Текст книги "(Не) Зачем идти в школу? Дети, родители, учителя и нерешенные школьные вопросы"

Модель «разрешать-запрещать» – дорога в ад

– Значит, правы японцы, которые позволяют детям до 5 лет все?

– Снова скажу грустные слова. Сама постановка вопроса дикая – «разрешать, позволять». Любимым людям не разрешают и не позволяют. С любимыми людьми вместе живут. Но мы, ты, я действительно говорим именно так: «Я позволяю тебе…» Что в этом заложено? Расизм, шовинизм, дискриминация жесточайшая. Я, высшее существо, позволяю низшему существу… Структурирую его поведение, делаю его возможности шире или уже. Это вообще устроено не так на самом деле. Потому что, как только я вошел в систему координат «позволять-запрещать», в эту секунду, по большому счету, я уже проложил дорожку в ад.

Совсем не хочу пугать читателей, поэтому нужно это проанализировать. Действуя так, я в определенном смысле лишаю ребенка пусть в маленькой части, но человеческой способности решать самому, что и как делать. Самое страшное, что в такой ситуации представляют себе взрослые, и я слышал сотни раз их возмущенное «Они нам на голову сядут!». Полная, совершенная ерунда и чепуха.

– А для меня, когда рос мой сын, было важно, как он себя ведет в обществе. Может ли, к примеру, ребенок подойти к маме или папе, когда они разговаривают с другими взрослыми, и отвлечь? Я ведь ему нужна в этот момент. Но как тогда быть с принятыми нормами поведения, с тем, что взрослых перебивать нельзя? Мне кажется, тут сложно найти верный ответ.

– Давай разберем эту ситуацию. Как мы поступаем, чтобы, когда мы занимаемся сексом, к нам не врывались дети? Справляемся с этой задачей, правда же? Бывают, конечно, неожиданности. Но либо мы закрываем дверь в спальню, либо убеждаемся, что ребенок спит и шансы, что он проснется, невелики. Либо он уходит гулять… Что мы делаем в этот момент? Говорим: это моя интимная зона, и я ее оберегаю для себя.

Переведем эту ситуацию на пример разговора двух взрослых. Если разговор очень важен, то нужно создать условия, когда ребенок нам не помешает. И для этого есть разные способы: нанять няню, уйти в кафе – в общем, можно придумать много всего.

Мы, взрослые, понимаем, что каждый возраст имеет свои особенности. Это безусловно. Но особенность возраста не означает ограничений. Какова возрастная особенность человека, к примеру, в 5 лет? Очень высокая степень зависимости от нас. Почему он дергает маму во время ее общения с подругой? Потому что мама для него очень важна. Ребенок нашел жука и в ту же секунду приносит его маме. Это его возрастная особенность. Тут очень важно остановиться на 10 секунд и подумать: это же восхитительно, что мы для кого-то в мире настолько важны!

И тут возникает обычная развилка. Либо мы принимаем ситуацию и говорим: «Это возрастная особенность» (ведь если во время разговора тебя отвлечет не ребенок, а старик в инвалидной коляске, который попросит воды, это же не вызовет раздражения? А это то же самое – всего лишь возрастная особенность), либо скажем: «О’кей, ребенок учится, когда он нашел жука и пришел показать его маме, идет тот самый процесс учения». Поэтому, если нам так важно, чтобы ребенок нас не потревожил, нужно просто придумать, как это сделать. Есть еще один вариант – все же сказать ребенку «нет».

На языке педагогики и психологии это называется взаимодействием с отказом. Это довольно важный опыт для человека. «Дружище, я сейчас не могу, – скажем мы ему. – Это очень здорово и важно, что ты нашел жука, но я готова с тобой об этом поговорить чуть позже». И что? Ребенок поведет себя так же, как любой другой человек в момент отказа, – в соответствии с собственным опытом, темпераментом и так далее. Все просто.

– Точно?

– А чего ты боишься?

– Что в следующий раз он не придет ко мне со своим жуком.

– Нет, ну что ты! Когда ты отвлекаешься от разговора и обсуждаешь жука, ты взаимодействуешь с ребенком. И понятно, что в следующий раз он придет к тебе с еще большим удовольствием. Но и в ситуации, когда ты говоришь, что занята, но при этом тебе любопытно, и через час, когда закончишь, обязательно придешь и поинтересуешься, что там с жуком, у ребенка будет сумасшедший восторг.

Так же мы поступаем с близкими взрослыми. Мне может позвонить жена во время разговора и услышать, что я сейчас занят. Но, поскольку она мой близкий человек, я перезвоню ей, как только освобожусь. Так устроены взаимоотношения людей. Это человечность.

А вот если он пришел к вам с жуком, услышал, что сейчас не до него, а потом вы вообще забили, тут есть проблемка. Потому что в этот момент он начинает учиться тому, что его жизнь – это его личная история, что он никому не важен, не интересен и так далее.

Но я, взрослый, понимаю, что рядом со мной человек, который познает и исследует мир, равно как исследую его и я. Он пользуется своим опытом, я – своим. Мы обмениваемся опытом. А еще я быстро понимаю, что могу создавать ему тупики в раннем возрасте. На самом деле, только тогда, когда мы позволяем себе жить, а не метаться в этой ловушке «можно-нельзя», и начинается жизнь вместо подготовки к жизни. Если мы по серьезному зададим себе вопрос: «Что такое можно и что такое нельзя?», довольно быстро придем к абсурдности самого вопроса. Мы поймем, что можно все.

И есть довольно много примеров. Ноги можно промочить? Конечно, можно, если умеешь переодевать носки, сушить их… Можно не доедать еду до конца? Конечно. А доедать? Да! Это вопрос широты рамки.

«Можно ли кидаться едой?» – спросит меня испуганная мама. Едой кидаться не принято, и сообщить эту новость человеку, пользуясь своим опытом, мне кажется, довольно важно.

«Можно ли ему орать на меня?» – «В нашей семье это не принято, мама не орет на папу, папа – на маму».

А если просто сказать: «Нельзя!» – орать он не перестанет – просто испугается в какой-то момент, в том числе и возможного наказания. И выучит таким тяжелым способом, что с вами нельзя, а с другим-то можно. Оттого модель «можно-нельзя» почти животная. А мы говорим о человеческой, о модели сознательного учения, когда мы исследуем мир СОЗНАТЕЛЬНО. И человек с очень юного возраста понимает про «можно» и «нельзя».

Можно ли физически не давать человеку бросать еду? Да. И это не связано с наказанием. В тот момент, когда ребенок целится котлетой в бабушку, я, конечно, его остановлю, как остановил бы и любого взрослого человека. И скажу еще раз, и напомню, что мне неприятно. И вот это будет аргумент. Аргументом станет человеческая граница, а заодно ребенок поучится тому, что существует его собственная человеческая граница и у него существуют права.

А в ситуации «нельзя» это всегда фиксация права сильного над слабым. Я говорю тебе «нельзя», потому что я решаю. Вспомните, друзья, когда мы говорим «нельзя», мы почти никогда не объясняем почему. Как в армии, как в тюрьме. А у ребенка эта модель фиксируется.

Уверен ли я в том, что говорю? На 100 процентов! Это столько раз проверено, столько раз исследовано, столько раз подмечено, я столько раз сам это наблюдал, давал советы! В тот момент, когда мы начинаем жить рядом, все становится намного проще и легче. В тот момент, когда человек учится спать тогда, когда ему хочется спать, а не тогда, когда ему велят, в тот момент, когда человек учится есть, когда ему хочется есть, именно тогда человек учится выбирать.

– В любом возрасте?

– От нуля. А как иначе? Хочешь бросить камень в доктора Спока? Пожалуйста. Когда мама сует тебе титьку в рот не тогда, когда ты этого хочешь, это очень странная система координат. Удобная? До поры до времени. Очень удобно, когда заключенные выходят на прогулку в определенное время. Но они от этого не перестают быть заключенными. Иными они быть не могут. Если это удобно нам, родителям, важно сказать эту правду.

Забежим вперед и скажем, что школа – это такая структура, которая помогает познавать мир. Значит, она должна быть построена на «можно». Потому что, как только школа оказывается построена на «нельзя», мы везде натыкаемся на тупики. Я в 1-м классе задаю вопрос, почему ручка падает вниз, а не вверх (вообще-то, я еще в год об этом спрашиваю), мне говорят: «Доживи до 7-го класса, тогда мы про это поговорим». Тупик. Хочу перейти в соседний класс, где смотрят исторический фильм, мне говорят: «Ты там будешь мешать, а мы здесь занимаемся чем-то очень важным». Я хочу взять с полки другую книжку или сказать, что мне скучно читать Александра Сергеевича Пушкина, а весело читать Драгунского, мне отвечают: «Нет, нужно читать Пушкина, потому что он наше все». И что будет? Довольно быстро человек понимает, что в школе ему делать нечего.

– Но многие родители, если не большинство, которые следовали советам того же Спока, делали это из лучших побуждений. И ради своих детей.

– А мы ведь уже договорились, что живем не ради детей, а вместе с ними. Возможно, ребенок – самый дорогой для нас человек. Мы понимаем, в какой сумасшедшей зависимости от нас он находится, и мы волнуемся, боимся этой зависимости, но не живем ради него. Такие ситуации бывают – но не дай нам бог их, – когда детей нужно спасать в войну… А так давайте жить без фанатизма и пафоса, просто жить.

Мама – богиня. Но только до 7 лет

– Не знаю ни одной мамы, которая не тревожилась бы, насколько «правильно» развивается ее ребенок, все ли он делает в срок и так далее. Эти опасения имеют право на существование?

– У каждого человека есть свои особенности, это такое клише, без которого нам не обойтись. Мы различаемся по целому ряду параметров, самые очевидные из которых – это пол, вес, рост, цвет кожи, волос… Почему я начинаю с этого? Потому что это истинные личностные особенности. Как я засыпаю, что люблю есть, насколько я терпелив. Эти особенности характерны для любой личности любого возраста.

Мне представляется, что это намного глубже и важнее, чем так называемые нормативы. Почему? Наши читатели ведь точно знают истории про Эйнштейна, который не разговаривал до 7 лет, и многие думали, что он неполноценный, или про вспыльчивого и замкнутого Андерсена, который с трудом смог освоить грамоту. Это те пиковые случаи, когда личностные особенности проявились настолько ярко, что оставили в ужасе и недоумении все взрослое окружение.

При этом есть какие-то характерные вещи для разных возрастных групп. В определенном возрасте человек начинает держать головку, начинает ходить, в определенном возрасте начинается оволосение лобка, в определенном возрасте человек начинает дряхлеть, у него появляется седина. О чем нам это говорит? Ни о чем. Если человек не держит головку в полгода, в год и в полтора, мы понимаем, что речь идет о болезни, которую нужно лечить. Так что из физиологических нормативов почти ничего не следует. Это происходит вне зависимости от нас, мы не можем остановить пубертат, например.

Дальше по самым разным причинам мы пытаемся подогнать к норме все остальное.

– Но это физиологические нормы. А развитие личности?

– Принято говорить об очень серьезных вехах в жизни человека. Так называемых кризисах, но это все очень условно. Где-то в районе 3 лет я начинаю понимать, что мы с мамой, возможно, разные миры. До этого абсолютно очевидно, что «мама – это есть я, а я – это есть мама». И весь мир – это я.

Как прячутся маленькие дети? Закрывают глаза. В этот момент исчезает весь мир. Это непреложная истина. И, дорогие читатели, вы сами можете оценить весь идиотизм ситуации, когда мы в этот момент требуем от детей понимания причинно-следственных связей.

Дальше медленно, но верно я начинаю понимать, что миров побольше, что, возможно, есть разные люди и у них есть какие-то взгляды. Но мама вместе с папой – это такие верховные боги, более того, к ним прикрепляются почти все взрослые. И кстати, взрослые часто манипулируют, пользуясь этим. Ведь ребенок в большинстве случаев действительно не может допустить, что взрослые бывают неправы. В 5 лет трудно представить, что мама не может сделать так, чтобы мне было не больно: она погладит, поцелует, и боль уйдет. Или в крайнем случае даст волшебную таблетку, ведь она волшебница и точно знает, как мне помочь.

Это удивительная история, когда мама всегда права. И я нахожусь под ее защитой, ее колпаком и прикрытием. Поэтому этот период ОЧЕНЬ важен для закладывания модели учения. Если мама скажет, что я плохой мальчик, я поверю. Если мама говорит, что «ты сейчас хочешь есть», я верю, и это закладывается в прочный фундамент на всю оставшуюся жизнь.

А в районе 7 лет (плюс-минус) происходит самое поразительное – выясняется, что миров очень много, что каждый человек – это отдельный мир. И постепенно обнаруживается, что мама не всегда может сделать так, чтобы не болело. Что мама может быть неправа. Буйным цветом это расцветет в так называемом переходном возрасте. Но подозрение и практика появляются намного раньше.

Более того, выясняется, что мама может сделать не только хорошо, но и плохо, что взрослый мир может сделать не только хорошо, но и плохо. И тогда многие вещи я начинаю ставить под сомнение. Еще на интуитивном уровне.

Чем ближе я к 12–13 годам, тем больше убеждаюсь, что моя модель имеет право на существование. Если в 7–8 лет из школы мне устраивают зону, а я прячусь в айпаде, я понимаю, что это нехорошо, ведь я уже заманипулирован весь. Мне надо учить математику, учить Пушкина, и я даже не задаю вопросов почему. Потому что надо. Хотя и взрослые не очень понимают почему.

Но в 12–13 лет я, во-первых, могу восстать. А во-вторых, я начинаю, к счастью, верить, что могу быть прав, что, если мне не объясняют зачем, повода что-то делать у меня нет. Что, вообще-то, моя ответственность за самого себя, которая крепнет год от года, не менее важна, чем ответственность мамы за себя и меня. Дальше возрастные кризисы продолжаются. Бальзаковский возраст – в этом ряду. Нужно просто, чтобы восприятие этих возрастных особенностей нас не душило, а расширяло.

Давайте канонизируем черепаху Тортиллу

– Давай попробуем исследовать детскость. Что это такое? Помнишь песенку, которую пела черепаха Тортилла: «Будь веселым, дерзким, шумным. Драться надо, так дерись! Никогда не знай покоя, плачь и смейся невпопад». Это очень точные слова, которые написал поэт. И мы всякий раз им умиляемся. Но посмотри, как очень быстро, когда дети приходят в школу, мы лишаем их возможности проявлять именно эти качества. Что они слышат? «Смех без причины – признак дурачины». Мы опять входим в клинч. Поэтому, чтобы определить, что такое детскость, нужно канонизировать черепаху Тортиллу. И дополнить ее.

Детство шумное, правда? Когда в классе тишина, урок, скорее всего, идет на кладбище. Мне трудно представить человека в 6, 7, 8 лет, да и в 15, который молча будет сидеть и смотреть на какое-то взрослое божество, спустившееся с Олимпа. Любопытство – человеческое качество, которое ярче всего проявляется именно в детстве.

«Плачь и смейся невпопад» – подверженность эмоциям. Жизнь в детстве очень-очень быстрая, активная, насыщенная. Я все время обучаюсь, и невпопад – потому что событий у меня очень много, и, если я увидел смешную желтую чашку и заржал, для меня-то это «впопад» в моей системе координат. Потом переключился, услышал грустную песню и всплакнул. Что еще такое детскость? Непосредственность реакции. Я не боюсь себя, следовательно, не боюсь задать вопрос, не боюсь до поры до времени высказать собственное мнение, делать неожиданные выводы. И для меня они могут быть неожиданными, ведь у меня нет опыта правильных и не правильных ответов.

Таким образом, к 7 годам вся эта история трансформируется довольно быстро.

– Но тут же есть еще один момент, когда родители начинают «заниматься» своими детьми сознательно и достаточно рано: «А моя в 2 года знает пол-алфавита» или: «Мой в 4 уже умеет читать» и тому подобное.

– Те самые нормы, про которые мы говорим, провоцируют введение их во всем. Почему? Потому что, если наша жизнь расписана по нормам, нами удобно управлять. Это очень понятно: родился, женился… Я, конечно, упрощаю, все зависит от установок общества, от социоэкономических условий. К сожалению, так или иначе, нас все время провоцируют на упрощение. А когда мы упрощаем собственную жизнь, упрощаем взаимодействие, появляется ощущение, что мы получаем власть и контроль над жизнью.

На мой взгляд, это абсолютно не так. Но иллюзия возникает именно такая. И проверить это довольно легко. Если я понимаю, что главное в моей жизни, чтобы человек в 4 года научился читать, я вольно или невольно отбрасываю все остальное. До момента, конечно, пока я не начал рефлексировать.

И тогда получается следующее – появляется много разных культов. Например, культ чтения. На постсоветском пространстве он один из самых ярких. У него, безусловно, есть историческое и довольно простое объяснение. В 20-е годы прошлого века страна была на 80 процентов неграмотная, нужно было железной рукой загнать ее в счастье, и сделано это было самым привычным для всех диктаторских государств способом. Было продекларировано, что страна должна стать грамотной. С точки зрения идеи все прекрасно. Хорошо уметь читать-писать. Но эта пружинка, сжатая 100 лет назад, распрямляется до сих пор.

И именно поэтому мне важно, чтобы ребенок в 2 года различал буквы, а в 4 читал. Больше ни почему. В этом и проявляется колебание между животностью и человечностью. Животность – это инстинкты и упрощение. То, что я сейчас сказал, может быть неочевидно, с этим можно поспорить, но я приглашаю задуматься на эту тему.

Ведь сегодня невозможно не научиться читать. Так же как невозможно не освоить английский язык, если не мешать, конечно. Это просто нереальная задача. Если человек слушает музыку, смотрит фильмы и общается с чувихой через океан, как он может не знать английского? Только если построить специально целую жизнь, чтобы он этого не знал. Как это удается постсоветской школе? Это же образовательный феномен, который стоит исследовать.

Мне-то кажется, тут довольно простая история: мы к тому, что происходит само собой, применяем какие-то инструменты. Давайте научим детей правильно пить, правильно пи́сать и так далее, и они разучатся это делать очень быстро. Здесь та же история. Мы называем что-то нормами, манипулируя ими, потому что никаких норм нет. Хорошо ли, что человек в 4 года знает буквы? Наверное, хорошо. А может быть, плохо или никак. А если он поразительно рисует, но букв не знает, это хорошо или плохо? С точки зрения навязанных норм это никак, ведь все дети рисуют каляки-маляки. А вот буквы – это действительно достижение. А я поспорю! Человек в 4 года может рассказать анекдот так, что взрослые будут смеяться. Многие дети так могут? Нет. Это важнее, чем буквы? Мне скажут: «Дима, ты дурак? Это совсем разные вещи».

Нет никакой нормы! Есть темп, в котором я исследую мир. Более того, дорогие друзья, в определенный момент большинство детей сами придут к вам – узнать, что такое буквы. Это просто инструмент познания мира. Нет в них никакой ценности. Это кирпичики, из которых складываются слова, а те складываются в предложения. А дальше у меня появляется новый инструмент взаимодействия с действительностью.

– Это познание тоже естественное?

– Как любое другое.

– Но я помню, как меня учили читать. Мама и бабушка говорили, что сначала будет сложно, скучно и тяжело. А когда я дойду до автоматизма, начну получать удовольствие от чтения. Только сначала нужно потерпеть.

– Это же психология насильника! Когда насильник говорит: я сейчас сделаю что-то, что тебе будет неприятно, но в конце тебе понравится. И наши дети находятся в насильническом дискурсе. Это полная ерунда!

– Но поколение нынешних родителей так училось читать.

– Да. Нужно ли говорить о труде, об умении произвольного учения? Безусловно. Это важная тема. Но другая. Когда мне 5 лет, я с каждым годом набираю все больше инструментов взаимодействия с действительностью. И собирать пирамидку – это тоже такой инструмент, благодаря которому я понимаю, что я могу составлять предметы, соединять их и так далее. Я понимаю в какой-то момент, что, если смешать сироп, кисель и компот, получится новое блюдо. Я понимаю, что, если рисовать карандашами разного цвета, получится что-то, что выражает меня. И это тоже инструмент. Я узнаю, что есть буквы, которые я удивительным образом могу объединить в слова, которые я произношу. И это волшебство, которое можно увидеть! Фантастика!

– Ребенок придет к этому сам?

– Я точно, ТОЧНО в этом убежден. Это один из базисных инструментов. Но это не значит, что мы, взрослые, будем сидеть, молчать и не предлагать ничего. Если мы читаем ребенку книжку вслух, через какое время, пользуясь собственным опытом, он свяжет одно с другим? Довольно быстро. Очень сложно сегодня достичь ситуации, когда в 3 года человек не понимает, что письменный текст, который ему перед сном читает мама, – это буквы и выражение устного текста. Не понять это – довольно трудная задача. В какой-то момент ребенок придет к тебе за помощью: «Хочу тоже читать».

– И родителям нужно только дождаться этого момента?

– Ребенок же видит, что мама пользуется этим инструментом. И большинство взрослых тоже. И он тоже захочет. Уберите книжку и подставьте все, что хотите, – и вы получите ответ. У меня грязное платьице, но, если его постирать, оно станет чистым. Это инструмент взаимодействия с действительностью. Я хочу готовить вместе с мамой, ведь получится вкусно, интересно. Я говорю что-то и могу это записать – тот же инструмент взаимодействия с миром. Все просто, но мы усложняем, делаем из этого норму.

– И культ.

– Культ, который связан с годами безграмотности. Как программа по литературе, которая была составлена в 30-е годы прошлого века. При отсутствии рефлексии происходит полное перенесение советской модели образования, которая была очень жесткой и очень сильной. Но именно эта модель диктует нам учить с детьми буквы в 2 года. Чаще всего за этим стоит обман. Кого ни послушаешь, каждый начал читать в 4 года.

– Знакомая девочка в 2 года знала чуть ли не всего Чуковского наизусть, а в 1-м классе выяснилось, что из «Федориного горя» она не помнит ни строчки…

– Потому что это была механическая память. Однажды к нам в гости пришел мальчик лет трех. И его замечательная мама весь вечер демонстрировала всяческие умения сына. К концу он уже совершенно изнемог. Вот они уходят, мама ему говорит: «Что нужно сказать?» Ребенок совершенно дезориентирован и молчит. «Приходите…» – подсказывает мама. «… тараканы!» – выпаливает мальчик. Все, что выдала его механическая кратковременная память. Плохо это или хорошо? Не знаю, никого не сужу. Механическая память тоже нужна, но к учению это не имеет никакого отношения. А вот к довольному жесткому обучению слабого сильным – да. Приучению к определенной модели.

А ведь за этот вечер мальчик мог построить личные отношения с каждым гостем, мог испортить нам вечер своими криками и беготней, при этом чему-то научившись. Жалко. Все это не имеет отношения ни к школе, ни к подготовке к школе (при всей проблемности этого термина), ни к жизни. Ни к чему. Только к тем самым нормам, многие из которых уже стали абсурдными. Лет сорок назад человека переучивали, если он оказывался левшой. А сегодня мы говорим: «Как это странно!» Это все оттуда – когда большинство решает, как жить меньшинству.