Текст книги "История запорожских казаков. Быт запорожской общины. Том 1"

Такова характеристика вольностей запорожских казаков у разных писателей. О климате и температуре этого края в общем можно сказать следующее. Зима здесь непостоянна и кратковременна: она устанавливается только в декабре и продолжается три месяца – декабрь, январь, февраль; морозы обыкновенно бывают 10, редко доходят до 20 и еще реже до 30 градусов по Реомюру; снега неравномерны: то очень глубокие, то совсем ничтожные, и более собираются в балках, байраках и оврагах, чем в открытых и ровных местах; частые зимние вьюги, или так называемый «пурги» и «хуртечи», при неудержимом северо-восточном или восточном ветре, бывают причиной гибели и людей, и скота; стужи, вследствие открытого положения местности, чувствуются гораздо сильнее, чем в местностях, защищенных природой: 10-градусные холода в Запорожье – что 20 градусов в Белоруссии. Весна начинается или с конца марта, или с начала апреля; весенних ночных заморозков в степи не бывает; травы обыкновенно снимаются в конце апреля, реже в начале мая; фрукты, овощи и хлебные растения поспевают в июле и начале августа; грозы летом очень часты; в середине июня прекращается ночная роса; весь июль и особенно начало августа часто проходят совсем без дождя, отчего степи теряют всякую прелесть и превращаются в сухую, выжженную, обнаженную и пыльную равнину; в половине августа жары достигают такой степени, что человеку и животным становится невмоготу переносить знойную температуру и неумолимо палящие лучи южного солнца: средняя температура лета в июне и июле от 15 до 20 градусов, в августе от 26 и более, по Реомюру; наибольшая температура до 45 и иногда, хотя весьма редко, до 50 градусов; в северной окраине и средней полосе температура обыкновенно бывает несколько ниже, чем в восточной и особенно южной; дожди идут большей частью тучковые и нередко столь сильные, что своими потоками сносят хлеб, огородную растительность и даже мелкий скот и легкие постройки, особенно в местах низменных и глубоких; со второй половины августа начинает садиться роса и перепадать дождики, отчего степь постепенно начинает зеленеть и принимает нарядный и веселый вид. Осень начинается с конца сентября, вообще же сентябрь и иногда начало октября считаются здесь самым приятным временем года; с конца же сентября здесь наступают иногда туманы, нередко продолжающиеся периодически осенью, зимой и весной; реки здесь обыкновенно замерзают в ноябре и остаются закованными льдом до марта. Северо-восточные и восточные ветры приносят здесь холод, зной и засуху, южные и юго-западные – тепло, дождь и влагу; из всех окраин вольностей запорожских, в ближайших к морю и большим рекам, каковы Днепр и Буг, климат мягче и влажнее, чем в других.

Но каковы бы ни были удобства или неудобства края, для запорожских казаков он представлялся обетованною страной, заветной Палестиной, несмотря на весь ужас его пустынности, летнего зноя, зимней стужи, страшного безводья, губительного ветра. И чем страшнее казался этот край другим, тем привлекательнее он был запорожским казакам. Многим уже один Днепр казался страшным как по своей дикости, так и по своей малодоступности. Таким диким и малодоступным делали Днепр как его заливы, гирла, речки, ветки, озера, болота, так и его многочисленные острова, карчи, заборы и пороги. По сказанию Боплана, в конце своего течения Днепр имел едва исчислимое множество островов, покрытых такой густой травой, таким непролазным камышом и такими непроходимыми и высокими деревьями, что неопытные моряки издали принимали огромные деревья реки за мачты кораблей, плавающих по днепровским водам, а всю массу островов – за один сплошной, огромной величины остров. Когда однажды турки, преследуя запорожцев, проникли из Черного моря на своих галерах до самой сечевой скарбницы, то, поднявшись выше устья Днепра, они запутались в целом архипелаге островов и совершенно потерялись, как в бесконечном лабиринте с его многочисленными ходами и переходами, в неисчислимых ветках и непролазных камышах реки; тогда запорожцы, бросившись на лодках между камышей и деревьев, потопили несколько турецких галер, истребили множество людей и так напугали своих врагов, что они никогда потом не поднимались выше четырех или пяти миль от устья Днепра вверх[162]162
  Бошан. Указ. соч.


[Закрыть]. Поляки только в 1638 году впервые проникли и ознакомились с запорожскими трущобами и придавали этому знакомству чрезвычайно важное значение[163]163
  Кулиш. Отечественные записки, 1864.


[Закрыть].

Но, как пишет Афанасьев-Чужбинский в своей книге «Поездка в Южную Россию»: «Что значат эти острова и ветки в сравнении с днепровскими порогами? Кто не видал порогов, кто не пытался переправляться через них, тот никогда не может себе и представить всей грозы и всего ужаса, каким обдает Днепр даже самого смелого пловца по нему. При виде страшной пучины, клокочущей в днепровских порогах, кровь леденеет в жилах человека, уста сами собой смыкаются, сердце невольно перестает биться… Уже издали можно узнать близость порогов по тому страшному шуму и стону воды, которая, вливаясь в промежутки между камней порогов, сильно пенится, яростно бросается с камня на камень и как бы с ожесточением стремится вырваться из своих тисков, точно желая поглотить все своим течением, схватить, увлечь и унести все своей неудержимой и сокрушающей силой. Особенно страшны бывают пороги в то время, когда на Днепре схватится так называемая полоса ветра. «Из всех ветров, заключенных в мехах Эола, он – северо-восточный – самый злой, коварный и опасный. Как сила дурного глаза, губительно влияние его; как чаша испитой неблагодарности, снедает грудь ядовитое дуновение его», – сказал один из эллинов о греческом ветре, и эти же слова можно применить к внезапному порыву ветра на Днепре. Этот порыв внушает опасность даже и бесстрашным днепровским лоцманам: они отваливают от берега с барками и плотами только в самую тихую погоду, когда вода в Днепре стоит как зеркало и когда она не шелохнет ни одной своей струей; но и среди такого затишья нередко и совершению неожиданно схватываются полосы ветра, и тогда и ловцам остается одно спасение – надежда на Бога[164]164
  Афанасьев-Чужбинский. Поездка в Южную Россию. СПб., 1863, I.


[Закрыть]. Вот Днепр спокоен и тих; в его водах, как в чистом хрустальном зеркале, отображается ясное, сине-голубое и безоблачное небо. Но это спокойствие обманчиво. Не проходит и нескольких часов, как вдруг Днепр поворонел, над ним дико завыл порывистый ветер, и вмиг вся поверхность воды зловеще зачернела, быстро заволновалась и закипела своей белой жемчужной пеной. Страшнее всего бывает в таких случаях Днепр в ночное время!..

По всему этому, среди бесконечных гирл Днепра, среди его глубоких лиманов, необозримых плавней, неисчислимых забор, подводных карчей и диких порогов, не рискуя головой, мог свободно плавать только опытный пловец; среди его лесистых островов, топких болот, среди невылазных и непроглядных камышей мог не потеряться только тот, кто отлично и во всех подробностях изучил Днепр и его речную долину. Но вот эта-то неприступность Днепра, эта-то дикость мест, этот страх пустынной безлюдности и привлекали низовых молодцов, никем и ничем не устрашимых запорожских казаков. Здесь, за неприступными порогами, среди бесчисленных островов, непроходимых камышей, дремучих и вековых лесов; здесь, в бесплодных и знойных полях, в безводных и диких степях, здесь-то удальцы и находили себе надежное убежище и всеобъемлющую колыбель. «Сичь – мате, а Велыкий Луг – батько!.. Степ та воля – казацька доля!..» Сюда не могла досягать ни рука королевского чиновника, ни рука пана-узурпатора, ни власть коронного гетмана, ни даже грозные универсалы грозных королей польских; здесь же молодцам нипочем были ни татары, ни турки, ни летний зной, ни зимний холод, ни страшное безводье, ни губительная засуха, ни дикий зверь, ни степная «пожежа».

 
Ой, полем, полем Кылыимським,
Та шляхом бытым Гордыинським
Ой там гуляв казак Голота.
Не боитця вин ни огня, ни меча, ни третёго болота.
 

Глава 4
История и топография восьми Запорожских Сечей

Владея обширными степями, отходившими на громадное пространство к востоку и западу от реки Днепра, запорожские казаки при всем том центром своих вольностей всегда считали реку Днепр: на Днепре или близ Днепра они постоянно устраивали свою столицу, Сечь. Название казацкой столицы – «Сеча, Сича, Сечь» – без сомнения, произошло от слова «секти» – «высекать», в смысле рубить и, следовательно, имеет одинаковый корень с великорусским словом «засека». Доказательством тому служат дошедшие до нас документы прошлых веков, раскрывающие ход постепенной колонизации новых днепровских степных мест, шедшей из старой Малороссии на Низ. Колонизация эта выражалась прежде всего тем, что пионеры новой земли, избрав для своего поселения уединенную лесную трущобу, совсем недоступную или малодоступную для набегов степных наездников, высекали среди ней лес, и здесь, на расчищенной лесной местности, где оставались только пни от вырубленных деревьев, заводили свой поселок[165]165
  Киевская старина, 1888, XXIII, № 11.


[Закрыть]. Естественно думать, что и Запорожская Сечь таким же путем возникла и от этого именно получила свое название. Но усвоенное название в местности лесной, оно приурочивалось и к тем местам, где вовсе не было леса и где даже не было никакой надобности в очистке места от лесной растительности. Напротив того, случалось, что избранное место для устройства в нем Сечи нужно было даже укреплять искусственно; для этой цели высекали где-нибудь вблизи намеченного для Сечи места толстые деревья, заостряли их сверху, осмаливали снизу и, подобно частоколу, вколачивали вокруг какого-нибудь острова или мыса правильной подковой, как это можно было видеть при раскопке Чертомлыцкой Сечи. Таким образом, в названии казацкой столицы «Сечь» заключался двойной смысл: это было или расчищенное среди леса, или укрепленное высеченным лесом место. Отсюда мнение о том, что название Сечи произошло от слова «секти» в смысле разить, потому что запорожцы главной своей задачей ставили сечь головы врагам, кажется вовсе неправдоподобным[166]166
  Записки Одесского общества истории и древностей, VI.


[Закрыть]. В переносном смысле слова Сечь была столицей всего запорожского казачества, центром деятельности и управления всеми войсковыми делами, резиденцией всех главных старшин, стоявших во главе низового казачества.

Рядом со словом «сечь» ставилось слово «кош», иногда – «вельможный Запорожский Кош». Слово уже несомненно заимствовано извне, взято именно от татар, как слова «казак», «атаман», «есаул», «чауш», «чабан». На татарском языке слово «кош», или, правильнее, «кхош», означало – десять тысяч вместе сведенных овечьих стад. «Для удобства исполнения пастушеских обязанностей, – замечает на этот счет Хартахай в статье, напечатанной в «Вестнике Европы», – татары часто прибегали к союзам. Во главе союза являлся человек, у которого было собственное стадо и который, кроме того, прославился как хороший распорядитель, удачно размножающий свой скот. С таким человеком все охотно вступают в союз. Этот союз имеет следующую организацию. Во главе его стоял основатель, а членами его считались вкладчики. Десять соединенных стад, в каждом по 1000 овец, составляют одно сводное под общим названием кхош. Так как с 10 000 овец неудобно производить кормление на одном месте, то весь кхош разделялся на малые стада в тысячу и менее овец. При каждом полном стаде находилось по три человека; они известны под именем чабанов. Тот, который отличался наибольшей расторопностью, делался непосредственным начальником чабанов сводного стада и получал титул одамана. Главное управление всеми отдельными стадами сосредоточивалось в коше. Там живет начальник союза и верховный правитель коша»[167]167
  Хартахай. Вестник Европы, 1866, VI.


[Закрыть]. Запорожец Никита Леонтьевич Корж объясняет слово «кош» следующим образом: «кочуя зиму и лето по степи, запорожские казаки, для защиты пастухов от холодных ветров и дурной погоды, употребляли коши; КОШИ эти подобились палаткам; они обшиты были вокруг полстями и, для удобства передвижения с места на место, устроены были на двух колесах; в середине их делалась кабыця для огня, у которой грелись и просушивались от непогоды пастухи»[168]168
  Устное повествование Никиты Коржа. Одесса, 1842.


[Закрыть]. Оба эти объяснения примиряет профессор Григорьев. Кош, по его словам, означает всякое временное помещение в пустом месте или на дороге: отдельную кибитку, несколько кибиток вместе и целый лагерь. «Поэтому, – пишет он, – кошем называлась, по заимствованию от татар, и главная квартира запорожского войска, состоявшего из людей неоседлых, готовых всегда переноситься с места на место»[169]169
  О некоторых событиях в Бухаре, Казань, 1861.


[Закрыть].

Слова «сечь» и «кош» употреблялись у запорожских казаков то безразлично, то с полным различием одного от другого: обыкновенно под словом «Сечь» разумелась постоянная столица, постоянное ядро казаков, постоянный центр всего казачества, и притом у себя, дома; тогда как слово «кош» чаще всего понималось в смысле правительства, иногда в смысле временного места для пребывания казаков, военного лагеря, ставки, etat major, даже в смысле казацкого табора; но чаще всего слова «кош» и «сечь» ставились одно вместо другого с одинаковым понятием постоянного местопребывания запорожских казаков. Оттого в дошедших до нас документах запорожского архива встречаем подписи: «Дан с Коша при Буге»[170]170
  Яворницкий. Вольности запорожских казаков.


[Закрыть], то есть с временного лагеря при Буге; «Дан с Коша Сечи Запорожской», «Дан на Кошу Сечи Запорожской», то есть с постоянного места при Сече Запорожской; «Писано на Кошу»[171]171
  Самуил Величко. Указ, соч., I, II.


[Закрыть], то есть писано в ставке при постоянной Сечи; «Запорожский Кош», то есть Запорожская Сечь, при этом – год, месяц, число и место постоянной, например, Новой Сечи[172]172
  Яворницкий. Сборник материалов.


[Закрыть].

«В течение своего, с небольшим двухсотлетнего исторического существования запорожские казаки последовательно переменили восемь Сечей: Хортицкую, Базавлуцкую, Томаковскую, Микитинскую, Чертомлыцкую, Алешковскую, Каменскую и Новую, или Подпиленскую. Причинами перенесения Сечей с одного места на другое были частью большее для жизни удобство одной местности сравнительно с другой, частью стратегические соображения, частью чисто случайные явления, вроде недостатка воды, тесного помещения, вредной для здоровья местности, эпидемии, от которой известная местность настолько заражалась, что живым людям поневоле приходилось переноситься всем центром жизни, или Сечею, на другую здоровую местность»[173]173
  Яворницкий. Число и порядок Запорожских Сечей. Киев, 1884.


[Закрыть].

Последовательное перечисление Запорожских Сечей находим в историческом труде князя Семена Мышецкого, откуда оно заимствовано летописцем Ригельманом и за ним – историками Бантыш-Каменским и Маркевичем. Князь Мышецкий насчитывает десять Сечей: в Седневе, близ Чернигова; Каневе, ниже Киева; Перевалочной, близ Кременчуга; на Хортице; на Томаковке; на мысе Микитином; при устье речки Чертомлыка; при устье речки Каменки; в урочище Алешках, и, наконец, при речке Подпильной[174]174
  Мышецкий. Указ. соч.


[Закрыть]. В этом перечне не находим Базавлуцкой Сечи, зато находим три других Сечи – в Седневе, Каневе и Переволочной, которых за сечи принять, однако, нельзя. Дело состоит в том, что запорожскими казаками, в отличие от малороссийских, украинских, черкасских, реестровых, городовых и семейных, живших в Старой Малороссии, то есть Киевской, Полтавской, Черниговской и частью Подольской губерниях, назывались собственно те казаки, которые жили за порогами Днепра; отсюда и Запорожскими Сечами в точном и буквальном смысле слова должны называться лишь те, которые возникли и устроены были ниже порогов. А так как Седнево, Канев и Переволочна были гораздо выше порогов, и притом в старой Малороссии, то считать их Запорожскими Сечами нет никакого основания. В данном случае свидетельство князя Мышецкого важно для нас именно в том отношении, что оно подтверждает лишь признанный в истории Малороссии факт о постепенной колонизации, шедшей из городов в степи, и о тесной связи и близком родстве запорожских казаков с малороссийскими. Таким образом, первой Запорожской Сечью следует считать Сечь на острове Хортице, ниже порогов.

Остров Хортица – самый большой и самый величественный из всех островов на протяжении всего Днепра. Он известен был уже многим древним историкам и писателям. У греческого императора Константина Багрянородного (905–959) он называется островом Св. Григория, получившим свое название, как думают, от Григория, просветителя Армении, некогда приезжавшего в Россию по Днепру[175]175
  Федор Карлович Брун. Черноморье. 1879, II.


[Закрыть]; в русских летописях он именуется Хортич, Кортицкий, Городецкий, Ортинский, Интрский остров[176]176
  Летопись по Ипатскому списку. СПб., 1871.


[Закрыть]; у Эриха Ласоты, у Боплана, в «Книге большого чертежа» – Хортица и Хиртица[177]177
  Путевые записки; Описание Украины. Москва, 1848.


[Закрыть]; у польского хрониста Мартина Бельского – Хорчика[178]178
  Zbior pisarzow polskich, Czese szosta, XVIII, Warszawa, 1832.


[Закрыть]; у Василия Зуева и князя Мышецкого – Хортиц[179]179
  Путешественные записки. СПб., 1786; История. Одесса, 1852.


[Закрыть]; на атласе Днепра 1786 года адмирала Пущина – Хитрицкий остров[180]180
  Императорская С.-Петербургская публичная библ., F, IV.


[Закрыть]; у Ригельмана – Хордецкий остров[181]181
  Летописное повествование о Малой России, I.


[Закрыть].

Остров Хортица получил свое название, по объяснению профессора Бруна, от слова «хорт», что значит – борзая собака, которую наши предки, славяне-язычники, останавливаясь на острове ниже порогов во время плавания по Днепру «из варяг в Царьград», могли приносить в жертву своим богам[182]182
  Брун. Примечание к «Путевым запискам» Ласоты. Одесса.


[Закрыть]. «Прошед Крарийский перевоз[183]183
  Теперь переправа Кичкас, выше острова Большая Хортица.


[Закрыть] [теперь переправа Кичкас], они – руссы – причаливают к острову, который называется именем Св. Григория. На этом острове они совершают свои жертвоприношения: там стоит огромной величины дуб. Они приносят в жертву живых птиц; также втыкают кругом стрелы, а другие кладут куски хлеба и мяса, и что у кого есть, по своему обыкновению. Тут же бросают жребий, убивать ли птиц и есть или оставлять в живых» (цитируем по De administrando imperio). В русских летописях имя Хортицы впервые упоминается под 1103 годом, когда великий князь Святополк Изяславич, в союзе с другими князьями, шел походом против половцев: «И поидоша на коних и в лодьях, и придоша ниже порог и сташа в протолчех и в Хортичим острове»[184]184
  Летопись по Ипатскому списку. СПб., 1871.


[Закрыть]. Из русских же летописей узнаем, что на острове Хортице съезжались все; главные русские князья и их пособники, когда в 1224 году отправлялись на первую битву против татар, к речке Калке: «Придоша к реце Днепру и видоша в море: бе бо людей тысяици, и воидоша в Днепр и возведоша пороги и сташа у реки Хортице на броду, у протолчи»[185]185
  Там же.


[Закрыть].

Возникновение, устройство и история Хортицкой Сечи тесно связаны с историей и подвигами знаменитого вождя запорожских и украинских казаков, князя Димитрия Ивановича Вишневецкого, известного в казацких народных думах под именем казака Байды. Князь Димитрий Вишневецкий впервые является на острове Хортице в 1556 году. Потомок волынских князей Гедиминовичей, Вишневецкий был человек православной веры, владел многими имениями в Кременецком повете, каковы: Подгайцы, Окимны, Кумнин, Лопушка и др., имел у себя трех братьев: Андрея, Константина и Сигизмунда, и впервые стал известным с 1550 года, когда назначен был польским правительством в звание Черкасского и Каневского старосты. В этом звании Вишневецкий оставался до 1553 года: получив отказ от короля Сигизмунда Августа по поводу просьбы о каком-то пожаловании, князь Димитрий Вишневецкий, по старому праву добровольного отъезда служилых людей от короля, ушел из Польши и поступил на службу к турецкому султану. Тогда польский король, обеспокоенный тем, что турки, в лице Вишневецкого, приобретут отличного полководца, каким он действительно и был, теперь врага польскому престолу, снова привлек князя к себе, дав ему опять те же города Черкасы и Канев в управление. Но, управляя этими городами, князь хотя и доволен был на этот раз королем, но остался недоволен собственным положением; душа его жаждала военной славы и ратных битв. Тогда князь задался широкой мыслью: уничтожить всю ногайско-крымскую орду татар и, если можно, овладеть Черноморским побережьем. Эта смелая и широкая мысль была первым шагом на пути к изгнанию турок из Европы, к которому в конце XVII века многие политики пришли в Западной Европе и с которыми во второй половине XVIII века носился князь Григорий Потемкин. Свой план князь Димитрий Вишневецкий старался выполнить последовательно и открыто высказал его в 1556 году. Он нашел себе союзников, русских казаков дьяка Ржевского и запорожских казаков атаманов Млымского и Михайлова Еськовича, и вместе с собственными, тремястами черкасско-каневскими казаками ходил против татар и турок под Ислам-Кермень, Волам-Кермень и Очаков. Повоевав удачно с врагами христианской веры в их собственной земле, Димитрий Вишневецкий вслед за тем отступил на остров Хортицу и отсюда рассчитывал открыть постоянные набеги на мусульман. С этою целью он устроил здесь «город». Этот «город» и послужил для запорожских казаков прототипом Сечи. Неизвестно, называли ли действительно запорожские казаки «город» Вишневецкого Сечью, но близкий к данному событию человек, посланник германского императора Рудольфа II, Эрих Ласота, проезжавший близ Хортицы в 1594 году, свидетельствует, что то был «замок», разрушенный потом татарами и турками[186]186
  Летопись по Ипатскому списку.


[Закрыть]. Укрепившись «городом» на острове Хортице, Димитрий Вишневецкий около этого же времени вновь отошел от польского короля и в мае месяце 1557 года доносил русскому царю Ивану Грозному, что к нему на остров Хортицу приходил крымский хан Девлет Гирей с сыном и со многими крымцами, упорно бился с князем двадцать четыре дня. Но, как говорит нам русская летопись по Никоновскому списку, Божьим милосердием, именем и счастьем царя, государя и великого князя, он, Вишневецкий, отбился от хана, побил у него даже многих лучших людей, так что хан пошел от Вишневецкого «с великим соромом» и от своего поражения настолько обессилел, что Вишневецкий отнял у крымцев многие из их кочевищ[187]187
  Русская летопись по Никоновскому списку.


[Закрыть]. Вслед за этим, в том же году, в сентябре месяце, Вишневецкий через своего посланца Михаила Еськовича изъявил желание поступить в подданство московского царя, сообщил Ивану Грозному об устройстве на Днепре, «на Кортицком острову, города, против Конских Вод, у крымских кочевищ»; в этом же году Вишневецкий вторично извещал царя, что он принял от него на острове Хортице боярских детей Андрея Щепотьева, Нечая Ртищева да Михаила Еськовича, получил охранную грамоту, царское жалованье и согласие царя на принятие князя в русское подданство, а в заключение доносил, что он снова задумал поход против мусульман под Ислам-Кермень. Отправив к царю Андрея Щепотьева, Нечая Ртищева, Семена Жижемского и Михаила Еськовича, Димитрий Вишневецкий просил царя через своих посланцев дозволить ему этот вновь задуманный поход на исконных врагов веры Христовой. Однако, пока пришло от царя на то разрешение, хан сам не замедлил предупредить князя: в октябре месяце, 1558 года, Девлет Гирей внезапно подступил к острову Хортице и, со множеством людей турецкого султана и волошского господаря, осадил «город» Вишневецкого и бывших с ним запорожских казаков. Вишневецкий и на этот раз долго отбивался от мусульман, но, потом не имея чем продовольствовать своих лошадей и людей, оставил Хортицу и ушел в Черкасы и Канев, а оттуда явился в Москву. Из Москвы, в октябре того же 1558 года, вместе с кабардинским мурзой Канклыком Кону, новым, собственным братом, атаманами, сотскими и стрельцами, Димитрий Вишневецкий уехал судном в Астрахань, из Астрахани к черкесам в Кабарду; здесь ему велено было собрать рать и идти мимо Азова на Днепр, на Днепре стоять и наблюдать за крымским ханом, «сколько Бог поможет».

Исполняя царское приказание, Вишневецкий сперва остановился под Перекопом; но, не встретив здесь ни одного врага, перешел к Таванской переправе «на полтретьятцать верст ниже Ислам-Керменя»; простояв напрасно на переправе три дня, Вишневецкий отсюда поднялся на остров Хортицу и здесь соединился с дьяком Ржевским и его ратниками. Встретив Ржевского выше порогов, Вишневецкий велел ему оставить все копии с запасами на острове Хортице, отобрал лучших людей из его рати – небольшое число боярских детей, казаков да стрельцов, остальных отослал в Москву, и потом с отборным войском пошел «летовать» в Ислам-Кермень, откуда имел целью захватить турецкие города Перекоп и Козлов. Крымский хан, видя намерение Вишневецкого, ушел вовнутрь полуострова за Перекоп. Узнав об отходе хана за Перекоп, царь Иван Грозный отправил к Вишневецкому посла с жалованьем и через него же приказал князю оставить на Днепре Ширяя Кобякова, дьяка Ржевского и Андрея Щепотьева с немногими боярскими детьми, со стрельцами и казаками Данила Чулкова и Юрия Булгакова, а самому ехать в Москву. Князь повиновался воле царя; но через два года он снова очутился на Днепре, близ острова Хортицы, откуда, снесшись с польским королем, вторично перешел к нему на службу; с его отъездом и последовавшей за ним весьма трагической смертью история Хортицкой Сечи надолго прекратилась[188]188
  Русская летопись по Никонову списку. СПб., 1791.


[Закрыть].

В 1594 году мимо острова Хортицы ехал посланник германского императора Рудольфа II, Эрих Ласота, к запорожским казакам; на своем пути он видел два острова Хортицы, Большую и Малую Хортицу; с последней именно Ласота и связывает подвиги князя Вишневецкого; здесь он указывает на остатки того «городка», который Вишневецкий устроил для обороны против татар: «Четвертого июля прошли мы мимо двух речек, называемых Московками и текущих в Днепр с татарской стороны. Затем пристали к берегу близ лежащего ниже острова Малой Хортицы, где лет тридцать тому назад был построен замок Вишневецким, разрушенный потом татарами и турками»[189]189
  Эрих Ласота. Путевые записки, в 1594 году. Одесса, 1873.


[Закрыть]. Несколько позже Ласоты об острове Хортице говорит и польский хронист Мартин Бельский: «Есть и другой остров близ того – Коханого, – называемый Хорчика, на котором Вишневецкий перед этим жил и татарам очень вредил, так что они не смели через него так часто к нам вторгаться»[190]190
  Zbior pisarzow polskich. Czese szosta, XVIII, Warszawa, 1832.


[Закрыть]. В XVII веке Боплан писал о Хортице, что остров этот очень высок, почти со всех сторон окружен утесами, в длину имеет более двух миль, а в ширину, с восточной стороны, – около полумили, а к западу уже и ниже, что он не подвержен наводнениям и покрыт дубовым лесом[191]191
  Боплан. Указ. соч.


[Закрыть]. В XVIII веке, 1736–1740 годах, князь Семен Мышецкий сообщал о Хортице, что, по дошедшим до него рассказам, этот остров некогда составлял одно целое с окружающей его степью, а потом уже образовался от действия весенних вод на низкий берег реки Днепра; что на нем издревле была Запорожская Сечь; что во время польско-русской войны 1630 года вождь запорожских казаков, Сагайдачный, построил на этом острове фортецию или окоп[192]192
  Явная хронологическая ошибка: Сагайдачный умер в 1622 г., 10 апр.


[Закрыть], а в 1738 году, во время Русско-турецкой войны, на нем сделан был русскими войсками большой ретраншемент, со многими редутами и флешами, и что против него очень долго стояла русская армия и флотилия, ушедшая из-под Очакова[193]193
  Мышецкий. Указ. соч.


[Закрыть]. Впрочем, тут есть явная хронологическая ошибка: гетман Петр Конашевич Сагайдачный на самом деле умер 10 апреля 1622 года. Кроме свидетельства князя Мышецкого, весьма, впрочем, ненадежного там, где он касается внешней истории запорожских казаков, мы не знаем других указаний о пребывании гетмана Сагайдачного на острове Хортице; как кажется, на пребывание Сагайдачного на Хортице намекает лишь историк Устрялов, говоря, что запорожцы в начале XVI столетия, имея свою Сечь, оставили ее здесь, а потом, в 1620 году, возобновили на том же месте и вновь покинули[194]194
  Боплан. Указ. соч.


[Закрыть]. Относительно сооружения на острове Хортице русскими войсками земляных укреплений, помимо свидетельства Мышецкого, имеем и другие указания, из которых видим, что эти сооружения возведены не в 1738 году, как показывает автор истории о казаках, а в 1736 году. Вот выдержка из все тех же «Записок Одесского общества истории и древностей»: «В бывшую русских с турками войну в 1736 году, на острове Хортице был построен знатный ретраншемент с линиями поперек острова[195]195
  В таком виде он сохранился и до настоящего времени.


[Закрыть], где и строение военных судов производилось, но лес к тому из дальних мест сверху Днепра доставлялся, по причине имеющихся на Днепре, выше сего острова, в 60 верстах при Кодацком ретраншементе, начавшихся порогов, кои вниз продолжением десять только верст до того острова не дошли»[196]196
  Записки Одесского общества истории и древностей, VII.


[Закрыть].

Цель сооружения названных укреплений на острове Хортице объясняет очевидец и участник Русско-турецких войн 1736–1738 годов, Христофор Манштейн, так: «Во время похода и полевых действий 1736 года граф Миних свободное сообщение с Украиной сохранял следующим образом: коль скоро войско за границу российскую выступало на некоторое отдаление, то он приказывал в известном расстоянии делать небольшие земляные укрепления, так что ежели местоположение в рассуждении дров и воды позволяло, одно от другого не далее было одной или двух миль… В каждом из сих укреплений оставляли одного чиновника и от 10 до 12 человек ратников или драгун и до 30 казаков, а в больших – от 400 до 500 строевого войска и около толикого же числа казаков под начальством штаб-офицера. Сии рассыпанные войска должны были препровождать гонцов и заготовлять сено в запас… Крепостцы весьма полезны были еще и для обозов, к войску следовавших: они тут находились в безопасности от всякого неприятельского нападения и обыкновенно в одной которой-либо из них останавливались для ночлега»[197]197
  Записки исторические о России. М., 1823, I.


[Закрыть]. Делал ли на острове Хортице, кроме Сагайдачного и Миниха, укрепления казацкий предводитель Яков Шах, известный сподвижник Ивана Подковы, действовавшего в конце XVI столетия, на это у нас нет никаких указаний, несмотря на уверения автора лубочной «Истории Малороссии» Семенова[198]198
  История Малороссии в трех частях. М., 1874, I.


[Закрыть].

Остров Хортица в настоящее время имеет в окружности 24 ¹/₂ версты и заключает в себе 2547 десятин и 325 квадратных сажен земли; наибольшая высота его, в северо-восточном углу, при среднем уровне воды в Днепре, доходит до 25 сажен. Юго-восточная половина острова представляет собой низменную плавню, изрезанную речками, озерками, ериками, лиманами, затопляемую каждую весну водой и покрытую небольшим лесом; еще не так давно здесь рос большой строевой лес, теперь срубленный до основания; по плану 1798 года, на всем острове Хортице считалось «лесу дровяного, дубового, кленового, березового и тернового 310 десятин, 150 квадратных сажен», но плану 1875 года – 222 десятины и 405 сажен, а по плану 1888 года – 402 десятины[199]199
  Яворницкий. Вольности запорожских Козаков.


[Закрыть]; в настоящее время здесь преобладает древесная растительность так называемой мягкой породы – осокорь, ива, шелковица, верба, разных пород лоза, между которой растет высокая и густая трава, скрывающая в себе диких гусей, уток, дупелей, коростелей и других птиц; особенно богаты птицей озера: Лозоватое, Прогной, Домаха, Карасево, Подкручное, Головковское, Осокоровое и др.; озера, кроме того, изобилуют рыбой и довольно большой величины раками. Северо-восточная половина острова представляет собой степную равнину, в один уровень с материком, подходящим в этом месте к обоим берегам Днепра; в северо-восточной же оконечности острова, так называемой Высшей Годовы, в левом берегу Хортицы, есть естественная пещера, носящая название Змиевой. Пещера эта возвышается от воды в Днепре, при среднем уровне ее, более чем на полторы сажени, внутри представляет собой углубление, наподобие узкого коридора, длины более трех аршин, высоты две сажени, ширины около двух аршин; ниже пещеры идет глубокая яма, в направлении от севера к югу, по всему основанию своему усыпанная песком и набитая колючей травкой «якирьцами». Свое название пещера, по преданию, получила от змея, жившего здесь при запорожских казаках. Как написано в «Екатеринославских губернских ведомостях» в 1889 году: «Он никого не трогал, и казаки не боялись его. Бывало, рассказывают, ночью змий тот как засияет, как засияет, то так и осветит Днепр. Говорят, он и не каждую ночь показывался, а так в месяц или недели в три раз, но все около пещеры, которую мы и теперь называем Змиевой»[200]200
  Екатеринославские губернские ведомости. 1889 г. 8 апреля.


[Закрыть].