Текст книги "Мои нереальные парни"

Часть первая

Наше воображение, а не другой человек, несет ответственность за любовь.

Марсель Пруст

1

Решение родителей переселиться из Восточного Лондона в северный пригород, когда мне исполнилось десять лет, было исключительно утилитарным. Объясняя свой переезд, они неизменно ссылались на практичность: здесь было немного безопаснее и просторнее и в то же время близко к городу, школам и большинству автомагистралей. Они говорили о переезде в Пиннер, как о поиске гостиницы неподалеку от аэропорта для раннего вылета – удобно, анонимно, без суеты, ничего примечательного, зато функционально. Ничто в месте проживания не дарило родителям эстетического удовольствия или поводов для гордости: ни пейзаж, ни история, ни парки, ни архитектура, ни сообщество, ни культура. Они жили в пригороде, потому что отсюда до всего было рукой подать. Их семейный очаг – да, собственно, и вся жизнь – строился вокруг удобства.

В наших спорах Джо часто приводил в качестве аргумента свое северное происхождение – мол, он вырос в рабочей среде, не тешил себя иллюзиями и потому с большей вероятностью был прав. Я терпеть не могла то, как он цинично прикрывался репутацией Йоркшира, эксплуатируя в собственных интересах романтическое наследие шахтеров и болот. В начале наших отношений Джо все время делал вид, что мы выросли в разных галактиках, так как его мама работала парикмахером в Шеффилде, а моя – секретаршей в Харроу. Когда я впервые приехала в гости к его родителям – в скромный дом с тремя спальнями в пригороде Шеффилда, – я поняла, какую ложь мне скормили. Если бы я не знала, что нахожусь в Йоркшире, то поклялась бы, что мы не выезжали дальше границы Лондона и Хартфордшира, где я провела юность. Тихая улочка Джо не отличалась от моей: те же дома с такими же красными крышами. Холодильник так же битком набит фруктовыми йогуртами и замороженным чесночным хлебом. В школьные годы у него был такой же велик, и он колесил на выходных по таким же улицам. Как и меня, его водили в пиццерию в день рождения. Обман раскрылся. «Джо, больше не делай вид, будто нас воспитывали по-разному, – попросила я в поезде на обратном пути. – Хватит притворяться, будто ты вышел из песни Джарвиса Кокера[7]7
  Джарвис Кокер (род. 1963) – британский музыкант из Шеффилда, вокалист группы «Pulp». Песни группы затрагивали бытовые темы и рассказывали о буднях выходцев из среднего класса.


[Закрыть] о любви к женщине в фартуке. В тебе от этой песни не больше, чем у меня от “Chas & Dave”[8]8
  «Chas & Dave» – британский поп-рок-дуэт из Лондона, позиционировавший себя как голос рабочего класса.


[Закрыть]. Мы выросли в одинаковых пригородах».

В последние годы меня вдруг потянуло в родные пенаты, где все было так знакомо. Центральные улочки с изобилием дантистов, парикмахеров и букмекерских контор и острым дефицитом независимых кофеен. Долгий путь от вокзала до родительского дома. Женщины с одинаковыми стрижками боб, лысеющие мужчины, подростки в толстовках. Отсутствие индивидуализма, мирное непротивление обыденности. Начало взрослой жизни быстро обернулось собственно взрослой жизнью с ее каждодневным выбором, определяющим, кто я, за кого голосую, кто мой интернет-провайдер. Возвращение на полдня туда, где протекли мои подростковые годы, было сродни короткому отпуску в прошлое. Приезжая в Пиннер, я вновь становилась семнадцатилетней, хотя бы на один день. Я могла делать вид, что мой мир ограничен, выбор не играет особой роли, а впереди простираются бескрайние возможности.

Мама открыла дверь в своей обычной манере: всем видом демонстрируя, что ее отвлекли от массы важных дел. Прижимая переносной домашний телефон к уху плечом, она изобразила слабую извиняющуюся улыбку, одними губами произнесла «Прости» и закатила глаза. На ней была серая футболка с круглым вырезом и черные трикотажные штаны – недостаточно плотные для брюк, недостаточно обтягивающие для легинсов и недостаточно мешковатые для пижамы. Ее стандартный набор золотых украшений включал в себя толстый браслет, браслет-бэнгл, серьги-гвоздики с жемчугом, цепочку-жгутик и обручальное кольцо. Вероятно, она пришла с какой-то тренировки или собиралась на нее. Мама стала одержима физическими упражнениями с тех пор, как ей исполнилось пятьдесят, хотя вряд ли это изменило ее вес хоть на полфунта. Постменопауза облекла ее в новые мягкие формы: небольшой второй подбородок, раздавшаяся талия, складки на спине, проступающие поверх лифчика под футболкой. И она выглядела прекрасно. Это была не та красота, от которой захватывает дух, а та, что притягивает своей обыденностью, как открытый огонь, букет розовых роз или золотистый кокер-спаниель. Ее боб оттенка эспрессо, несмотря на проблески седины, отличался восхитительной густотой, а высветленные пряди отливали золотом в свете икеевской лампы на потолке. Я почти ничего не унаследовала от маминой внешности.

– Да, хорошо, – произнесла она в трубку и поманила меня в прихожую. – Отлично, тогда давайте выпьем кофе на следующей неделе. Просто назовите день. Я принесу набор для изучения Таро, помните, я рассказывала? Ничего сложного. Нет-нет, можете оставить его себе. Конечно. Тогда до встречи, пока!

Мама повесила трубку, обняла меня, а затем, отстранившись на расстояние вытянутых рук, стала изучать мою челку.

– Это что-то новенькое, – озадаченно произнесла она, будто разгадывала кроссворд.

– Да, – сказала я, ставя сумочку и разуваясь (всем визитерам полагалось снимать обувь у двери – здесь это правило соблюдали строже, чем в Голубой мечети). – Отрезала перед днем рождения. Подумала, что неплохо бы скрыть свои тридцатидвухлетние морщины на тридцатидвухлетнем лбу.

– Не глупи. – Мама легко махнула по моим волосам. – Для этого не нужны космы, просто используй качественный тональник.

Я улыбнулась: ее слова меня не задели, хотя удивляться было нечему. Маму всегда огорчало то, насколько неженственной я росла – она бы предпочла дочку, с которой можно ходить по магазинам за нарядной одеждой и обсуждать праймер для лица. В мои школьные годы, когда Кэтрин заглядывала в гости, мама дарила ей свои старые украшения и сумочки, и вдвоем они перебирали их, как подружки на барахолке. Она без ума влюбилась в Лолу при первой встрече исключительно на том основании, что обе были страстными поклонницами одного хайлайтера для лица.

– Где папа? – поинтересовалась я.

– Читает.

Я заглянула через стеклянные двери в гостиную: отец сидел с газетой в кресле бутылочно-зеленого цвета, положив ноги на скамеечку. Рядом на журнальном столике стояла большая кружка чая. При взгляде в профиль казалось, что папин выступающий подбородок и длинный нос (унаследованные мной) стремятся наперегонки к одной финишной черте.

Разница в возрасте моих родителей составляла семнадцать лет. Они познакомились, когда папа работал завучем в муниципальной школе, а маму туда направило агентство в качестве секретарши. Ей было двадцать четыре, ему сорок один. Разница в их характерах была столь же существенной. Папа – чуткий, мягкий, любознательный, интроверт и интеллектуал – интересовался всем на свете. Мама – практичная, инициативная, предприимчивая, прямолинейная и властная – с головой погружалась в любые начинания.

Улучив момент, я наблюдала за читающим «Обсервер» отцом из-за стеклянных дверей. Отсюда он казался прежним: готовым поведать, куда девается мусор в Китае, или о десяти неизвестных мне фактах об Уоллис Симпсон[9]9
  Уоллис Симпсон (1896–1986) – герцогиня Виндзорская, супруга бывшего короля Великобритании Эдуарда VIII, ради брака с которой он в 1936 году отрекся от престола.


[Закрыть], или о бедственном положении вымирающей породы соколов. Он мог меньше чем за секунду воссоздать меня по памяти – не внешность, а все, что меня олицетворяло: имя моего воображаемого друга детства, тему диссертации, любимого персонажа из любимой книги и названия всех улиц, на которых я жила. Глядя сейчас на хорошо знакомые черты, я по большей части видела прежнего отца, но порой что-то в выражении его лица меня озадачивало, словно папин образ мира порезали на кусочки и он пытался сложить их в единую осмысленную картинку.

Два года назад у папы случился инсульт. Только через пару месяцев мы поняли, что он не до конца оправился. Папа, всегда такой догадливый и рассудительный, стал медленнее соображать. Он забывал имена членов семьи и близких друзей. Ухудшилась его способность быстро принимать решения. Он регулярно терялся во время прогулок и часто не мог вспомнить улицу, на которой жил. Сначала мы с мамой списывали это на старение мозга, опасаясь признать возможность чего-то более серьезного. Затем однажды маме позвонил незнакомый человек и рассказал, что папа двадцать минут кружил на машине по оживленной кольцевой развязке, не зная, где свернуть. В конце концов кому-то удалось его остановить. Мы пошли к терапевту, тот сделал ряд анализов, когнитивных тестов и МРТ. Подтвердилось то, чего мы боялись.

– Привет, пап, – сказала я, подойдя к нему.

Он поднял взгляд от газеты.

– Привет!

– Не вставай. – Я наклонилась его обнять. – Что интересного пишут?

– Вышла новая экранизация «Доводов рассудка».

Он протянул мне рецензию.

– А, любимица интеллектуалов Остин.

– Точно.

– Я собираюсь помочь маме с обедом.

– Хорошо, дорогая, – сказал он, затем снова открыл газету и погрузился в привычное умиротворение.

В кухне мама резала соцветия брокколи и складывала их рядом с горкой нашинкованных киви. Из динамиков женский голос громко и медленно говорил о подчинении мужскому сексуальному желанию.

– Что слушаешь? – поинтересовалась я.

– Аудиокнигу Андреа Дворкин «Половой акт».

– Погоди… что?

Я убавила громкость на несколько делений.

– Андреа Дворкин. Известная феминистка. Ты наверняка ее знаешь. Крупная такая. Весьма умная женщина, правда, без чувства юмора…

– Я знаю, кто такая Андреа Дворкин. Я имела в виду, почему ты слушаешь ее аудиокнигу?

– Для собрания «Книгоголиков».

– Твоего книжного клуба?

Мама раздраженно вздохнула и достала из холодильника огурец.

– Это не книжный клуб, Нина, а литературный салон.

– В чем разница?

– Ну… – Она чуть поджала губы, но я видела, что она рада возможности вновь объяснить отличие литературного салона от книжного клуба. – Мы с девочками решили собираться дважды в месяц и обсуждать не столько сами книги, сколько общие идеи, поэтому никаких строгих правил. Каждая встреча затрагивает отдельную тему и включает дискуссии, чтение стихов и обмен личным опытом.

– И какова тема следующего заседания?

– «Гетеросексуальный акт – синоним изнасилования?»

– Ясно. А кто будет?

– Энни, Кэти, Сара из моего бегового клуба, Глория, ее кузен Мартин и Маргарет – она работает со мной волонтером в благотворительном магазине. Каждый готовит блюдо. Я делаю шашлык из халуми, – сказала она, переходя с разделочной доской к блендеру и отправляя в него мешанину из фруктов и овощей.

– Откуда такой внезапный интерес к феминизму?

Мама нажала кнопку на приборе, и тот с резким гудением начал перемалывать кубики в блекло-зеленую жижу.

– Не такой уж внезапный! – прокричала она, перекрывая электрический рев, затем выключила блендер и налила волокнистую жидкость в стакан.

– А вообще здорово, мам, – смягчилась я. – Классно, что у тебя столько разных интересов.

– Да уж, – сказала она. – И еще только у меня есть свободная комната в доме, поэтому я предложила использовать ее для встреч «Книгоголиков».

– У тебя нет свободной комнаты.

– Кабинет твоего отца.

– Но папе нужен кабинет.

– Никто его у папы не забирает. Просто какой смысл держать целую комнату в доме и почти ею не пользоваться, словно мы живем в Бленхаймском дворце[10]10
  Бленхаймский дворец – родовое имение герцогов Мальборо, один из крупнейших дворцово-парковых ансамблей Англии.


[Закрыть]?

– А как насчет его книг?

– Перенесу их вниз.

– А документы?

– Все важное у меня в архиве. Кроме того, кучу вещей можно выбросить.

– И все-таки я бы их просмотрела, если не возражаешь, – выпрашивала я, словно капризный ребенок. – Вдруг они ему нужны? Или понадобятся нам, позже, чтобы освежить его память и напомнить о…

– Конечно, конечно, – сдалась она, отпивая смузи и недовольно раздувая ноздри. – Все наверху в нескольких стопках, ты увидишь на лестничной площадке.

– Хорошо, спасибо. – Я слегка улыбнулась в знак примирения, сделала глубокий, но невидимый йоговский вдох и спросила: – Какие еще новости?

– Вроде бы никаких… Ах да, я решила изменить имя.

– Что? Зачем?

– Мне никогда не нравилось имя Нэнси, оно слишком старомодное.

– Немного странно менять его сейчас, не находишь? Все уже знают тебя как Нэнси, новое имя не приживется.

– Хочешь сказать, я для этого слишком стара?

– Нет. Просто, по-моему, эксперименты с именем уместнее в средней школе, а не после пятидесяти.

– Ну а я решила поменять его сейчас, и точка. Я все разузнала – тут нет ничего сложного.

– И какое имя ты хочешь взять?

– Мэнди.

– Мэнди?

– Мэнди.

Я сделала еще один глубокий йоговский вдох.

– Разве Мэнди не из той же оперы, что и Нэнси? Они ведь даже рифмуются.

– Нет.

– Да, это называется «ассонанс».

– Я ждала чего-то подобного. Вечно ты найдешь способ меня упрекнуть. Не понимаю, почему тебя это так заботит, я всего лишь хочу любить свое имя.

– Мам! – взмолилась я. – Никто тебя не упрекает. Просто эта новость – как гром среди ясного неба.

– Вовсе нет, я всегда говорила, что мне нравится имя Мэнди! Я всегда считала его стильным и забавным.

– Ладно, ты права, оно стильное и забавное, но подумай вот о чем… – Я понизила голос: – Возможно, сейчас не самое подходящее время забивать папе голову тем, что его жена через тридцать пять лет совместной жизни взяла другое имя.

– Не говори глупостей, все куда проще, – отрезала она. – Ни к чему раздувать из мухи слона.

– Он не поймет…

– Я не могу сейчас об этом говорить. Иду с Глорией на виньяса-флоу йогу.

– Ты не останешься? Я приехала с вами пообедать.

– В доме полно еды. В конце концов, ты повариха. Вернусь через несколько часов, – сказала она, беря ключи.

Я пошла к отцу, все еще увлеченному газетой.

– Пап?

– Да, Би? – произнес он, поворачивая голову.

При упоминании папой моего детского прозвища я ощутила волну облегчения. Как и у всех удачных прозвищ, у него имелось множество бессмысленных и затейливых версий: изначальное «Нина-Бина» превратилось в «мистера Бина», «Бамбини», «Бинибина» и, наконец, просто в «Би».

– Мама ушла, так что я приготовлю нам обед. Как насчет фриттаты?

– Фриттата, – повторил папа. – У нее есть английское название?

– Это вычурный омлет. Представь омлет, принаряженный для вечеринки.

Он засмеялся.

– Чудесно.

– Только сначала разберусь с вещами наверху, а после займусь готовкой. Может, пока принести тебе кусочек тоста? Или что-нибудь еще?

При виде растерянного папиного лица я тотчас укорила себя за слишком сложную постановку вопроса. По большей части папа был способен быстро принимать решения, но иногда путался при выборе ответа. Чтобы спасти его от замешательства, я спросила:

– Тост – да или нет?

– Возможно. – Он слегка нахмурился. – Не знаю, я немного подожду.

– Хорошо, когда надумаешь – скажи.

Я перетащила три коробки в свою спальню. За те десять лет, что я не жила дома, комната не изменилась и походила на музей типичной девочки-подростка начала и середины нулевых. Сиреневые стены, фотографии школьных друзей на стенке шкафа и свисающие с зеркала потускневшие браслеты, которые мы с Кэтрин привозили с музыкальных фестивалей. Я просмотрела бумаги в коробках: в основном графики и планы, не имеющие сентиментальной ценности. Страницы из записных книжек конца девяностых с датами визита к зубному и расписанием занятий. Стопки старых газет с историями, вызвавшими папин интерес. Из кучи макулатуры я вытащила несколько писем и открыток: длинное послание от его покойного брата, моего дяди Ника, с многочисленными жалобами на слишком жирную еду на Паксосе; открытка от бывшего ученика с благодарностью за помощь при поступлении в Оксфорд и снимок счастливого выпускника у колледжа Магдалины. Мама права: эти реликвии прошлого ему не нужны, но я понимала папино нежелание с ними расстаться. У меня самой в обувных коробках хранились билеты в кино с первых свиданий с Джо и счета за коммунальные услуги из квартир, где я больше не жила. Почему-то они казались важными: чем-то вроде свидетельства прожитых лет, которое в случае чего можно предъявить, как водительские права или паспорт. Возможно, папа каким-то образом предвидел необходимость сохранить бег времени в бумагах, страницах ежедневника, письмах и открытках на случай, если файлы его памяти однажды исчезнут.

Внезапно раздался пронзительный визг пожарной сигнализации. Я бросилась вниз на запах гари. Папа стоял в кухне и, заходясь в кашле, вынимал из дымящегося тостера обугленные страницы «Обсервера».

– Папа! Что ты делаешь?!

Перекрикивая тонкий, пронзительный сигнал, я замахала руками в попытке разогнать дым.

Папа смотрел на меня как лунатик, пробудившийся ото сна. От обгоревших страниц сложенной газеты в его руке поднимались струйки дыма. Папа перевел взгляд на тостер, потом снова на меня и ответил:

– Не знаю.

2

К моему огромному облегчению, паб выбрал он. После дня рождения Лола – при встречах и по электронной почте – вкратце объяснила мне состояние дел на ниве современных свиданий и предупредила о неизбежных разочарованиях. Одно из них заключалось в том, что мужчины были совершенно не способны выбрать или хотя бы предложить место для свидания. Такое апатичное, подростковое, пофигистическое, дилетантское отношение к делу меня сильно отталкивало. Лола посоветовала смириться, иначе я никогда не выберусь на свидание и остаток жизни проведу на диване в полукоме, без секса, отправляя незнакомым мужчинам в «Линксе» одни и те же сообщения: «Привет, завтра свободен? Во сколько? Куда пойдем?»

Не прошло и часа, как Макс назвал место для встречи.

«Как насчет дешевых баров и стариковских пабов?» – написал он.

«Лучше не придумаешь, – ответила я. – Но никто со мной туда не ходит».

«И со мной».

«Кажется, в студенчестве мы все считали их забавными, а теперь ни у кого не осталось чувства юмора».

«Твоя правда. Может, теперь все слишком постарели, чтобы любить стариковские пабы?»

«Или стариковские пабы – это финиш нашей питейной жизни. В шутку, когда мы подростки, и по-настоящему – в старости», – напечатала я.

«А в промежутке нас затягивает в ад гастропабов, где сосиски в тесте стоят по девять фунтов».

«Точно».

«Встретимся в “Таверне” в Арчвэе. Четверг, семь часов, – написал он. – Есть доска для дартса, хозяин – старый ирландец. Никакого “Негрони” и промышленных светильников, обещаю».

«Отлично», – ответила я.

«А еще там есть танцпол, где я смогу тебя покружить, если все пойдет хорошо».

За три недели в «Линксе» Макс стал первым, с кем я договорилась о свидании. И виной тому вовсе не отсутствие попыток. В общей сложности у меня было двадцать семь активных бесед с двадцатью семью разными мужчинами. Звучит впечатляюще, но если учесть, что я тратила на приложение примерно четыре часа каждый день и давала зеленый свет сотням мужчин, то двадцать семь откликов – весьма скудный результат. Лола сказала, это нормально: ее отклики уменьшились вдвое после тридцати, так как многие мужчины ограничивали возраст кандидаток диапазоном «тридцать и младше». Когда это выяснилось, Лола гораздо спокойнее приняла сокращение количества откликов. По ее словам, какое-то время она прочесывала «Реддит» в поисках своего имени, уверенная в том, что о ней в Сети ползут «слухи», которые быстро мутируют без ее ведома и отпугивают мужчин. Я сочла теорию Лолы о «слухах в даркнете» просто помешательством на собственной персоне, но потом вспомнила ее давнее убеждение: якобы она умрет в результате «покушения». У меня не хватило духу сказать ей, что покушаются только на знаменитостей, а обычных людей просто пристреливают.

Первые несколько дней я как зачарованная не могла оторваться от «Линкса». Я обхитрила систему романтических условностей, и теперь куча красивых и интересных мужчин только и ждали у меня в кармане. Всю жизнь нам твердили, что поиск любви – трудное испытание, требующее выносливости, времени и удачи. Я думала, придется ходить по ужасным светским мероприятиям и специализированным книжным магазинам; быть начеку на свадьбах и в метро; вести беседы с другими одинокими путешественниками за границей; выбираться куда-то четыре раза в неделю, чтобы увеличить свои шансы. Но необходимость в этих уловках отпала: больше не требовалось тратить на них время. Просматривая романтические предложения в метро, в автобусе, в туалете, я поняла, насколько экономичен новый способ. К моему облегчению, теперь необязательно было менять свое расписание ради поиска любви – я могла заниматься этим во время просмотра телевизора.

Лола сказала, что такая реакция совершенно нормальна для новичка – спустя пару недель мечтательный туман рассеется, а затем, примерно через три месяца, потускнеет до серой скуки и окончательного удаления приложения. По ее словам, так будет продолжаться по кругу, пока кого-то не встретишь. Лола уже семь лет устанавливала и удаляла программы для знакомств.

Еще она сказала, что приложения завлекают новых пользователей, предлагая им лучших кандидатов. По мнению Лолы, существовал даже некий специальный алгоритм: в первый месяц новому пользователю в качестве приманки показывали профили с наибольшим числом просмотров, а затем вываливали на него остальную серую массу. Это работало, потому что ты до бесконечности просеивала обитателей дна в надежде снова найти зарытое сокровище.

Наиболее популярным типом беседы в «Линксе» был пустой треп, столь же несущественный и мимолетный, как летний ветерок. Он всегда начинался с ничего не значащего «Привет! Как дела?» или смайлика в виде машущей руки. Ответа приходилось ждать минимум три часа, чаще – три дня. Но ожидание так и не вознаграждалось качеством контента. «Извини, завал на работе, писать о еде – круто. Я работаю в сфере недвижимости» – вот все, что следовало за длительным молчанием. В разговорах также постоянно упоминались дни: «Как проходит твой день? Что на повестке вторника? Четверг удался? Какие планы на выходные?» В любом случае это не имело значения: за днем, о котором шла речь, успевала пройти целая неделя.

Я быстро вычислила еще одну досадную категорию мужчин. Их я назвала притворными бойфрендами. «Притворный бойфренд» использовал свой профиль, чтобы транслировать образ романтичного приверженца серьезных отношений. В его подборке фотографий всегда присутствовал снимок, на котором он держит ребенка друзей или – еще хуже – с обнаженным торсом сдирает обои или полирует пол. В его профиле встречались брошенные как бы вскользь фразочки типа «В поисках жены» или «Вечер моей мечты: свернуться калачиком на диване за просмотром фильма Софии Копполы». Он точно знал, чего тебе не хватало.

Столь же бесполезными, хотя и вызывающими чуть больше уважения, были мужчины, которые напрямик заявляли, что им нужна только ночь секса. Однажды мне попался такой: Аарон, учитель начальной школы в очках. В течение получаса мы вели приятную светскую беседу, а затем он спросил, не хочу ли я «пойти сегодня на свидание». Было половина одиннадцатого вечера вторника. Я поинтересовалась, имеет ли он в виду романтическое свидание или просто хочет, чтобы я пришла к нему домой. «Наверное, мы могли бы быстренько пропустить пинту», – съязвил он. На этом мой диалог с Аароном закончился.

Многие мужчины использовали малоупотребимые языковые обороты. «Добрый вечер, миледи. Не соизволите ли пропустить по стаканчику в этот солнечный денек?» – спросил один. «Коль скоро музыка любовь питает – играйте громче[11]11
  «Коль скоро музыка любовь питает – играйте громче» – строка из комедии Уильяма Шекспира «Двенадцатая ночь».


[Закрыть], но если пишущая о еде любит и любовь, и музыку, не сходить ли нам потанцевать на следующей неделе?» – загадал шараду другой. Это мне напомнило задачку с выпускного экзамена по математике: «У Шивани десять апельсинов. Если она отдаст из них квадратный корень, сколько у нее останется?» Такой стиль соблазнения был для меня в новинку – меланхоличный и ностальгический, бессмысленный и странный, лишенный чувства юмора и непостижимый.

Другие, наоборот, поражали нарочитой простотой. «АНГЛИЧАНКА?» – спросил рыжеволосый механик вместо приветствия. Отдельные сообщения представляли собой неотредактированный, утомительный поток сознания с пересказом событий дня и бессвязными фразами типа: «Привет как дела только что принял холодный душ бойлер сломался вот засада! В общем теперь топаю за кофе и может перехвачу сэндвич с беконом живешь только раз. Потом иду поплавать планировал выпить с моим другом Чарли но ему не с кем оставить пса а в паб куда мы хотели нельзя с собаками как твой день хх». «Отличный профиль, Нина», – написал другой в духе учителя, выставляющего оценки за четверть.

И чем больше профилей я видела, тем больше всплывало типажей, о существовании которых я и не подозревала. Одни мужчины бравировали тем, что однажды побывали в Лас-Вегасе. Другие были зациклены на Лондоне – такие, чего доброго, вместо паба или бара выберут для первого свидания подъем на Купол тысячелетия или спуск на канате в Музее естествознания. Часто попадались «тусовщики» – днем они работали в «айти», а по вечерам украшали лицо блестками и копили отпускные, чтобы ездить на пять фестивалей в год. Встречались и такие, которые жили в лодках на канале, обожали огненные пои[12]12
  Пои – шары для кручения и жонглирования, связанные веревкой или цепью.


[Закрыть], шаровары и выглядели так, будто хотели получить от жизни все. Сотни мужчин изображали равнодушие к «Линксу» – мол, их заставили друзья, а сами они понятия не имеют, что здесь забыли (как будто скачать приложение для знакомств, заполнить профиль личной информацией и загрузить фотки было все равно, что случайно не туда свернуть на дороге).

Некоторые упирали на то, что много читают, причем не только Дэна Брауна, но и настоящих авторов: Хемингуэя, Буковски и Аластера Кэмпбелла[13]13
  Аластер Кэмпбелл (род. 1957) – британский писатель, журналист, телеведущий, специалист по связям с общественностью. Опубликовал ряд книг, среди которых в основном политические мемуары.


[Закрыть]. Попадались и графические дизайнеры – целая куча графических дизайнеров. Почему в реальной жизни я знала лишь нескольких, а в этом приложении мне встретились как минимум триста пятьдесят?

Самую грустную категорию в моей картотеке составляли «оставшиеся не у дел». Вряд ли они подозревали о своей принадлежности к отдельному депрессивному типу. Обычно сюда входили мужчины в возрасте плюс-минус сорок лет, с широкими ухмылками на лицах, но их выдавали полумертвые глаза. На фотографиях эти люди произносили речь шафера или благоговейно смотрели на ребенка друзей во время крестин. Их усталость и тоска были осязаемы. Они мелькали в среднем через каждые десять кликов, и всякий раз при виде их у меня сжималось сердце.

Самым обнадеживающим и одновременно тревожным открытием, сделанным мною за первые недели безотчетного кликанья влево-вправо в «Линксе», было то, насколько люди лишены воображения. Мы не способны в полной мере осознать степень нашей потрясающей неоригинальности – это слишком болезненно для понимания. «Люблю активный отдых», «люблю сидеть дома», «обожаю пиццу», «ищу того, кто будет меня смешить», «просто хочу, чтобы дома ждал кто-то, к кому можно прильнуть ночью», и тому подобные банальности. Все профили несли на себе отпечаток борьбы между тем, кто мы есть на самом деле, и тем, какими хотим предстать в глазах окружающих. Вдруг стало очевидно, что все мы – не более чем набор одних и тех же органов, тканей и жидкостей, упакованных в одну из миллионов копий. У всех нас есть комплексы, желания и потребность в той или иной мере чувствовать себя обласканными, важными, понятыми и полезными. Никто из нас не уникален. Не знаю, почему вокруг этого столько споров.

До нашей встречи я знала о Максе следующее. У него были волнистые волосы песочно-карамельного оттенка, которые, несмотря на короткую стрижку, являли свой непокорный нрав. Его рост – шесть футов четыре дюйма – на целый фут превышал мой. Кожа – на удивление смуглая для человека с его цветотипом; судя по фотографиям, он часто бывал на свежем воздухе. Глаза темно-зеленые, со слегка опущенными уголками, что наводило на мысль о благодушии, – я с легкостью могла представить, как он покупает продукты для недееспособного соседа-старика. Максу было тридцать семь. Он жил в Клэптоне. Вырос в Сомерсете. Любил заниматься сёрфингом. Хорошо смотрелся в свободной водолазке. Выращивал овощи на участке неподалеку от дома. У нас обнаружились следующие общие интересы, жизненный опыт и убеждения: наше детство прошло под песни из альбома «Pet Sounds» группы «The Beach Boys»[14]14
  «The Beach Boys» – американская рок-группа, пик популярности которой пришелся на 1960-е годы. Экспериментальный, новаторский альбом «Pet Sounds» вышел в 1966 году, а в 1998 году был включен в зал славы «Грэмми».


[Закрыть]; мы любили церкви и ненавидели религию; регулярно плавали на свежем воздухе; сошлись во мнении, что самый лучший из недооцененных вкусов мороженого – клубничный, из-за его натурального происхождения; странами, куда мы хотели поехать в первую очередь, были Мексика, Исландия и Непал.

Я показала профиль Макса Лоле, и она радостно заявила, что «видела его там». Мне это не понравилось. Я считала этих мужчин подношениями Матери-Судьбы, выбранными ее заботливой рукой специально для меня («Не рассуждай о членах как о высокой моде», – посоветовала Лола). В поисках вероятной половинки я забыла, что тысячи других женщин тоже оценивали свои перспективы с диванов и по дороге на работу. По мнению Лолы, это была типичная реакция созависимой моногамистки, которая никогда толком не ходила на свидания, и если я хочу добиться успеха в приложениях для знакомств, то должна стать жестче. «Система безжалостна, – заявила она. – Нельзя подстроить ее под себя. Чтобы победить, ты должна принимать правила, всегда быть начеку и держать себя в тонусе. Вот почему это развлечение для молодых мужчин». Лола сказала, что Макс, по всей видимости, из разряда типичных «знаменитостей» в «Линксе». Она не раз с ними сталкивалась – подлецы процветали в приложениях благодаря привлекательной внешности и бездне обаяния (однажды выяснилось, что она и ее коллега встречаются с одним и тем же мужчиной: он рассылал им одинаковые тексты). По словам Лолы, такие не возьмут на себя никаких серьезных обязательств и не откажутся от статуса одиночек, пока не исчерпают все варианты, прекрасно зная, что женщины никогда не перестанут открывать их профиль.

Макс опаздывал на десять минут. Я ненавидела опоздания. Эту эгоистичную уловку использовали скучные люди, чтобы задешево привлечь к себе внимание. Я пробовала читать книгу (подробный, хотя и удобоваримый рассказ о Северной Корее), но мой взгляд то и дело отрывался от страницы в поисках Макса, я была как на иголках и не понимала ни единого слова.

«Привет! – наконец написала я через пятнадцать минут. – Я в баре. Что будешь пить?»

«Занял на улице столик для курящих, – ответил он. – Пинта пейл-эля в самый раз, спасибо».

Я ощутила укол раздражения. Он не только не спросил, курю ли я, прежде чем устроиться на открытом воздухе прохладным вечером – он даже не известил, что сидит снаружи. Может, перед свиданием я должна была провести полную разведку местности и случайно на него наткнуться? Сколько он там сидел? Однако на свиданиях действовал особый свод правил и стандартов поведения, и всем участникам следовало принимать его как должное. Это в корне отличалось от дружеских посиделок. Вряд ли Лола поступила бы так, договорись мы о встрече в незнакомом мне пабе, который выбрала она.