Текст книги "Сталин"

Диктатор, чьего слова было достаточно, чтобы за предельно короткое время прорыть огромный канал, построить дворец, переселить сотни тысяч людей с «воли» за колючую проволоку, оказался полностью бессильным как отец. В несчастной судьбе младшего сына повинен прежде всего сам «вождь». Тот же упрек, видимо, ему бросят летописцы, коснувшись судьбы и его дочери Светланы. Он не смог воспитать дочь патриотом Родины. Эволюция ее судьбы известна.

Видимо, пока она была школьницей, Сталин любил ее больше, чем сыновей. Нередко писал ей теплые записки (трудно поверить, что Сталин мог быть таким!), наподобие этой:

«Моей хозяйке – Сетанке (так в тексте. – Прим. Д.В.) привет!

Все твои письма получил. Спасибо за письма! Не отвечал на письма потому, что был очень занят. Как проводишь время, как твой английский, хорошо ли себя чувствуешь? Я здоров и весел, как всегда. Скучновато без тебя, но что поделаешь, терплю. Целую мою хозяюшку.

22 июля 1939 г.»

Война отдалила отца от дочери, и, как оказалось, навсегда. Близости, семейного тепла больше не было. Повзрослевшая Светлана, как все девушки ее возраста, испытала первое увлечение. Ее знакомый, журналист и кинорежиссер А.Я. Каплер, был арестован, получил пять лет, затем еще пять. Из лагерей Алексей Яковлевич написал письмо:

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

Я осужден Особым совещанием за антисоветские высказывания. Не признал их и не признаю. Награжден орденом Ленина и удостоен Сталинской премии I степени. Причастен к фильмам: «Она защищает Родину», «Котовский», «День войны». Я могу признать только у себя нескромность. Позвольте мне отправиться на фронт, умоляю Вас об этом.

27 января. А. Каплер».

Сталин потребовал у Берии справку на Каплера. Ему доложили: «Каплер имеет сестру во Франции. Встречался с американскими корреспондентами Шапиро и Паркером. Виновным себя не признал, но изобличается агентурными данными…

16 марта 1944 года».

А мы помним, что таким «бумагам» Сталин всегда верил.

Два замужества Светланы оказались неудачными, как и третье, когда ее супругом стал иностранец. Он скончался в Москве, и в связи с похоронами Аллилуева в 1966 году оказалась за рубежом, отвозя на родину прах покойного. Из Индии она не вернулась, оказалась на Западе, в руках людей, которые, пожалуй, использовали имя ее отца в своих целях. Но, наверное, она против этого не возражала. Действия ее были осознанны. К этому времени дочь Сталина была кандидатом филологических наук, ей было сорок лет. В одной из своих книг, «Только один год», она написала: «Никогда в жизни я не была так уверена в собственной правоте, как сейчас. Неуверенность в себе, в своих возможностях, способностях преследовала меня всю жизнь. Мне всегда было легче поверить, что я все делаю плохо и неверно. Внутренняя скованность и застенчивость мешали мне в контактах с людьми, с аудиторией. Чаще всего хотелось уйти от всех и закрыть покрепче за собой дверь. Все это – психологический результат долгой жизни под прессом, результат воспитания в ненормальной семье, результат долгого существования в обществе, которое порабощено и молчит».

Коротая, с небольшим перерывом, свои годы на чужбине, Светлана едва ли задумывалась, что ее жестокий, безжалостный отец с «железной» фамилией, которая была призвана подчеркнуть главную черту его характера, в самые тяжкие годы своих бесчисленных арестов тем не менее никогда не помышлял и не соглашался на эмиграцию. Но дочь «железного» отца еще раз подтвердила истину: характер не наследуется, как и убеждения. Они вырабатываются.

Когда 1 ноября 1984 года был принят Указ Президиума Верховного Совета СССР о восстановлении в гражданстве СССР С.И. Аллилуевой и о приеме в гражданство СССР ее дочери О.В. Питерс, казалось, что «блудная дочь» вернулась в лоно Отечества. Тем более что на пресс-конференции дочь Сталина заявила: «Попав в этот самый, так называемый «свободный мир», я сама не была в нем свободна ни одного дня. Так я попала в руки бизнесменов, адвокатов, политических дельцов и издателей, которые превратили имя моего отца, мое имя и мою жизнь в сенсационный товар…»

Адаптироваться на Родине Светлана Аллилуева так и не смогла. Она хочет жить там, где она чувствует себя свободной. Оставаясь дочерью Сталина, она не смогла принять сталинизм.

Сегодня легче всего сказать: на детей не было времени. Оправдание несостоятельное. Возможно, дети «вождя» и выросли бы другими, будь жива Надежда Сергеевна Аллилуева. Свидетельства, которыми я располагаю, говорят о том, что и здесь Сталин стал косвенной (а впрочем, косвенной ли?) причиной ее смерти. В ночь с 8 на 9 ноября 1932 года Аллилуева-Сталина покончила жизнь самоубийством. Непосредственной причиной ее трагического поступка явилась ссора, едва заметная для окружающих, которая произошла на небольшом праздничном вечере, где были Молотов, Ворошилов с женами, некоторые другие лица из окружения генсека. Очередной грубой выходки Сталина хрупкая натура жены не перенесла, 15-я годовщина Октября была омрачена. Аллилуева ушла к себе в комнату и застрелилась. Каролина Васильевна Тиль, экономка семьи, придя утром будить Аллилуеву, застала ее мертвой. Пистолет «вальтер» лежал на полу. Позвали Сталина, Молотова, Ворошилова.

Есть основания предполагать, что покойная оставила предсмертное письмо. Об этом можно только строить догадки. На свете всегда есть и останутся большие и маленькие тайны, которые никогда не будут разгаданы. Смерть Надежды Сергеевны, думаю, не была случайной. Наверное, последнее, что умирает в человеке, – это надежда. Когда нет надежды – уже нет и человека. Вера и надежда всегда удваивают силы. У жены Сталина их уже не было.

Сталин был потрясен, когда утром узнал о случившемся. Но и здесь он остался верен своему безнравственному кредо: поступок Аллилуевой расценил не как свою вину, а как предательство по отношению к себе. У него не возникла, видимо, даже мысль, что его черствость, отсутствие тепла и внимания так жестоко ранили жену, что та решилась в минуту глубокого душевного волнения и депрессии на крайний шаг. Попрощавшись на гражданской панихиде с женой, на кладбище Сталин не поехал. Люди из его окружения вскоре попытались устроить еще один брак Сталина – с одной из родственниц близкого к «вождю» человека. Казалось, все решено. Но по причинам, известным только вдовцу, брак не состоялся. Были у него и еще женщины, из артистического круга. Но последние годы Сталин прожил один, передоверив домашнюю заботу о себе экономке из многочисленной «обслуги». Валентина Васильевна Истомина взяла на себя постоянную заботу о вдовце, сопровождая Сталина и во время его выездов на Черноморское побережье. Когда Сталин умер, Истомина в присутствии членов Политбюро упала покойному «вождю» на грудь и закричала в голос. Для нее он, видимо, был значительно ближе, чем для соратников.

В самом конце жизни Сталин проявил признаки уважения к памяти своей жены. В столовой и его кабинете на даче, как и на квартире в Кремле, появились фотографии Аллилуевой. Может быть, на закате своих дней в нем проснулась совесть? Когда люди приближаются к черте, за которой – небытие, многие пытаются подвести какие-то итоги. Обычно полноправная хозяйка здесь – совесть. Гегель определял совесть как «процесс внутреннего определения добра». Но мы-то теперь знаем, что у Сталина ни добра, ни совести не было. Напомню еще одно место из письма Сенеки Луцилию: «Человек – предмет для другого человека священный». Может быть, хоть кто-то для Сталина, хоть на какое-то время оказывался священным? Вторая жена? В это трудно поверить…

Нет никаких сомнений, что Н.С. Аллилуева любила Сталина и старалась всячески помогать ему на многотрудном посту. Заботясь о муже, она старалась, как тогда было принято, не прекращать работать, училась в Промакадемии, занималась детьми. Ее родственники свидетельствовали, что в последние годы жизни Аллилуева переживала глубокий внутренний надлом. Возможно, Сталин по-своему ее тоже любил. Но одержимость делом, планами, работой, упоение властью совершенно не оставили в его сердце места ни жене, ни детям, ни родственникам. На месте чувств – железные струны. Он считал, что это естественно. Сталин мог неделями не замечать никого из родных. Не поинтересоваться самочувствием, здоровьем близких. Я уже говорил, что многих из своих внуков он никогда не видел и не стремился к этому. Например, дети Василия от его первой жены – Надежда и Александр, испытавшие немало горьких минут от высокого родства, никогда не были удостоены внимания человека, о котором писатели сочиняли легенды: «Сталин думает о нас». Обо всех «думать» всегда проще, чем о конкретных людях.

Когда был арестован Александр Семенович Сванидзе, брат его первой жены, с которым он был очень близок, у Сталина не возникла даже мысль: как человек, которого он знал всю жизнь, с детства, мог оказаться «врагом»? В самой структуре морали у «вождя» были целые бреши, провалы. Его поступки, поведение, отношение к окружающим и близким дают основание полагать, что Сталину были неведомы благодеяния, сострадание, великодушие, сочувствие, терпимость, человечность, раскаяние, искупление… Такова моральная сторона биографии этого человека, которая может быть понята и объяснена лишь на основе всего социального и психологического опыта Сталина.

В душе Сталина невозможно было найти, затронуть какие-то струны человеческих чувств. Трагедия старшего сына его волнует лишь постольку, поскольку он боится компрометации своего имени. Второй сын для него просто обуза. Кроме ругани, у него не нашлось средств, чтобы остановить сына от падения. Дочь после своих неудачных замужеств сразу стала для него совершенно далекой и чужой. К внукам он безразличен. Даже мать он не избаловал своим вниманием…

Повторюсь, эти страницы политической биографии генсека, характеризующие нравственные черты личности, возможно, не главные. Но весьма символично, что и сам Сталин пренебрежительно относился к морали и «морализаторству». Для него политика всегда была фаворитом в соотношении с нравственностью. А для исследователя личности столь сложного человека, каким был Сталин, именно здесь приоткрывается одна из «тайн» его характера. Пренебрежение общечеловеческими нравственными ценностями стало проявляться у него давно. Он презирал жалость, сострадание, милосердие. Для него были важны лишь волевые черты. Его душевная скупость, переросшая в исключительную черствость, а затем в безжалостность, стоила жизни жене и исковеркала судьбы его детей. Самое страшное, что и в политике Сталин не находил достойного места для моральных ценностей. Для него было верхом благородства, когда сослуживец доносил на своего коллегу, «врага народа». Когда Берия с согласия «вождя» арестовал жену его ближайшего помощника Поскребышева, Брониславу Соломоновну, то на все просьбы мужа спасти ее у Сталина, как рассказывает дочь Поскребышева, Галина Александровна, был один ответ: «Это от меня не зависит. Я ничего сделать не могу. В НКВД разберутся». Смехотворное обвинение в шпионаже было стандартным. Бедную женщину, мать двоих детей, продержав в тюрьме три года, расстреляли. А ведь отец этих детей по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки продолжал быть около Сталина, подавать документы, готовить справки, вызывать людей, отдавать распоряжения «вождя»… «Даже Берия, по приказу которого осуществлен был арест, продолжал бывать в нашей семье, – рассказывала Галина Александровна. – Как, впрочем, у нас бывали и многие другие известные люди: Шапошников, Рокоссовский, Кузнецов, Хрулев, Мерецков. Сталин был лично знаком с моей матерью и, конечно, понимал, что обвинение в шпионаже (брат матери ездил за медицинским оборудованием за границу – главный аргумент обвинения – и тоже, конечно, был расстрелян) не имеет под собой никаких оснований».

Когда я знакомился с подобными фактами, мне однажды пришла, на первый взгляд, дикая мысль: арестовывая близких, родственников, жен тех, кто его окружал, Сталин испытывал их лояльность, верноподданнические чувства. Калинин, Молотов, Каганович, Поскребышев, многие другие не подавали и виду, что в их семьях произошла катастрофа. Сталин наблюдал за их поведением и, видимо, испытывал удовлетворение от их безропотности. Чудовищные по своей безнравственности и жестокости деяния – это и есть строки в предельно аморальной биографии Сталина, черты его портрета. Ничего святого, благородного, порядочного не скрывалось за личиной Большого Лицемера, мастерски игравшего множество ролей в жизни, которая походила на фильмы ужасов. Ведь Поскребышев верил, когда Сталин говорил ему смиренно: «Это от меня не зависит. Я ничего сделать не могу. В НКВД разберутся». А что говорил Берия, ведь он продолжал бывать дома у Поскребышева? Говорил то же самое… Эти люди жили во Лжи, Цинизме, Жестокости. Самое печальное (а это опять же из области морали!), что ему, Сталину, фактически никто не возражал. А ведь шансы совести всегда существуют! Даже в условиях невероятно сложных…

Мы как-то привыкли считать, что гуманизм, мораль, общечеловеческие нормы нравственности – это, мол, все из области «мелкобуржуазного гуманизма», нравоучительства! А ведь мораль появилась раньше политического, правового, даже религиозного сознания. Когда у людей возникла первая потребность в осознанном общении – возникла нравственность. Без нее человек никогда не стал бы человеком. Как метко заметил однажды Бертольт Брехт: «Чтобы человек почувствовал себя человеком, его кто-то должен окликнуть…» И в этом смысле конкретная «личная жизнь» позволяет увидеть в человеке многие подлинные грани. У Сталина они выписаны жирным черным фломастером. Кто знает, может быть, именно здесь кроется один из глубинных истоков тех деформаций и преступлений, которые будут в 30-е годы освящены его именем? Может быть, я ошибаюсь. Время поправит. Оно – лучший редактор любых биографий. Тем более, повторюсь, я пытаюсь набросать лишь эскиз портрета.

Сталин был «сильной личностью» того типа, который с неизбежностью стремится только к величию, неограниченной власти. Но «режим террора, – справедливо писал Н. Бердяев, – есть не только материальные действия – аресты, пытки, казни, но прежде всего действие психическое…». Сталинская практика постепенно, исподволь обожествила насилие, не заботясь о его нравственном обосновании. Культ силы вне моральных ценностей – драгоценность фальшивая. Личная жизнь человека – «визитная карточка» его моральных устоев. А они у «вождя» были из классового «кирпича». Для Сталина нравственные параметры революции, строительство нового мира были не более чем «буржуазным морализаторством».

Страшно то, что Сталин не сомневался в своей нравственной правоте. В одном из томиков М.А. Бакунина генсек однажды подчеркнул фразу: «Не теряйте времени на сомнения в себе, потому что это пустейшее занятие из всех выдуманных человеком». Что можно сказать по этому поводу? Бакунин-то мог не сомневаться; ведь он не был Генеральным секретарем великой партии!

Глава 4
Диктатура или диктатор?

Священное царство всегда есть диктатура миросозерцания, всегда требует ортодоксии, всегда извергает еретиков.

Н. Бердяев

Боги не знают возраста. Кто сегодня скажет, сколько лет Зевсу, Афродите, Артемиде, Палладе, Фемиде? Видимо, никто. Но в представлении людей боги вечны. А это все равно что допустить невозможное: «застылость» времени. Но, может быть, они потому и боги, что стоят над временем? Человек для своего удобства разбил его на века, десятилетия, годы, месяцы, сутки, часы, минуты, секунды… А оно, время, течет, не замечая этих эфемерных рубежей. Для бега времени они не имеют никакого значения. Оно текло так, когда на планете не было человека, будет так же «изливаться» из вечного кувшина материи всегда. В повседневности, обыденном сознании, правда, бывает, возникает иллюзия власти судьбы над временем. Чаще всего люди допускают эту ошибку в мгновения памятных дат и юбилеев.

21 декабря 1929 года Сталину исполнилось 50 лет. Нет, еще не было бесконечного славословия, припадания к алтарю «вождя» множества подхалимов, приписывания буквально всех заслуг только ему одному. Еще не будут печатать в его честь фолианты в тысячу страниц сплошной аллилуйщины, принимать в десятках тысяч коллективов приветственные письма в его адрес, начинать и заканчивать его именем все передовицы. Все это будет позже.

Однако уже и сейчас добрая половина «юбилейного» номера «Правды» была посвящена ему. Здесь статьи Л. Кагановича «Сталин и партия», С. Орджоникидзе «Твердокаменный большевик», В. Куйбышева «Сталин и индустриализация страны», К. Ворошилова «Сталин и Красная Армия», М. Калинина «Рулевой большевизма», А. Микояна «Стальной солдат большевистской партии», ряд других. Начало славословию положено. В приветствии ЦК и ЦКК ВКП(б), в частности, говорится, что они приветствуют лучшего ленинца (выделено мной. – Прим. Д.В.). В общей шапке номера Сталин называется «верным продолжателем дела Маркса и Ленина», «организатором и руководителем социалистической индустриализации и коллективизации», «вождем партии пролетариата» и т. д. Юбилей пришелся как нельзя кстати: он приковал всеобщее внимание к человеку, который уверенно разделался с очередной оппозицией, или, как теперь говорили, «уклоном». Популярность Сталина начала быстро расти. Проницательные люди уже тогда заметили, что к концу 20-х годов, к своему 50-летию, Сталин обрел повышенную уверенность, властность, безапелляционность.

Напомню, каким он вступил в революцию: малозаметным функционером-исполнителем, умевшим не просто ждать своего часа, но и не жалеть себя (и других, конечно), выполняя задания Ленина и партии. Сегодня, в день 50-летия, принимая поздравления от членов Политбюро, народных комиссаров, руководителей многочисленных государственных и общественных организаций, Сталин осязаемо почувствовал, что за эти двенадцать лет после революции он научился (или, как он говорил, «наловчился») управлять временем. Нет, конечно, не в том смысле, как об этом пишет Герберт Уэллс, а в том, что он стал чувствовать и понимать: в какой момент форсировать события, когда нанести разящий удар по фракционерам, как использовать фактор времени в гонке индустриализации и начавшейся коллективизации. Ему казалось, что он «пришпорил» время.

Молотов и Каганович предлагали более торжественно отметить юбилей признанного уже почти всеми «вождя». Его удержала не скромность. Просто у него еще свежо было в памяти 50-летие Ленина. Он не раз ловил себя на мысли: ленинские слова о нем, Сталине, обычно приходили ему в голову, когда нужно было делать принципиальный выбор. Подлинный выбор предполагает способность субъекта ставить себя на место тех, кто зависит от него. Ленин умел мысленно принять роль другого; умели это и многие соратники Владимира Ильича. Но только не Сталин. Даже трудно представить, чтобы Сталин мог себя поставить, допустим, на место своей жертвы. Его прямолинейное мышление не допускало таких коллизий. Но сдерживать себя Сталин умел, особенно в начале своего восхождения. А в канун 50-летнего юбилея Сталина его сдержал Ленин. Пока сдержал.

А тогда 50-летие Владимира Ильича отмечалось в Московском комитете партии. Правда, не было самого юбиляра. Вечер открыл Мясников. С пространной, но маловыразительной речью выступил Каменев, подчеркнув, что Владимир Ильич в «словах хвалы не нуждается, и пролетариат не привык словами, торжественными одами чтить своих вождей, своих лучших товарищей». Затем он долго говорил о войне, которая «вздернула на дыбы массы», о том, что Ленина по праву можно назвать главнокомандующим армией пролетариата, который придет к победе над старым миром. Говорил Горький, почему-то повторяя слова Троцкого о том, что русская история бедна выдающимися людьми… Как всегда оригинально, с пафосом, выступил Луначарский, показывая руками, как вокруг Ленина всегда «веет ветер, ветер вершин». Читал стихи пролетарский поэт Александровский, говорил о высоком демократизме Ленина Ольминский. Сталину тогда показались совершенно неактуальными слова, сказанные Ольминским: «Одна из самых характерных черт Ильича – его демократизм. Ленин демократ по самой своей природе». Сталин вспомнил, что его покоробило от этих слов: война еще не отступила, а тут о демократии… Разве для революционера это главное?! И здесь он услышал, как Мясников предоставил слово ему, Сталину. Он готовился к речи, искал что-то необычное и неожиданно решил в день юбилея Ленина сказать… об умении Ленина признавать свои ошибки. Сталин говорил о том, что Ленин был сторонником участия в выборах виттевской думы, но затем публично сказал всем, что ошибался. Так и в 1917 году, негромко читал текст Сталин, Ленин ошибался в отношении к Предпарламенту и потом публично признал это. «Иногда т. Ленин в вопросах огромной важности признавался в своих недостатках. Эта простота особенно нас пленяла, – завершал свою речь Сталин. – Это, товарищи, все, о чем я с вами хотел поговорить». Слушатели жидко поаплодировали пятиминутному выступлению Сталина, немного недоумевая над неюбилейными словами наркомнаца, как вдруг в зал вошел Ленин.

Речь его была короткой, динамичной, запоминающейся. «Я прежде всего, естественно, должен поблагодарить вас за две вещи: во-первых, за те приветствия, которые сегодня по моему адресу были направлены, а, во-вторых, еще больше за то, что меня избавили от выслушивания юбилейных речей». Затем он сказал, что юбилеи надо отмечать по-другому, и заговорил о положении дел в партии. Успехи революции, победы, которые мы одержали, продолжал юбиляр, временно отодвинули от нас задачи, которые мы должны решать сегодня в самых различных областях. «…Нам предстоит громаднейшая работа и потребуется приложить труда много больше, чем требовалось до сих пор. Позвольте мне закончить пожеланием, – сказал Ленин, – чтобы мы никоим образом не поставили нашу партию в положение зазнавшейся партии».

Почему Сталин тогда, в вечер чествования вождя, решил отметить «ошибки» Ленина? Он сейчас не мог ответить на этот вопрос. Показать, что наркомнац не ручной? Выделиться? Или он знал, что Ленин не боялся никакой правды? Обо всем этом можно только догадываться. Во всяком случае, упоминание об этом выступлении первое время вызывало у самого Сталина чувство неловкости. Когда заместитель заведующего Центральным партийным архивом В. Адоратский обратился к Сталину с просьбой разрешить включить в сборник статей «О Ленине» его выступление на юбилейном вечере, тот отказался. Резолюция на письме была красноречивой:

«Тов. Адоратский.

Речь записана по существу правильно, хотя и нуждается в редакции. Но я бы не хотел ее печатать: неприятно говорить об ошибках Ильича.

И. Cт.».

Позже, однако, его выступление, «отредактированное», попадет в Собрание сочинений Сталина. Неловкость, «ложная скромность», чувство совестливости покинут его довольно скоро. Уже в начале 1925 года он согласится с предложением В. Молотова о первом крупном увековечении своего имени. После этого Председатель ЦИК Союза ССР М. Калинин и секретарь ЦИК А. Енукидзе подпишут постановление Президиума Центрального Исполнительного Комитета, в котором говорилось:

«Переименовать гор. Царицын – в гор. Сталинград; Царицынскую губернию – в Сталинградскую; Царицынский уезд – в Сталинградский; Царицынскую волость – в Сталинградскую и ж.д. станцию Царицын – в Сталинград».

На дворе было 10 апреля 1925 года. После смерти Ленина прошло немногим более года. То было одно из первых «испытаний совести», которое Сталин не выдержал. Впрочем, никакого смущения от «скромного» согласия на массовые переименования Сталин не испытывал. Гегель, которого он невзлюбил за свои бесплодные попытки овладеть хотя бы «оглавлением» его философии, писал, что совесть – это «процесс внутреннего определения добра». У Сталина то, что люди называют совестью, уже находилось во внутреннем заточении. Его совесть раз и навсегда была лишена каких-либо шансов.

Уже в 1927 году газеты опубликуют «Приветствие сталинградской газете «Борьба», подписанное – «И. Сталин». Скоро это станет нормой. Я не раз задумывался: что мог испытывать человек, беря в руки газету (например, «Правду» 3 марта 1927 г.), где напечатано краткое изложение его речи на собрании в железнодорожных мастерских, носящих его имя? Ты жив, а твоим именем уже названы области, города, районы, предприятия, парки, газеты, корабли, дворцы культуры. Разве это не претензия на бессмертие?

Вот где иллюзия власти судьбы над временем! Ты жив, но ты уже бессмертен! Сталин знал, что свое время он переживет. Но бессмертие – еще не вечность!

…Таким был человек, ставший волею обстоятельств во главе огромной крестьянской страны.