Текст книги "Законник"

Когда законник проснулся, была глубокая и тихая ночь. Свет луны пробивался сквозь занавешенное окно, заставляя привычные предметы отбрасывать причудливые тени. Кто-то был в комнате.

– Хорнет? – тихо спросил законник, увидев сидящую фигуру.

Но то был не командир. Фигура, сидевшая спиной к Фобосу, повернулась. Раздался тихий скрип, напомнивший скрежет тяжёлых доспехов.

– Кто ты? – пробормотал Фобос.

Лицо расплывалось у него перед глазами. Бледное, бледное до ужаса лица, смутно знакомое Фобосу, но не похожее ни на одно из лиц его знакомых. Белое пятно, на котором два чёрных пятна. Кто это?

Незнакомец ничего не сказал, а лишь выпрямился, мгновенно заполнив собой всю комнату. Боги, да сколько в нём росту?!

– Убирайся, – устало прохрипел Фобос, – убирайся отсюда, ты…

– Тише, – грустным голосом произнёс незнакомец в доспехах, – десница твоя останется при тебе, законник.

Фобос видел это существо много раз, но каждый раз у него будто отключалась память.

Комнату заполнял едва уловимый туман зеленоватого оттенка.

– В некотором роде, тебе и самому предначертано стать десницей.

Фобос ничего не понимал. Он хотел задать какой-то вопрос, но, моргнув глазами, увидел, что в комнате остался он один.

Очередной сон?

Потоки тьмы вновь нахлынули со всех сторон, и Фобос потерял сознание.

***

Когда законник проснулся, было уже далеко за полдень.

Он осторожно пошевелил раненой рукой – та слегка ныла и была ещё слаба, но слушалась. Законник посмотрел на неё. От нагноения не осталось и следа.

– Как?! – ошеломлённо крикнул Фобос.

Это не укладывалось в его голове. Ещё вчера его лихорадило. Ещё вчера его рука была похожа на синюшный гнилой окорок. Как воспаление могло пройти за одну ночь?!

Он присел на кровати, завернувшись в одеяло. Вчерашняя лихорадка не давала о себе знать.

«Не приснилось ли мне это?» – подумалось Фобосу.

Двигаться не хотелось. Стоило дождаться Падсона.

Как по мановению волшебной палочки, лекарь вскоре вошёл в комнату.

– Зачем расселся? – буркнул он, надевая очки, – прилёг бы. Тебе вообще не стоит двигаться.

– Осмотри мою руку, – попросил его законник.

– А что с ней? Придётся отнимать, – пожал плечами Падсон.

– Не думаю.

Лекарь подошёл к Фобосу и принялся снимать повязку.

– Какого чёрта? – спросил он, тупо уставившись на выздоровевшую руку, – что это за чудеса?

– Я почём знаю? – огрызнулся Фобос, – ты у нас лекарь или я?

Падсон осторожно щупал руку законника. На ней оставался лишь едва заметный шрам, напоминавший о недавнем ранении.

– Так больно? – спросил лекарь, надавив рядом со шрамом.

– Нет.

– А так? – Падсон надавил посильнее и в другом месте.

– Нет.

– Это необъяснимо, – лекарь нахмурил лоб, – за гранью понимания. Я даже не слышал о подобном. Смахивает на колдовство.

– Колдовство? – переспросил Фобос.

Лекарь кивнул, проводя какие-то манипуляции с рукой. Законник хотел рассказать о своём сне, но решил зайти с другой стороны.

– Ты ночевал в лечебнице? – спросил он.

– Да. А что?

– Никто не приходил?

– Ребята из твоей роты. Несколько дней назад – Бенджи. Драйтер. Вроде бы всё.

Но Фобос не выпускал из головы мысль о том, что чудесное исцеление напрямую связано с Рейдом, который ему приснился… или не приснился?

Падсон не сумел обнаружить у Фобоса никаких признаков лихорадки, но всё равно держал его в лечебнице, опасаясь рецидива болезни.

Вечером пришёл Хорнет с последними новостями. Здоровяк был мрачен.

Он поведал о том, что над Фронтиром нависла угроза, какой не видывали со времён осады Рубежа. В подробности он не вдавался, сказав, что Фобос и сам скоро вникнет. Спустя несколько часов Падсон велел Фобосу собирать вещи и убираться, освободив место для отделения фронтменов, которые не то подхватили инфекцию, не то отравились.

– Чем? – спросил Фобос, натягивая сапоги, – дешёвым пойлом Шелби?

– Протухшим мясом, – буркнул Падсон, подметая пол, – в Оштераусе проблемы с едой.

– А хафольдский караван?

Законник имел в виду караван, издавна доставлявший провизию, лекарства, боеприпасы и всякие расходные ремесленные материалы на Фронтир. Таков уж был древний договор между Фронтиром и Хафенбаумом – законники стерегут границы, а жители равнин за это их кормят из своего кармана.

Караван, состоящий из сотни повозок, прибывал раз в полгода, в середине зимы и в конце лета, останавливался в Бирдене, а после строгого учёта разъезжался по всем городам Фронтира. Благодаря этому законники всегда были вооружены, сыты и здоровы. Но в этот раз караван задерживался.

– Нет никаких вестей. Как и из Бирдена, – ответил Падсон.

Действительно, в воздухе витала тревога. Фобос давно её замечал, но лишь сейчас все стали говорить о ней открыто.

Фобос читал её в лицах прохожих, когда вышел на улицу и отправился в казармы к казначею за причитавшейся наградой за убийство Ульберта.

По дороге он почувствовал себя нехорошо. Приступ был на подходе. Законник дрожал.

– Только не сейчас, – прошипел он самому себе.

Несколько зевак обернулось в его сторону. Фобос зло посмотрел на них. Какого чёрта им надо? Почему они смотрят на него? У них что, своих дел нет?

Законника будто ударили кувалдой по затылку. Мир поплыл перед глазами, а голову сковала тупая и ноющая боль. Глаза слезились. Он прислонился к стене какого-то заколоченного магазина неподалёку от казарм и тяжело дышал. Его вырвало.

Мимо проходил какой-то старик в соломенной шляпе. Он подошёл к фронтмену.

– Парень, ты как? – скрипучим голосом спросил старик.

Как гвоздем по ржавому металлу. Фобос поднял глаза. Лицо старика менялось с каждой секундой. Законник отшатнулся и выставил вперёд правую руку.

– Убирайся, – глухо сказал он.

Но страшная рожа старика, клацая зубами, приближалась ближе.

– Может, к лекарю? – проскрипел старик.

Голова заболела. Он закрыл лицо руками.

Десятки глаз глядели на него, он это чувствовал. Глядели злобно, с неприкрытой издёвкой. Существо в обличье старика вовсю потешалось над законником. Фобос знал это. Но как только он открыл глаза, то увидел лишь пустую улицу и согнутую фигуру, медленно уходящую вдаль.

На мгновение стало легче. Чёртовы приступы. Голова законника разрывалась. Может, и правда поговорить с Падсоном?

«К чёрту», – подумал Фобос.

И в самом деле, что этот коновал может знать? Никто не сможет помочь Фобосу, если он не поможет себе сам. Следующий приступ на подходе, боги просто дали ему краткую передышку. Нужно воспользоваться этим и как можно скорее забрать деньги в казармах, а затем запереться дома.

Это было сражением, которое Фобос не мог проиграть.

С чего именно начались эти приступы чёрной меланхолии и паранойи вкупе с совершенно явными физическими страданиями, законник не знал. Возможно, знай он причину, всё обходилось бы намного легче. Но сейчас у него не было времени вновь копаться в своём прошлом. Он чувствовал, что скоро ему будет совсем не по себе. Небеса почернеют, воздух наполнится запахом гниющего мяса, а рассудок начнёт жрать самого себя и царапать душу острыми когтями. Фобос сходил с ума и отчётливо это понимал, но, увы, никто не мог помочь ему справиться с этим.

Поэтому в каменное здание казарм он входил в мрачном расположении духа. Сейчас ему не до разговоров. Он молился, чтобы внутри никого не оказалось. Он хотел побыть один.

Дрожь сотрясала тело Фобоса, а мозг уже был отравлен чёрными мыслями. Не встретив никого, он облегчённо вздохнул и поднялся на второй этаж, собираясь быстро поставить свою роспись в нескольких местах и забрать долю прибыли.

Ему не повезло, потому что на верхнем этаже Фобос встретился с Драйтером.

Старик сидел за столом и пером выводил какие-то закорючки на кипе бумаг, лежавших перед ним. Сухие руки бронзового оттенка проворно сновали над листом, чуть дрожа.

– А, парень, очнулся? – весело поприветствовал он Фобоса, – ну, пришел в себя?

– Все в порядке, – процедил сквозь зубы законник, всеми силами подавляя в себе страстное желание раскроить Драйтеру череп лишь за то, что тот спутал планы Фобоса и восседал за этим треклятым столом, приставая с надоедливыми расспросами.

Драйтер пристально окинул взглядом Фобоса.

«Что ты пялишься, старый чёрт?» – возникла мысль в голове законника.

– Что ж, видно, ты не в духе после своей лихорадки, – пожал плечами Драйтер и опустил взгляд на бумаги, – твои деньги у меня в сейфе.

Не говоря ни слова, Фобос быстрым шагом прошествовал в угловую комнату, которую занимал Драйтер. Ступая по мягкому ковру, подошёл к огромному зарешеченному окну, слева от которого стоял чугунный шкаф с амбарным замком, который Драйтер гордо именовал сейфом.

Тучи сгущались. Фобос явственно ощущал это, а потому быстро провернул ключ, беззаботно торчащий из замка. Со страшным скрипом отодвинулась дверца шкафа.

Фронтмен снял с полки холщовый мешок, туго набитый монетами. Он был перевязан толстой веревкой, на которой висела красная печать с именем законника. Взвесил. «Неплохо», подумал Фобос, на секунду отогнав мрачные мысли. Драйтер не обманул. Он вообще никогда не обманывал своих людей. За это его и ценили.

Законник двинулся по направлению к лестнице. Как только его сапог оказался на верхней ступеньке, раздался хриплый голос Драйтера:

– Фобос!

Мысленно выдавливая глаза старика голыми руками, законник обернулся.

– Что? – спросил он.

– Всё в порядке? – с нескрываемой тревогой в голосе спросил старик.

Фобос ничего не ответил. Он отвернулся и быстро спустился по лестнице.

Ненависть, чернейшая ненависть к себе разрывала его сердце. Почему он такой чёрствый? Почему он желает смерти этому славному старику, который и правда тревожится из-за Фобоса?

«Подонки. И я тоже подонок. Но не чета этим», – плюнул себе под ноги Фобос, широким шагом пересекая пыльную улицу Оштерауса.

Слава Мортару, на улицах сгущались вечерние сумерки, и в городе было не так много народу, как в любое другое время.

«Они все подонки», – мысль стилетом вонзилась в сознание Фобоса, – «они корчат из себя добрых и заботливых святош, а сами не думая выстрелят тебе в спину. В них нет ничего хорошего. Они все ублюдки. Один я чего-то стою.»

Фобос начал задыхаться, но не от душного вечера, а от собственных мыслей. Нужно как можно скорее добраться до дома. Он больше не может сдерживать себя. Всё, что он может сделать, единственный способ, которым он способен помочь самому себе – дать выход своей неудержимой чёрной тоске.

ГЛАВА 15.

Глухо ударилась входная дверь. Дрожащей рукой Фобос опустил засов и кинулся к письменному столу, где уже были разложены бумаги, и стояла чернильница. Повинуясь некоему внутреннему импульсу, коего законник никогда не ощущал, он понял, что нужно делать.

Писать. Выплеснуть свою ярость на бумагу, чтобы та почернела и налилась кровью от злобы.

Рубашка душила Фобоса. Он пытался расстегнуть её, но пальцы не слушались. Тогда он попросту разорвал её на груди.

Тяжело дыша, законник сел в кресло, бросил «Насмешника» на стол дулом к себе и обхватил голову руками. Он завыл как раненый зверь.

Его рассудок взрывался бессчётным числом мыслей, и каждая была мрачнее и ужаснее предыдущей. Все события жизни проносились сейчас в голове Фобоса, будто через несколько минут ему было суждено умереть.

Детство в страхе.

Отрочество в унижении.

Юность в ненависти.

Зрелые годы в тревоге.

Туман прожитых лет застилал глаза законника. Лица мертвецов вновь осуждающе смотрели на Фобоса из прошлого. Будто он виноват в их смерти!

Он почувствовал, что задыхается. Чёрт возьми, это был мощный приступ. Такого ещё никогда не было. Голова раскалывалась, но боль не могла заглушить отчаянный поток мыслей Фобоса.

– Ублюдки, – зарычал Фобос, – я один чего-то стою в этом мире! Но мне не дают спокойно жить!

Он даже не понимал, что говорит. Не слышал собственного голоса. Какие-то таинственные письмена были вложены ему в голову, а он лишь зачитывал свой монолог как актёр в бирденском театре, но не мог заставить себя остановиться и критически осмыслить ситуацию.

Что-то злое и чужеродное управляло им, диктовало свою волю. Заставляло желать смерти всему белому свету.

Фобос вскочил со стула и принялся мерить комнату шагами, пытаясь хоть немного успокоиться. Но он понимал, что это бесполезно.

Чёрное, бездонное дуло «Насмешника» невольно притягивало взгляд Фобоса. Но он знал, что это бессмысленно.

Это слишком просто. В жизни не бывает простых вещей.

Он снова рухнул на стул и положил перед собой листок бумаги. Окунул перо в чернильницу и начал вымещать свои мысли на бумаге. Если бы бумага могла что-то чувствовать, она бы сошла с ума от тех мыслей, что чёрным роем вились в голове Фобоса.

Фронтмен писал о своей жизни. Когда он исписал несколько листов, ему стало стыдно осознавать, что где-то в мире есть описание его жизни. И тогда он скомкал лист и сжёг его. Затем взял новый, и стал писать всё, что думает об этом мире.

О той несправедливости и злодеяниях, что творятся под солнцем. Он писал и писал, до тех пор, пока чернильница не опустела. Тогда он вновь окинул взглядом написанное и схватился за голову. Почерк был ужасен. Такие гениальные мысли о мироустройстве нельзя выводить при помощи таких уродливых букв. Фобос разметал всё по столу, вскочил со стула и несколько раз со всей силы ударил правой рукой по стене. Та заболела.

– Ну, хоть что-то! – злорадно прохрипел он и затравленно оглянулся.

Комната давила на него и с каждой секундой становилась всё меньше. Он кинулся к окну, распахнул его, но с улицы повеяло духотой и запахом гнилого мяса. Фобос в крайнем исступлении смотрел на мир под окном, и мир был ему отвратителен. Тогда он медленно придвинулся к столу, будто находился в некоем сомнамбулическом состоянии, и так же медленно и аккуратно сел за стул.

– Едем дальше, – тихо пробормотал он.

Достал новую склянку чернил, перо, несколько листов бумаги. И вновь стал писать.

И он писал, писал неистово, рвал бумагу на клочья и бросал их в огонь. Он раздирал себе лицо до крови, чтобы почувствовать, что ещё жив и не умер, но не мог этого осознать. Бумага покрывалась корявыми и сбивчивыми мольбами о помощи, а он даже не мог выдавить из себя ни слезинки, чтобы доказать себе, что он – человек, а не бездушное животное. И тогда он брался за голову, рвал свои волосы и выл так сильно, что дрожали стекла, но даже это не могло принести успокоения в его больную, истерзанную душу.

Где-то там, за чёрным горизонтом, за кривым хребтом Бирдена люди любят друг друга, целуют своих детей и радуются жизни. А здесь, на всеми богами забытом Фронтире, сидит он, Фобос и проклинает весь мир, каждого человека, самого себя. Почему, почему проклятые боги не дали и ему частицу гармонии? Это всё, о чём просил Фобос, в полубреду бормоча молитвы бессонными ночами, коих в последнее время было слишком много.

Этот мир не принимал законника, и законник не принимал его. Мысль об этом формировалась в его рассудке на протяжении всей искалеченной жизни Фобоса, но лишь недавно нашла выход в виде приступов необъяснимой ярости и жалости к себе. Там, за чёрным горизонтом, люди убивают друг друга. Они пытают ради удовольствия и прожигают жизнь. И всё им сходит с рук, и никто не в силах поднять меч и пронзить грудь тиранов, которые всем заправляют. И Фобос бессилен перед сложившимся порядком.

Он записывает свой горячечный бред, но слова не обратятся в стрелы, они не взлетят высоко в небо, они не заставят кричать от ужаса всех преступников, насильников и убийц. Никто и никогда не заставит их кричать. Они легко примут свою смерть и никогда не узнают, что такое справедливость. Они будут смеяться Фобосу в лицо, когда он придёт за ними. А он растеряется и не найдёт нужных слов, чтобы указать на всё то зло, что они совершили. И эта мысль ударом молота обрушилась на воспалённое сознание законника.

– Фобос Тервин, – бормотал вслух законник, – именем Мортара и законом славного города Оштерауса, что стоит на вольных землях Фронтира, ты обвиняешься в самоубийстве и богохульстве. Наказанием. Явится. Вечное. Мучение. Длань Мортара да принесёт справедливость.

Взгляд Фобоса вновь и вновь задерживался на «Насмешнике», но взять оружие в руки и убить себя ему казалось абсолютно бесполезным делом, в котором он не мог усмотреть никакого смысла.

Смысла нет ни в едином действии. Хорнет был прав. Богам всё равно, как сильно он страдает, как сильно страдает любое их творение. Они и создали людей для того, чтобы одни заставляли других страдать. Это доставляло богам садистское удовольствие.

И Фобос вновь возненавидел богов и закричал, но боги ответили ему презрительным молчанием. Воспарив мыслями к вероломным и алчным богам, законник не увидел справедливости. И тогда он спустился с небес на землю, но мысли о том, что творится здесь, на этой грешной земле, совсем потрясла его и заставила вновь отложить перо и прочитать написанное. Он писал о людях, точнее, о том, что от них осталось. О крысах и свиньях в человеческом обличье, которые пируют на костях.

И не в каких-то отдаленных провинциях, а здесь, под боком, тысячи бедняков мрут от голода, дети работают на рудниках, чтобы заработать на корку хлеба, а хафенбаумские дворяне за один вечер проигрывают в карты столько, сколько всем крестьянам не заработать и за тысячу лет.

И это не какой-то другой мир, это тот же самый мир, в котором живет Фобос и миллионы других людей; в котором он каждодневно задыхается от несправедливости, в котором гниль и разложение уже достигли своего апогея.

«Однажды», – вывел Фобос своим пером, – «страшная чёрная буря опустится на мир, и принесёт с собой вечную муку для тех, кто всю жизнь мучил других, и тихий покой и счастье для тех, кто страдал».

И он радостно поприветствует эту бурю и впустит её в свою измождённую душу. Правая рука его будет нести справедливый суд и разить врагов без разбора.

– Великое Ничто, надели меня властью! – бормотал Фобос, покрывая бумагу витиеватыми буквами.

Там, за чёрным горизонтом, разольется алая заря новой жизни, и новый день согреет своим ласковым теплом тех, кто влачил жалкое бремя своего существования и страдал.

Вот только Фобоса уже не будет с ними. И никто не заметит отсутствия того, кто пострадал сильнее всех, кто отдал душу свою за справедливость.

Вновь и вновь законник обращался к событиям прошлого и вспоминал всю свою жизнь. Он не всегда был таким чёрствым. Он не всегда был животным. Когда-то он был человеком. Когда-то он тоже любил и радовался, верил в богов и в давно забытые слова о дружбе, чести и верности.

И он начинал свое путешествие в мир с того, что искренне хотел принести в него любовь и сострадание, потому что этого он был лишён в детстве, потому что этого он не видел в людях вокруг себя и в своих родителях.

Но Фобос нёс лишь смерть и мучения. Так было всегда, так будет всегда, потому что жизнь циклична, потому что все поступки складываются из одних и тех же действий, и если под этими нечестивыми небесами тысячи лет не было мессии, то откуда ему было взяться теперь?

В голове законника что-то щёлкнуло. Рука зависла над листом бумаги, но Фобос не смог заставить себя закончить написанное.

Чёрная буря миновала. Он вновь был спокоен. С разинутым ртом он оглядел учинённый им погром. Затем невозмутимо сложил последний лист и сжёг его. Всё закончилось. Его душа снова была пуста.

Он чувствовал себя словно выжатый лимон. Сил не было. Голова раскалывалась, руки не слушались. Он больше не мог ни о чём думать. Он вылил все свои потаённые мысли на бумагу и сжёг их, отрезав им путь назад. Теперь ему не о чем думать, не о чем тревожиться. Теперь всё снова будет по-прежнему, так, как было всегда между этими мрачными приступами. Он почувствовал себя опустошённым. Попытался заставить себя хоть что-то ощутить – не вышло. Фобос не мог осознать, что он является собой.

И тогда, ощутив наваливающуюся усталость, он молча взял «Насмешника», лёг на топчан и положил пистоль себе на грудь, собираясь заснуть глубочайшим сном.

Сон не принесёт ему отдыха, как всегда. Он вновь проснётся разбитым, уставшим и озлобленным – на мир, на богов, но в первую очередь, на самого себя и на свою судьбу, вынудившую его влачить существование в этом поганом мире.

Он думал об этом, засыпая, но эти мысли не были способны затронуть ничего в его отравленной душе. И он заснул, вновь и вновь прокручивая в голове события последнего дня и сегодняшнюю вспышку меланхолии, пытаясь докопаться хоть до чего-то.

Когда всё это началось? Фобос не мог отделить одно событие, способное повлиять на его рассудок, от другого. Поговаривают, в Хафольде есть лекарь, лечащий душевные болезни… Врут? Наверное. Все врут. Такова природа людей.

Но… Что-то ведь произошло в жизни Фобоса, что подтолкнуло его рассудок к этим приступам. Что-то в далёком прошлом или совсем недавно?

Времени было достаточно. Прикрыв глаза, Фобос устремился в далёкое прошлое, вспоминая детство.

***

Оно проходило в необычайно бедной семье в деревушке Хорхед, что на западе Хафенбаума. Хорхедские крестьяне платили подать наместнику из Лютевиха.

Ещё тогда юный Фобос Тервин часто задумывался о несправедливости, недоумевая, почему боги заставляют одних людей днём и ночью работать до изнеможения, в то время как другие могут развлекаться и жить в своё удовольствие.

Но он прилежно посещал церковь и держал своё мнение при себе, жадно внимая речам сгорбленного священника о том, что власть одних была дарована Орделием, а рабское положение других вызвано грехами в прошлой жизни.

Все грешны – так поучал священник, потрясая иссохшей рукой над перекошенной кафедрой.

И Фобос верил в это. Он силился вспомнить свою прошлую жизнь, в которой, вероятно, согрешил. Но не мог. И когда он, искренне желая узнать правду, спрашивал об этом у священника, тот бил его клюкой по спине. Вспомнив об этом, Фобос почувствовал прилив ярости. Но когда тот прошёл, законник, сам того не замечая, заснул.

Фобосу снилась вся его жизнь. Вот ему опять двенадцать лет и он играет в лесу с сыном местного вельможи – болезненным и крайне добрым мальчиком.

– А что ты будешь делать, когда станешь взрослым? – спрашивал тот Фобоса тихим голосом.

– Взрослым? – удивлялся юный Тервин, – но отец говорит, что я уже взрослый, потому и работать могу как взрослый!

И единственный путь для Фобоса лежал в армию Хафенбаума.

Следующий сон – и он уже рекрут в батальоне пехотинцев, несущий службу в Ульверде, недалеко от столицы государства.

Но сон превращается в кошмар, когда перед Фобосом появляются искажённые от злобы лица сержантов – таких же, как и он, выходцев из нищих крестьянских семей, в которых родители работали всю жизнь ради того, чтобы купить сыну пробитый пулями металлический нагрудник да ржавый меч.

– Ты дерьмо жрать будешь, хорхедский ублюдок! – захлёбываясь орёт на Фобоса взводный за то, что молодой пехотинец уснул на посту.

Ещё бы, ведь другой сержант под угрозой смерти несколько ночей подряд заставлял Фобоса стоять начеку, пока обчищал полковую казну.

Наивный Тервин рассказал про это. И во всём обвинили его, отправив родителям бумагу с требованием заложить ферму. А затем его избивали по очереди – сначала сослуживцы за то, что лишись увольнительного, затем взводные – просто потому, что это доставляло им удовольствие, а после этого – капитан-дворянин, только вернувшийся из дальней поездки.

– Нищее отродье! – хохотал лоснящийся жирный офицер, не снимая перчаток наносивший удары наотмашь по лицу Фобоса. Его держали двое солдат, – ты никто, твои родители никто, ты ходячая гниль и умрёшь гнилью! Таким не место в славной хафенбаумской армии!

И Фобосу снится, как он обретает неистовую силу, вырывается из захвата, набрасывается на капитана и ломает тому шею. Затем хватает его саблю и рубит на куски двоих перепуганных солдат. Было ли это в действительности? Сейчас Фобос уже и не помнит.

Руки не помнят прикосновения к жирной шее. Но перекошенное лицо ублюдка, пускающего слюни, почему-то хорошо отложилось в памяти Фобоса. Неспроста в момент лихорадки в лечебнице Фобос видел его в толпе знакомых лиц.

А ведь Фобос слушал всё, что ему говорят. И у него был шанс выбраться из этой помойки и вступить в батальон искателей смерти – элитную конную гвардию Хафенбаума. Что же пошло не так? Даже во сне Фобос, оставаясь сторонним наблюдателем собственной жизни, пытался анализировать, но всё равно не мог докопаться до истины.

После этого – долгий путь на запад.

В Рикдете, откуда до его родной деревни остаются сутки пути, он решает повернуть на север и заглянуть в Дундалиг – «город шлюх», как его часто называли. Но увидев нищих, измождённых проституток, он чувствует к ним такое презрение и жалость, что в тот же день покидает город, не оставив там ни единого серебряного цальтера.

Следующее видение – перекрёсток, ведущий в Хорхед. Но Фобос так и не находит в себе сил вернуться домой. Что он скажет родителям?

Он ни в чём не виноват, но он не был достаточно силён.

Перебитыми руками он расстёгивает помятый нагрудник, бросает шлем и оставляет там меч.

Ноги несут законника в Зельд, где он коротает дни и спускает последние деньги в таверне, подбрасывая монетку и решая, куда ему податься. И встреча с Хорнетом и Драйтером круто разворачивает судьбу Фобоса в ином направлении.

Он отправляется на запад, туда, где прежде никогда не был. В место, о котором так много слышал и которого боялся – на Фронтир Этельвельда.

В место, где нет ни бедных, ни богатых, где закон справедливости шествует под руку с законом ружья. Горы здесь упираются в самое небо, а воздух настолько чист и свободен, что одним его глотком можно надышаться за все несчастные годы…

Теперь он не «нищий ублюдок» и не шваль, которую может пинать любой властью наделённый. Теперь он – законник.

Фобос резко проснулся. Голова шла кругом. За окном стояла глубокая ночь. Фронтмен, кряхтя, поднялся с постели и открыл окно, впуская свежий ночной воздух. Он глубоко вдохнул, пытаясь унять головокружение и боль внутри головы, а затем поморщился.

За долгие годы жизни на Фронтире он впервые обнаружил, что воздух здесь пахнет так же, как и в Хорхеде. Что это тот же воздух, который он жадно и исступлённо втягивал сквозь выбитые зубы в Ульверде, пока его избивал взводный. Что это тот же воздух, каким дышат и крестьянин, умирающий в поле от изнеможения, и преступник, прячущийся от закона в лесу, и знатный вельможа, насмерть избивающий своего слугу за то, что тот принёс недостаточно горячий чай.

Фобос закрыл окно, чувствуя, как его затошнило, и без сил рухнул на кровать.

ГЛАВА 16.

Утро не принесло отдохновения.

Фобос поднялся с кровати точно так же, как делал это на протяжении каждого дня в своей жизни. В былые дни готовность исполнять долг размывала восприятие Фобоса, а потому он не ощущал усталость так сильно. Но теперь Фобос был выпотрошен и опустошён. Однако долг от этого никуда не денется.

Солнце стояло высоко над Оштераусом. Голова Фобоса была совершенно пуста, а посему он решил вернуться на службу, зная, что фронтменам Драйтера не справиться без его меткого глаза и твёрдой руки. Осознание того, что Фронтир нуждается в каждом штыке, подгоняло Фобоса, и хотя он по-прежнему находился в смятении и глухой тоске, в его разум вкралось некое умиротворение.

Чувствовал законник себя вполне нормально, если не обращать внимания на чугунную голову и налитые свинцом конечности. Всё в порядке, это пройдёт через несколько часов. Фобос принялся одеваться и мысленно похвалил себя за то, что в приступе меланхолии даже и не вспомнил о разбойнике-колдуне, так что теперь события того дня превратились в невнятную мешанину. Он часто так делал, не давая тёмным и пугающим мыслям проникнуть в подкорку – и без этого их было достаточно.

Одевшись, Фобос снял засов и вышел на улицу. Пахло утром, специями и жареной яичницей, так что законник, обратив внимание на урчащий от голода желудок, решил заглянуть в ближайший трактир и перекусить там. Если, конечно, найдётся еда.

В трактире не было никого, кроме хозяина заведения, добродушного сухого мужчины лет сорока с лишним, совершенно лысого и наряженного в нелепый сюртук, имени которого Фобос так и не запомнил, хотя посещал это место довольно часто. Впервые за долгое место внутри было чисто.

– Доброе утро, – буркнул Фобос, искоса глядя на трактирщика, – я бы поел.

– Добро пожаловать, солдат, – металлическим голосом проскрежетал трактирщик. Нет, он не испытывал презрения к Фобосу, просто такова была его манера речи, за что, к слову, он довольно часто получал по лицу от пьяных фронтменов.

Фобос уселся за стол. Хозяин скрылся за дверью, ведущую в кухню, и через несколько минут вынес кривую чугунную сковороду, на которой возлежала аппетитная, зажаренная в огромном количестве масла яичница, несколько кусков поджаренного хлеба и ломоть мяса в специях.

Он поставил завтрак перед Фобосом, затем налил ему холодного слабоалкогольного пива – единственного напитка, который фронтмены признавали и пили вместо воды. Фобос поблагодарил трактирщика и с жадностью накинулся на еду.

Когда с завтраком было покончено, Фобос достал из плаща кисет и скрутил себе папиросу. Попросил огня у трактирщика. Сладко затянулся, посидел несколько минут, после чего спросил, сколько он должен.

– Двадцать медных цольдов, – невозмутимо ответил трактирщик.

У Фобоса папироса выпала изо рта от изумления.

– Сколько-сколько? – тихо спросил он.

– Двадцать медяков. Ты что, оглох, солдат?

Фобос спросил, какого чёрта цены взлетели более чем в четыре раза. Трактирщик пожал плечами и поведал, что еды в городе осталось мало, караван так и не прибыл, а поэтому приходится как-то выкручиваться.

– Но ты же остался доволен завтраком? – усмехнулся хозяин заведения.

Фобос в некоем ступоре отсыпал горсть монет из кошеля и пошёл к Драйтеру, чтобы обсудить последние новости и взять новый контракт на убийство какого-нибудь преступника. В таких обстоятельствах он будет отчаянно нуждаться в деньгах.

Солнце светило прямо в глаза, так что Фобос невольно зажмурился и слегка улыбнулся.

Хороший завтрак, прекрасное утро, папироса в зубах – что может быть лучше? Какие ещё радости ему нужны? Может быть, не всё так плохо? Может быть, всё-таки, он не настолько пропащий, как сам привык думать?

Но в ту же секунду он опомнился, поняв, что совсем скоро он вновь сядет в седло Бонки и поскачет далеко на запад, чтобы вновь столкнуться с грехопадением и людской мерзостью.

Он снова будет стоять между ублюдками рода человеческого, которые, посмеиваясь, насилуют невинных детей и убивают обычных людей, если те косо на них посмотрят. На душе на мгновение сделалось противно, но потом всё вновь вернулось на круги своя, и Фобос снова стал безразличен к окружающему миру.