Текст книги "Штурм бездны: Прорыв. Цикл «Охотник»"

Штурм бездны: Прорыв
Цикл «Охотник»
Дмитрий Янковский

© Дмитрий Янковский, 2022

ISBN 978-5-0059-3922-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. «Тьма»

Можно ко многому привыкнуть, но только не к темноте у океанского дна на глубине в четыре километра. Привыкнуть можно к давлению, от которого даже в жидкостном скафандре ноют кости, к тяжести боевого каркаса, к холоду. Но темнота – это другое. Она телу не угрожает. Сама по себе она вообще никаких опасностей не несет, но будит в недрах подсознания образы столь жутких чудовищ, что им нет истинных названий ни на одном из существующих языков, да и на мертвых тоже. В те времена, когда подобные твари могли выскочить из темноты в любой миг, люди еще разговаривать не умели толком, лишь мычали, махали руками и издавали гортанные звуки. Это потом уже палеонтологи навыдумывали названий, но это совсем не то, что выкрикивали первобытные люди перед тем, как их перекусят надвое и утащат во тьму.

Затем, не без помощи древних охотников, твари вымерли. В городах выросли каменные дома, наполненные электрическим светом, но в глубине подсознания все осталось, как прежде. Там свирепые плейстоценовые хищники как жили, так и продолжают жить, именно они вызывают выбросы адреналина, стоит оказаться в кромешной тьме.

Тьма же на глубине именно кромешная, иначе не скажешь. Сколько бы ни пылало Солнце, но ни один квант его света не способен пробиться ниже отметки в сто метров. На базальтовом дне океана лишь тьма, ледяной холод и безжизненные пространства на тысячи километров. Фонари тут бессильны, даже самые мощные. Свет торчит из прожектора на шлеме, как лезвие, режет тьму, будто резину, а не освещает вообще ничего. Внутри луча слишком ярко, зрачки сужаются, и все равно ничего не видать, а за пределами светового конуса лишь тьма.

Еще при первых вылазках с базы «DIP-24-200» мы поняли, что жидкостные сверхглубинные аппараты линейки «СГАК» фонарями можно было вообще не укомплектовывать – пустая затея. К счастью, пиротехники сделали для нас специальные осветительные ракеты «СГОР-4», мы их сразу прозвали «светлячками». Лишь от них был толк в глубине. Без них вообще беда. Мы их в каждое патрулирование брали примерно в два раза больше, чем требовалось, потому что одна лишь мысль остаться без света включала дремучий инфернальный ужас, с ним шагу не ступить, не заставить тело выполнять команды мозга, словно тебя парализовало. Не у одного меня так, абсолютно у всех, хотя всем нам приходилось подолгу оставаться во тьме, чтобы прятаться от тварей, и всем это давалось не без труда.

Я не особо религиозен, но уверен, если где-то во Вселенной есть нечто подобное библейскому аду, то оно должно быть наполнено тьмой, а огонь, на котором варят смолу для грешников, надо разводить в каком-то отдельном закрытом помещении. Иначе вечного страдания не получится. Ко всему можно привыкнуть, даже к кипящей смоле, но только не к тьме. Останься во тьме надолго, крыша точно съедет, даже вообще без кипящей смолы.

На практике же все было еще хуже. На практике, хотя плейстоценовая эра давно закончилась, на дне океана властвовала не только тьма, но встречались и жуткие монстры, ее населяющие. Подобно древним охотникам, мы несколько раз в неделю выбирались с глубоководной базы, как из пещеры, и патрулировали окрестности.

Если бы не «светлячки», в таких условиях работать было бы решительно невозможно, а так рукотворное солнце висело над нами, освещая унылый базальтовый ландшафт, искрящийся частицами ила. Стоило «светлячку» начать гаснуть, Бак запускал еще одну ракету, обеспечивающую нам четыре минуты света. Я же тащил на себе другой груз – саперное снаряжение, включая акустический комплекс, автономные буи для установки помех и дальнобойные малокалиберные ракеты, способные наводиться на радарные биотехнологические метки.

В течение четырех лет нашей вахты на «DIP-24-200», мы разработали совершенно новую тактику подводной охоты, которую до нас никто не использовал. Мы ей даже название дали – донная охота. Очень точное название, отражающее самую суть.

Дело в том, что раньше для уничтожения одного крупного биотеха требовалась целая флотилия, да и то, исход такой схватки никто бы не взялся в точности предсказать. Проблема состояла в том, что все твари, живые торпеды, мины, даже автономных классов и патрульные, были привязаны к какой-то из донных платформ, выполняющей роль командира отряда, или скорее правителя территории. Уничтожать торпеды хоть по одиночке, хоть целыми стаями, было совершенно бессмысленно, так как из икры и личинок наплодятся новые, платформа возьмет над ними контроль, и численность нашего противника восстановится. Это все равно, что воду решетом носить. Совсем другое дело – уничтожить саму платформу. Тогда мины, не способные активно перемещаться, остаются сами по себе, а мобильные торпеды уходят из акватории в зону действия другой платформы. Таким образом, грубо говоря, одним выстрелом можно было очистить круг радиусом километров десять, а это не мало, когда речь идет о прибрежных зонах.

Вот только одним выстрелом этого сделать не получалось. Платформы выращивали вокруг себя столь мощное боевое охранение, что через него никак не пробиться – хоть стреляй, хоть бомбы кидай, все бессмысленно. Любые снаряды будут перехвачены, на любых скоростях, под любыми мыслимыми и немыслимыми углами к атакуемой цели.

Поэтому раньше, еще при Вершинском, платформы уничтожались массированными ударами, силами флотилии из нескольких кораблей с ракетно-бомбовыми установками, туда же входили бронированные тяжеловооруженные амфибии, а так же несколько реактивных батипланов, способных уходить от биотехов за счет весомого преимущества в скорости. Все это требовало высоких затрат и не гарантировало успеха. Биотехи брали числом, иногда они могли часами стекаться со всех направлений, пока у людей не кончатся боеприпасы. Ну, а как кончатся – конец. Даже на гравилетах не провести эвакуацию, так как донные платформы с высочайшей эффективностью уничтожали низколетящие цели пуском биотехнологических ракет, выращенных в мышечных полостях шахт.

Но Бак еще пять лет назад придумал кардинально другую тактику. Раньше такое в голову никому бы не пришло – вылезти из под брони в океане и сражаться с тварями в качестве боевого пловца. Биотехов боялись не на рациональном, а скорее на мистическом уровне, но Бак исходил из идеи, что искусственные твари ничем не отличаются от обычных хищников, от акул, например, которые не обладают способностями к ясновидению, они могут лишь увидеть, услышать или учуять боевого пловца при помощи обоняния. В общем, Бак выдвинул предположение, что к платформе можно незаметно подкрасться, не потревожив боевое охранение.

Поначалу даже я над ним поржал, не говоря уж о начальстве в адмиралтействе. К тактике массированных ударов силами батипланов и кораблей при поддержке ударных гравилетов все привыкли, о другой даже не думали. Но Бак сумел доказать, что прав. У него хватило смелости подкрасться к крупной мине и пристрелить ее из гарпунного карабина еще до того, как отряд охотников оснастили жидкостными скафандрами линейки «ГАДЖ». Потом они появились в нашем отдельном взводе, и мы над Баком ржать перестали, а начали изучать новые возможности.

Так родилась тактика донной охоты, так возник сначала наш отдельный взвод донников, затем другие пошли по нашим стопам.

За четыре года донникам в разных частях мирового океана удалось уничтожить или взять под контроль сотни ракетных платформ на океанском дне. На очищенных территориях оставалось лишь проводить регулярное патрулирование, чтобы новая платформа не выросла из личинки. Пока она еще молодая, пока не обзавелась мощным боевым охранением, ее втроем, а то и вдвоем можно убить. Без запредельных усилий.

Нас это увлекло. Бывало, что мы буквально жили в жидкостных аппаратах, проводя по много часов вне базы, в патрульных и боевых рейдах. Работа была трудной, но зато и отпуск у нас был по три раза в год, мы возвращались на Тринидад, я к жене и дочке, остальные просто лентяйничать, знакомиться с курортницами на пляжах, пить коктейли и ловить рыбу.

Но в этот раз мы шли не на разведку, мы шли убивать. Беспилотник класса «Катран», который барражировал по спирали с левой циркуляцией по всей подотчетной нам зоне, засек на краю акватории сразу две потенциально опасных биотехнологических метки. Одна принадлежала растущей платформе, другая невообразимо крупной мине неизвестного класса. Ее метка обозначалась на радаре как «СМТК-200», и цифра, означающая массу боевого заряда, явно была не в килограммах, а в тоннах. Такая долбанет, мало не покажется.

Никто из нас не понимал, каким образом мина успела незаметно для нас нажрать столько ниртрожира, мы должны были или сами ее отследить на патрулировании, или по данным с «Катрана» вычислить, но гораздо раньше. Однако не случилось. Почему – не понятно.

Это означало, что мы или с интерпретацией данных радара ошиблись, и масса нитрожира составляла двести килограммов, а не двести тонн, как у кита, на минуточку, или биотехи придумали что-то новенькое, с чем мы раньше не сталкивались.

От беспилотника в таких случаях толку ноль. Он ничего, кроме радарных меток, передать нам не может. Боевое охранение платформы, даже если оно совсем хлипкое, уничтожит дрон на подходе, не дав ему передать ни изображение с камер, ни данные сонара. Так что это пустое, мы это еще четыре года назад поняли. Дроны хороши с пиратами воевать, там им цены нет, а тут, в глубине, от них толку значительно меньше. Тут нужны люди, да не абы какие, а с достаточным для этого опытом, с наработанными до автоматизма навыками и высочайшей психической устойчивостью.

Час назад мы с Рипли, Баком и Викингом выдвинулись с базы на батиплане «Валерка» в юго-западном направлении. Но до самой цели двигаться на батиплане нельзя, так как его твари издалека услышат, бросятся в атаку, нам придется связать себя боем, вместо того, чтобы нанести удар по главной цели. Именно чтобы избежать этого была придумана тактика донной охоты.

Так что батиплан мы оставили на безопасной дистанции, с Рипли за штурвалом и Викингом в кресле огневого комплекса. Затем, вдвоем с Баком, выдвинулись пешим порядком к намеченной цели. После выстрела в главную цель мы неизбежно выдадим свою огневую позицию, и на нас ринется все боевое охранение. Тут-то, настанет черед Рипли и Викингу нас прикрыть плотным огнем, дать отойти, взять на борт, и дать ходу.

Обычно такие атаки донников заканчивались тем, что батиплан уводил за собой все боевое охранение убитой платформы, а на подходе к глубоководной базе, тварей тупо уничтожали всех до единой огнем из стационарных огневых комплексов, и на этом дело заканчивалось. Но в нашем случае такой тактический ход не прокатит, нам драпать придется до берега, под прикрытие батарей, а не на базу «DIP-24-200». На базе у нас оставался только салага по прозвищу Дикий, у него не было ключа от огневого комплекса, а потому он не мог отразить атаку тварей, когда они приличной ордой увяжутся за батипланом.

При работе в жидкостном скафандре легкие боевого пловца заполнены несжимаемым «рассолом», чтобы грудную клетку не раздавило чудовищным давлением глубины. Говорить в таком состоянии невозможно, поэтому мы общались на дне жестами Языка Охотников, которые вычислитель скафандра переводил в текст на визоре шлема.

«Еще два „светлячка“, и уходим в режим маскировки», – передал я Баку.

«Принял, готов», – ответил он.

У меня чаще забилось сердце. Это было самое трудное в работе охотника-донника – выход на огневую позицию в режиме затрудненного обнаружения. Тут уже никаких «светлячков», и даже никакого фонаря на шлеме, тут уже все. Тьма. Полная. Причем, довольно надолго. В режиме затрудненного обнаружения мы не могли пользоваться любыми активными средствами, даже сонар включать было нельзя. Все, что мы могли – наблюдать за радарными метками на визоре шлема, а так же улавливать звуки и другие сигналы в пассивном режиме. В общем, то еще развлечение. Не для слабых нервов.

Не смотря на тренировки, не смотря на опыт, мне все равно было не по себе в ожидании, когда погаснет последний «светлячок». Вот он начал меркнуть, и я не стал растягивать эту пытку, закрыл глаза, а когда открыл, меня окружала первобытная тьма. Она и за миллиарды лет до появления человека тут была, и сейчас заполняла пространство, и даже когда Солнце распухнет в предсмертной агонии, когда поверхность океана закипит от нарастающего жара, тут, на дне, останется такая же тьма и такой же ледяной холод.

Я установил приборы на грунт, включил акустическую станцию и она принялась вслушиваться в едва различимые колебания, распространяющиеся в водной стихии. В первую очередь это были отголоски ультразвуковых выкриков, которыми биотехи прощупывали пространство во тьме.

Квантовый вычислитель на колбе Марковича собирал данные по крупицам, складывал общую интерференционную картину за длительный промежуток времени, вычислял распространение ультразвука в воде, отражение его от препятствий, соединял это с данными радарных меток. Результатом работы становилась объемная картина расположения, формы и размера объектов, попадающих в зону действия ультразвука, который издавали твари. Грубо говоря, мы видели их сонарами, они сканировали пространство в активном режиме, а мы снимали создаваемую ими волновую картину в пассивном режиме и на большом расстоянии. Вычислительная мощь для этого требовалась колоссальная, но люди вообще на протяжении всей своей истории не стремились экономить ресурсы, когда им что-то сильно приспичит.

Вот это была охота, так охота. Спрятаться, затаиться во тьме, оставаясь неслышимым, невидимым для противника, следить за ним, а потом напасть, неожиданно и мощно. Это вам не из ракетно-бомбовых установок молотить, как бывало во времена Вершинского.

«Есть картинка, – передал я Баку через две минуты, потребовавшихся на обработку данных. – Тебе послойно кинуть, или изометрию?»

«Давай изометрию для начала».

Я передал ему результат вычислений, и мы некоторое время разглядывали получившуюся проекцию. Платформа, как и ожидалось, была совсем молодой, и мышечные полости шахт у нее еще не сформировались до такой степени, чтобы в них могли созреть ракеты. Допускать их созревания было никак нельзя, потому что в двенадцати километрах к северу, вполне в зоне поражения, находилась биологическая станция «Тапрабани». Если платформа ударит по плавучей станции ракетами, мало не покажется. Даже охотникам не всегда в таких случаях хватало мощности противовоздушной обороны, а у гражданских шансов вообще ноль.

Не смотря на юный возраст, платформа сумела сформировать неплохое боевое охранение, состоявшее из вполне зрелых торпед, среди которых даже «ГАТ-120» были сильно не самыми крупными. Создавалось ощущение, что платформа готовится к нападению на портовый объект или на «Тапрабани», потому что для охоты за надводными кораблями торпеды нужны пошустрее и полегче, вроде «Стрелок» или «Сирен». Тут же преобладали внушительные калибры, специально предназначенные для разрушения пирсовых зон и наземных прибрежных строений. Меня поразило другое – общая численность твари в боевом охранении. Их были, без преувеличения, сотни и сотни, столько мне еще видеть не доводилось.

Но одна мина привлекла наше повышенное внимание. С первого взгляда было ясно, что это именно та тварь, данные о которой мы получили с «Катрана», и размерчик у нее был такой, что барракуда его дери. Двести тонн, за милую душу. Она была покрупнее кита, и похожа была на кита, если бы его за хвост привязали к якорному жгуту. Я видывал похожих тварей в Атлантике, но все же они поменьше были, минимум на треть.

Столь здоровенная мина никак не могла входить в боевое охранение молодой платформы. Ей чтобы вырасти до таких размеров, нужно полгода, не меньше, а платформе было месяца два, максимум три. Так что это скорее платформа зачем-то прибилась к крупному зрелому биотеху и решила закончить рост поближе к нему.

То, что мы такую крупную мину прозевали во время патрулирования, меня не удивляло. Столь мощные биотехи вырастали в глубоких расщелинах дна, питаясь планктоном, а иногда и чем пожирнее. Крупнотоннажные мины большую часть жизни прятались, не разменивались по пустякам, а взрывались только при полной уверенности, что поразят достойную цель. Достойной же целью для подобной громадины мог стать, к примеру, караван из нескольких судов, или звено батипланов. Но точно не одиночная цель.

Наличие сверхтяжелой мины объясняло и размер внушительного боевого охранения у молодой платформы. Дело в том, что крупные мины частенько обзаводились собственным боевым охранением, а платформа к нему просто примазалась в силу своего заводского статуса. У биотехов была строгая иерархия, с ней никто из них не мог поспорить, эти инстинкты в них закладывались на генетическом уровне при производстве икры и личинок.

«Это ловушка», – передал я Баку.

«На кого?»

«На охотников. Мы эту мину случайно засекли. Я думаю, она изредка поднимается из глубокой расщелины, чтобы подышать в более богатой кислородом воде. Потом прячется снова и ждет. А платформа чисто для приманки».

«Похоже на то, – согласился Бак. – Мина уйдет в расщелину, платформа пальнет ракетами по „Тапрабани“, или ее просто случайно найдут, вышлют батипланы, те зайдут на цель, не видя спрятавшуюся мину на радаре, а она жахнет, и всем конец».

«Они изучили тактику охотников, – добавил я. – Но не тактику донников. Мина ждет звено батипланов, а не двух боевых пловцов».

«Но если она жахнет, нам тоже конец, – прикинул Бак. – Дистанция километра два, а там двести тонн нитрожира. Под водой при такой силе ударной волны нас в блин расплющит».

«Может даже базу с якорей сорвать», – согласился я.

«Ну, и что делать?» – спросил Бак.

«Пока представления не имею. Из ракетной установки или из карабина с нашей дистанции ее не взять. Торпеды и служебные „кальмары“ перехватят любой снаряд на траектории, поймут, где мы, и накроют нас медным тазом».

«Даже если не перехватят, а мы в нее попадем, она детонирует, и наделает столько шороху, что мы еще в адском котле по инерции будем неделю кувыркаться».

Мы задумались. Привычные нам решения, зарекомендовавшие себя за несколько лет, тут не годились.

Глава 2. «Игра воображения»

Конечно, все наши переговоры в гиперволновом диапазоне читались и на мониторах батиплана, поэтому моментально на связь вышла Рипли и принялась обзывать нас идиотами. Ей легче было, она могла орать в микрофон, и мы слышали ее голос, транслируемый биомембранами шлемов, поэтому поначалу она нас подавила своим красноречием. Пришлось дождаться, когда у нее кончится набор ругательств.

«На самом деле думать особо не о чем, – передал я ей. – Флотилию вызывать глупо, именно ее биотехи ждут, именно для нее подготовили сверхтяжелую мину. Ну, предупредим мы командора флотилии о мине, что это изменит? Все равно через боевое охранение одними лишь бомбами не пробиться, мы еще в Черном море насмотрелись, как обслуживающие биотехи платформ легко и непринужденно перехватывали любые снаряды. Значит, надо вводить в зону несколько батипланов, пробиваться к цели, тратя уйму боеприпасов. Но ввести батипланы в зону невозможно, так как их неминуемо уничтожит мина огромного радиуса действия».

Рипли крыть было нечем и ей пришлось заткнуться. Получалось, что либо наступил день триумфа донной охоты, когда новыми методами будет достигнута победа, недостижимая другими путями, либо мы тут все сдохнем. Отступление тоже ничего не решит, в этом случае платформа дозреет, нанесет удар по «Тапрабани», ее все равно попытаются уничтожить. В этом случае тоже погибнет несоизмеримо больше людей, чем мы двое. Так что нечего тут особо решать. Как говорят, назвался груздем, полезай в кузов.

Я поделился этими соображениями в эфире, и Бак согласился по всем пунктам.

«Попробуем, – передал он мне. – Подкрадемся незаметно».

– Точно не надо доложить в адмиралтейство? – уточнила Рипли.

Пришлось ей напомнить, что она, по сути, салага, и старшим товарищам лучше знать, что делать в боевой обстановке. Ну, я не стал грубить, а просто проигнорировал ее фразу и передал:

«Рельеф дна тут плохой. Гладкий базальт».

«В базальте всегда есть трещины, по ним и пройдем», – ответил Бак.

Это легче было сказать, чем сделать, поскольку в кромешной тьме не то что трещины в базальте, а палец у самого носа не разглядеть. Пришлось мне перенастраивать акустическую станцию, чтобы по тому же принципу, пользуясь сонарами биотехов, создать объемную картину дна. Времени на это ушло больше, но результат нас порадовал – несколько пересекающихся трещин, действительно, могли привести нас так близко к мине, что можно было попробовать вскрыть ее боевую полость из тяжелого гарпунного карабина. Без риска детонации. Более того, рельеф в самой зоне боевого охранения был не таким гладким и унылым, как ближе к базе – из дна торчали скальные выступы и грудами лежали крупные валуны. Я вспомнил нашу Гору Циклопов, где между валунами можно было даже пролезть, правда, без скафандра. Тут было нечто вроде того, только поменьше масштабом.

Я отметил путь маркерами, чтобы можно было двигаться вообще без ориентиров, только по меткам визора, мы оставили крупногабаритное снаряжение на дне, взяли только оружие и боеприпасы, после чего соскользнули в ближайшую трещину.

К сожалению, дно у нее было где-то очень уж глубоко, даже искать его бессмысленно, так что мы придали скафандрам нулевую плавучесть и, осторожно подгребая руками, двинулись вперед на пару метров ниже уровня дна. Включать водометы было совершенно недопустимо, нас по их звуку сразу бы засекли и торпедировали чем-то вроде «Барракуд», специально предназначенных для уничтожения боевых пловцов. А так, медленно но верно.

Правда, выходило уж очень медленно. Мы еле двигались от маркера до маркера, потом Бак додумался отталкиваться руками от стенок трещины, и дело пошло намного быстрее. Затем до меня дошло, что не обязательно использовать водометы в пульсирующем режиме, создавая характерный шум под водой, а можно заставить скафандр медленно набирать воду в мантию, затем не очень быстро и не очень часто ее выпускать, добавляя тягу между толчками от стенок. Это позволило нам разогнаться до вполне вменяемой скорости, и вскоре мы по радарным меткам поняли, что находимся внутри боевого охранения.

Нас, как водится, не замечали. Алгоритмы торпед хорошо работали при лобовых атаках, когда противника надо было заваливать числом и мощностью боевых зарядов. Твари висели в воде, сканировали пространство ультразвуком, на случай приближения понятной им цели, но нас за кромкой трещины им было не обнаружить. Для этого в трещину надо нырнуть, а с какого перепугу им это делать?

Затем мы свернули на пересечении трещин, и направились почти прямиком к тому месту, где радар показывал метку сверхтяжелой мины. Сказать, что мне было как-то особенно страшно – нет. Бывало намного страшнее, особенно в самом начале охоты, еще в Черном море. Тут ведь если мина взорвется, точно не успеешь ничего почувствовать. Как Бак выразился, ударная волна такой силы, что еще неделю будешь в адском котле кувыркаться по инерции. К тому же эмоции в глубине не помогают, только мешают.

Постепенно начало светлеть. Так всегда бывает возле платформ, они, оказалось, кромешную тьму тоже не любят, поэтому порождают крошечные искусственные светящиеся микроорганизмы, которые их окутывают довольно большим облаком. Я это явление когда впервые увидел, сильно удивился, посчитал единичным случаем у одной отдельно взятой платформы, но потом оказалось, что даже «Барбары», ползая по дну, таскают за собой эту живую иллюминацию.

Видно было хорошо, особенно с учетом, что ледяная вода у дна была почти так же прозрачна, как воздух. Мы с Баком очень осторожно высунули головы из трещины и разглядели мину. Это, конечно, сколько ни описывай, все равно хрен представишь. Ну, так-то просто, типа, огромный, размером больше синего кита, кожаный мешок был словно привязан за горловину к якорному жгуту. Еще это было похоже по форме на древний стратостат, на которых начинали покорение космоса еще до создания мощных орбитальных ракет. Только те были серебристыми, а этот грязно-бурый, с желтыми бородавчатыми пятнами на боках, в тех местах, где располагались многометровые жаберные щели. Конечно, такую махину кислородом обеспечить, да еще в бедных водах – это надо не мало стараний приложить. Видно было, как светящиеся облака микроорганизмов вместе с водой прокачиваются через жабры мины.

Уж насколько я всякого повидал, и то впал в нечто вроде гипнотического ступора. Ну, ушел сам в себя, в такое место, откуда нельзя управлять телом, дергая за ниточки нервов, и лишь пялился на происходящее вокруг через проемы глаз.

«Долговязый, хватит медитировать, – передал мне Бак. – Может пора пострелять?»

У него воображение было менее развито, чем у меня, что много раз его выручало. Я же всегда знал, что воображение в нашем деле порок, с ним надо бороться, а сейчас мне стало особенно стыдно, что завис в боевой ситуации. Но в следующий миг именно воображение поставило передо мной вопрос, на который ответа у меня не было. Я вдруг живо представил, что Бак точным выстрелом поражает мину в самый уязвимый нервный центр над жгутиковым колодцем. Гарпун на огромной скорости вскрывает боевую полость, нирожир выливается, детонация не происходит… Победа? Ну, типа. Но что дальше? Мы уничтожим мину, но не платформу. Она продолжить командовать боевым охранением, и никакого хаоса огнем батиплана внести не получится.

Я передал свои соображения Баку, и тот сам завис на полминуты, не меньше.

«Не подумал об этом, – признался он после затянувшейся паузы. – Обычно же донники уничтожали сразу платформу».

«Вот именно», – ответил я.

– Если грохните мину, мы вас мигом подхватим, – раздался под шлемом голос Рипли.

«Мигом это как?». – Я решил остудить ее пыл.

Она не ответила, поняла, что сморозила глупость.

С безопасной дистанции батиплан доберется до огневой позиции хорошо, если за пару минут. От нас твари за это время один фарш оставят. Попытка же нас прикрыть огнем бортовой батареи издалека, будет воспринята платформой, как атака на нее. Тогда торпеды и «кальмары» внешнего круга перехватят все выпущенные снаряды, а «Барракуды» внутреннего круга разделаются с нами.

«Есть только один выход, – прикинул я. – Надо одновременно убить мину и платформу. Тогда боевое охранение превратится просто в стаю торпед, „кальмары“ вообще останутся не у дел, Викинг сможет начать стрелять издалека, большинство торпед бросятся на перехват батиплана, а от остальных мы сами отстреляемся».

Я понимал, почему никто не отвечает. Все думали, и думали одинаково, что это трудно, что это рискованно. Но какой смысл говорить об этом, если другого выхода нет?

«Бак, займись миной, у тебя опыта больше, – передал я в эфир, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. – Мне больше везет с платформами. Главное, стрелять одновременно».

Чтобы занять позицию для эффективной стрельбы по платформе, мне понадобилось еще несколько минут продвигаться по трещине одному. Хорошо хоть не во тьме, я этому был очень рад. Но стрельба – не то же самое, что выстрел. Мы с Баком находились в очень разном положении. От него требовался один предельно точный выстрел, и тут любая ошибка грозила взрывом мины. Я же точно знал, что даже молодую платформу одним выстрелом не уничтожить, и что пока платформа жива, каждая тварь между мной и целью будет кидаться на перехват выпущенных из карабина гарпунов. Мне придется выпустить изрядную часть боезапаса, чтобы убить платформу, занимавшую высшую ступень в иерархии биотехов. Причем, сделать это надо в считанные секунды. Чем дольше платформа продержится во главе боевого охранения после выстрела Бака, тем меньше у нас шансов на выживание.

Тут меня осенило. Резко, как вспышка молнии. Мое воображение, подобно машине времени, вернуло меня на много лет назад, когда мы только прибыли на Тринидад, и мне, за неимением других средств, пришлось взять под контроль донную платформу на шельфе. Я подкрался к ней скрытым порядком, вскрыл пульт управления и переключил профиль взаимодействия с боевым охранением. После этого все твари, принадлежащие платформе, стали принадлежать мне, и она сама тоже. Это была моя личная армия в глубине.

С тех пор многое изменилось, и сам я изменился очень сильно, но все же сейчас мне ничего в теории не мешало повторить этот трюк. Он бы решил все. Если Бак убьет мину, а я возьму под контроль платформу, все будет кончено самым победоносным образом. Рипли останется пройти на батиплане между тварями, которые не тронут ее, забрать нас на борт, и вернуться на базу. А платформа до конца своих дней будет пребывать в режиме ожидания без всякого вреда для рода человеческого.

Перспектива заманчивая, сказать нечего, но чтобы претворить такой план в жизнь, мне придется не просто подобраться к твари на расстояние выстрела, а приблизиться к ней вплотную, затем вскрыть программатор и ввести новые данные. При этом торпеды боевого охранения неизбежно меня засекут, подадут сигнал тревоги, и тогда Баку придется не сладко.

Подумав и взвесив все шансы, я передал в эфир:

«Бак, я стрелять не буду. Если платформа останется живой, то рядом с ней для нас будет самое безопасное место. Убивай мину, потом сразу пробивайся вплотную к платформе. Там разберемся».

«Принял. – ответил Бак. – Будь готов, я на позиции».

Я дождался выстрела, и тут же помчался к платформе, уже не заботясь о маскировке. Мышцы водометов, казалось, затрещали от напряжения. Уже через пару секунд стало ясно, что Бак справился, попал, иначе бы мина рванула.

«Вскрыл полость, – сообщил Бак. – Встречай боевого товарища».

– Вы сумасшедшие оба, – услышал я на гиперволне голос Рипли.

Мое положение облегчалось тем, что в непосредственной близости от платформы торпед очень мало. Они там не занимают позиции, так как все равно не могут взрываться. В результате, чтобы меня перехватить, торпедам внутреннего круга пришлось играть со мной в догонялки, а это не так-то просто, с учетом мышечной мощи сверхглубинного аппарата линейки СГАК. Он ведь создан по тем же биотехнологиям, что и сами торпеды, а потому ничем не уступал им в скорости, а на форсажном режиме даже превосходил.

Но все же и в непосредственной близости от платформы торпеды тоже имелись. Они не могли взорваться без риска ранить платформу, но их функция была совершенно иной. На них возлагалось поражение вражеских боевых пловцов, если они попробуют несанкционированно завладеть доступом к программатору.