Текст книги "Мертвецы и русалки. Очерки славянской мифологии"

Глава 3
Особый способ погребения заложных покойников

21. Вопрос о месте погребения заложных. 22. Свидетельства еп. Серапиона и Максима Грека об особом способе погребения заложных на Руси. 23. Борьба между духовенством и народом по этому вопросу. 24. Убогие дома и их история. 25. Уничтожение убогих домов и последствия того. Народное поверье, связанное с погребением заложных на общем кладбище. 26. Исторические случаи того, как похороненные на кладбище тех заложных выкапывались и б. ч. переносились на новое место. 27. Общий анализ этих исторических случаев. 28. Еще о месте погребения заложных. 29. Обливанье могил заложных водою. 30. Вред от ненадлежащего погребения заложных; наше объяснение этого вреда. 31. Иные объяснения того же вреда. 32. Особые способы погребения заложных у некоторых других народов. 33. Заключение о заложных покойниках

Резкое выделение «заложных покойников» из числа всех других умерших ярче всего сказалось у русских в погребальных обрядах. В старину существовал для заложных особый способ погребения, который восходит, по-видимому, к первоначальному отсутствию всякого погребения для этого рода покойников. В наше время для заложных требуется особое место погребения.

Мы остановимся сначала на этом втором вопросе, о месте погребения заложных.

§ 21. У русских крестьян в настоящее время важным считается вопрос о том, где хоронить самоубийцу или другого заложного покойника. Вопрос этот решается вообще не одинаково. Вот главные случаи его решения.

Заложного хоронят на месте его смерти. И. А. Гончаров увековечил в своем романе «Обрыв» (ч. I, гл. 10) симбирский обрыв, о коем «осталось печальное предание в Малиновке и во всем околотке: там, на дне его, среди кустов, убил за неверность жену и соперника и тут же сам зарезался один ревнивый муж, портной из города. Самоубийцу тут и зарыли, на месте преступления»[247]247
  Полное собрание сочинений И. А. Гончарова. Т. VIII. СПб., 1899. С. 89.


[Закрыть].

«Як вишалнык, то, зиявши з дерева, треба его на тому мисци и поховаты, бо вин не даром выбрав сам соби мисце для смерти. И на могилу ему треба зелену гилляку кинуты, сказавши: „На, и я ще тоби дам”. Бо вин з тею гиллякою виде на суд Божий… А як знов хто втопытся, то треба его на граныци, або при болоти поховаты, бо ему сподобалася вода… Оттого-то, як втопленнык случается, завше дощ иде»[248]248
  Кудринский. Утопленница. 29 (Волынская губ.).


[Закрыть].

Малорусы Новомосковского у. Екатеринославской губ. «самоубийцу не переносят [для погребения] на новое место с места смерти, так как он будет ходить на старое место 7 лет. Если же необходимо перенести, то переносят через «перехрестну дорогу»: в таком случае самоубийца, дойдя до перекрестка, сбивается с дороги и нейдет дальше»[249]249
  Сборник Харьковск. ист. – филологич. общ. VI, 1894. С. 187, ст. И. И. Манжуры.


[Закрыть].

В Поневеже ксендз отказался отпевать и хоронить на кладбище самоубийцу (повесившегося); тогда крестьяне отрубили у трупа голову и, положив ее между ног покойника, зарыли его на месте смерти[250]250
  Ковенские губ. вед. 1894, № 2 (цит. по Этн. обозр. 1894, № 1. С. 194).


[Закрыть].

Но, конечно, далеко не всегда можно бывает хоронить заложных покойников на месте их несчастной смерти. И это тем более, что наши законоположения требуют обычного погребения их на общих кладбищах. Народные обычаи по вопросу о месте погребения заложных различны, но в одном они сходятся: народ повсюду избегает хоронить заложных на общем кладбище.

В Казанской губ. «при самоубийствах – у русских первостепенной важности вопрос: следует ли самоубийц хоронить по-христиански? Чуваши и черемисы ко всему этому совершенно равнодушны. Удавившиеся и опившиеся русскими погребаются за пределами общественного кладбища, где-нибудь в стороне»[251]251
  Зеленин. Описание рукописей. С. 504: сообщение судебного следователя Чебоксарского у. В. Магнитского.


[Закрыть].

В Архангельской губ. «утопленников, самоубийц и вообще погибших от своих рук, т. е. умерших неестественной смертию, неотпетых, не хоронят на общих кладбищах»[252]252
  Ефименко. Матер. по этн. русск. насел. Арх. губ. I. С. 137.


[Закрыть]. В Орловской губ. «самоубийц хоронят без всяких обрядов, вне кладбищ, где-нибудь за селом»[253]253
  Трунов. Понятия крест. Орл. губ. С. 41 (Зап. Геогр. общ. II, 1869 г.).


[Закрыть]. Бессарабские малорусы «хоронят самоубийц обыкновенно вне кладбища»[254]254
  П. А. Несторовский. Бессарабские русины. Варшава, 1905. С. 120.


[Закрыть]. Витебские белорусы самоубийц и опившихся хоронили за кладбищенскою чертою или просто в пустырях[255]255
  Этн. обозр. 1896, № 4. С. 81, ст. Никифоровского.


[Закрыть].

Особыми местами погребения заложных, особенно самоубийц, бывают границы полей и перекрестки дорог, затем болота, леса, горы и др. В Проскуровском у. «повесившихся не погребают на общем кладбище, а закапывают на границе полей». В Дубенском у. Волынской губ. повесившегося хоронят во всей одежде, как был, на границе между двумя полями[256]256
  Чубинский. Тр. экспедиции. I. С. 209.


[Закрыть].

В Галиции упырей хоронили не на освященном кладбище, а «на границе», вместе с самоубийцами[257]257
  Зеленин. Опис. рукописей. С. 294.


[Закрыть].

В других местах «самоубийц погребают на перекрестных дорогах» (Переяславский у. Полтавск. губ.)[258]258
  Чубинский. Тр. экспед. IV. С. 712.


[Закрыть]. В Овручском у. Волынской губ. могилы удавленников и утопленников делают при перекрестках дорог[259]259
  Зеленин. Опис. рукописей. С. 294.


[Закрыть]. В Саратовской губ. «самоубийцу погребают не на кладбищах, а вдали от них, б. ч. на перекрестных дорогах»[260]260
  Ф. С. Шаманский. Из жизни Петровского у. (Сарат. губ. вед. 1885, № 11).


[Закрыть].

В народной сказке об упыре погребение внезапно умершей девицы на перекрестке – там, где две дороги пересекаются, – спасает ее: выросший на могиле ее цветок был выкопан баричем и после обратился в девицу[261]261
  Сборн. II Отдел. Ак. н. Т. 51. СПб., 1890. С. 550.


[Закрыть].

Похороны заложных покойников на перекрестках дорог и на границах полей в народе объясняются теперь так: когда заложный выйдет из могилы и пойдет на место своей смерти или домой, то на границе полей, равно как и на перекрестке дороги, он собьется с дороги. Но это объяснение, по-видимому, новое, по крайней мере для перекрестков. Перекрестки путей или раздорожья повсюду считаются в народе местопребыванием нечистой силы. По-видимому, воззрение это ведет свое начало от того, что у нас некогда, в языческую пору, кости покойников «поставяху на столпе путех» (Повесть врем. лет, введ.). Но заложных покойников естественнее всего хоронить именно там, где пребывает нечистая сила, так как и сами заложные относятся к низшим представителям нечистой силы или, по кр.м., находятся в ее власти (§ 6 и 8).

В Гродненской губ. «гроб с телом самоубийцы относят обыкновенно в какое-либо болотистое место или в лес, если он близко, где при дороге и зарывают». В Ямбургском у. Петроградской губ. некрещеных и самоубийц хоронили в лесу за деревней[262]262
  АГО. XXXV, 25, ст. В. Иванова.


[Закрыть].

В Олонецкой губ. (в Андоме) «удавившихся зарывают на горе между двумя елями, поворачивая их лицом в землю»[263]263
  Барсов. Причит. Сев. края. I, с. 312.


[Закрыть]. В Вятской губ. самоубийцы «погребались прежде на окраинах селений»[264]264
  Васнецов. Матер. для словаря. С. 77.


[Закрыть].

Почти все приведенные нами выше свидетельства о местах погребения заложных говорят только об одних самоубийцах. Объясняется это обстоятельство, по-видимому, старыми церковными постановлениями, которые по вопросу о погребении самоубийц совпали с народными поверьями и сделали эти последние более устойчивыми. Правило патриарха Московского Адриана, преподанное поповским старостам 26 дек. 1697 г., гласит: «А который человек обесится, или зарежется, или купаясь и похваляяся и играя утонет, или вина опьется, или с качели убьется, или иную какую смерть сам над собой своими руками учинит, или на разбое и на воровстве каком убит будет: и тех умерших тел у церкви Божьей не погребать и над ними отпевать не велеть, а велеть их класть в лесу, или на поле, кроме кладбища и убогих домов».

Могила на Волге. Художник А. К. Саврасов, 1874

Ниже (§ 26 и 28) мы увидим, что и для прочих разрядов заложных покойников, помимо самоубийц, преимущественными местами погребения оказываются болота, пруды, озера, мочажины и овраги. Здесь же обратим внимание еще на одно место погребения заложных, о котором говорится б. ч. в сказках[265]265
  Народные сказки (выражаясь точнее, рассказы) о колдунах, в полную противоположность сказкам о чудесных диковинках, б. ч. не заимствованные, а туземные, и довольно точно отражают в себе местные народные поверья.


[Закрыть]. Это провалы под землю, которые считаются наилучшими могилами для колдунов: оттуда уже им возврата на землю нет.

В вятской сказке покойный колдун указывает сыну могилу для себя; выкопать в поле березу, и там будет дыра сквозь землю: туда меня и бросить[266]266
  Зеленин. Вятские сказки. С. 204, № 07.


[Закрыть]. В другой сказке также колдун говорит своему внучку: «Вот в этаком-то месте стоит сухая груша: коли соберутся семеро да выдернут ее с корнем – под ней провал окажется; после надо вырыть мой гроб да бросить в тот провал и посадить опять грушу: ну, внучек, тогда полно мне ходить!»[267]267
  Афанасьев. Народн. русск. сказки. № 205. Рассказы о мертвецах.


[Закрыть]

Согласно пермской (Соликамского у.) сказке проклятый матерью сын провалился сквозь землю[268]268
  Зеленин. Пермские сказки. 377, № 68.


[Закрыть]. Близ Сызрани провалился в могиле хлыстовский вожак Шамбаров (см. ниже § 26, № 12).

Выскажем несколько соображений по вопросу о том, почему народ так настойчиво избегает хоронить заложных на кладбище. Прежде всего, конечно, кладбище – место чистое, «освященное», а заложные покойники не чисты (ср. § 6 и 30). Но есть, по-видимому, и другое соображение: на кладбище русский народ смотрит как на общину своих «родителей», т. е. предков. Если при копке встретят кости покойников, похороненных, в могилу в таких случаях кидают денег медных «на окуп места». В гроб с покойником иногда кладут подарки для прежде похороненных на том же кладбище. Первый по времени покойник, похороненный на новом кладбище, часто считается как бы родоначальником всей кладбищенской общины. Кладбищенская община уважаемых «родителей», конечно, будет обижена, если в ней поселится нечистый и вредный, близкий к нечистой силе заложный. Между тем гнев предков опасен для живых потомков. Во всех важных делах без содействия предков не обойтись. Но изгневанные предки не только не окажут содействия, а даже могут нанести и прямой вред[269]269
  Этн. обозр. 1898, № 4. С. 81, ст. Никифоровского.


[Закрыть]. Ср. обычай витебских белорусов, которые особенно избегали хоронить самоубийц и опившихся близко к родным[270]270
  Это воззрение, что обиженные и даже просто забытые, не поминаемые предки вредят живым потомкам болезнями и неурожаем (м. пр., в виде червячков съедают хлебные всходы), особенно широко распространено, если не говорить о древних греках и римлянах (о коих см. Фюстель де Куланж. Гражд. общ. древн. мира. СПб., 1906. С. 19), у черемис (Известия Оренбургск. отдела географ. общ. IV. 1894. С. II. и VI, 1895. С. 31). У русских обидится и мстит домовой, принадлежащий также к предкам.


[Закрыть].

Наконец, есть и еще третье основание: «существует поверье в простом народе, что опойцу не нужно хоронить на кладбище, потому что от этого, дескать, не бывает дождя»[271]271
  АГО. XXXVII, 16, сообщ. Юрлова из Симб. губ., л. 17.


[Закрыть]; но об этом народном поверье у нас речь будет ниже (§ 25 и 26).

§ 22. Если в наше время русский народ тревожится более всего вопросом о месте погребения заложных, то в старину было иначе: гораздо острее поставлен был вопрос об особом способе погребения заложных, вопрос же о месте их погребения разрешался весьма легко.

Русский народ избегает захоронения заложных покойников в земле. Закапывание таких покойников в землю ведет за собою, по народному мнению, неблагоприятные для произрастания хлебов климатические явления. А так как церковь, равно как и христиански настроенные родные заложных покойников, хоронили этих последних, по общему правилу, в земле, то трупы погребенных в земле заложных покойников нередко потом выгребались из земли. Это народное суеверие вызывало протесты со стороны пастырей церкви. Два таких древних церковных протеста-поучения сохранились до нас.

Русский проповедник XIII века, владимирский епископ Серапион († 1274 г.) в своем «Слове о маловерии» восстает против следующего народного суеверия своего времени: современники Серапиона выгребали из земли похороненных удавленников и утопленников, желая чрез это избавиться от каких-то народных бедствий. «Ныне же гнев Божий видящи, и заповедаете: хто буде удавленика или утопленика погребл, не погубите люди сих, выгребите. О, безумье злое! О, маловерье!.. Сим ли Бога умолите, что утопла или удавленика выгрести? Сим ли Божию казнь хощете утишити?»[272]272
  В. В. Петухов. Серапион Владимирский, русск. проповедник XIII века. СПб., 1888, прибавление. С. 14.


[Закрыть] В поучении не сообщается, по поводу какого народного бедствия все это происходило, но есть основания связывать данное поучение еп. Серапиона с голодом 1273 года[273]273
  Полн. собран. русск. летописей. X. С. 151 (Никоновск. летоп.). Проф. Петуховым (там же, с. 23–24) доказано, что данное пятое поучение Серапиона написано не ранее 1273 года.


[Закрыть]. В поучении есть указания именно на «скудость» (голод), а также на неблаговременную засуху и холод; а ниже мы увидим, что заложных покойников выгребали из земли именно во время весенних заморозков и засухи.

Среди сочинений прибывшего в Россию в 1506 году писателя Максима Грека известно, между прочим, «послание на безумную прелесть и богомерскую мудрствующих, яко погребания для [т. е. ради, вследствие] утопленного и убитого бывают плодом длительной стужи земных прозябений». Уже из этого самого заглавия видно, что погребению заложных покойников современники Максима Грека приписывали именно вымерзание весенних посевов. Содержание самого «послания» не оставляет в этом никакого сомнения. Сказав о гуманном обращении с трупами покойных в Греции, Максим Грек продолжает далее: «Мы же правоверний сий ответ сотворим в день судный, телеса утопленных или убиенных и поверженных не сподобляюще к погребанию, но на поля извлекше их, отыняем колием. И еже беззаконнейше и богомерско есть, яко аще случится в весне студеным ветром веяти и сими садимая и сеемая нами не преспевают на лучшее… аще увемы некоего утоленнаго или убитаго неиздавна погребена… раскопаем окаяннаго и зжржем его негде дале и не погребена покинем… по нашему и премногу безумию виновно стужи мняще погребение его»[274]274
  Сочинения преподобного Максима Грека, изданные при Казанской духовной академии. Ч. III. Казань, 1862. С. 170–171.


[Закрыть].

§ 23. И из поучения епископа Серапиона и из «послания» Максима Грека с очевидностью явствует, что в те времена, смотря на народное убеждение во вредоносности погребения «заложных покойников» через обычное закапыванье в землю, случаи такого погребения их встречались, и, что особенно важно, православная церковь защищала именно эту самую практику, отрицаемую народным обычаем. Более чем вероятно, что эти исключительные случаи, идущие вразрез со старинным народным убеждением, происходили именно под влиянием и при участии церкви: другого авторитета, который бы вступил в борьбу с общим народным убеждением, в данном случае подыскать трудно.

Замечательно, что о церковном обряде отпевания заложных покойников в данном случае нет речи. Народ восставал только против закапыванья заложных в землю; напротив, церковные иерархи требовали, чтобы все умершие, даже и не достойные церковного отпевания и поминовений, – наприм., самоубийцы, – были зарываемы в землю. Так, митрополит Фотий в своем поучении к псковскому духовенству в 1416 г. говорит: «а который от своих рук поубится, удавится или ножом избодется, или в воду себя ввержет, но по святым правилам тех не повелено у церквей хоронити, и над ними нети, ни поминати, но в пусте месте в яму тело ти и закопати»[275]275
  Акты исторические. Т. 1. № 22. С. 46.


[Закрыть]. И вообще наши иерархи нередко наказывали провинившихся чад церкви лишением их церковного отпевания и поминовения, равно как и место погребения иногда обращали в орудие наказания или награждения[276]276
  Между прочим, духовенство боролось с обычаем судебных поединков, лишая убитых на таких поединках («на поле») церковного погребения (Акты археографич. экспедиции. Т. I. С. 462, № 369). Патриарх Адриан в своей уставной грамоте 1697 г. очень подробно изложил, где и как хоронить разных заложных покойников; между прочим, он предполагает полную возможность того, что будут «бить челом о похоронной памяти» такого заложного покойника, отпевать которого по правилам не следует. Временник И. общ. ист. и древн. российск. XI. 1851, смесь. С. 30 и др.).


[Закрыть]; но способ погребения они всегда и везде признавали только один – через закапыванье в землю. Напротив, народ, сколько мы знаем, ничего не имел против церковного отпевания заложных покойников[277]277
  Родные хотели этого, конечно, по естественной любви к несчастной (покойному), чужие – думая, что таким способом опасный, пугающий людей, скот, покойник сделается безвредным или, по крайней мере, менее опасным.


[Закрыть], но способ погребения – через закапыванье в землю или без закапыванья – различал, как мы видели, очень строго.

Таким образом, в старой Руси происходила своеобразная борьба, между духовенством и Церковью, с одной стороны, и между народом – с другой, по вопросу о погребении заложных покойников. В этой борьбе победителем первоначально оказался, в сущности, народ. Тот особенный способ погребения заложных покойников, который известен под именем «погребения в убогом доме», мы можем назвать не иначе как компромиссным: Церковь в данном случае пошла на компромисс со старым народным обычаем и, в сущности, уступила этому последнему.

§ 24. «В старое… время у нас особенным образом погребали людей, умиравших несчастными и внезапными смертями, – удавленников, утопленников, замерзших, вообще самоубийц и умиравших одночасно на дорогах и на полях. Их не отпевали и не клали на кладбищах при церквах, а неотпетых отвозили на так называемые убогие дома, и паче божедомы или божедомки и скудельницы, которые находились вне городов, на вспольях. Эти убогие дома были не что иное, как большие и глубокие ямы, иногда имевшие над собою „молитвенные храмы”, попросту сараи, иногда же, кажется, нет. В эти ямы клали и бросали тела и оставляли их незасыпанными до 7 четверга по Пасхе или до Семика. В этот последний посылались священники отпеть общую панихиду, а граждане, мужи и жены, приходили „провожать скудельницы”, принося с собой к панихиде канон или кутью и свечи. После панихиды пришедшие провожать скудельницы мужи и жены Бога ради засыпали яму с телами и выкапывали новую»[278]278
  В. Голубинский. История русской церкви. Изд. 2-е. М., 1904. Т. 1, 2-я полов. С. 459–460. Ср. Н. Костомаров. Очерк домашней жизни и нравов великор. народа в XVI и XVII стол. С. 178.


[Закрыть].

Такими словами описывает старинный способ погребения заложных покойников в убогих домах наш известный историк церкви, Е. Голубинский. При этом способе, таким образом, заложных и не отпевали, но и не закапывали в свое время в землю, а оставляли на поверхности земли (вплоть до Семика, т. е. иногда почти в продолжение целого года; как того и требовал народный обычай)[279]279
  Иностранные путешественники, наприм. Флетчер и Маржерет, не поняли этого обычая и объяснили его тем, будто зимою земля от холода твердеет так, что нельзя рыть ям; не поняли они и того, кого таким образом хоронили. Принтц (XVI в.) говорит о погребении в убогих домах трижды в год, что также неверно.


[Закрыть].

Когда появились «убогие дома» в России, мы не знаем, но первое упоминание о них находим в Новгородской летописи уже в 1215 году (во время мора «поставиша скудельницу, и наметаша похну»). В 1230 году архиепископ Спиридон поставил второй раз скудельницу у Св. Апостолов в яме на Прусской улице[280]280
  И. М. Снегирев в своей статье «О скудельницах или убогих домах» (Труды и записки общ. истории и древн. российск. III. Кн. 1. М., 1826. С. 252) ошибочно считает известие 1230 г. первым упоминанием об убогих домах, хотя, правда, в летописи и есть тому основания. В 1-й Новгор. летописи под 1230 г. читаем: «…и вложи Бог в сердце благое створити архиепископу Спиридону; и постави скуделницю».


[Закрыть].

Судя по словам летописи, это были первые убогие дома в Новгороде, а может быть, и в России вообще; но эти скудельницы строились во время мора, а не в обычное время, т. е. не были собственно тем, чем они стали впоследствии. Об убогих домах на юге России, в Киеве[281]281
  И. М. Снегирев (там же. С. 263) говорит о существовании в Киеве «усыпальницы», но это нечто совсем иное: в усыпальнице ставят отпетые тела и в гробах.


[Закрыть] и около, мы никаких сведений не имеем; что же касается Москвы, то в ней убогие дома, безусловно, были[282]282
  См. Карамзин. История госуд. Росс. Т. 7. Изд. 2. С. 219–220; Снегирев. Там же. С. 255.


[Закрыть], но уже в позднее сравнительно время. И еще Максим Грек говорит не о постоянных и общих, а о временных и случайных убогих домах: «на поло извлекше их (тела залежных), отыняем колием», и, что особенно важно, он не только не одобряет погребения в убогих домах, но даже явно называет его беззаконным и нехристианским обычаем, за который придется давать ответ Богу в день судный; все это было бы несколько странно, если бы московское правительство того времени признало и узаконило убогие дома, как это случилось впоследствии. Сказать и то, что если бы в то время существовали постоянные и общие убогие дома, то трупы выкопанных из могилы заложных проще всего было бы бросать именно в эти дома; между тем, по словам Максима Грека, их тогда бросали просто «негде дале».

Такие временные и случайные сооружения, для каждого отдельного заложного покойника, существовали, конечно, прежде убогих домов. В селах же и деревнях, где большого скопления заложных покойников никогда не бывало, только и могли быть такие временные сооружения. От них-то, как нужно думать, и ведет свое начало самый термин «заложные покойники», существующий теперь, кажется, только на Вятке (§ 2).

Мы понимаем термин «заложные» в смысле «заложенные, кладенные досками или кольями» («отыняем колием» Максима Грека) в отличие от зарытых в землю, собственно похороненных. И, по такому толкованию, термин этот отразил в себе тот способ погребения, о котором говорит Максим Грек и который привел потом к устройству особых убогих домов или скудельниц.

Чтобы покончить с убогими домами, заметим еще, что все названия их носят книжный характер, и это обстоятельство лишний раз доказывает, что они были созданы и выдуманы книжными людьми. Официальным названием было «убогий дом», которое обыкновенно и встречается в актах. Например, когда 9 июня 1705 г. около города Шуи «на посацкой земле объявилось незнаемо какого человека мертвое тело», то местный сотник просил по этому поводу государя: «вели, Государь, в Шуе из приказной избы послать кого пригоже, и то мертвое тело досмотря записать и с позьму (?), буде явятся родственники, или в убогой дом свезть»[283]283
  В. Борисов. Описание города Шуи. С. 380, № 65. Другие цитаты см. у Сафгирева, с. 246 и др.


[Закрыть]. Название это должно было означать: «дом для убогих, для тех бедных людей, у кого по смерти не оказывалось родных или других близких лиц, которые могли бы погрести мертвого». Название это составлено в ненародном духе. В просторечии оно звучало обычно «божедом», «божедомка». Иностранец Флетчер ошибочно записал вместо того «Божий дом». Книжные же, конечно, люди перенесли на эти дома название скудельница, взятое от евангельского «села (поля) скудельнича», что близ Иерусалима, купленного иудейскими первосвященниками за 30 сребреников и предназначенного для погребения чужестранцев (Ев. Матф. XXVII, 7). Изредка встречаются еще названия «гноище, буйвище, жальник». Это последнее название – народное местное; оно древнее убогих домов и означало в старину, в Новгородской земле, древние языческие кладбища; потом так стали называть и кладбища для неотпетых (заложных) христиан. Отсюда уже естественный переход к значению «убогий дом». Значение это для слов «жальник» и «жаль» отмечено в Новгороде[284]284
  Дополнение к Опыту областного великорусского словаря. СПб., 1858. С. 48.


[Закрыть].

По всей вероятности, идея создания постоянных убогих домов принадлежит высшему духовенству, которое не могло, конечно, видеть равнодушно того, как христианские трупы выбрасывались «негде» и валялись на земле непокрытыми. Евангельское «поле скудельное» придавало как бы библейскую окраску этим сооружениям. Но, повторяем, нечто вроде временных убогих домов – простые загородки около трупа заложного покойника, чтобы труп этот не был растерзан хищными зверями, – могли и даже, пожалуй, должны были существовать и ранее, уже по народному почину. Характерно, однако же, что после и патриарх и царь присутствовали на погребении покойников в Московском убогом доме в Семик[285]285
  Патриарх антиох. Макарий. Путешествие в Россию. Перевод с арабского Г. Муркоса. Вып. IV. М., 1898. С. 23.


[Закрыть].

Вопрос о том, где именно, в каком местоположении (на равнинах? горах? около рек?) устраивались убогие дома, представляет для нас большой интерес, так как из того, что мы знаем ниже, вполне естественным представляется вывод, что надлежащим местоположением для таких домов должны были служить места сырые, низменные, «мочажинные». Но наши сведения по этому вопросу весьма ограниченны. Кроме того, убогие дома устраивались большей частью церковной и светской администрацией, которая вряд ли всегда считалась с народными на этот предмет взглядами[286]286
  Нижегородские губернские ведомости. 1850, № 13, статья П. Пискарева «Арзамасские убогие дома».


[Закрыть].

В гор. Арзамасе Нижегородской губернии убогий дом стоял прежде «по скату берега реки Теши», близ села Ивановского, верстах в трех от старого города. В 1748 году здесь было построено новое здание убогого дома, уже в другом месте, на юго-восток от города, «на полугоре»; это было каменное здание с крышею на два ската, на коньке которой был восьмиконечный деревянный крест. Впоследствии, после закрытия убогих домов, это каменное здание убогого дома (едва ли не единственное в России: в других местах везде это были легкие деревянные сооружения) служило, кажется, войсковой конюшней; по крайней мере известно, что в 1809 году в этом здании пол был настлан уфимским полком.

В гор. Вятке часовня, расположенная на месте – или по крайней мере около – прежнего убогого дома, стоит над так наз. самым Раздерихинским спуском, т. е. над оврагом, неподалеку от реки Вятки. В гор. Уржуме Вятской губернии заложные в былые годы погребались «на окраине левого берега речки Шинерки в конце нынешней Полстоваловской улицы[287]287
  В. Магнитский. Особенности в говоре русских крестьян Уржумского у., под ст. заложный (Известия Общ. археол., ист. и этнограф., при Казанск. ун-те. Т. 5. 1885).


[Закрыть]; место это находилось прежде за городом, а теперь лежит уже в черте города.

Во всех этих случаях, как видим, убогие дома расположены были неподалеку около рек; но общим правилом это обстоятельство, кажется, не было.

Нам известно еще о существовании прежде убогих домов в городах (кроме упомянутых выше): Вологде, Дедюхине, Кае Вятской губ., Костроме, Кузьмодемьянске, слободе Кукарке Вятской губ., Нерехте, Ростове Ярославской губ., Сарапуле, Смоленске (в 1230 г., по летописи), Соликамске, Суздале[288]288
  Знаменский. Убогий дом в гор. Суздале (Владим. губ. 1858, № 5).


[Закрыть], Торжке (1372 г., по летописи), Устюге Великом, Ярославле и некоторых других.

Примечание. Чтобы дать читателю возможно полное представление об убогих домах, скажем еще о том новом значении, которое они получили впоследствии. По-видимому, в убогие дома накидывались младенцы, как мертвые, так и живые. Последних, к чувству сострадания, стали брать к себе на воспитание сторожа убогих домов – люди, которые поступали на эту должность б. ч. из благочестивого христианского усердия. Значение воспитательных домов быстро привилось к убогим домам, и всех подкидышей из городов после направляли б. ч. «к божедому», т. е. к сторожу убогого дома. В Костроме перед Семиком божедом со своими воспитанниками, возя малолетних в тележке, сбирал милостыню; подъезжая к обывательским домам, он припевал: «Курвин сын батька, курвина дочь матка, узнай свое дитятко, подай ему милостыню!»[289]289
  Снегирев. Русск. простонар. праздники. III. С. 203.


[Закрыть]

§ 25. В XVIII веке правительство принимает меры к уничтожению убогих домов. Первый указ на этот счет, изданный императрицей Анной Иоанновной, не имел, как кажется, никаких последствий. Но указом Екатерины Великой 25 марта 1771 года погребение в убогих домах было прекращено раз навсегда. Передают, что эта императрица сама полюбопытствовала заглянуть в убогий дом, и это обстоятельство решило судьбу этих своеобразных сооружений. Не без влияния осталась, вероятно, и московская чума 1771 года; хоронить покойников при церквах было запрещено, устроены общие кладбища, на которых повелено хоронить своевременно и заложных покойников, и убогие дома оказались излишними. Если мы изредка встречаемся с случаями погребений в убогих домах и после 1771 г., то это было только в захолустьях, где «до царя далеко». Так, в гор. Дедюхине Пермской губернии еще в 1798 году были похоронены в убогом ломе 26 человек, утонувших весною этого года при переправе в гнилой лодке через городской канал[290]290
  Пермские епархиальные ведомости, 1867. С. 86, статья С.И. «Семик и убогий дом в Дедюхине, Соликамского уезда».


[Закрыть]. Но местный убогий дом устроен был, как кажется, на кладбище: по крайней мере теперь он находится в черте городского кладбища; убогим домом называют теперь здесь древнюю часовню, близ которой находятся «две могилы в виде огромных чаш, углубленных в землю»[291]291
  Там же. С. 85.


[Закрыть].

Но если правительству нетрудно было уничтожить убогие дома, учреждение чисто городское и притом полуискусственного происхождения, то этим вопрос о погребении заложных покойников далеко еще не был исчерпан. Старинное народное убеждение в необходимости особого способа погребения заложных покойников сохранилось во всей силе и до наших дней. А так как теперь никто не считается с этим убеждением и никаких компромиссных учреждений – каковыми были убогие дома – более не существует, то жертвою этого убеждения за последнее столетие сделалась не одна сотня деревенских мужичков, которые в засушливые годы вырывали заложных покойников из могил и за это шли в тюрьмы.

«Наш крестьянин, – пишет один наблюдатель из Силинской волости Симбирской губернии, – с большим негодованием смотрит на то, что в последнее время стали хоронить на кладбищах опойцев; он твердо убежден, что это – отступление от старинных обычаев, тяжкий грех и неминуемо влечет за собою бездождие в неурожаи, по его мнению, приличное место для зарытия такого мертвеца – где-нибудь в глухом лесном овраге, а потому он дорого бы заплатил, чтобы изменить в этом отношении распоряжение правительства; и если случается похоронить подобного покойника в кладбище и при зарытии его не находится священно-церковнослужителей, то, в отвращение предстоящих несчастий, они не отпускают гроб в могилу, а бросают его туда, втыкая вокруг гроба осиновые колья»[292]292
  Симбирские губ. вед. 1866, № 5.


[Закрыть].

Другой наблюдатель, из Бугульминского уезда Самарской губернии, говорит о местном народном суеверии, в силу которого «тела замерзших, утонувших и особенно опившихся, в случае предания их земле на общем кладбище, наводят на жителей различные бедствия, вроде бездождия, мора на людей или скота» и т. п.[293]293
  Самарские губ. вед. 1873, № 56.


[Закрыть].

В Чембарском у. Пензенской губ. продолжительные засухи объясняют наказанием Божиим за то, что на кладбищах бывают похоронены опившиеся, убитые и утонувшие; таких покойников, для избежания засухи, вырывают из земли и переносят в лес[294]294
  Зеленин. Описание рукописей. С. 970–971, сообщ. Ц. Т. Соловьева, 1875 г.


[Закрыть]. В Аткарском у. Саратовской губ. «из долговременной засухи и бездождия заключают, что непременно какой-либо опившийся погребен на православном кладбище по христианскому обряду»[295]295
  Статистический очерк Саратовской епархии 1845 г. (АГО. XXXVI, 23).


[Закрыть].

«Во время засухи непременно есть где-нибудь опойца, которого не принимает земля; потому его нужно вырыть из земли и бросить в болото, чтобы пошел дождь»[296]296
  О недостатках веры в русском народе (Дух христианина, 1, 1861–1862 г., отд. 1. С. 271). Данные из Симбирской (или же Тамбовской?)губернии.


[Закрыть].

В Голицынском приходе Аткарского у. Саратовской губ. причинами бездождия крестьяне признают скоропостижно умерших опойцев; во время засухи они дружно принимаются носить и возить воду на могилу такого покойника и затем ждут обильного дождя[297]297
  Сообщение свящ. Надеждинского 1877 года (АГО. XXXVI, 60).


[Закрыть].

§ 26. Эти народные поверья особенно ярко сказались в целом ряде исторических (документально засвидетельствованных) случаев, когда похороненные на кладбищах тела заложных покойников вырывались из могил и б. ч. переносимы были на другие места. Мы приведем все известные нам случаи такого рода в географическом порядке. Цель наша при этом – установить с возможною точностью: во-первых, какие именно бедствия приписываются обычному погребению заложных, во-вторых, что делается в таких случаях с трупом заложного, и, в-третьих, по всей России или только в некоторых местах сохранилось старинное народное убеждение в необходимости особого способа погребения для заложных покойников? Начнем с Нижнего Поволжья.

В Самарской губернии май месяц 1873 года стоял холодным и засушливым. 10 мая был мороз в 4° ниже нуля, и озими на полях замерзли; 12 мая мороз повторился (7° ниже нуля); 18 и 21 мая термометр стоял на 1° ниже нуля, а 19-го – на нуле. Вследствие одновременного бездождия, морозы эти оказали очень пагубное влияние на посевы[298]298
  Самарские губ. вед. 1873, № 56.


[Закрыть]. Суеверный народ, как всегда бывает в таких случаях, искал виновников этого бедствия и нашел их в заложных покойниках, похороненных на общем кладбище. В одном Бугульминском уезде было весною этого года несколько случаев разрытия могил заложных. А именно:

№ 1. В приходе села Туарма Бугульминского уезда два крестьянина деревни Баландаевой замерзли зимой 1872 года и похоронены были на кладбище по христианскому обряду. 15 июня 1873 года четыре человека их «вырыли и похоронили на другом месте». За две недели до этого прихожане села Туармы посылали священнику депутацию с просьбою о разрешении выкопать из могил эти злополучные трупы и «перенести их для похорон куда-либо в низменное и мочажинное место»[299]299
  Там же.


[Закрыть].

№ 2–3. 19 июня того же года крестьянка села Сумарокова Бугульминского уезда заявила властям, что труп ее мужа, замерзшего дорогою в декабре 1872 года и похороненного по христианскому обряду на общем кладбище, 17 июня жителями села Сумарокова вырыт из могилы, изрублен на части и неизвестно куда скрыт.

В том же месяце на кладбище деревни Каменки оказались разрытыми три могилы: две могилы взрослых покойников и одна – младенца. «По дознанию оказалось, что крестьяне заметили на кладбище отверстие вроде провала, сочли умерших за колдунов, которые имеют влияние на отвод дождевых туч. На сходе решили разрыть эти могилы и, переложив тела их вниз лицом, налить воды и потом снова зарыть сколь можно прочно»[300]300
  Там же. В последних словах газетной корреспонденции несколько сомнительно замечание, будто бы и младенца крестьяне сочли за колдуна.


[Закрыть].

№ 4. Во время сильной засухи 1864 года крестьяне Николаевского и Новоузенского уездов Самарской же губернии «вообразили, что засуха оттого, что близ церкви на кладбище зарыт опившийся. Поднялась сильная тревога во всем селе. Мужики целым селом разрыли мертвеца и утопили в тине грязного озера Эго известно официальным порядком». «Во многих селах, – добавляет корреспондент[301]301
  С. – Петербургские ведомости, 1865, № 47, 27 февраля.


[Закрыть], – повторилась та же история с мертвыми опойцами и зарытыми на кладбище колдунами, но все это скрыто тьмою ночи и мраком неизвестности».

№ 5. В селе Курумоче Ставропольского у. Самарской губ. в ночь на 23 мая 1889 г. вырыли из могилы труп похороненной на кладбище этого села 8 марта того же года Анны Барановой, умершей от излишнего употребления вина. Труп вместе с гробом вывезли в лодке на середину р. Волги и бросили его здесь, с двумя камнями на шее; сделали все это для прекращения засухи[302]302
  Русские ведомости, 1891, № 146, судебн. хроника.


[Закрыть].