Текст книги "Живой щит"

– Чему удивляться, милорд? – заметил Хант. – Они, может, и рады бы мимо ваших владений пройти, да там, на севере, эльфы. А если уж они в Древний лес сунутся, так там им быстро рога поотшибают. Эльфы, они для орков страшнее всего.

– Мы тоже не подарок, – усмехнулся граф, только улыбка эта вышла несколько зловещей. – Поднимай своих парней, Хант. Эту мразь надо найти и уничтожить. В замке оставишь пару десятков арбалетчиков и десяток мечников во главе с Бреном.

– Мало, милорд. Для обороны нужно больше людей. – Несмотря на нелицеприятное мнение о нем Модестуса, Хант был опытным воином, в чем-то, возможно, куда опытнее графа, однако отец не собирался прислушиваться к мнению солдата. Даже если этот солдат – командир гарнизона его родового замка.

– Я сказал! – отрезал он, и у Ханта сразу пропало желание спорить. – Выступаем через час.

– Милорд сам поведет отряд?

– Да.

Больше не было сказано ни слова. Хант пожал плечами, снова изобразил свой полупоклон и вышел, спиной выражая неодобрение.

Потом я узнал, что отец все же прислушался к мнению сотника, однако сделал это по-своему – по его приказу Брен разнес на стены арбалеты, и все мужчины из замковой прислуги теперь твердо знали – в случае чего, их место – на стенах. Стрелки из них были, понятно, никакие, однако даже неприцельный залп полусотни тяжелых арбалетов способен отпугнуть неприятеля. Впрочем, Андор был неприступен, по крайней мере за всю историю замка никто и никогда не мог взять его приступом.

Солдат провожали торжественно, девки из замковой деревни осыпали их цветами, а я видел, как Хант хмурился, и не понимал его – разве война не праздник? Что может быть веселее лихой битвы, ради которой солдаты и оттачивали свое умение в долгих тренировках на плацу. Если бы я мог, я бы тоже стоял там, среди них… увы, отец даже слушать не захотел.

– Любуешься? – Брен подошел почти бесшумно. В обычное время я бы его заметил, но сейчас был поглощен торжественным зрелищем.

– Брен, ну почему отец не позволил мне…

– Ты еще мал, – сказал, как отрезал, воин, нахмурив седые брови и с явным неодобрением наблюдая за процессией.

– Вчера я трижды тебя зацепил! – возмутился я, однако Брен лишь равнодушно пожал плечами.

– Мал и слаб… И не торопись, парень, на твою долю еще выпадет махать мечом. Чует мое сердце, война еще не завершилась.

– Что ж в этом плохого? – Я был очень удивлен. Мне всегда казалось, что для таких бойцов, как Брен и Хант, сражения милей всего на свете. – Или ты хочешь, чтобы твой меч ржавел от безделья?

Старый мечник долго молчал, затем вздохнул:

– Лучше бы ржавел…

Отряд ушел, а я долго стоял на привратной башне и глядел вслед колонне. Мог ли я тогда предполагать, что эти солдаты, большинство из которых и никого не убили-то в своей жизни, скоро действительно вступят в бой. Бой, когда противник дерется за свою жизнь, а значит – с удвоенной яростью. Впрочем, даже если бы я и знал об этом, все равно в то время я вряд ли бы проникся какими-либо, отличными от зависти, чувствами. Меня настолько злило то, что я не могу участвовать в походе, что все остальное уже не имело никакого значения.

Они вернулись спустя два дня, и во многих домах запричитали женщины. Нет, отряд не был разбит, однако и победой это вряд ли можно было назвать – из ста бойцов в замок пришли только двадцать шесть человек.

Орки не хотели принимать боя, и если бы граф счел нужным, то он мог бы дать им уйти. Однако он не захотел этого и, по мнению многих, правильно сделал – этот отряд мог принести очень много бед. Их было много, почти полторы сотни, в срединных уделах уже давно не видели такой крупной орды. Когда орки поняли, что уклониться от схватки не удастся, они напали с яростью обреченных, и только меткость арбалетчиков Ханта спасла отряд от полного уничтожения. А потом орки и люди смешались в одну кучу, и арбалетчикам пришлось взяться за мечи.

Схватка была жестокой – ни один орк не захотел сдаваться, впрочем, это и неудивительно, после всего, что они творили в мирных деревнях, вряд ли кто-то из зеленых мог рассчитывать на снисхождение. Их кривые мечи собирали кровавую жатву среди воинов графа, однако люди оказались сильнее. Снова, в который уж раз, спасало людей тупое нежелание орков носить кольчуги – не только разбойники, но и легионы Клана пренебрегали доспехами, и лишь немногие натягивали легкую стальную рубаху на свои жилистые, покрытые свалявшейся шерстью торсы.

Последние воины орков пали, защищая паланкин, грудью прикрывая его от арбалетных болтов. К счастью, в орде не было огра, иначе нетрудно было бы предсказать исход сражения. Однако и орков хватило – почти две трети отряда было перебито. Двенадцать воинов пришлось оставить в деревне – везти их в замок было равносильно смертному приговору. Кто знает, сколько из них сумеет оправиться от ран.

Хант, трижды раненный в этом бою, рассказал, что, когда отец откинул полог паланкина, прямо ему в грудь ударила стрела, выпущенная той, кто находилась внутри. Короткий тяжелый болт, как бумагу, прошил нагрудник доспехов отца, и граф как подкошенный рухнул, не успев даже вскрикнуть. Остальные бросились в атаку, но стрел больше не было…

Из паланкина вытащили самку тролля и зарубили на месте – ее наряд говорил о том, что это не простая… женщина. Она пыталась сопротивляться, однако ее длинный и тонкий кинжал не смог противостоять кольчугам воинов и их смертоносным обоюдоострым мечам. И недаром ее защищали до последнего вздоха – похоже, что именно она командовала отрядом, хотя Аманда не могла припомнить подобного случая… Пока Марик, один из учеников Модестуса, исполнявший обязанности отрядного медика, приводил графа в чувство, солдаты переворошили кучу шкур, устилавших паланкин, и обнаружили крошечного тролля, не более чем трехгодовалого возраста.

Его хотели тут же прирезать, однако уже пришедший в себя отец не позволил им этого…

Так в замке появился Зулин.

– Милорд, позволительно ли мне будет…

– Говори! – приказал отец, хотя прозвучал этот приказ довольно тихо. Прошло всего три дня, и граф был еще очень слаб.

Рана оказалась довольно тяжелой, хорошо хоть стрела не была отравленной, были и такие случаи. И все же на несколько недель Модестус запретил ему вставать с постели, в чем его поддержала Аманда, знающая о врачевании едва ли меньше самого колдуна.

Теперь граф лежал на взбитых подушках и принимал решения в этой не слишком благородной, но довольно полезной для здоровья позе.

В опочивальне, которая на некоторое время стала залом Совета, собрались многие из тех, чье слово иногда все же достигало ушей упрямого отца. Аманда, Модестус, Брен и Хант, ну и, разумеется, мы с Лотаром. Начиная с десяти лет сыновья лорда непременно должны присутствовать на подобных собраниях. Обычно я рассматривал это занятие как неприятную обязанность, однако сегодня, учитывая, о чем намерен-вести речь Раббан, собрание обещает быть далеко не таким скучным, как обычно.

Раббан замялся, и мне представилось, что он все же не решится сказать то, что задумал. Я бы на его месте рисковать не стал.

Впрочем, Раббан был лицом особенным – его предки служили еще первому графу Андорскому, во всяком случае, так утверждал он сам, а проверить его было более чем сложно – не многие из рода графов Андорских вели летописи, да и не слишком это интересовало лорда.

Однако постепенно громогласные заявления мажордома возымели действие, и сейчас отец его в какой-то степени даже ценил. Не думаю, что это помешало бы ему, будучи в плохом настроении, отправить толстяка на плаху, однако когда настроение бывало получше, то он позволял управляющему даже спорить с собой, чего не дозволялось в замке никому.

За исключением определенной тяги к самовосхвалению, в остальном Раббан был весьма неплохим человеком. Пожалуй, то, что замок не приходил в упадок, было в немалой степени его заслугой.

На этой почве он нашел общий язык и с Амандой, которая, хотя и не слишком стремилась заниматься решением повседневных вопросов, все же уделяла им куда больше внимания, чем отец. Да и с другими обитателями Андор-холла он не ссорился, а зачастую и оказывал неоценимую помощь, выбирая подходящие моменты и донося до ушей графа просьбы его подданных в таком виде, что тот иногда даже шел навстречу. За это Раббана ценили.

Вот и сейчас он выступал, в определенной мере, посланцем местного населения, хотя, подозреваю, выражал и свое собственное отношение к делу. Я-то знал, о чем он поведет речь, и намеревался изо всех сил ему возражать – редкий в общем-то случай, обычно управляющий просил у графа милостей – налог там с некой деревушки чуть уменьшить или свадьбу кому из сервов разрешить с девкой из другой деревни. Бывало, Раббан и за провинившихся заступался.

Наконец мажордом все же набрался смелости и пробормотал, глядя в пол:

– Прикажите прирезать этого ублюдка, милорд…

В глазах у отца появились первые всполохи пока еще сдерживаемого гнева, и Раббан затараторил, понимая, что очень скоро ему заткнут рот, и стараясь успеть высказать все, что хотел.

– Чернь волнуется, милорд… говорят… дурно в дом… этакую нечисть… девки сглазу боятся… намедни у Эдны выкидыш был… месяца три не доносила всего-то… Старики вон беду чуют… Ночью в Заречье град прошел, все всходы побило… И воины недовольны, говорят, дурной знак…

– Мо-о-олчать!!! – взревел граф, порываясь подняться и тут же бессильно падая на подушки.

Некоторое время он тяжело дышал, на губах показалась кровь, и Модестус забормотал какие-то свои лечебные заклятия. Аман-да чуть не бегом принесла графу кубок с отваром на травах, он выпил, закашлялся, некоторое время ловил ртом воздух, затем постепенно пришел в себя и продолжил уже спокойным тоном. Только от этого тона всех присутствующих мороз продирал по коже. – С каких пор ты, падаль, осмеливаешься оспаривать мое слово? Или я уже не господин в этих землях? Приказ был ясен – щенок будет жить! И каждый, кто хотя бы в мыслях посмеет… будет сурово наказан. Я не допущу, чтобы кто-нибудь посмел учинить самосуд…

Сонный отвар сделал свое дело, и голова графа бессильно упала на подушку, глаза закрылись и дыхание стало ровнее.

– Эту тварь надо убить, – убежденно заговорил Раббан, обращаясь теперь к остальным, поскольку граф слышать его не мог. – Нет, ну видано ли такое, держать в доме эдакую нечисть?

– А по-моему, очень даже “чисть”, – вставил я. – Его как раз вымыли, какая ж он нечисть?

– Ха-ха, – без тени улыбки проговорил Хант. – Мне очень смешно. Но я все же согласен с управляющим. Что может выйти хорошего, если эта проклятая тварь будет слоняться по замку? Вырастет, убежит и наверняка приведет с собой врагов. Вон сколько их еще по лесам бродит. А тролли растут быстро, это вам не люди.

– Я не убиваю детей, – нахмурившись, бросил Брен, и на его скулах заиграли желваки. – Я сражаюсь только с воинами. И вам, кстати, совершить это злодейство не дам.

– Какое же это убийство? – всплеснул руками мажордом. – Убийство, это когда человека жизни лишаешь. А тут… все равно что жабу растоптать. И вообще, без орков и троллей мир становится чище.

– Опомнись, Раббан, – очень тихо проговорила Аманда, в ее голосе звучала дрожь. – Ты сам-то понимаешь, что предлагаешь? Вы только что убили его мать, а он же уже не грудной, понимает. Пойми, он еще совсем мал… да, его мать была врагом, но сам-то он, кажется, не причинил тебе зла, верно ведь?

– Если я выращу волчонка вместе с овцами, то рано или поздно он устроит себе пир. Из свежей баранины. И его не остановит, если до этого я год буду его гладить и хорошо кормить, – вместо управляющего ответил Хант. – Это проклятое племя надо изводить под корень.

Модестус обвел взглядом собравшихся и негромко сказал:

– Мужество воина не только в том, чтобы убивать. Тролль будет расти вместе с детьми господина, пусть он лучше узнает людей, сдружится с ними. Может, когда-нибудь орки и люди смогут жить в мире… и кто знает, не положит ли начало этому миру тот, кого вы сегодня зовете ублюдком и нечистью. Легко взмахнуть мечом… куда труднее смотреть в будущее и думать о своем народе.

– Очень глубокомысленно! – съязвил Раббан. – Очень умно и высокопарно, но искренно ли, а, старик? Твоих детей убивали орки? Твой дом горел, подожженный их факелами? Или, может, на твоих глазах орки разрывали на куски твою жену? Молчишь… Да если бы на твою долю пришлась хоть малая толика того, что досталось людям во время войны, то ты первый схватил бы нож.

– Все ваши споры яйца выеденного не стоят, – с таким знакомым, почти отцовским, холодком в голосе заметила Аманда. – Граф, как мне кажется, приказал, так что вам остается только подчиниться. Или кто-то горит желанием вывести Эриха из себя?

Да, это был удар ниже пояса. Одно дело строить козни на словах и совсем другое – рисковать обрушить на свою голову гнев графа. Как правило, это заканчивалось в лучшем случае плетьми, а если особо раздразнить лорда, то дело могло дойти и до плахи. Все присутствующие это знали, и кроме нас, его сыновей, и Аманды, хоть раз, но находились достаточно близко от такого состояния. Повторять это никому не хотелось.

Насупившись, Раббан замолчал. Хант скрипел зубами, и его рука то и дело теребила рукоять меча. Модестус отвесил в сторону Аманды легкий поклон, на что та ответила легкой улыбкой. В этот момент я понял, что она из жены графа уже превратилась в графиню – не титул определяет умение править. Она это умение, безусловно, приобрела – может, ей и раньше приходилось ставить на место подданных, кто знает, прошлое Аманды было покрыто мраком, и никто посторонний не допускался в эти сокровенные уголки ее памяти, но в том, что она была не простой деревенской девчонкой, я ни капли не сомневался.

Не знаю, были ли сказанные Модестусом слова отражением мыслей отца и, принимая решение сохранить жизнь маленькому пленнику, действительно ли он руководствовался этими доводами…

Вряд ли, скорее приказ он отдал, повинуясь минутному настроению, а уж потом Модестус и Аманда смогли придумать, как объяснить это людям и не вынуждать лорда отказаться от своего слова. Впрочем, он вообще не имел такой привычки – менять свое мнение, даже если его упрямство шло во вред ему самому. Отец всегда говорил, что слово лорда должно быть тверже алмаза, правда, при этом добавлял, что принимать решение надо обдуманно. Сам же он не всегда следовал этому своему мнению и часто отдавал приказы по горячке, как, возможно, и в этот раз. Так или иначе, но Зулин, как звали юного тролля, остался жив, и более того, стал нашим товарищем по играм. Возможно, с годами отец и сам уверовал в то, что на том собрании так красиво высказал старый колдун, во всяком случае, в своем решении он остался тверд, и постепенно и замковая челядь, и жители окрестных деревень привыкли к странному созданию, поселившемуся в Андорской твердыне.

С тех пор прошло много лет, но я почему-то помню каждое слово, сказанное тем вечером…

– И все-таки ты намерен уйти… – Голос Аманды был сух, как скала под летним солнцем. Она неодобрительно покачала головой, однако Лотар счел нужным не обращать на это внимания. Последнее время он вообще предпочитал жить своим умом и отказывался прислушаться к советам, даже если они исходили от графини или Модестуса.

– Мое решение твердо. – Он стоял в нескольких шагах от трона, на котором сидела мачеха, и в упор смотрел на нее. – И я его не изменю, что бы вы, леди, ни делали.

– Ты выбрал не лучший момент… впрочем, это я уже говорила. Граф болен, и его состояние становится все хуже. Может, тебе стоит подумать о том, что это его убьет…

– Это смешно, леди, – криво усмехнулся Лотар. – Отцу всегда было безразлично, где я и что со мной. Его всегда волновала во всем свете одна-единственная персона – граф Андорский. К тому же мы с ним уже не раз говорили о моем отъезде.

– Вот-вот, – вмешался Модестус, который так же, как и Рейн, был приглашен на эту беседу. За последнее время он порядком сдал, ходил с трудом, быстро уставая, и магическим экспериментам предпочитал полудрему под теплыми лучами солнца. И все же Аманда, по всей видимости, серьезно рассчитывала на его поддержку, тем более что Лотар все еще относился к придворному магу с немалым уважением. – И не это ли послужило причиной болезни графа? Во всяком случае, вы, юноша, могли бы подождать выздоровления отца. Проявите немного терпения, и…

– К дьяволу! – Лотар отбросил свою маску спокойствия и нервно зашагал по комнате. – Мы с отцом разные люди, поймите, леди. И я не хочу терять годы на организацию приемов для этой зажравшейся местной знати. Когда я вижу их набитые дерьмом головы, я прихожу в бешенство. Разве я так уж много просил? Всего лишь разрешения жить так, как я хочу, спокойно изучать магию и никому не мешать. Так нет же, отец даже не стал меня слушать. Видите ли, старший сын, продолжатель рода… По рангу не положено! А я не хочу подчиняться идиотским традициям, которые мешают мне жить.

– Но…

– Я не закончил, – резко оборвал брат робкую попытку мага вклиниться в его речь. Тот насупился и обиженно замолчал. – Когда я сказал отцу, что запланированное им мое будущее меня лично не устраивает, он знаете что сказал? Знаете, конечно. Он сказал, что если я не хочу вести себя как сын графа, то он подумает, а стоит ли считать меня его сыном.

Да уж, все присутствующие об этом разговоре знали более чем достаточно. Да что там, чуть ли не каждый простолюдин в округе слышал о том, что юный Лотар поссорился с отцом и старый граф, в пылу ярости, пообещал лишить сына не только наследства и титула, но и ррава именовать его, графа Андорско-го, отцом, что было просто неслыханной по тяжести угрозой.

Собственно, к этому шло давно. Лотар все больше и больше погружался в изучение магии, сначала под руководством Модестуса, затем уже самостоятельно, пользуясь огромной библиотекой астролога. Как-то маг даже признался Рейну в минуту откровения, что он уже начинает побаиваться Лотара – тот прошел по пути постижения тайн намного дальше, чем большинство известных Модестусу знатоков колдовства. В то же время старик сетовал на то, что Лотар, при его тяге к знаниям, совсем мало уделяет внимания более “полезным” направлениям – лекарскому делу, например. Но нет, виконта куда больше привлекала “сильная” магия, опасная и для самого мага, и для окружающих.

Отец долгое время смотрел на эти, как он считал, детские шалости сквозь пальцы, пока однажды Лотару не удалось сотворить молнию, которая сожгла два дома вместе с ничего не подозревавшими крестьянами. Сам брат при этом совсем не выглядел расстроенным, напротив, его распирало чувство гордости от достигнутого успеха.

Тогда-то граф впервые и высказал сыну все, что он думал по поводу его занятий этим непотребным делом.

Лотар, разумеется, пропустил все это мимо ушей. Тогда он еще был, можно сказать, ребенком, но характер имел тот еще. Модестус, счастливый от обладания, на старости лет, способным учеником, сумел в очередной раз погасить гнев лорда, и все вернулось на круги своя – граф опять на долгое время потерял интерес к увлечению сына. Тем более что дети его вообще интересовали мало, да и Рейн, младший брат Лотара, вполне оправдывал чаяния графа, обнаруживая задатки хорошего воина. В отличие от братца, он старательно изучал военное дело и уже в свои пятнадцать лет достиг в этой области определенных успехов, во всяком случае, Брен, его наставник, был вполне доволен юношей.

Тем не менее в один далеко не прекрасный день граф снова вспомнил о старшем сыне и потребовал от него, чтобы поведение виконта соответствовало статусу, который давал ему титул. А это значило, что сын должен был больше времени уделять наукам, без которых граф не мыслил себе благородного дворянина

– а именно фехтованию, политике, геральдике и прочей, с точки зрения Лотара, ерунде.

Однако тут нашла коса на камень. Лотар впервые не подчинился прямому приказу отца, отказавшись в резкой, а по мнению Рейна, прямо-таки в грубой форме прекратить “эти глупости”. Это было почти сразу после того, как в замке отпраздновали шестнадцатилетие братьев, поэтому Лотар уже чувствовал себя вполне взрослым и способным принимать решения.

Отец этой его уверенности не разделял. Впрочем, виконт во многом унаследовал характер графа, поэтому ссора все разрасталась.

Действительно ли она послужила причиной болезни отца или поводом было что-то более обыденное, однако не прошло и недели, как граф слег. По выражению лица Модестуса было ясно, что состояние его все время ухудшается и никаких возможностей поправить здоровье милорда у старого лекаря уже не осталось.

Слуги поговаривали, что астролог давно впал в маразм и не способен вылечить даже насморк.

Так прошел почти год. Время от времени наступали кратковременные улучшения состояния лорда, пару раз он съездил на охоту, а как-то даже нашел в себе силы воспользоваться своими правами – замуж выходила хорошенькая дочка мельника из замковой деревни, и пока солдаты графа следили за тем, чтобы ее нареченный не наделал глупостей, сам Эрих развлекался с девицей. Впрочем, на пользу ему это не пошло – сразу после той ночи он снова слег. К несчастью, на эту девчонку положил глаз и Лотар – разумеется, будучи замужем, она не отказала бы виконту, но тот факт, что отец его опередил, привел парня в бешенство и уж, во всяком случае, никак не способствовал улучшению отношений в семье.

Отец несколько раз вновь поднимал тот же разговор, дошло даже до того, что он просил сына оставить колдовство и встать на путь истинный, однако Лотар остался непреклонен. Во время последнего из подобных разговоров лорд и высказал мысль о том, что непокорный сын не заслуживает права называться сыном графа. В ответ сын заявил, что если милорд ставит вопрос именно так, то он, Лотар, готов отказаться от титула и прочих привилегий и покинуть графство. Взбешенный отец выкрикнул, что будет этому только рад, поскольку это избавит его от необходимости в один прекрасный день отправить сынка на плаху.

В тот же день – это произошло буквально через неделю после того, как виконту исполнилось семнадцать, – Лотар начал готовиться к отъезду. Возможно, что уезжать ему и не хотелось, но вошедшее в кровь наследственное упрямство не позволяло ему пойти на попятный. Отцу тем временем становилось все хуже и хуже, и уже Модестус с некоторой долей уверенности заявлял, что граф не переживет осени. И, поскольку воля графа не была объявлена официально, считалось, что наследником графской короны будет именно Лотар. Поэтому и Аманда, и многие другие придворные не раз пытались убедить его отказаться От сделанного им выбора.

– Я не хочу больше оставаться здесь – закончил Лотар, стараясь придать голосу безапелляционность. – Я уйду. В конце концов, графство не останется без присмотра. Вы, леди Аманда, прекрасно справитесь с управлением, а корону вполне можно доверить и Рейну. – Он кивнул в сторону брата. – Тем более что он вполне подходит для этой роли.

– Ты поступаешь жестоко, Лотар, – покачала головой Аманда.

– Возможно… но меня ничего не связывает с этим домом.

– Кроме уз родства, – вставил молчавший до сих пор Зулин. Худой, жилистый тролль сидел на корточках у стены, красноватый гребень, берущий начало на его голове и спускавшийся почти до талии, взъерошился, что говорило об испытываемых троллем отрицательных эмоциях.

Зулин давно был взрослым – тролли растут куда быстрее людей, поэтому сейчас это был уже вполне сформировавшийся воин. Говорил он редко, глухой и скрипящий голос был неприятен для всех, кто мало его знал. Рейн и Лотар, для которых Зулин сначала был товарищем по детским играм, а впоследствии просто добрым другом, привыкли к нему, и по их коже уже не проходил мороз, когда уродливый тролль открывал рот.

Вообще говоря, уродливым он был только с человеческой точки зрения – возможно, среди своих соплеменников он вполне сошел бы за красавца. Высокий, на полголовы выше рослого Рейна, он обычно горбился, так что даже Лотар мог смотреть на него свысока. Длинные худые руки, свисавшие до колен, заканчивались гибкими пальцами, увенчанными острыми когтями. Странное на людской взгляд, изрытое бороздами лицо венчал здоровенных размеров нос, торчащий между красными, глубоко посаженными глазами. Вопреки мнению крестьян, Зулин не питался исключительно сырым мясом – хотя в еде он и был более чем неприхотлив. А вот характер у него был исключительно “не трол-левый” – по выражению Аманды. Рейн тогда поинтересовался, а какой же характер у нормальных троллей, – леди пожала плечами и сказала, что этого ему лучше не знать.

Год назад, в лесу, один из местных жителей, когда-то потерявший всю семью, вырезанную орками, накинулся на Зулина с кинжалом. Получив две глубокие раны, тролль вырвался из рук нападавшего и бежал – потом он объяснил Рейну, что вполне мог бы убить серва, однако это вызвало бы к нему еще большую ненависть со стороны крестьян, и он выбрал бегство. Впрочем, самому серву это не помогло

– пришедший в бешенство от столь явного нарушения своего приказа граф приказал вздернуть негодяя, что и было исполнено в кратчайший срок. Зулин болел недолго

– раны на нем заживали, как на собаке, однако день или два Рейн порядком волновался за жизнь приятеля. Лотар отнесся к этому куда спокойнее – он вообще в последнее время сильно отдалился от прежних друзей, и теперь его интересовали исключительно старинные манускрипты да еще, изредка, мнение о них Модестуса. Последнее, впрочем, случалось все реже и реже – старик уже давно перестал быть для виконта авторитетом, хотя и сохранял его расположение.

С тех пор всей одежде Зулин предпочитал тонкую кольчугу, сделанную по приказу графа специально для него. Он и теперь был в ней – единственное, что на нем было надето. Обувь он тоже не носил, отчасти оттого, что сшить сапоги на его когтистые лапы было само по себе сложно, отчасти потому, что без них он чувствовал себя увереннее. Зато он любил украшения, и сейчас в его ухе покачивалось массивное золотое кольцо, украшенное зеленым, под цвет кожи тролля, изумрудом.

Несмотря на свое миролюбие и даже, можно сказать, добродушие, Зулин и в самом деле мог быть опасен. Как и любой тролль, он превосходно владел метательным топором – их излюбленным оружием, тем более что в коллекции графа имелись оригинальные его образцы. Наслушавшись рассказов Аманды о том, что во время войны тролли часто оказывались совершенно беспомощными в ближнем бою с тренированными мечниками, он занялся и фехтованием, достигнув в этом деле определенных, хотя и не блестящих результатов.

– Самое ценное, что есть у человека, это его семья, – продолжал скрипучим голосом тролль. – Тобой движет злоба, Лотар, и потом ты будешь об этом жалеть.

– Да что ты знаешь о семье! – взорвался виконт, которого вывели из себя бесконечные и, по большому счету, бесполезные увещевания. – У тебя ее отродясь не было. Твоя мать была убита еще…

– С чего ты взял? – В голосе Зулина мелькнуло удивление. – Моя мать, когда я видел ее последний раз, была жива и здорова… А, понял… если ты имеешь в виду ту, кого зарубили ваши солдаты, то она не была моей матерью.

– Да? – удивленно вскинула свои идеальные брови Аманда. – Ты никогда не говорил об этом.

– Вы не спрашивали… – истинно по-человечески пожал своими узкими плечами тролль.

Вообще говоря, эта тема изначально считалась закрытой для обсуждения. Рейну и Лотару категорически запрещено было даже упоминать о том, как юный тролль оказался в Андор-холле.

Постепенно это вошло в привычку, и сегодня, пожалуй, в первый раз, Лотар позволил себе напомнить троллю о его прошлом.

– И кем же она была? – Похоже, что сейчас Аманду этот вопрос интересовал чуть ли не больше, чем предстоящий отъезд Лотара.

– Прошу не забывать, что я тогда был мал, – насмешливо ответил Зулин, скаля в улыбке свои кривые желтые зубы. – Мне кажется, меня похитили. А может, она была моей нянькой. Но уж не матерью точно.

– Мы несколько отклонились от рассматриваемой темы, – заметил Модестус, задумчиво крутя в руках свой магический кристалл, с которым, как и любой уважающий себя маг, не расставался никогда.

Лицо Лотара тут же напряглось, Аманда нахмурилась, а Рейн согласно кивнул. Зулин, способный помногу часов сидеть в этой чертовски неудобной для человека позе, все так же скрипуче продолжил:

– Так вот, Лотар, я прошу тебя повременить с отъездом. Подожди осени… Если наш лекарь прав и граф не дотянет до первого снега, тогда и…

– Ты не слишком ли рано хоронишь меня? – раздался позади суровый, хотя и слабый голос графа. Впрочем, в последний год мы привыкли его слышать именно таким.

Эрих стоял в дверях. Стоял прямо, гордо расправив плечи, однако лицо его было бледным, как никогда. Затем, печатая шаг, направился к своему трону и тяжело уселся. Было видно, что движения даются ему с трудом.

Он некоторое время молчал, обводя собравшихся тяжелым взглядом. Последнее время граф почти не вставал с постели, да и в те редкие часы, когда он, по настоянию лекаря, выползал погреться под лучами весеннего солнца, ему было трудно двигаться без посторонней помощи. Поэтому все присутствующие поняли, что сюда он явился для того, чтобы сказать что-то очень важное, слишком важное, чтобы произнести это лежа в постели. Он даже нашел в себе силы надеть мантию и графскую корону, и сейчас на престоле восседал не просто человек – властелин, намеренный диктовать свою волю.

Граф молчал. Он думал о тех, кто сейчас стоял перед ним, – думал о них, может быть, впервые в жизни, не как о своей собственности, а как о живых людях со своими нуждами и потребностями. Граф Эрих знал, что умирает, знал это, пожалуй, даже лучше старого целителя, который все еще надеялся на чудо.

Сам же он в чудеса не верил – речь шла не об обычных магических штучках, которые на его пути попадались достаточно часто, а об истинных чудесах, которые время от времени фигурировали в песнях менестрелей или в передаваемых из уст в уста слухах. Пророчества, чудесные исцеления – все это грело душу какому-нибудь смерду, однако для него, графа Эриха Ан-дорского, было просто пустым звуком.

Будучи долгие дни прикованным к кровати, он неожиданно для себя все чаще и чаще задумывался о прожитой жизни. Почему-то люди думают об этом тогда, когда их жизненный путь подходит к концу, и граф исключением не был. Сейчас он испытывал чувство вины перед ними – может, и не в полной мере, но это чувство все же присутствовало.

Этот полутемный тронный зал помнил слова многих его предков.

Разные слова – гнева и милости, объявления войны и провозглашения мира, вопли боли и крики радости. Сегодня старые стены услышат его слова, те, которые выразят принятые им решения. Как обычно, он от них не отступит, даже если кому-то они и не понравятся.