российских равнинах.

Работоспособность Троцкого была поразительна. Он успевает написать проект Декрета о всеобщем обучении граждан военному искусству, принять назначенных руководителей курсов по подготовке красных командиров, отредактировать Извещение о привлечении на службу в Красную Армию военных специалистов, обговорить с К.К. Юреневым (Председателем Всероссийского бюро военных комиссаров, созданного в апреле 1918 г.) вопрос о работе военкомов, рассмотреть практическую сторону дела в связи с учреждением Всероссийского Главного Штаба… Сотни, тысячи дел проходят через канцелярию Троцкого. Его подпись – на множестве документов того времени: важных и второстепенных, срочных и малопонятных. Назову хотя бы некоторые из них, чтобы представить диапазон работы Председателя Высшего Военного Совета, а с сентября 1918 года (после упразднения ВСС) – Председателя Революционного Военного Совета Республики (РВСР):

1. Положение о «Коллегии военной техники маскировки» для развития «военно-маскировочного искусства…»{26}.

2. Распоряжение Воронежскому городскому исполнительному комитету об улучшении чистки в советских учреждениях и исполнении приказов по ловле дезертиров…{27}

3. Телеграмма в Арзамас о необходимости неукоснительного подчинения Ворошилова Сытину{28}.

4. Письмо наркому путей сообщения Невскому о выделении вагона-гаража (из бывшего царского поезда) товарищу Орнат…{29}

5. Телеграмма Председателю ЦИК. Копия – Предсовнаркома Ленину. «Категорически настаиваю на отозвании Сталина. На Царицынском фронте неблагополучно, несмотря на избыток сил…»{30}

6. Приказ об изгнании из армии за трусость и шкурничество…{31}

Сотни, тысячи документов… Пока Склянский, заместитель Троцкого по РВСР, не отладил работу Совета, на его деятельности лежала печать спонтанности, даже хаоса и постоянной вынужденной импровизации. Нетрудно представить состояние Троцкого, которому докладывали множество неотложных, кричащих, горящих дел, а в это время на его стол ложились все новые страшные телеграммы: немцы захватили Таганрог; казачий отряд совершил налет на Оренбург; произошло восстание правых эсеров в Саратове; эсеры-максималисты подняли мятеж в Самаре; финские белогвардейцы расстреляли большую группу революционеров в Свеаборге; чехословаки заняли Пензу, Сызрань и Моршанск; генерал Краснов вошел в Лиски… И это всего несколько майских дней 1918 года.

В середине года положение Советской Республики было, наверное, самое тяжелое, на грани безнадежного. Думаю, столь же смертельная опасность будет грозить стране еще один раз, когда в 1919 году Деникин подойдет к Туле. А пока – интервенция англичан, французов, американцев, японцев в Мурманске, Архангельске, Туркестане, Закавказье, Владивостоке, мятеж чехословацкого корпуса, который Антанта объявила своей ударной боевой силой… В сводках замелькали новые политические образования: комитет членов Учредительного собрания в Самаре, эсеровское правительство в Екатеринбурге, Уфимская директория, гетманство Скоропадского… Много позже Троцкий напишет об этом времени: «Многого ли в те дни не хватало для того, чтобы опрокинуть революцию? Ее территория сузилась до размеров старого московского княжества. У нее почти не было армии. Враги облегали ее со всех сторон. За Казанью наступала очередь Нижнего. Оттуда открывался почти беспрепятственный путь на Москву…»{32}

По предложению Ленина 29 июля 1918 года состоялось чрезвычайное объединенное заседание ВЦИК и Моссовета, на котором Ленин выступил с речью «О положении Советской Республики», а затем Троцкий сделал доклад «Социалистическое Отечество в опасности». Ленин впервые провозгласил: Советская Республика снова оказалась в огне войны, которую навязали внутренняя и внешняя контрреволюция. Отныне судьба страны, Советской власти зависит от того, кто победит в этой войне. Поэтому слова «Все для фронта» должны стать альфой и омегой для каждого. Все понимали: страна на грани катастрофы. Если не принять экстраординарных мер, Республика падет, и контрреволюция отпразднует победу. Троцкий это понимал лучше других. Думаю, в критические месяцы 1918 года, как и на этом заседании, нарком проявил свои лучшие качества: исключительную решительность, готовность бороться до конца, уверенность в том, что не все потеряно, что революцию можно спасти. В зал, куда были приглашены не только члены ВЦИК и Моссовета, но и партийный, профсоюзный, военный актив столицы, падали слова, полные убежденности, силы и исторической правоты. Троцкий говорил суровую, даже страшную правду, одновременно подчеркивая: выход есть, положение небезнадежно, революционная энергия еще не иссякла. Но многие выводы и предложения были жесткими, даже жестокими. Главное, голос Троцкого становился металлическим, нужно вдохнуть в сознание людей уверенность в возможность победы.

«Наши красноармейские части лишены необходимой духовной и боевой спайки, так как не имеют еще боевого закала… Здесь, в этом зале, нас до двух тысяч человек, а то и свыше, и мы в своем подавляющем большинстве, если не все, стоим на одной революционной точке зрения. Мы не составляем с вами полка, но, если нас сейчас превратить в полк, вооружить и отправить на фронт, я думаю, это был бы не самый худший полк в мире. Почему? Потому ли, что мы квалифицированные солдаты? Нет, но потому, что мы объединены определенной идеей, одушевлены твердым сознанием, что на фронте, куда нас отправили, вопрос поставлен историей ребром и что тут нужно или победить или умереть»{33}. Троцкий тут же трансформировал эту мысль в конкретное предложение: для того чтобы в каждом подразделении, части было твердое коммунистическое ядро, которое он назвал «сердцем полка и роты», нужно из Москвы, Петрограда, из других городов послать на фронт наиболее сознательных рабочих, коммунистов, агитаторов. «Петросовет, – заявил Троцкий, – уже постановил четвертую часть своего состава, т.е. около 200 членов, отправить на чехословацкий фронт в качестве агитаторов, инструкторов, организаторов, командиров, бойцов». Как и Ленин, Троцкий проницательно увидел в «дисциплине революционного сознания» спасительный шанс, возможно, последний. Последующие события подтвердили его правоту.

Голос Троцкого стал еще более жестким, когда он заговорил об участившихся фактах перехода на сторону белых военспецов, назвав при этом в качестве примера фамилии Махина, Богословского, Веселаго. Нам нужно, заявил докладчик, «фрондирующее офицерство обуздать железной уздой». Надо взять на учет все бывшее офицерство, которое не желает работать на нас, и «запрятать его в концентрационные лагеря». А если будут замечены подозрительные действия офицера, которому даны командные права, «то, разумеется, виновный – об этом нечего и толковать, тут вопрос ясен и прост – должен быть расстрелян»{34}.

Словами Троцкого говорило якобинство русской революции. «Мы не имеем ни одного лица в высшем командовании, у которого не было бы комиссаров справа и слева, и если специалист нам не известен, как лицо, преданное Советской власти, то это комиссары обязаны бодрствовать, ни на один час не спуская глаз с этого офицера. И если эти комиссары, справа и слева с револьверами в руках, – продолжал Троцкий, и его слова были словами русского Робеспьера, – увидят, что военспец шатается и изменяет, он должен быть вовремя расстрелян»{35}. Троцкий призвал крепить волю пролетариата, ибо сегодня воля – это «половина победы».

После выступлений Ленина и Троцкого была принята резолюция, подготовленная Председателем ВВСР, в которой нашли отражение все выводы и предложения, прозвучавшие в докладах. Жестокое время было стихией этих людей. Революция висела на волоске. Троцкий спустя годы мог бы сказать: революцию спасла только воля. Революционная и жестокая воля. Позже эта же воля ее фактически погубит. «Револьверное право» комиссаров, по мнению Троцкого, было лишь неизбежным выражением «суровости пролетарской диктатуры»{36}.

Когда революция, по выражению Троцкого, находилась «в самой низкой точке», 2 сентября 1918 года ВЦИК специальным декретом объявил социалистическое Отечество в опасности, а Советскую Республику – военным лагерем. Этим же декретом учреждался высший военно-политический орган – Революционный Военный Совет Республики, в который входили видные военные работники партии. По предложению Свердлова Председателем РВСР был назначен Л.Д. Троцкий. За несколько недель до этого Троцкий в сопровождении группы московских коммунистов-агитаторов выехал на Восточный фронт, где складывалась почти катастрофическая обстановка. Пламя Гражданской войны стремительно взметнулось вверх, как будто кто-то бросил в тлеющий костер вязанку сухого хвороста. Противоборствующие стороны надеялись решительными ударами одержать быструю победу.

Казалось, что кукушка прокуковала конец революции. Перед этим пал Симбирск, а затем и Казань. Поезд Троцкого, которому предстоит стать знаменитым, смог дойти лишь до Свияжска, крупной станции перед Казанью.

Выехав из Москвы, Троцкий всю дорогу до Свияжска поочередно вызывал к себе в вагон тех или иных руководителей, давая свои распоряжения по осуществлению необходимых военных и организационных мер. Во время такого инструктажа один московский рабочий-коммунист поставил перед Троцким вопрос:

– Что делать с комиссарами из левых эсеров и вообще как к ним относиться?

Троцкий, внимательно посмотрев на рабочего, не раздумывая, повторил те слова, которые он произнес 9 июля 1918 года на V Всероссийском съезде Советов:

– Партия, которая могла быть так безумна со своей маленькой кликой во главе, что стала против воли и сознания подавляющего большинства рабочих и крестьян, – эта партия убила себя в дни 6 и 7 июля навсегда. Эта партия воскрешена быть не может!

– Значит, всех убрать? – не унимался агитатор.

– Оставить только тех, кто публично осудил мятеж и порвал с авантюристами!

Отдав распоряжения, Троцкий откинулся в кресле и под размеренный стук колес предался размышлениям. Революция на Западе запаздывает. Территория Российской Советской Республики за два-три месяца середины 1918 года сократилась в несколько раз. Везде подняли голову недоброжелатели, противники, враги. А здесь еще этот мятеж…

Троцкий помнит, как Ленин после подавления мятежа левых эсеров предложил ему сделать доклад на V Всероссийском съезде Советов. Нарком, держа в руках несколько листочков с тезисами, обрисовал вначале фактическую сторону дела.

Левые эсеры, которые называют себя «советской партией», говорил Троцкий, все настойчивее требовали «объявить немедленную войну Германии». Чтобы вызвать войну наверняка, они убили германского посла Мирбаха. Кто виноват в этом? Троцкий назвал руководство партии «безумцами – темными людьми». Перечислив «виднейших деятелей партии левых с. р.» – Александровича, Карелина, Камкова, Спиридонову, Черепанова, Троцкий спросил: может ли вся партия нести ответственность за их действия? Если левые эсеры будут идти за своим ЦК – это значит идти против власти и наоборот. «Тов. Ленин здесь же говорил, – напомнил Троцкий, – что Спиридонова – честнейший человек, искренний человек. Но горе той партии, честнейшие люди которой в борьбе вынуждены прибегать к клевете и демагогии!» Эти люди, заявил Троцкий, надели «интеллигентский колпак с бубенцами на недовольство части народных масс» и потребовали немедленной войны с Германией. Но советская власть есть власть… В данный момент перед властью стоит самый острый вопрос – вопрос о войне и мире. Если этот вопрос не может решать власть, а может решать кучка проходимцев, то нет у нас власти…».

В полной тишине зала Большого театра, где заседал съезд, Троцкий рисовал реальную картину мятежа. Левые эсеры, сколотив отряд до двух тысяч человек с несколькими пушками и пятью-шестью десятками пулеметов, из Трехсвятительского переулка направились по своему маршруту: захватили телеграф и наркома почт Подбельского, задержали Дзержинского, открыли беспорядочный огонь по Кремлю. «Когда мы из здания Кремля наблюдали падавшие во двор, к счастью, немногочисленные снаряды, то говорили себе: Совет Народных Комиссаров является сейчас естественной мишенью для левых социал-революционеров…»

«Наши части, – продолжал Троцкий, – были расположены у Храма Христа Спасителя, на Страстной площади у памятника Пушкину, на Арбатской площади и в Кремле. После активных действий Подвойского, Муралова, Вацетиса седьмого днем эсеры беспорядочно отступили, двигаясь на Курский вокзал. Отряды, направлявшиеся на помощь левым эсерам из Петрограда и с Западной пограничной полосы, безболезненно разоружены. Небольшая стычка произошла лишь в Пажеском корпусе, где разоружалась левоэсеровская дружина: мы потеряли 10 человек убитыми и 10 ранеными… Такова фактическая сторона событий»{37}.

Так печально закончился короткий альянс большевиков с левыми эсерами. Троцкий предложил резолюцию, которую принял V Всероссийский съезд Советов, где говорилось, что левым эсерам отныне «не может быть места в Советах Рабочих и Крестьянских депутатов»{38}. Ни левые эсеры, ни большевики не поняли ни тогда, ни позже, какой огромный исторический шанс был ими упущен в 1918 году. Авантюристическая выходка левых социалистов-революционеров была на руку большевикам, которые даже символически ни с кем власть делить не хотели. Троцкий был один из тех, кто последовательно придерживался этой линии.

Следует заметить, что в истории левоэсеровского мятежа остается много неясных моментов, на которые в последнее время обращают внимание советские историки. По чьему прямому заданию стрелял Блюмкин? Было ли на этот счет решение ЦК партии левых эсеров? Почему не было проведено тщательное следствие? Одно ясно: события 6 июля 1918 года стали для Ленина очень хорошим предлогом, чтобы расправиться с партией левых эсеров. В телеграмме Ленина Сталину в Царицын содержался приказ начать массовый террор против левых эсеров, что и было сделано.

…Но все это уже осталось позади. А теперь Троцкому предстояло самому или осуществлять перелом, или ждать самого худшего и погибнуть в последнем бою. А оно, худшее, было реальным. В своих воспоминаниях Троцкий писал об этих днях: «Армия под Свияжском состояла из отрядов, отступивших из-под Симбирска и Казани или прибывших на помощь с разных сторон. Каждый отряд жил своей жизнью. Общей всем им была только склонность к отступлению. Слишком велик был перевес организации и опыта у противника. Отдельные белые роты, состоявшие сплошь из офицеров, совершали чудеса. Сама почва была заражена паникой. Свежие красные отряды, приезжавшие в бодром настроении, немедленно же захватывались инерцией отступления. В крестьянстве пополз слух, что Советам не жить. Священники и купцы подняли головы. Революционные элементы деревни попрятались. Все осыпалось, не за что было зацепиться, положение казалось непоправимым»{39}. Еще до приезда в Свияжск Троцкий продиктовал приказ № 10, пропитанный духом якобинства:

«Всем, всем, всем…

Борьба с чехо-белогвардейцами тянется слишком долго. Неряшливость, недобросовестность и малодушие в наших рядах являются лучшими союзниками наших врагов. В поезде наркомвоена, где пишется этот приказ, заседает Военно-революционный трибунал, который снабжен неограниченными полномочиями.

Назначенный мною начальник обороны железнодорожного пути Москва – Казань т. Каменщиков распорядился о создании в Муроме, Арзамасе и Свияжске концентрационных лагерей, куда будут заключаться темные агитаторы (так в тексте. – Д.В.), контрреволюционные офицеры, саботажники, паразиты, спекулянты, кроме тех, которые будут расстреливаться на месте преступления или приговариваться трибуналами к другим карам…

8 августа 1918 года

Л.Троцкий»{40}.

В своей телеграмме Реввоенсовету Восточного фронта Ленин отмечал: «Сейчас вся судьба революции стоит на одной карте: быстрая победа над чехословаками на фронте Казань – Урал – Самара»{41}. Тогда Высший Военный Совет направлял на Восточный фронт что мог: 1-й и 2-й Московские революционные полки, 2-й и 6-й Петроградские полки, несколько латышских полков, военные корабли с Балтики. Надо сказать, что бывшие генералы из Высшего Военного Совета, которые активно включились в организацию обороны Республики от внешнего врага, не очень охотно участвовали в организации отпора на Восточном фронте – против внутренней контрреволюции. Ленин упрекал ВВС за медлительность в этом вопросе и требовал двинуть на восток все боеспособные части. К моменту приезда Троцкого на этот фронт Центром было направлено 11,5 тысячи человек, 19 орудий, 136 пулеметов, 16 самолетов, 6 бронепоездов и 3 броневика{42}. Это был максимум того, что обескровленная Республика могла дать Восточному фронту. Но Троцкий знал, что здесь революционным войскам противостоят заметно превосходящие силы: 50 тысяч штыков и сабель, до 190 орудий и 20 вооруженных пароходов{43}. Троцкий поддержал предложение военных специалистов перейти от отрядной системы организации армии к классической, когда армия состоит из трех дивизий, конного корпуса и авиагруппы. К концу августа на Восточном фронте было сформировано пять армий общей численностью около 70 тысяч человек, более 250 орудий и свыше 1000 пулеметов{44}.

В разгар подготовки контрнаступления Восточного фронта, которое готовил его командующий И.И. Вацетис и штаб, белогвардейская бригада под командованием полковника В.О. Каппеля совершила рейд по тылам 5-й армии и атаковала Свияжск, откуда открывался путь к центру страны. Здесь же находился поезд наркомвоена. «Мы были изрядно застигнуты врасплох, – вспоминал Троцкий. – Боясь потревожить нестойкий фронт, мы сняли с него не больше двух-трех рот. Начальник моего поезда снова мобилизовал все, что было под руками в поезде и на станции, вплоть до повара. Винтовок, пулеметов, ручных гранат у нас было достаточно. Поездная команда состояла из хороших бойцов. Цепь залегла в версте от поезда, сражение длилось около 8 часов, обе стороны понесли жертвы, неприятель выдохся и отступил. Тем временем перерыв связи со Свияжском вызвал в Москве и по всей линии огромную тревогу»{45}.

Здесь Троцкий неточен. В отражении атаки каппелевцев участвовали части 5-й армии, в том числе необстрелянный 2-й Петроградский рабочий полк, бежавший с поля боя вместе с командиром и комиссаром. По указанию Троцкого военно-полевой суд 5-й армии приговорил к расстрелу каждого десятого из дезертиров и среди них командира и комиссара полка. Троцкий, неоднократно отвечая на обвинения в их расстреле (вплоть до 1927 г.), подчеркивал, что они были расстреляны не как коммунисты, а как дезертиры. Специальная комиссия ЦК оправдала действия Троцкого. Тем не менее все годы Гражданской войны и после его противники муссировали легенду о расстреле лично Троцким комиссаров и командиров.

…Наркомвоен сообщил в Центр, в связи с чем была прервана связь его поезда с Москвой. Ленин тут же откликнулся шифротелеграммой Троцкому, которая сохранилась в его архиве:

«Свияжск, Троцкому

Получил Ваше письмо. Если есть перевес и солдаты сражаются, то надо принять особые меры против высшего командного состава. Не объявить ли ему, что мы отныне применим образец Французской революции, и отдать под суд и даже под расстрел Вацетиса, как и командарма под Казанью и высших командиров, в случае затягивания и неуспеха действий? Советую вызвать многих заведомо энергичных и боевых людей из Питера и других мест фронта. Не подготовить ли сейчас Блохина и других для занятия высших постов?

30 августа 1918 г. № 111/ш.

Ленин»{46}.

Троцкий, видимо, почувствовал, что столь радикальная телеграмма вызвана прежде всего его сообщением о каппелевском прорыве. Ему, вероятно, пришлось пережить неприятные минуты, в течение которых разум боролся с совестью, но сразу скажу, что в связи с каппелевским инцидентом ни Вацетиса, ни командующего 5-й армией он не стал привлекать к ответственности. Тем более что на следующий день его помощник Глазман молча положил перед Троцким телеграмму из Москвы:

«Свияжск, Троцкому

Немедленно приезжайте. Ильич ранен, неизвестно, насколько опасно. Полное спокойствие.

Свердлов»{47}.

Поезд Троцкого тут же отбыл в Москву. «Настроение в партийных кругах Москвы было угрюмое, сумрачное, но неколебимое. Лучшим выражением этой неколебимости был Свердлов. Врачи признали жизнь Ленина вне опасности, обещали скорое выздоровление. Я обнадежил партию предстоящими успехами на Востоке и сейчас же вернулся в Свияжск»{48}. Вернулся уже Председателем РВСР. А «обнадежил» он руководство партии и Республики своим выступлением 2 сентября на заседании ВЦИК. Как всегда, речь Троцкого была образной:

«…Наряду с фронтами, которые у нас имеются, у нас создался еще один фронт – в грудной клетке Владимира Ильича, где сейчас жизнь борется со смертью и где, как мы надеемся, борьба будет закончена победой жизни. На наших военных фронтах победа чередуется с поражениями; есть много опасностей, но все товарищи несомненно признают, что этот фронт – кремлевский фронт – сейчас является самым тревожным…

Обращаясь к тому фронту, с которого я прибыл, я должен сказать, что не могу, к сожалению, доложить о решающих победах, но зато с полной уверенностью имею возможность заявить, что эти победы предстоят впереди; что наше положение твердо и прочно; что произошел решительный перелом; что мы теперь застрахованы, – постольку, поскольку можно быть застрахованным, – от крупных неожиданностей, и каждая неделя будет усиливать нас за счет наших врагов»{49}. Троцкий остался верен себе: если оставался хоть небольшой шанс, он всегда оценивал его оптимистически. Но выданный на заседании ВЦИК вексель – обещанный успех Восточного фронта – он оплатил быстро. По решению командующего фронтом, одобренному Председателем Реввоенсовета Республики, 5 сентября 1918 года войска двух армий перешли в контрнаступление.

А Москва тем временем развернула красный террор в ответ на покушение. Были расстреляны сотни людей. Иногда это делалось и публично. Как вспоминал бывший работник революционного трибунала С. Кобяков, вскоре после покушения на Ленина началась «волна расстрелов. Днем в Петровском парке, в присутствии публики расстреляли бывшего министра юстиции Щегловитова, бывшего министра внутренних дел Хвостова, бывшего директора Департамента полиции Белецкого (он побежал, но его догнали и пристрелили), бывшего министра Протопопова, протоиерея Восторгова и еще десятки людей…»{50}. Так в огне Гражданской войны и крови террора рождалась большевистская Система.