Текст книги "Остатки страха"

Я сжал кулаки.

– Нет-нет. – Он заметил это. – Дело в том, что вы не сможете даже шаг сделать в мою сторону. Знаете почему? Вы трусишка, Дэвид Хикок. Обыкновенный трусишка, сполна напоенный страхом и разбитый болью… Мне искренне жаль вас.

Он был прав.

– Ублюдок, – сказала сквозь зубы мама.

Улыбочка не слетела с его лица – уголки губ поднялись кверху, и она стала шире.

– Не понимаю вашей невысказанной претензии, дамочка, – нежным тоном произнес он, как будто моей маме было лет пять. – Вы, как и хотели, держите за руку сына. Ваша мама жива и сидит в камере в отсеке 457…

– А мой муж?!

– Не беспокойтесь. Если мы его не нашли, значит, с ним все хорошо. – Он хмыкнул и отошел. Мама проводила мистера Найта ненавистным взглядом и посмотрела на меня. Я не смог выдержать давления ее светло-зеленых глаз, потому сделал вид, что меня интересуют аппараты управления, и посмотрел в их сторону.

Крысиный король за бетонными стенами уже молчал. Умер от отравления газом.

– Я не плохой человек, – вновь заговорил мистер Найт. Он стоял к нам спиной возле одного из столов. На столе лежали кипы бумаг и несколько обеленных костей. – Просто я, как и любой человек, питаю слабость к борьбе. Мне нравится смотреть на то, как два создания борются за жизнь, пускают друг другу кровь… За жизнь они готовы вскрыть глотку другу, отцу, матери… – Он повернулся лицом в нашу сторону и ухмыльнулся. – Когда-нибудь ты поучаствуешь в этом, Дэвид.

Желание взорвать всю чертову военную базу – секретную, мать его, военную базу! – овладело мной, но тут же осознание того, что я в подобной ситуации беспомощен, как муравей, накрыло меня с головой, однако тяга раздолбить башку Найта молотком никуда и не думала улетучиваться. Я знаю, что в те секунды на меня смотрела мама (она, в принципе, смотрела только на меня – то ли из страха, то ли потому, что соскучилась по мне), но я не рисковал смотреть на нее.

– Мистер Найт, – произнес я через силу.

– Что, дорогой? – спросил он. – И да, еще раз: зови меня Энтони.

– Энтони, почему вы такой гаденыш?

Он рассмеялся.

– Потому что я слишком хорош для этого говенного мира.

«Вот как, – подумал я, – какое большое самомнение у худощавого лысого старика, напитавшегося радиоактивными отходами!»

– Дэвид. – Он приблизился ко мне. – Честно, я бы оставил вас в живых, но что на такой мой шаг скажут остальные заключенные?

«Заключенные, вот ты какого о нас мнения…»

– Вы ведь, – продолжал мистер Найт, – даже если не будете рассказывать о том, что видели, будете показывать это своим видом. И другие люди поймут. Пусть не сразу, но обязательно поймут. Они придут сюда с плакатами и видеокамерами, и тогда мы точно не сможем с ними справиться. – Он подумал. – Знаешь, людям нет дела до вас – они беспокоятся о себе. Предоставив тебя, твоих родителей, твою бабушку и крошку Беатрис с ее родителями смерти, мы избавим остальных от страха попасть сюда. Но… – Секундное молчание. – Если мы отпустим вас, даже одного, допустим, тебя, завтра от страха за свои жизни и жизни своих детей сюда пребудет население всего города, а послезавтра – уже всего штата. – Он натужно улыбнулся. – В этом как раз-таки и заключается ужас сложившейся ситуации.

Я собрался с мыслями и произнес:

– Вы ведь сами сказали мне, что вам нечем заниматься. Зачем же тогда военная база? И почему на нее нельзя смотреть, раз все монстры, которых вы создаете, заперты во всяких бетонных коробках и прочей мутне?

– Целых два вопроса. – По виду мистера Найта можно было сказать, что он расстроился. – Что ж, я отвечу на них. Как говорится на нашей базе, перед смертью человек должен узнать все – иначе ради чего он умирает? – Он рассмеялся. Вместе с ним рассмеялись остальные. – Отвечаю на первый вопрос. Военная база нужна для того, чтобы защищать интересы богатеньких… людей. Что же касается второго вопроса, все гораздо проще. Если базу кто-то видел, она уже не считается секретной.

– Да, но… – Я подумал. – О военной базе, однако, знают многие, даже за пределами города.

– Знают, но не видели ее. – Он ухмыльнулся. – Это как интересный миф, который редко кто проверяет.

В воздухе повисла тишина. Казалось, в помещении, в котором пребывало более пятидесяти, по моим скромным подсчетам, человек, любой звук на мгновение повесился. В течение того мгновения в моей голове возник еще один вопрос, очень важный вопрос.

– Можно еще один вопрос? – спросил я у мистера Найта.

– Валяй.

– Зачем же тогда проложили асфальтовую полосу, ведущую к военной базе?

Ему даже не понадобилось времени на обдумывание ответа, как будто я был не первым, кто задавал этот вопрос.

– А ты думал, мы грузы на самолетах доставляем? – Он хихикнул. Так способен хихикать только Квазимодо[23]23
  Квазимодо – главный герой романа Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». Квазимодо – горбатый звонарь Собора Парижской Богоматери.


[Закрыть] (или его предок). Однако сравнивать романтичного Квазимодо и безумного мистера Найта, как минимум, некорректно. – Слишком дорого. Грузовики – вот на чем мы перевозим бочки с наклейкой: «Осторожно! Радиация!» – Он радостно засмеялся.

Больше вопросов у меня не было.

14

Нас с мамой поместили в одну камеру. На удивление, то была комфортабельная комната с приятным освещением и завораживающими обоями – словно ветви розовых кустов расстилались по стенам. Запах в «камере», однако, был неприятным: что-то наподобие гниющих овощей в подвале. В помещении находились: шкаф, тумбочка и двуспальная кровать. Никаких окон, кондиционеров и решеток, через которые проникал бы свежий воздух, не было, потому в «камере» стояла отчасти привычная, утомлявшая духота.

Шкаф был слишком большим и, к моему удивлению, пустым: не было даже пылинки ни на одной из его полок, не говоря уже о какой-нибудь спальной одежде или увесистой книге. Тумбочка, однако, была полна всякого рода таблеток, а один флакончик и вовсе был обозначен наклейкой: «Метамфетамин»[24]24
  Метамфетамин – производное амфетамина, белое кристаллическое вещество. Метамфетамин является психостимулятором с высоким потенциалом к формированию зависимости, в связи с чем отнесён к наркотическим веществам. На Западе ограниченно применяется в медицине.


[Закрыть]. В общем, выбор нам предоставлялся небольшой: или мы могли съесть большое количество таблеток и умереть от передозировки, или мы могли забыться на облаках кайфа, закинувшись парой красно-розовых колес.

Что же касается кровати… При первом взгляде на нее я понял, что она полна вшей и тому подобной дряни, но деваться было некуда, потому как пол – липкий линолеум с катышками мышиного и/или крысиного дерьма – не вызывал в этом плане никакого доверия.

Когда солдат – накаченный молодой парень – запирал за нами металлическую дверь, он сказал:

– Надеюсь, хотя бы трахнитесь напоследок! – и ушел.

Мама назвала его козлом, чего он, конечно же, услышать не мог, но вполне мог ожидать, и упала на кровать. Я сел рядом.

Конечно же, солдат был козлом. Несмотря на то что я испытывал влечение к матери, я не собирался трахать ее и уж тем более делать это перед смертью, зная, что отец еще жив и за ним ведется охота.

Пока я обдумывал все это и не решался лечь на кровать рядом с мамой, она чуть слышно всхлипывала – по-видимому, плакала – и дрожала всем телом.

Я испытывал стыд за то, что поцеловал ее в губы, но не видел надобности признаться ей в этом. То было как временная передышка, во время которой каждый из нас должен был побыть наедине с самим собой и со своими мыслями, несмотря на то что все то время нас отделяли друг от друга бетонные стены. Нас отделяли и кошмары – каждому, в зависимости от его характера и страхов, по кошмару. Я не знал, какие кошмары пришлось пережить маме, но догадывался, что те были ничуть не слащавее моих – такие же кровавые и бессмысленные, наполненные тревогой и пульсировавшей болью.

Я долго смотрел на ее вздымавшуюся спину, не без желания прижаться к ней и начать целовать – что? – виски, щеки, плечи, губы… Я отбросил дотошные мысли, подстрекавшие меня на инцест (прости, Господи!), и со вздохом опустился на кровать рядом с мамой.

Она обняла меня крепко, одной рукой, как в детстве.

И все расплылось – духота помещения давала о себе знать.

Мы уснули.

15

В любой непонятной ситуации я просто ждал. Когда ждешь, время движется чуть медленнее и потому есть возможность подумать о чем-то более важном. Да, смерть для меня даже в те полные страха и боли дни не стояла на первом месте.

Некоторое время – возможно, сутки (или чуть больше) – нас никуда не вызволяли из «камеры». Нам приносили еду, воду, а однажды даже принесли конфеты, когда мама как бы ненароком заикнулась о них. В остальном – нас губила духота комнаты, так что мы не нашли ничего более разумного, чем снять одежду и остаться лишь в нижнем белье.

Каким бы диким это ни казалось, но мое воображение, когда я смотрел на полуголую маму, взяло надо мной верх и в полусонном мире фантазий я наслаждался сложившейся ситуацией.

Мама была стройной и не менее любой девочки с обложки красивой. Ее светло-зеленые глаза – влажные от слез в те дни – сверкали заволакивавшими сознание пеленой огоньками. Но я старался не смотреть на нее…

То были мучительные для меня дни. Без особого энтузиазма вспоминая молитвы, я молился Богу и просил Его простить меня за все те фантазии, в которых действовавшими лицами были только мы с мамой. Но долго подобное продолжаться не могло… (Все те дни моя правая нога переживала со мной смежные ощущения, так что никаких резких болей, онемения и тому подобного я не ощущал.)

Я был благодарен мистеру Найту и его подчиненным, когда они распахнули дверь «камеры», попросили нас одеться и повели в неизвестном направлении.

Я вздохнул, как это говорят и пишут, с облегчением, когда оказался в плохо освещаемом коридоре. Во-первых, одетая мама не так сильно меня возбуждала. Она никогда не ходила так, как ходила Беатрис: раскачивая таз из стороны в сторону. И несмотря на всю ее красоту, чего-то откровенно возбуждавшего в ее теле, закрытом одеждой, не было. Во-вторых, все то, что могло меня выдать, было наконец-таки спрятано в брюки. В-третьих, в коридорах базы было прохладно – спасибо мощным кондиционерам!

Вопреки тому, что нас повели в неизвестном направлении по не виденным мною ранее коридорам, я ощущал внутри себя нараставшую энергию. В какой-то момент мне даже показалось, что я способен разнести к чертовой матери всю базу! В отличие от меня, мама выглядела бледной и довольно-таки напуганной. То я принял за обыкновенный шок, от которого, как мне показалось, на тот момент она еще не оправилась. Однако очень быстро предположения мои были развеяны.

С момента заточения в «камеру» я не ощущал своей правой ноги. Она вроде как и присутствовала (все еще принадлежала мне, хотя и оставалась сиреневой), но не было ни покалываний, ни боли – как будто не было самой ноги. Она была воздухом, подчинявшимся мне: я мог ступать, не боясь рухнуть на склизкий бетон коридоров, мог даже подпрыгнуть, зная, что нога удержит меня при приземлении.

Впереди всех – меня с мамой и шестерых солдат, окруживших нас, – шел мистер Найт. Он шел молча и тихо, как будто боялся издать даже чуть слышный (не говоря уже о громком) звук, однако при том его движения были уверенными и точными.

Через десять минут стройной ходьбы по коридорам базы мы очутились в темном небольшом зале. Весь свет, что был в нем, исходил от единственной позолоченной люстры, подвешенной под потолком, но сам потолок находился настолько высоко, что в меня закралось ощущение, будто бы мы находимся в соборе.

Посреди зала стоял стол для конференций, но не привычный глазу деревянный стол на двадцать, а то и больше персон – то была сложенная из каменных черных блоков площадка, к которой можно было придвинуть стулья или кресла, на которой можно было станцевать джигу-дрыгу[25]25
  Джига-дрыга – быстрый старинный танец, зафиксированный в XVI веке на британских островах.


[Закрыть] под музыку Майкла Джексона[26]26
  Джексон, Майкл Джозеф (1958–2009) – американский певец, автор песен, музыкальный продюсер, аранжировщик, танцор, хореограф, актёр, сценарист, филантроп и предприниматель. Самый успешный исполнитель в истории поп-музыки, известен как «Король поп-музыки».


[Закрыть], за которой можно было устроить неплохую пирушку в полумраке…

Помимо люстры и «стола», в зале находился незажженный камин, не отличавшийся цветом ни от потолка, ни от стен, ни от пола, ни от «стола» для конференций.

Все, кроме люстры, было выполнено в темном цвете. То ли в черном, то ли в темно-синем – распознать при тусклом освещении было трудно.

Рядом со столом из блоков стоял некий человек – широкий в плечах, высокий, он не отличался стройным телосложением, и это ему шло. Человек держал в руках пачку бумаг. Как только мы вошли, он отбросил ее на «стол» и поднял на нас глаза.

При всем своем на тот момент хорошем зрении я не смог рассмотреть его, однако до моего носа донесся запах его духов – едкий запах цитрусовых. Почему-то, совсем не разбираясь в парфюмерии, я решил, что духи стоят немалых денег, и сделал на основе того вывод, что за несколько футов от нас стоял богатый человек, возможно, самый главный на военной базе «Дэдфилд».

– Здесь все сделано из обсидиана. – Человек развел руки в стороны. – Даже люстра, представляете себе? Мы ее лишь позолотили. – Он поднял голову кверху. – Мы называем это помещение конференц-залом, однако это не только конференц-зал, но и место, в котором я часто провожу время. – Мужчина оправил полы темного (опять же – то ли черного, то ли темно-синего) пиджака и направился к креслу, предназначенному, по-видимому, ему: кресло стояло во главе «стола» и отличалось от других кресел тем, что вобрало в себя слишком много ликов мифических созданий. Общий облик зала завораживал – пожалуй, в таком мечтает оказаться любой мальчишка.

А человек тем временем добавил:

– Так что можете меня навещать. – Он со скромностью выпустил смешок изо рта и опустился в кресло, скрестил ноги. – Присаживайтесь, – указал он рукой на остальные кресла, расставленные вдоль «стола», – только не близко ко мне. Держитесь на расстоянии.

Мы с мамой согласно кивнули и неторопливо пошли в сторону кресел, стоявших где-то посередине – не слишком близко к неизвестному, но и не слишком далеко. Во время всего разговора меня не покидало ощущение, что солдаты, спрятавшиеся в тенях конференц-зала, держат наготове автоматы и потому готовы в любой момент нас пристрелить.

– Ах, простите, – произнес неизвестный, – каждый раз забываю представиться. А это нехорошо, очень нехорошо. – Он подождал, пока мы сядем. – Меня зовут Крис Доулсен. Мистер Доулсен. Прозвище: Фиера. Это по-испански «зверь».

«Замечательно. Просто великолепно».

Видимо, он ожидал, что мы радостно вскочим из-за «стола» и воскликнем: «О Господи, это ведь тот самый Крис Доулсен! Можно, пожалуйста, Ваш автограф, мистер долбаный-ублюдок!» – но мы сидели молча в ожидании дальнейших слов и пытались – во всяком случае, я – всмотреться в его лицо, отвлекаясь при этом на огромные лики находящихся за ним мифических созданий. Казалось, они шевелились и шипели…

– Я занимаюсь всем и ничем одновременно, – сказал он после недолгого молчания. – Мне принадлежит множество корпораций, но я даже не знаю их названий. Я богат, сказочно богат. Я говорю об этом каждому, кто попадает сюда. Знаете, очень приятно, находясь по жизни в тени, говорить об этом лично некоторым будущим мертвецам наподобие вас.

Я кивнул. Мама осунулась. Она выглядела испуганной, в большей степени испуганной, чем когда бы то ни было. Она переводила взгляд с затемненного лица мистера Доулсена на дверь зала, в которую мы прошли и в проеме которой бездвижно стоял мистер Найт. Наверное, в них она искала ответы на мучившие ее вопросы с осознанием того, что ответов никаких не получит.

– Знаете, почему вы до сих пор живы? – спросил мистер Доулсен.

Мама помотала отрицательно головой, опустив глаза.

– Нет, – ответил я хриплым голосом. «Пора становиться взрослым. Пора становиться мужчиной», – сказал я самому себе, с трудом не обращая внимания на шевелившихся позади мистера Доулсена тварей.

– Опыты. Мы проводим на таких, как вы, опыты. А зная, что ваш муж, – обратился он к маме, – обладающий некоторыми знаниями, еще на свободе, мы держим вас к тому же как приманку. Одну большую приманку.

Я хотел было ответить, что никакая мы с мамой не приманка и что мистеру Доулсену место у помойки, как и мистеру Найту, в те мгновения без интереса уставившемуся куда-то во тьму, но промолчал и в который раз задался вопросом: «Каким образом я не могу разглядеть лица мистера Доулсена?»

И правда, при том что большая золоченая люстра висела прямо над нами и в достаточной степени освещала даже находившихся позади мистера Доулсена мифических существ (они действительно двигались!), лицо мистера Доулсена было похоже на бледное пятно, по которому перемещались густые тени…

Пока все эти мысли копошились в моей голове, расходясь нестройными отростками, мистер Доулсен говорил что-то про эксперименты и опыты и мял в руках исписанные от руки (это я смог разглядеть) листы бумаги. Листы хрустели так, как будто только что были изготовлены где-то на базе и доставлены со всей возможной поспешностью в конференц-зал.

– …после состояние каждого из вас будет проверено на предмет… м-м-м… В общем, у нас нет желания терять вас после первых же опытов. Далее…

– Мистер Доулсен! – прервал я его. Мама, видимо, не ожидавшая того, что я рискну перебить его, уставилась на меня с испугом и трепетным ожиданием. Я огляделся, думая, что получу пулю в плечо. Стоявший в дверном проеме мистер Найт нервно задергался.

– Да?

– Могу ли я вам задать несколько вопросов?

Он посмотрел на часы.

– Только побыстрее: я с вами не на целый день.

– Что сделали с моим зрением? – Я прекрасно понимал, что задаю вопросы, которые должен был задавать мистеру Найту, однако также мне было более чем ясно, что время на моей стороне.

– Я не знаю.

Я ожидал много чего, в том числе удара прикладом автомата, но даже представить себе не мог, что мистер Доулсен ответит на мой вопрос просто и без какой бы то ни было тени на лице (в переносном смысле). Он, будучи спокойным, развел руки в стороны и, не переводя с меня взгляда, спросил мистера Найта:

– Мистер Найт, что вы сделали со зрением молодого человека?

Тот сделал несколько шагов в сторону своего господина (на тот момент я уже был более чем уверен, что мистер Найт является одной из игрушек «богатенького человека») и, как будто его что-то отдернуло, резко остановился. Ответил:

– Мы лишь улучшили его зрение.

– Но он ведь не видит моего лица?

– Ни в коем случае, мистер Доулсен.

И тот с легкостью, присущей хулиганам, которых благодаря удачным для них стечениям обстоятельств не наказывают, выдохнул воздух.

Мистер Найт остался на месте, то ли потому, что таким образом показывал, что готов отвечать на мои вопросы, то ли потому, что решил с тех пор оставаться рядом со своим господином. Господин – это ли не то слово, которое наиболее емко характеризует мистера Доулсена в глазах каждого находившегося и ныне находящегося на секретной (запомните раз и навсегда: СЕКРЕТНОЙ) военной базе. Мама, я, бабушка, Беатрис – думаю, и каждый из нас после знакомства с Крисом Долбаным-Ублюдком Доулсеном стал воспринимать его как Господина.

– Я атеист, – произнес он, и тело его обвили лапы жутких существ, которые в глазах моих расплавились, потеряв тем самым четкие очертания, и стали похожи на густые тени. Мама это видела и потому вскрикнула. Мистер Найт не дрогнул. В конференц-зале повисла тишина. – Но жизненный опыт подсказывает мне, что все не так уж и просто. Есть Бог, нет Бога – все, что могут обсуждать люди на протяжении долгого существования человечества. Мистер Хикок, не думаете ли вы, что все гораздо сложнее?

Я кивнул, щурясь в его сторону и надеясь все-таки разглядеть… Щупальца – не длинные и не короткие – обвили шею мистера Доулсена и пустили тонкие линии крови. Кровь, словно огонь в полумраке, побежала по его белой рубашке и скрылась за лацканом темно-синего (или все-таки черного?) пиджака. Мистер Доулсен улыбался, но улыбался он не той безумной улыбкой, какой улыбаются злодеи в культовых фильмах, – он улыбался как мальчик, которому на День рождения подарили ту игрушку, какую он ждал около года. (Я так улыбался, когда мне подарили книгу с описаниями динозавров и картинками, на которых таковые были изображены.)

– О Боже, что это?.. – хотел было спросить я, но мистер Найт меня перебил:

– Тихо. Подожди. – Он поднял руку, и из теней, располагавшихся по углам конференц-зала, выступили вооруженные солдаты. От других солдат, одетых в привычную зеленую форму, они отличались тем, что были одеты в синюю (не черную и даже не темно-синюю) форму. На голове каждого была черная шапочка с какой-то то ли белой, то ли золотистой эмблемой – из-за бледного света не было возможности точно определить.

Пока я сидел и вглядывался то в солдат, то в лицо мистера Доулсена, черты которого все еще были расплывчатыми, мама вскочила из-за блочного стола для конференций и кинулась на мистера Найта. Наверное, тот не ожидал действий с ее стороны, потому не сразу отбросил ее в сторону и за то время получил несколько царапин на лице. Мама была похожа на дикую кошку, или львицу, или иную самку какого-нибудь зверя из семейства кошачих: скорость, ловкость, последовательность действий (как будто она планировала это!) – все было на ее стороне.

Мистер Найт приказал солдатам оставаться на местах, а сам, поглядывая на меня, уже встававшего с кресла и готовившегося на него накинуться, поцокал языком и поманил маму рукой. Та готова была прыгнуть снова.

И если бы не жуткий вопль, который донесся неожиданно и совсем не с той стороны, откуда мы могли его ожидать, вероятнее всего, кто-нибудь из нас троих – я, мама и мистер Найт – погиб бы.

Вопль, обративший на себя внимание каждого, помимо разве что мистера Доулсена, который сам стал тенью, донесся сверху. Только я поднял голову, как в моих глазах промелькнуло нечто сероватое, по цвету больше напоминавшее кость. В грудь мою что-то ударилось, и я, хрипя что-то неразборчивое, повалился на холодную плитку конференц-зала.

Мама закричала во все горло. Мистер Найт приказал ей заткнуться, назвав ее сукой.

В любое другое время я бы врезал тому сукину сыну по яйцам и заставил бы попросить у мамы прощения, но в тот момент…

Передо мной стояло создание, больше напоминавшее корень какого-то растения. Как я уже написал, цвет его напоминал цвет кости, только стоит добавить еще одну деталь: какое-то время пролежавшей в земле кости. Оно было высотой в шесть футов и стояло на одной дугообразной ножке (если быть более точным, все тело, не считая отростков, представляло из себя дугообразную толстую палку), от которой (на высоте в один фут, если считать от пола) расходились три ветвеобразных отростка: один – назад, другие два – по левую и правую стороны. Таким же образом (то ли ветви без листьев, то ли корневища) выглядело то, что в привычной для себя жизни я бы назвал руками. Далее я увидел разинутую пасть, «ротовая полость» которой, однако, была перекрыта перегородкой цвета самого создания. А чуть выше – темные бездонные глаза. Их было два, и они были единственным, что отличалось цветом от всего остального на теле создания. Над глазами, как будто то было копной распустившихся волос, развевались корешки.

Это создание действительно больше походило на странный корень, нежели на оголенный ствол дерева с ветвями, но общее было и от того, и от другого.

Оно взревело, так что мама снова вскрикнула, но не тронулась с места. Мистер Найт стоял неподвижно, не сводя глаз с существа, но в то же время во всем его облике не был заметен характерный в подобных случаях страх. Он знал это создание, причем знал лучше кого бы то ни было на военной базе.

– Познакомьтесь, – сказал он с кислой улыбочкой на лице, – мистер Доулсен собственной персоной.

Я перевел взгляд на кресло, состоявшее из мифических существ, на котором еще недавно сидел мистер Доулсен.

Оно пустовало. Мифические существа не двигались и безмолвствовали.

Не успела мама произнести свое знаменитое: «Что?» – как мистер Доулсен, представлявший собою в те минуты жуткое создание военной базы, расхохотался. После короткого смеха, казалось бы, сотрясавшего весь конференц-зал, он трубным голосом сказал:

– Если будете еще задавать мне подобные вопросы, превратитесь в куда более мерзкие создания.

После этих слов он испарился. Не совсем испарился: подпрыгнул вверх – за такой прыжок ему дали бы первое место на чемпионате мира – и скрылся в тенях.

– Что? – спросила наконец мама тревожным тоном, и под тем словом нужно было подразумевать: «Я требую объяснений!»