Текст книги "Зарисовки на запотевшем стекле (сборник)"

Последним покинул родной город Петр Александрович, его приняли сначала сыновья в Москву, потом старшая дочь забрала его к себе. Он жил в ее семье до конца своей жизни сначала в Уфе, потом в Москве. Он очень привязался к ее детям, которых по возвращению в Москву было уже трое.

Казалось, что Петр Александрович любил своих внуков больше чем собственных детей.

У Тимофея Андреевича открывались блестящие перспективы по службе, он опубликовал несколько монографий по своей профессиональной деятельности, по-прежнему был энергичен, его ценили и прочили большое будущее. После одной из командировок в Германию, он неожиданно простудился и серьезно заболел. Болезнь эта с годами начала прогрессировать и в октябре 1955 году Надя навсегда рассталась со своим любимым мужем, который ушел в таинственный и непонятный живым людям мир – откуда не возвращаются.

* * *

Спустя несколько лет после смерти мужа Надя стала глубже воспринимать окружающих ее людей, чаще окунаться в свое детство, вспоминала Коку, маму, своих дядюшек, отца Серафима, с пониманием относиться к отцу.

Ее муж своей кончиной оставил ей загадку смерти.

Последние свои дни Тимофей Андреевич много молчал… чувствовал, что жизнь угасает в нем.

Надя тоже молчала, даже не смея представить, что когда-то она останется одна без любимого и обожаемого ею человека.

Но уже потом по истечении времени она вспоминала и не могла представить: о чем же он тогда… думал?

Человек не знает своей смерти, ее узнают только окружающие его люди.

Надя порой задумывалась:

Почему Кока любила больше всего Георгия? Но ей было неведомо, как беззаветно она любила своего мужа, а уж потом эта любовь разлилась на детей и внуков.

Любовь – одно из испытаний человека. Оно может придавать силы и быть жестоким и разрушительным, так как происходит в самые сильные годы жизни.

Надя полностью отдалась своей любви и все, о чем думал, убеждал ее муж, доверялась ему полностью и не хотела думать по-другому.

Это настоящая преданность очень близка к истинной философии жизни.

Муж ее был атеист и считал религию пережитком прошлого.

Тогда как-то принято было смотреть на собственную жизнь, как на песчинку в пустыне. Каждый тогда думал:

«У нас… великие перемены… а тут одна жизнь».

Но в этом была своя жертвенность…

Когда умер Петр Александрович, и его отпевали перед погребением, Тимофей Андреевич не вошел в церковь, хотя по-своему любил его, прожив с ним под одной крышей двенадцать лет.

Но сидя на лавочке перед церковью, он попытался представить, как можно всю свою жизнь посвятить служению Богу…

Вспомнились слова тестя:

«Только кажется, что общество объединяет людей. Без веры оно только забирает силы у человека. Когда как с Богом, каждый из них сила».

* * *

В 1920-30-х годах по городу, как и по всей стране, прокатилась волна массовых разрушений храмов и церквей.

В апреле 22-го отец Серафим был приглашен в городской «УИК» (Уездной Исполнительный Комитет – Примечание автора).

В назначенное время он открыл обшарпанную дверь с табличкой «Начхозчасть, комната № 11, тов. ТРАУТМАН»

и увидел за столом сухого лысоватого человека в кожаной куртке. Все эти теперешние представители власти, особенно в кожаных одеяниях, вызывали у него внутреннее возмущение и неприязнь. Идя в нынешние присутственные места, он научился сдерживаться, так как положение священнослужителя обязывало искать мира с властью, какой бы она не была.

Человек за столом жестом предложил сесть напротив. Отец Серафим немного отодвинул стул от стола и сел, внимательно разглядывая местное начальство. Несмотря на уверенный взгляд, что-то театральное тонко сквозило от человека в кожаной куртке.

– Отец Серафим или гражданин Константинов Николай Александрович, как у вас говорят, в миру.

– Да, точно так.

– Я пригласил вас, чтобы обсудить ваше участие в акции по добровольной сдаче церковных ценностей, то есть утвари из золота и других ценных металлов и драгоценных камней.

– Кому это сдать?

Отец Серафим на минуту задумался, и даже возмущение в сказанной фразе выглядело с оттенком некоторого замешательства.

– Вы знаете, что власть Советов национализирует все ценности бывшего государства. Церковь составная часть этого государства,…так что…вам должно быть все понятно.

– Понятно только новой власти… Все эти ценности приобретены на пожертвования прихожан… Юридически это похоже на грабеж и самоуправство.

– Не надо спорить…решение уже принято… уже начала работать подкомиссия УИК по изъятию церковных ценностей.

– Решение принимают, после раздумий…и понимания. Но вы, я вижу, далеки от понимания православия.

– Вы знаете, я много слышал о вас, как о добром и порядочном человеке… я не советую вам так резко высказываться против власти, особенно здесь… Тем более, что изъятие церковных ценностей производятся в пользу голодающих Поволжья.

– А кто довел их до голода?… Лучше бы ваша власть начала заниматься экономическими проблемами… тогда бы и голода в стране не было… Меня год назад тоже вызывали… также говорили о моих положительных качествах… и предложили…докладывать то, что я слышу на исповеди…

Ваша власть не понимает всего ужаса этого кощунства…

– Но я не голословно говорю хорошо о вас,… мы с вами заочно знакомы. Помните два года назад местный глава еврейской общины просил ходатайства за одного мальчика.

– Да, помню. Взял грех на душу.

– Почему так?

– Душа молодая могла быть светлой, а сейчас я не уверен в ее будущем.

– С вами трудно разговаривать.

– Да это не… слепо… командовать.

– Ну, так как насчет участия в сдаче?

– Нет уж. Увольте от греха.

– Вы же понимаете, что этим ничего не измените… Будет кто-то другой.

– Если найдете, пусть будет…статистов у нас много,… а я истинно верующий.

– Я вынужден буду доложить, что вы отказались… Несмотря на то, что вы мне когда-то помогли, я, облеченный в настоящее время властью, не могу себе это позволить.

– Вы и себе уже помочь не сможете…

– Ну вы много на себя берете… И даже более… Мы построим коммуны независимых свободных людей…

– Для того, чтобы построить надо изучить эту страну… А вы же ее не знаете и не понимаете.

– Как раз мы понимаем лучше и считаем церковные догмы вредными.

– А совсем недавно мне говорили, что вы верующий…иудейской веры…

– Заблуждался… Нашел в себе силы изменить взгляды…

– Знать не глубокие были взгляды… Конечно, для нынешней власти… церковь догма… Власть…тоже испытание… Вижу, что мало там дальновидных людей…

– Революционеры – самые дальновидные люди.

– Если бы власть хотела блага российскому народу, она… никогда бы не уничтожала веру. Нынешние революционеры не добьются ничего, кроме…должности. Кстати многие из деятелей нынешней власти любят лозунг «добиться цели любой ценой». Вот где главная западня…

– Почему же? Мы создаем новые отношения в городах и в деревне.

– Жестокостью можно добиться… Странно, много евреев вижу во главе новой власти… Но, что самое интересное не верующих евреев, а наоборот восставших против религии…Я раньше не мог представить, что евреи могут быть настолько агрессивными.

– Значит, вы нас ненавидите?

– Люди тут не причем… я всех людей уважаю… Просто я хочу объяснить разницу верующего и безверия.

– И в чем же разница?

– Не хочу вдаваться в подробности… Но…понятие Бога или любого другого божества у всех религий связано с понятием Высшей Справедливости… Когда человек верит, он прежде всего верит в справедливость… и он… частица вечного мира. Каждая власть предлагает свою справедливость, но… каждая власть несовершенна.

– И что же?

– С верой человек ближе к справедливости,…а это уже немало.

– Но Бог – это фантазия.

– Эта, как вы говорите, фантазия пережила много веков.

Тот, кто хочет быстро построить новое, полностью сломав старое,… накопленное… глупый… человек, либо вор, развратник и проходимец. Даже только из-за того, что это принесет большое горе простым чистым и доверчивым людям… Отрицание – пересмотр всего предыдущего.

– Я, конечно, могу преследовать вас за контрреволюционные мысли, но вовсе этого не хочу…и призываю подчиниться действиям властей.

– Вот-вот… Опять вместо мыслей лозунги. Несомненно, бороться нужно всегда, только знать зачем…

– Но наша власть основана на сознательности, когда каждый понимает политику власти и большинство согласно с ее целями…Вы слышали речи Ленина, Троцкого?

– Слышал скорее от других. Говорят,… отменные ораторы.

– Вот, видите.

– Я думаю, что такого рода ораторство скорее похоже на сладкие речи дьявола.

– Что вы имеете в виду?

– Как вы думаете кто более красноречив Бог или дьявол.

– Ну, это не по моей части.

– Полагаю, что Бог делает свое благое дело молча.

– Новая власть отвергает Бога.

– В этом главная ее ошибка…Человек существо земное и ему свойственно заблуждаться…

Я уже говорил… вы строите неизвестное доселе общество и отвергаете Бога… И заметьте, строите на непонятной вам земле. А кто вам позволил проводить такие эксперименты?… Степень распространенного зла обернется на собственную судьбу.

– Я еще раз говорю, что вовсе не хочу сделать вам плохо.

– А я как русский человек не могу пойти на компромиссы. Вы то наверно пошли бы?

– Не ерничайте, отец Серафим…Вам придется подчиниться власти и ограничить эти свои вредные мысли…

– Видно не привыкли вы слышать тихие выстраданные речи… По душе вам…. совсем другие… пламенные…

– Я тоже не пойду на компромиссы… Я не верю ни в какую… иудейскую или православную религию…Отец Серафим, надо уметь проигрывать.

– Это и пугает… Основное…подозрение в искренности вашей власти. Не место во власти случайным людям…

В этой жизни… никто еще… не выигрывал… Мне жалко вас… Траутман!.. Ведь вы… как и ваша власть… слепы.

– При всей вашей антипатии ко мне, я не хочу расставаться врагами.

– Хорошо я уйду, но благодарить не буду…и даже не буду себя корить, что когда-то помог вам. Но на прощание хочу вам сказать, что я больше уважаю того, кто просил за вас… Либстера… он тверже стоит на нашей земле… за ним ответственность перед людьми… он хочет… добра. А проигрывает на нашей земле… разобщенность и равнодушие… Следующая стадия… слабость… стяжательство. Это монстр, которым может насладиться погибшая душа.

Отец Серафим вышел от Траутмана с неприятным чувством/ Кто-то очень вероломно сыграл на струнах Руси и продолжает играть. – подумал он неожиданно.

Из российской истории известно, что до голодающих реально дошло менее одной пятой части собранных средств от продажи церковных ценностей страны. («Итоги изъятия ценностей» – Из 19 церквей города изъято церковных ценностей 50 пудов 23 фунта 62 золотника 65 1/2 долей, из них жемчуга рассыпного – 77 золотников 69 1/2 долей, жемчуга с мишурой – 26 золотников 48 долей, бриллиантов – 52 шт., весом в 2 золотника 12 долей; монет серебряных 1125 штук на 276 рублей 90 копеек, весом в 13 фунтов 46 золотников 29 долей и золотая брошь 95 долей. Кроме того, недополучено из оставленного в обмен 2 пуда 29 фунтов 5 золотников 95 долей серебром. – Городская газета «Луч», № 40, 1 июня 1922 г. – Примечание автора)

В марте 1924 года суждено было отцу Серафиму еще раз встретиться с Траутманом, хозчасть которого распродавала церковное имущество Спасского монастыря.

Он не побоялся, пришел и высказал лично…ему свое возмущение:

– Когда нужно было – из храмов забирали, а как оказалось лишнее – вернуть безвозмездно… уже нельзя?

– Собор закрыт после попытки контрреволюционного переворота.

– Я понимаю, что храмовые ценности вам не нужны. Но зачем наживаться на бедных верующих людях?…Для них это самые главные ценности.

Отец Серафим со всем местным духовенством открыто с нескрываемым возмущением выступил против так называемого «Обновленческого собора», которым руководил ЧК через очень вкрадчивого и совсем не простого посредника троцкистских идей Тучкова.

Все это послужило основанием к тому, что Отец Серафим оказался в первых рядах репрессированных священнослужителей. Он был выслан на 10 лет в район Воркуты, вернулся в 1946-ом и, прожив несколько лет в родном городе, тихо и незаметно ушел из жизни.

* * *

Судьба Траутмана неожиданно «сыграла в пику», в 37-ом. Тогда слишком активная политическая позиция тоже вызывала настороженность. Коммерческая деятельность в те времена вообще была предметом нападок и, если уж велась, то должна была быть безупречной. Оказалось, что именно к Траутману ходил советоваться директор толевого завода перед восстановлением сгоревшего дома Петра Александровича. Имелось еще несколько подобных примеров смелых административных вложений государственных средств. Потом как-то «странно» часть вырученных за продажу населению церковного имущества денег была украдена местными бандитами. Никто из УИК, конечно, не сомневался в честности Траутмана, но факты были отражены в личном деле. Политика предусматривала профилактическое обновление руководящих кадров, и вот он уже в замах, а через два месяца в камере. Никто из сослуживцев не стал отстаивать его честность и преданность «делу».

В камере Траутман сначала уповал на ошибку, иногда в голову приходила мысль об измене революции. Значительно позднее он почувствовал себя жертвой, что противоречило его убеждениям. Его раздражал русский тупой следователь и остальные местные мародеры, но никогда он не пожалел, что приехал в эту непонятную ему страну и делал все возможное во имя революционных интернациональных идей. Не вспоминал он и о тех людях, которые от его кипучей деятельности были вынуждены находиться в подобной ситуации. Убежденный идеологически и лишенный глубокой веры человек в порыве слабости, как правило, становятся на сторону сильного.

Осталось неизвестным, в чем довелось признаться Траутману на следствии, но больше о нем в городе не слышал никто. Жена и приемный сын вскоре покинули город и растворились в бескрайних просторах России.

Может показаться случайным такой исход многообещающей карьеры и судьбы этого человека, поверившего новой власти. Понятие справедливости добра и зла при всей кажущейся простоте лежат очень глубоко. Они посильны только Всевышнему. Ключ к вопросу о происхождении зла лежит в самом человеке, который разделил Единое на различные противоречивые образы.

Траутман, сам того не сознавая, своей судьбой пояснил знаменитое высказывание: «Всякое добро исходит от зла» (Ф.Ницше, Посмертные афоризмы, № 129).

Тридцатые годы и их апофеоз 37-ой год были переломными для нового режима. Мало кто сейчас представляет, что его трагический характер был обусловлен определенным поворотом страны в сторону традиций народа. Как это ни странно звучит, но этот период характеризуется сближением позиции народных масс и правительства. Конституцией 1936 года были произведены ключевые корректировки прежней позиции старой гвардии партийцев, а именно:

– отменены ограничения, связанные с социальным происхождением, и введено всеобщее избирательное право;

– реабилитированы семейные ценности, объявлена неприкосновенность личности и тайна переписки;

– приостановлена антицерковная пропаганда,

– устранено неравенство в оплате труда;

– земля, занимаемая колхозами, передавалась им в вечное пользование;

– восстановлен офицерский корпус и казачество.

Многие «старые большевики» были убеждены в измене Сталина идеям революции. Лев Давидович Троцкий по этому поводу даже написал обличительную статью «Преданная революция».

Гневную реакцию старых партийцев на происходящие перемены очень показательно выразила известная партийная функционер – Берзинь: «В правительстве подбираются люди с русскими фамилиями. Типичный лозунг теперь – „мы русский народ“. Все это пахнет черносотенством и Пуришкевичем».

На самом деле с 1935 года Сталин занял позицию противоположную той, на которой находился в 1929-ом. Вопреки прежней классовой нетерпимости он заявлял, что «не все бывшие кулаки, белогвардейцы или попы враждебны Советской власти». Почти половину жертв сталинской партийной чистки составили «герои коллективизации». Он четко осознал, что проект революции на селе провалился.

Существует множество моделей, обосновывающих сталинские репрессии:

– патологии и восточной деспотии личности вождя;

– неведения им реальной ситуации и творящегося беспредела;

– кадровой ротации;

– охоты на ведьм,

– идеологического поиска,

– государственного строительства,

– еврейского погрома в партии,

– предвоенной чрезвычайщины,

– восстановление ценностей, которые способствовали развитию страны в прошлом.

Все эти модели обсуждаются историками, но главное в том, что явно просматривается поиск выхода из революционного периода и государственного строительства общества.

И все это звучит очень не просто именно сегодня, когда пламенные идеи интернациональных революционеров, ломающие вековые традиции народа, оказались вредными, разрушительными и, в конечном счете, ложными.

Отец

Отец Нади – Петр Александрович, был шестым ребенком в семье преуспевающего купца. Трое до него умерли в младенчестве и после него остальные трое не дожили до совершеннолетия. На правах младшего третьего сына в семье он пользовался большей любовью родителей, ему без особой строгости многое позволялось. Когда умер отец, Пете было уже двадцать три года. Отец его – Александр Иванович, был менее требователен к нему: не разговаривал с ним строго, как с другими своими взрослыми детьми Валентином и Георгием и практически предоставил его воспитание своей жене. Она, как женщина твердого патриархального уклада и глубоко верующая, привыкла относиться к нему бережно и внимательно, оберегая от повседневных забот, которые легко перекладывала на себя и жила так с ним в родительском доме до конца своих дней.

Петр Александрович впитал с молоком матери страстную веру в Бога и хотел посвятить себя служению церкви. Он много читал духовной литературы, искренне проникся любовью к православной вере, но сказать о своих помыслах отцу или братьям не решался.

Особенно боялся, что неправильно будет понят отцом. После окончания реального училища он с большим старанием помогал сначала отцу, потом старшему брату в работе по торговому дому и ходил в магазин, как на службу. Старший брат посылал его по делам в Москву, Нижний и даже в Сибирь с доверенным приказчиком. Ездил также часто по делам в близлежащие и дальние поселки и города.

Но, будучи человеком добрым, отзывчивым, готовым помочь каждому нуждающемуся, он вовсе не был готов к проявлению хозяйской твердости или коммерческой смекалки, без которых невозможно выявить самостоятельность в делах торговли.

Зато в период Первой мировой войны он проявил инициативу и энергию в организации столовой для бедных и обездоленных детей, отцы которых воевали на фронтах. Петр Александрович пожертвовал на это немалую сумму денег и привлек к благотворительности других самостоятельных людей города, готовых и в глубоком тылу служить своему отечеству.

Один-два раза в месяц он посещал эту столовую, чтобы удостовериться в соблюдении должного порядка и доброкачественности пищи. Иногда брал с собой Надю. Ей нравились заведенные там правила, и еда всегда казалась очень вкусной. Помещение столовой было чисто убрано, столы покрыты скатертями. Пища была простая и сытная: традиционные щи, гречневая каша с рыбой или котлетами, кисели или чай с бубликами. Каждый ребенок мог привести с собой одного своего приятеля. В столовой дети ели без спешки и суеты, разговоры за столами были спокойные и благочестивые.

Когда пришло время создавать семью, он, как всегда, положился на вкусы матери и не ошибся.

Его жена, Валентина Николаевна, урожденная Гладкова, была младшей дочерью в семье, женщина кроткая и очень застенчивая, но умная, воспитанная в православных традициях, начитанная и очень походила характером на Петра Александровича. Брак произошел по взаимному согласию и любви.

Они вместе много читали, посещали храмы и монастыри, любили и светскую умеренную жизнь: вместе ходить в гости в основном к родственникам Гладковым, где обсуждали современные жизненные принципы и даже идеи и направления, любили поэзию и литературу.

Петра Александровича в то время увлекали христианские образы писателя Мережковского, и он чувствовал в них глубину собственного понимания окружающего и конкретные ориентиры своего будущего. Трилогия «Христос и Антихрист» лишенная исторических тайн или неожиданных сюжетных поворотов, к которым так податлива искушенная литературная публика, привлекала его истинной правдивостью жизни, наполненной добропорядочностью, честными помыслами и чувством долга перед окружающими и всем миром.

Далеко не востребованный современным обществом писатель, поэт и публицист Дмитрий Сергеевич Мережковский был вдохновителем и организатором очень популярных в литературной среде Петербурга того времени религиозно-философских собраний, активными участниками которых были Розанов, Суворин, Сологуб, Майков, Плещеев, Григорович, Горький.

Лев Николаевич Толстой, который не очень жаловал вниманием молодых писателей, не без интереса принимал его с женой у себя в Ясной Поляне. Мережковский являлся идеологом символистов и декадентов, творчество которых принято называть «Серебряным веком». Герои его произведений – исключительно бескорыстные люди высокой чистоты духа. За историческую пьесу «Павел Первый» он в то время привлекался к суду, а в его романе «Александр Первый» русское самодержавие показано в виде демонической силы.

Валентина Николаевна тоже любила Мережковского, но ей была ближе лирика его жены Зинаиды Гиппиус и, конечно, Лермонтов с его романтическими образами. Не обошла ее внимание назидательная духовная проза Гоголя. Наташа Ростова, если не считать осуждаемое ею увлечение Курагиным, была предметом ее глубокого понимания и обожания. И даже имя ее избранника Петр (по-французски Пьер) полностью соответствовало окружающей ее действительности.

Петр Александрович и Валентина Николаевна очень любили своих детей, и, несмотря на трудности жизни, все восемь родились здоровые, умные и красивые. Оба считали своих детей даром Божьим, умиленно смотря на них и радуясь собственной схожести внешности и характера.

Их дети никогда не видели, чтобы родители, когда-либо перечили друг другу или повышали голос при разговорах.

Надя помнила, как однажды горничная Паша жаловалась на Колю и Митю, которые играли на чердаке и изрезали новое атласное одеяло. Папа позвал их и, узнав, что они пытались сделать из одеяла шалаш, вместо ожидаемого всеми наказания улыбнулся и велел им в следующий раз попросить у Паши что-нибудь из старого.

У каждого человека существуют материальные и духовные опоры в жизни: они делают ее наполненной, целеустремленной и радостной. Такими опорами для него были дом, семья, дети.

Работы он не боялся, но его никогда и никто не понимал, кроме матери и жены, которые не требовали от него быть добытчиком.

Он ни как не мог найти себя в светской жизни и с каждым годом все больше чувствовал неудовлетворенность.

В период НЭПа Петр Александрович был долгое время безработным, и он решил заняться торговлей. В семье посчитали, что в этом ничего плохого нет, тем более законно, на благо окружающих. В начале еще жива была его мать, и она была уверена, что он должен чем-то заниматься, да и торговлю не считала зазорным делом. Кое-что продали для оборотного капитала, и он стал ездить в Москву, привозить оттуда мануфактуру, обувь, другие товары и продавать в городе.

Первое время была определенная выгода от этой «челночной» торговли, но росли большие и скоро даже непомерные налоги. Это беспокоило, а потом стало серьезно угрожать делу. Барыши явно не соответствовали непосильным взиманиям налогов. Пришло время, когда он срочно должен был уплатить большую сумму, которой не было.

Занять денег не удалось и пришлось идти к ростовщику.

Все, что оставалось ценного в доме: золотые вещи из приданого жены, кольца, брошки, серебряные ложки, часы и другое, сбереженное на черный день, было заложено. Надеялись вовремя выкупить, но не удалось. Все ценности ушли за треть, а то и менее реальной цены. Налог был уплачен, и Петр Александрович избежал ареста.

Он очень переживал свои неудачи, хотя никто из близких не укорял его. Характеры его и жены были изумительно покладисты: всегда надеялись на лучшее – удачно продадут и появятся деньги на жизнь, Петр Александрович получит хорошую службу или прибавят жалование…

Случалось и это, но, к сожалению, очень редко.

Когда он приходил просить за себя или семью всегда в голове была одна мысль «должны обязательно помочь». Если он так не думал, он не ходил и не просил.

И только искренняя вера в Бога помогала ему обрести уверенность в себе, но быть твердым и доброжелательным к окружающим.

Он не был врагом новой власти и принял ее спокойно без душевных терзаний и переживаний.

Петр Александрович часто вспоминал случай, который произошел с ним еще в молодые годы, когда ему было восемнадцать лет. Он окончил реальное училище и шел в начале лета по цветущему городу в прекрасном расположении духа на торжественное вручение диплома. На нем был новенький костюм-тройка и мягкие лайковые туфли. С хорошим настроением, ежеминутно оглядывая свою новую одежду, он был очень доволен собой. И вдруг из полуподвального этажа нищая старуха протянула ему руку:

– Барин! Подай копеечку!

Внимание его рассеялось, и он прошел мимо, увлекшись своей радостью. А когда очнулся и вернулся, чтобы подать, руки уже не было. И мир рухнул для него:

– Если богатый человек забыл бедного, он должен понести заслуженную кару.

Это был единственный случай, когда он увидел нищего и прошел без подаяния. Он помнил его всю жизнь.

В 1925 году проводилась акция по контролю проведенной ранее конфискации среди «бывшего» имущего населения. Время было тяжелое, властям нужны были деньги. Акция велась силами ГПУ. «Бывших» вызывали и допрашивали с пристрастием. Многие, боясь возможных репрессий, приходили по вызову и приносили мелкие золотые, серебряные украшения или другие ценные вещи и от них, как правило, отставали.

Петр Александрович, придя по вызову, честно сказал, что он все сдал ранее, и больше у него ничего нет.

Дознаватель поморщился и тупо уставился на него:

– Так уж совсем ничего нет?

– Нет, батюшка.

– Какой я тебе батюшка.

– Простите великодушно…товарищ… – произнес Петр Александрович, нервно теребя расстегнутый ворот рубахи.

– А что это у тебя блеснуло под рубахой-то?

– Крест, батюшка.

– Опять батюшка… Крест-то, небось, золотой?

– Золотой…товарищ…

– И на цепочке золотой?

– Нет, цепочки все сдали.

– А чего же крест не сдали?

– Так как же…товарищ…мне ж его при крещении надели.

Дознаватель подошел, взглядом оценил размер креста:

– Все ты врешь… Снимай сейчас же и клади на стол!

– Как же можно…Я же…верующий.

– Много тут вас верующих… А страна голодает! А вам хоть бы что!

Дознаватель подошел к двери и вызвал помощника:

– Отведи этого…в общую камеру.

– За что…товарищ…?

– Там разберутся, за что.

Так Петр Александрович, едва понимая происшедшее, оказался в тюрьме.

«Разбираться» с ним стали через два дня уже в городе Владимире.

После новых расспросов крест Петр Александрович добровольно отдал: ему и в голову не приходило, что его нательный крест кроме прямого своего христианского назначения может представлять для кого-то материальную ценность. Только ночью после этого он был выпущен из тюрьмы.

Один в ночном городе он скорее пошел подальше от мрачного здания и, пройдя около часа, увидел слабый свет в приоткрытой двери небольшой церкви. Он вошел и, встав на колени перед образами, долго молился и благодарил Бога за свое чудесное спасение. Не заметил, как уснул на полу храма.

Утром он рассказал священнику о своих мытарствах, и тот принес ему маленький медный крестик и дал денег на дорогу.

Почувствовав себя ободренным, Петр Александрович двинулся в родной город.

Только дома он увидел себя в зеркале – волосы его совершенно поседели. Было ему тогда чуть более сорока…

Когда взрослые дети, перебравшись в Москву, сообщили ему о своем решении забрать его в столицу, ему все-таки очень не хотелось покидать родной город. Здесь все ему было дорого, и жил он в каком-никаком, а родительском доме. Но дети настаивали, и сам он чувствовал, что не может обеспечить себе должное существование.

Он все не верил, что придется уезжать в Москву, но вот уже и билеты куплены, и назначенное время выезда неумолимо приближалось.

И он решил на прощание прогуляться по городу и оставить в памяти его черты.

Пошел по Спасской улице (Настоящее название – ул. Лакина – Примечание автора) к монастырю. Новые названия улиц Петр Александрович не воспринимал и постоянно путал. Сретенская и Полевая, на перекрестье которых он жил, да и Рождественская, Никольская, Вознесенская, Успенская улицы никогда не воспринималась им с другими новыми именами: Маркса, Свердлова, Ленина, Первомайская, Советская, Красноармейская…

Спасский монастырь в зелени садов и деревьев был молчалив и мрачен, но, как всегда, в нем чувствовалась сила, он стоял оплотом города. И в том, что здесь расположилось военное ведомство, была какая-то закономерность.

Спустившись на набережную, он с упоением любовался рекой с ее песчаной косой. Сколько он передумал и перечувствовал здесь на фоне медленно движущейся воды. Пройдя ближе к центру, обратил внимание, на Козьмодемьянскую церковь. Одно из старых храмовых строений она всегда выглядела не ярко, и сейчас печальными были ее своды: в ней располагался склад и контора. Только немного дальше церковь Николо-Набережная с ее пятью куполами и красивой колокольней, да замечательный архитектурный ансамбль просторного золотоглавого Благовещенского монастыря остались общиной верующих. В каждый зашел Петр Александрович, помолился, поставил свечи. Одинокими и неухоженными смотрелись церкви монастыря Благовещенская и Стефановская, где разместились медсануправление, архив, гаражи. Там где раньше были монастырские склады, обосновались свинарники живущих на территории монастыря жителей. В стоящих неподалеку Троицком монастыре и Введенской церкви ютились кустарные и столярные мастерские, склады, гаражи, а в башне ограды увидел странную для этого места надпись: «Починка примусов».

В прежних складах такие же неуместные здесь свинарники…

В соборе Богородицы колокольня превратилась в пожарную каланчу, в главной церкви расположилось общество «Спартак», в правой части террасы – изолятор.

Петр Александрович знакомыми тропами прошел к Воскресенскому кладбищу мимо церкви, в которой была теперь красильня.

Долго стоял у могилы родителей. Каким-то внутренним зовом не хотел отходить от этого клочка земли, как будто чувствовал, что придет сюда не скоро, а может быть и никогда.