Текст книги "Сталин"

Сталин пока «пощадил», не подверг критике Зиновьева и Каменева, даже взял под свою защиту от нападок Троцкого. Однако основатели «новой оппозиции» не приняли оливковой ветви генсека. На одном из заседаний Политбюро в начале 1925 года Каменев, поддержанный своим единомышленником, заявил, что техническая, экономическая отсталость СССР в сочетании с капиталистическим окружением становятся непреодолимым препятствием для построения социализма. По существу, в главном вопросе Зиновьев и Каменев сблокировались с Троцким, которого они еще несколько месяцев назад за тот же самый тезис подвергали уничтожающей критике. Выступление «новой оппозиции» против политики РКП(б) требовало отпора, выработки общепартийной директивы о дальнейших действиях в области социалистического строительства. В этом смысле важное место занимает XIV партконференция РКП(б), состоявшаяся в конце апреля 1925 года. Сталин не выступал на ней ни с докладом, ни в прениях. Стержневыми на конференции были вопросы о кооперации (докладчик Рыков), о металлопромышленности (Дзержинский), о сельхозналоге (Цюрупа), о партийном строительстве (Молотов), о революционной законности (Сольц), о задачах Коминтерна и РКП в связи с расширенным пленумом ИККИ (Зиновьев). Каменев по традиции (или по инерции?) вел конференцию. Так же, как обычно, он вел заседания Совнаркома, заседания Политбюро. Но это было в последний раз. Больше ему с Зиновьевым не председательствовать на таких форумах… Пожалуй, главное, что определила конференция, – это положение, вопреки первоначальным тезисам Зиновьева, о возможности победы социализма в СССР даже в условиях замедления темпов развития мировой пролетарской революции. Однако окончательной победа социализма может считаться лишь тогда, сделала вывод конференция, когда будут созданы международные гарантии от реставрации капитализма.

Важным было обсуждение вопроса о революционной законности. Докладчик Сольц, сидевший когда-то вместе со Сталиным в туруханской ссылке, отметил, что после победы революции мы «более остро чувствовали потребность в улучшении нашего хозяйства, чем в установлении революционной законности». Теперь же, проницательно говорил Сольц, «надо членам партии, надо тем, кто осуществляет Советскую власть, понять, что наши законы во всех своих проявлениях также утверждают и укрепляют то строительство, которое мы хотим осуществить и укрепить, и нарушение наших законов разрушает это строительство». Жаль только, что примерно через десятилетие эти верные мысли, закрепленные в постановлении конференции, будут основательно забыты.

Через несколько дней после XIV партконференции Сталин выступил с докладом на партактиве Московской организации РКП(б). Специальный раздел своего доклада генсек назвал «О судьбах социализма в Советском Союзе». Сталин еще раз подверг ядовитой критике Троцкого, упомянув многие его работы, высмеяв (в который раз!) его теорию «перманентной революции». С большим пафосом и убежденностью Сталин объяснял партактиву суть полной и окончательной победы социализма в СССР. Но при этом уже стали появляться первые признаки его особой роли и особого места в партии. Так, например, он счел возможным, отбросив скромность, пространно цитировать самого себя. Излагая (пока!) в основном партийные положения, Сталин постепенно готовил партию к тому, что он один обладает правами на провозглашение истины.

Сталин пытался опробовать свое понимание путей перехода к социализму не только в выступлениях в ЦК, в печати, но и в очень редких – перед рабочими. Помощник Сталина Товстуха записал одну такую речь, с которой генсек выступил в Сталинских мастерских Октябрьской железной дороги 1 марта 1927 года.

Разглядывая лица сотен рабочих, с любопытством рассматривающих малоизвестного человека, Сталин неспешно, размахивая рукой в ритм своей речи, рассуждал:

«Мы совершаем переход из крестьянской страны в промышленную, индустриальную, обходясь без помощи извне. Как проходили этот путь другие страны?

Англия создавала свою промышленность путем грабежа колоний в течение целых 200 лет. Не может быть и речи, что мы могли бы стать на этот путь.

Германия взяла с побежденной Франции 5 миллиардов. Но и этот путь – путь грабежа посредством победоносных войн – нам не подходит. Наше дело – политика мира.

Есть еще третий путь, которым следовало царское правительство России. Это путь внешних займов и кабальных сделок за счет рабочих и крестьян. Мы на этот путь стать не можем.

У нас есть свой путь – путь собственных накоплений. Без ошибок здесь нам не обойтись, недочеты у нас будут. Но здание, которое мы строим, столь грандиозно, что эти ошибки, эти недочеты большого значения в конечном счете не имеют…»

На другой день «Рабочая Москва» поместила отчет: «Пулеметная дробь аплодисментов. Человек в солдатских хаки, с трубкой в руке, в стоптанных сапогах остановился у кулис. Да здравствует Сталин! Да здравствует ЦК ВКП(б)!» Записки Сталину. Покручивая черный ус, прилежно изучает записки. Смолкает прибой зала, и Сталин, Генеральный секретарь партии большевиков, именем которого названы мастерские, начинает свой разговор с рабочими…» Замечу, чрезвычайно редкий. Он больше любил выступать на совещаниях, в Кремле, на пленумах ЦК. Свои «явления» народу Сталин сделал в последующем еще более редкими. Загадочный, таинственный вождь всегда дает больше пищи для легенд.

В условиях достижения первых успехов в хозяйственном и культурном строительстве проходила подготовка к XIV съезду партии. В 1925 году удалось достичь, а по ряду показателей превзойти довоенный уровень в области сельского хозяйства. Так, валовой объем сельхозпродукции превысил 112 % от довоенного уровня. Это очень примечательно. Нэп – как смычка города и деревни – начал давать плоды. Промышленное производство, находившееся более пяти лет в полном развале, превысило три четверти довоенного. Появились первые новые стройки, прежде всего электростанции. А ведь крупнейшие зарубежные экономисты предрекали достижение довоенного уровня не ранее чем через 15–20 лет! Значительные результаты были получены в борьбе с неграмотностью. Росла сеть школ, особенно в национальных республиках. Были сделаны крупные шаги по созданию системы высшего образования в стране, принят ряд важных постановлений по форсированию культурно-просветительной и образовательной работы в государстве. Российская академия наук была преобразована во всесоюзную. Уже в это время появились работы мирового уровня В.И. Вернадского, Н.И. Вавилова, В.Р. Вильямса, Н.Д. Зелинского, И.М. Губкина, М.Н. Покровского, А.Ф. Иоффе, А.Е. Ферсмана и многих других пионеров советской науки. Успешно осуществлялся перевод Красной Армии на мирное положение, одновременно проводилась военная реформа. Особенно быстро эта работа стала проводиться после освобождения в январе 1925 года на Пленуме ЦК с поста наркомвоенмора Троцкого и назначения комиссаром по военным и морским делам Председателя РВС СССР М.В. Фрунзе.

Стоит, видимо, напомнить один эпизод, происшедший на этом Пленуме. Зиновьев и Каменев сделали неожиданный ход. Каменев предложил вместо Троцкого на пост наркомвоена и Председателя Реввоенсовета… Сталина. Это можно расценить по-разному. Не исключено, что Зиновьев и Каменев, чувствуя неконтролируемый рост влияния Сталина, решили перевести его на почетное, ответственное место, что позволило бы им на предстоящем съезде убрать его с поста генсека, вновь «подняв» ленинское «Письмо к съезду». Возможно, политический тандем этим шагом хотел убить сразу двух зайцев: окончательно устранить Троцкого и ударить по Сталину. Но, увы, если Троцкий и сыграл роль одного из «зайцев», то Сталин на нее не согласился. Генсек публично не скрыл своего удивления и даже неудовольствия предложением Каменева, что заметили на заседании многие члены ЦК. Большинством голосов инициатива Каменева была отклонена.

Вопрос решался без Троцкого: он сказался больным. В самые решающие моменты борьбы этот революционер делал крайне неудачные ходы, облегчая задачу Сталину «бить врагов по частям»… В целом этот Пленум для Сталина значил многое. Позиции Троцкого еще более ослабли. Пленум, по сути, отказал также в поддержке Зиновьеву и Каменеву. В «игре комбинаций» генсек смог сделать то, что не смогли его оппоненты: убил двух зайцев, то бишь ослабил и Троцкого и старый дуэт. По существу, влиятельная «тройка» в лице Сталина, Зиновьева, Каменева распалась. Генсек в ней больше не нуждался.

Страна шла к XIV съезду партии, который стал важной вехой в выборе путей индустриализации народного хозяйства. Но к декабрю 1925 года, когда состоялся съезд, с трудом верилось, что то, о чем писали газеты, сбудется. Днепр пока спокойно катил свои воды, не будучи обуздан плотиной; там, где протянется Турксиб, песчаные бури гнали тучи песка; на месте будущего знаменитого Сталинградского тракторного завода лежал пустырь; никто не мог и думать, что у вековой горы через пятилетку взметнутся ввысь домны Магнитки; кто мог предположить, что пионеры ракетостроения приближали эру космических полетов – в начале 30-х произойдет запуск первой советской ракеты «ГИРД-Х»…

Да, обстановка постепенно улучшалась. Новая экономическая политика давала исторические шансы большевикам. По сути, это была начальная модель цивилизованного рыночного социализма, способная сохранить в новых условиях двигатель предприимчивости. Нэп помог быстро поднять сельское хозяйство. Промышленность приблизилась к довоенному уровню. Проницательные люди видели в плане ГОЭЛРО не просто путь электрификации страны, а способ поднять экономику до высот нового политического уклада. Но это было только начало, связанное с преодолением многих трудностей.

Промышленные тресты, начав действовать на основах коммерции, сами устанавливали цены. Появились перекосы. Например, за кусок мыла, аршин ситца, ведро керосина крестьянин должен был продать зерна в 3–4 раза больше, чем в 1913 году. Усиливалось недовольство. Это было тревожным симптомом. Надежды на развитие концессий не оправдались: ожидаемых займов от капиталистических государств получить не удалось, а объем внешней торговли не достиг и половины довоенного уровня. У бирж труда толкалось полтора миллиона безработных. Каждый второй взрослый человек в стране еще не умел читать и писать. Не на что было покупать станки и машины. Почти не было новых крупных строек. Но люди, следившие за газетами, чувствовали: страна накануне огромных перемен. У молодого государства, похоже, не было иного выбора; чтобы выжить в этом сложном, опасном мире, нужно было ускорение. Как и за счет чего?

На таком фоне состоялся XIV съезд партии. Самой видной фигурой на съезде уже был Сталин, и прежде всего потому, что политический доклад, который был сделан генсеком, занимал основное место в работе делегатов. Съезд подтвердил решение XIV партконференции о возможности полного построения социалистического общества. В резолюции съезда отмечалось, что «вообще победа социализма (не в смысле окончательной победы) безусловно возможна в одной стране». Съезд провозгласил переход к индустриализации как ключевой задаче социалистического переустройства общества. Делегаты отдавали себе отчет в том, что этот курс потребует сверхнапряжения и жертв. Встал вопрос о темпах. Полной ясности у многих, в том числе и у руководителей, в этом вопросе не было.

Наряду с рассмотрением главного вопроса экономического характера в центре работы съезда вновь оказались и вопросы борьбы с «новой оппозицией». Известно, что основные силы оппозиции представляла ленинградская делегация, возглавляемая Зиновьевым. Именно он выступил с содокладом от оппозиции. Однако его речь на съезде прозвучала весьма бледно. Аргументы Зиновьева и его единомышленников были слабыми и неубедительными. Зиновьев, Каменев, Сокольников вместе с тем серьезно предупреждали об опасности бюрократизации партии. По их мнению, она уже началась. Однако их выступления носили слишком личный характер, чтобы произвести должное впечатление на делегатов. Как уже отмечалось, Каменев на съезде впервые прямо сказал, что он «пришел к убеждению, что тов. Сталин не может выполнить роль объединителя большевистского штаба». Но когда Каменев произнес эти слова, большинство делегатов съезда стали скандировать: «Сталина! Сталина!», фактически устроив овацию генсеку. Сталин почувствовал, что его линия на «защиту ленинизма», о чем он не уставал повторять, получает все большую поддержку партии. Именно в этой монополии на «защиту ленинизма» и его трактовке кроется «тайна» популярности генсека плюс – низкий уровень политической культуры многих партийцев… Авторитет Сталина незаметно, исподволь достиг общепартийного уровня. Думается, что здесь сыграло решающую роль и то обстоятельство, что все прошедшее после смерти В.И. Ленина время Сталин выступал от имени «коллективного руководства», боролся за реализацию наиболее понятных массам заветов Ленина: восстановление экономики страны, развитие кооперации, оживление торговли, распространение грамотности.

Я уже говорил, что Сталин как будто ни разу не «качнулся» ни к одной из оппозиций. Но такое впечатление складывается потому, что любой свой шаг, решение, критику, предложение он выдавал только за ленинские! Хотя в то же время анализ практической деятельности Сталина убеждает, что он допускал немало самых различных ошибок, часто поддерживал то одну, то другую группировку, но умел быстрее других «корректировать» свои позиции. Сталин, как никто другой, научился на словах отождествлять свою линию, свою политику с ленинской. Здесь, подчеркну еще раз, кроется одна из тайн поддержки партией Сталина. Конечно, по многим (но не по всем!) вопросам Сталин действительно выступал в защиту ленинских идей. Но чем дальше, тем становилось очевиднее, что его, Сталина, видение этих идей все больше приобретало автократический характер. Тем более и сами ленинские идеи были далеко не безгрешными. И поскольку в отсутствие Ленина не было явного лидера, «объединитель большевистского штаба» Сталин выступил личностным выразителем первых успехов в народном хозяйстве, курса на единство партии, на оживление, благодаря закону о продналоге, сельского хозяйства. Большинству делегатов было ясно, что Зиновьев, Каменев и остававшийся на этом съезде в тени Троцкий все свои атаки на ЦК, его курс вели, исходя прежде всего из своего стремления занять лидирующее положение. Но поражение оппозиции было безоговорочным.

Очередной этап борьбы в партии нашел и организационное выражение. ЦК ВКП(б) – так стала именоваться теперь партия – отозвал Зиновьева с поста председателя Исполкома Коминтерна, а вскоре по инициативе советской делегации этот пост был упразднен. Руководителем Ленинградской партийной организации стал С.М. Киров. Каменева освободили от обязанностей заместителя Председателя Совнаркома и Председателя Совета Труда и Обороны. Правда, еще некоторое время Зиновьев и Каменев сохранили свое членство в Политбюро. Впервые в его состав вошли Ворошилов и Молотов, что резко усилило позиции Сталина.

В своем более чем часовом заключительном слове по Политическому отчету Центрального Комитета Сталин еще раз подверг уничтожающей критике Зиновьева, Каменева, Сокольникова, Лашевича, других их сторонников. Основное внимание в заключительном слове было уделено утверждению курса партии на строительство социализма, на укрепление единства ее рядов. Но вместе с тем от внимания наблюдательных людей не могло ускользнуть, в частности, то обстоятельство, что Сталин постоянно цитировал собственные статьи, записки, обращения и делал это без какого-либо смущения. Люди, обладающие высокой политической культурой, которых, к сожалению, тогда было не так много, не могли не заметить бесцеремонности Сталина, которую он проявил во время критического анализа. Так, в оскорбительном тоне Сталин отозвался о выступлении Крупской, назвав ее взгляды «сущей чепухой». Потом он еще раз вернется к Крупской, заявив не без доли демагогии и кощунства: «А чем, собственно, отличается тов. Крупская от всякого другого ответственного товарища? Не думаете ли вы, что интересы отдельных товарищей должны быть поставлены выше интересов партии и ее единства?» Для нас, большевиков, демагогически, под аплодисменты закончил тираду Сталин, «формальный демократизм – пустышка, а реальные интересы партии – все». Лашевича назвал «комбинатором», Сокольникова – склонным беспредельно «куролесить» в своих речах, Каменева – «путаником», Зиновьева – «истериком» и т. д. Похоже, что Сталин уже тогда стал сползать к позиции, когда и неформальная демократия для него будет «пустышкой». А непростительную грубость в адрес Надежды Константиновны нужно объяснить не просто политической бестактностью по отношению к ней и памяти Ильича, но и подспудной местью Крупской за те памятные письма, звонки, разговоры, к которым она имела отношение при жизни Ленина. Сталин никогда и ничего не прощал.

Сталин, видимо чувствуя, что в ряде мест своего заключительного слова он «перехлестнул», «перебрал» в оценках, прибег к приему, который использует еще не раз. Поясняя свой грубый критический отзыв на слабую статью Зиновьева «Философия эпохи», Сталин заметил, что его грубость проявляется лишь к враждебному, чуждому, но это – от прямоты его характера. Генсек постепенно свою отталкивающую черту характера превращал в общепартийную добродетель, чуть ли не революционное качество. Но уже сейчас, на XIV съезде, в 1925 году, не нашлось, к сожалению, кроме Каменева, коммуниста, делегата, члена ЦК, способного спокойно, но по достоинству оценить личность Сталина и его сползание к разносной критике, которая, придет время, будет звучать как приговор. Как река берет свое начало из незаметного ключа, так то или иное нравственное качество начинается у человека с отдельного поступка и отношения к нему окружающих.

Сталин, последовательно подвергнув критике многих оппозиционеров, естественно, не обошел и Троцкого. Почувствовав настроение большинства делегатов, генсек отмел предложение Каменева о превращении Секретариата в простой технический аппарат, отметив вместе с тем, что он против «отсечения» отдельных членов руководства от ЦК. Бравируя расположением делегатов, Сталин счел уместным вновь заявить, что, если товарищи будут настаивать, он «готов очистить место без шума…». Сталин вел свою речь как опытный политик, добиваясь снова и снова поддержки делегатов, показывая свое бескорыстие и заботу об общепартийных интересах. Высмеивая, критикуя фракционеров, генсек смог тонко показать свое «великодушие», обрамляя свою речь словечками типа «что ж, Бог с ним». Хотя Сталин уже решил, что с Зиновьевым и Каменевым «пора кончать», он тем не менее продемонстрировал свое миролюбие: «Мы за единство, мы против отсечения. Политика отсечения противна нам. Партия хочет единства, и она добьется его вместе с Каменевым и Зиновьевым, если они этого захотят, без них – если они этого не захотят».

Замечу, что в заключительном слове Сталин сформулировал ряд положений, которые, если бы выполнялись, могли предотвратить самый тяжелый период в истории нашей партии. Под аплодисменты и явное одобрение делегатов Сталин, в частности, заявил: «Пленум решает у нас все, и он призывает к порядку своих лидеров, когда они начинают терять равновесие… Если кто-либо из нас будет зарываться, нас будут призывать к порядку, – это необходимо, это нужно. Руководить партией вне коллегии нельзя. Глупо мечтать об этом после Ильича, глупо об этом говорить.

Коллегиальная работа, коллегиальное руководство, единство в партии, единство в органах ЦК при условии подчинения меньшинства большинству, – вот что нам нужно теперь».

Конечно, все это правильные слова. Но если бы эти идеи о коллективности были подкреплены реальными делами, демократическими нормами, то можно было бы предотвратить будущие злоупотребления властью. Но все дело в том, что верные тезисы не нашли своего закрепления в уставных положениях о ротации руководства, сроках пребывания генсека и других лидеров на высших партийных должностях, подотчетности руководителей и т. д. А именно к этому вели ленинские идеи о совершенствовании партийного аппарата, упрочении демократических начал в партии и обществе. XIV съезд был, пожалуй, последним при Сталине, когда критика и самокритика были еще неотъемлемыми элементами атмосферы форума. На последующих съездах критики было все меньше и меньше. В дальнейшем мог критиковать только Сталин или по его указанию. А отсутствие свободного изъявления идей и взглядов в условиях монополии партии на власть с неизбежностью вело к застою, догматизму, бюрократическому формализму.

Утвердив курс на социалистическое строительство, индустриализацию, съезд стал важной исторической вехой на этом пути. Но демократические начала в партии не получили своего развития. Великое едва ли ведало, что рядом с ним рождается его отрицание. В борьбе этих начал и кроются истоки грядущего триумфа «вождя» и трагедии народа. Не все тогда понимали, что за могущество придется платить личной свободой. Это не парадокс, а закон единовластия.