Текст книги "Сюрреалисты"

Картина 4
Гала, увиденная через окно, залитое дождем

БРЕТОН. Большую часть вины за трудности, свалившиеся на нас в первые годы, я возлагаю на достойное сожаления влияние одной русской женщины, дочери московского адвоката, которую, по настоянию моего дорогого друга, поэта Поля Элюара, мы называли Галой.

ГАЛА. Я – двигатель страсти. Я живу в ореховой скорлупе.

ДАЛИ (смотрит на нее сквозь стекло, очень грустный, с перчаточными куклами на руках, тоже грустными). Гала, увиденная через окно, залитое дождем.

ЭЛЮАР. Я встретил ее в санатории около Давоса, когда нам было семнадцать. Мы влюбились, а потом случилась трагедия: мы вылечились и нас отправили по домам, меня – в Париж, ее – в Москву. Наши семьи не одобряли наших отношений, но каким-то образом, в разгар войны, Гала, с ее железной волей, смогла уехать из Москвы и через Хельсинки, Стокгольм и Лондон добралась до Парижа. Меня уже призвали, но я был больным поэтом с никудышными легкими, поэтому меня определили писать письма родственникам погибших, а по ночам я рыл могилы. Только мысли о Гале спасали меня от отчаяния.

ГАЛА. Наша совместная жизнь будет великолепной. Ты станешь великим поэтом, а я буду твоей музой и контролировать деньги. Но знаешь, я думаю, что не нравлюсь твоему другу Бретону.

ЭЛЮАР. Разумеется, нравишься. Он просто застенчивый.

БРЕТОН. Нет, она права. Мне она не нравится.

ЭЛЮАР. Он шутит. Он много шутит.

БРЕТОН. У меня вообще нет чувства юмора.

ГАЛА. Бретон был бы симпатичным, если бы не его огромная голова. Словно гигантская репа на шее. Шея у него есть, так?

ЭЛЮАР. Да, у Бретона есть шея.

ГАЛА. Ты видел его шею?

ЭЛЮАР. До меня доходили слухи, что у него есть шея, и я, если честно, им верю.

ГАЛА. И его нижняя губа, как кусок гнилого помидора. У меня почти возникло искушение соблазнить его, да только он пахнет, как египетское крыло Британского музея.

БРЕТОН. Я, знаешь ли, могу это услышать.

ГАЛА. Разумеется, можешь. Иначе зачем говорить? Я не понимаю, как вы вообще стали друзьями.

ЭЛЮАР. Да, наше с Бретоном знакомство вышло очень странным.

ЛЕОНОРА. Все знакомства странные. Бог запекает странность в торт.

ЭЛЮАР. Это произошло в антракте спектакля по пьесе Аполлинера. Драматург только что умер.

ДАЛИ. С умершими драматургами работать приятнее всего. Они понимают коллективную природу театра.

(ПИКАССО, КОКТО, БРЕТОН и Корова общаются с манекенами в антракте. У Коровы слуховая трубка).

ЭЛЮАР. Я увидел Бретона в другом конце зрительного зала и ошибочно принял его за друга, которому во время войны оторвало голову. Я очень обрадовался тому, что мой друг жив и его голова по-прежнему на плечах, поэтому мог думать только об одном: добраться до него, прежде чем он снова умрет. (Продирается сквозь людей и манекены, сшибает Корову на пол). Эркюль. Эркюль. Это я. Поль. У тебя голова.

БРЕТОН. Он продирался ко мне, сквозь толпу стариков со слуховыми трубками. Чуть не сбросил Пикассо с балкона (ЭЛЮАР сбивает с ног ПИКАССО и перебирается через КОКТО). Жан Кокто лишился зуба.

ЭЛЮАР (уже лицом к лицу в БРЕТОНОМ). Эркюль? Вы не Эркюль. Теперь понятно, почему у вас голова. Извините. Я принял вас за мертвеца. Мне крайне неловко.

НАДЯ. Дружба всегда начинается и заканчивается неловкостью.

ЭЛЮАР. Я ушел, как побитый пес. Но мы случайно встретились на следующий день, в лавке мясника, а после этого стали близкими друзьями. Наше существование полно внезапных параллелей и удивительных совпадений, как лес Бодлера и синхроничность. Я уверен, что реальность соткана из струн гармонии и все – символ, но чего?

ГАЛА. Отчасти обаяние Поля в том, что он – простак. Он зарабатывает деньги, покупая ужасные картины и продавая их старухам по более высокой цене. Виноватым себя не чувствует, потому что они – богатые американки, а потому вульгарные, глупые и заслуживают того, чтобы их грабили. Но в сердце Полю нужны боги, чтобы поклоняться им.

ЛЕОНОРА. Все боги – демоны в масках.

ГАЛА. Поль родился для того, чтобы быть чьим-то апостолом, а Бретон хочет быть Богом. Он играет роль величайшего мирового авторитета, но не знает и половины того, чем бахвалится. Но при этом его жалкая наглость довольно-таки привлекательная. Однако, вы двое такие близкие друзья, что мне, пожалуй, не следует с ним спать.

БРЕТОН. У меня разбито сердце.

ГАЛА. Бретон прикидывается, будто ненавидит меня, но тайно хочет заняться со мной жаркой, страстной, отчаянной любовью. Но его редко хватает на жар и страсть.

ЭРНСТ. Нет победы над желанием.

ГАЛА. Ой, посмотрите. Это Макс. Он тоже хочет переспать со мной. Разница в том, что он не пытается убедить себя в обратном. Макс, ты покажешь мне свой коллаж, а я покажу тебе мой.

(ГАЛА уходит следом за ЭРНСТОМ).

ЭЛЮАР. Разве она не восхитительная? И такая красивая.

БРЕТОН. Как и кобра.

ЭЛЮАР. Она также потрясающе интересное человеческое существо. Ты так не думаешь?

БРЕТОН. Не хочешь ты знать, что я думаю.

ЭЛЮАР. Я всегда хочу знать, что ты думаешь. И даже когда не хочу, ты все равно мне скажешь. Что с ней не так?

БРЕТОН. Ничего, кроме того, что она – чистое зло.

ЭЛЮАР. Что ты такое говоришь?

БРЕТОН. Ты спросил, что я думаю. Я тебе сказал. Эта женщина – дьявол. Уйди от нее до того, как она уничтожит тебя.

ЭЛЮАР. Зачем ей уничтожать меня? Я никогда не встречал более возбуждающей женщины.

БРЕТОН. Что ж, если хочешь, хорошо проводи с ней время, но, ради Бога, не женись.

ЭЛЮАР. Но я уже женился на ней. До того, как меня направили на фронт. Оно был безумный секс, а потом отвратительная бойня.

БРЕТОН. Бойня продолжится, пока она не покончит с тобой. И не говори, что я тебя не предупреждал.

ЭЛЮАР. Тебе нет нужды предупреждать меня. Я – счастливейший человек на свете. Гала. Макс. Подожди меня. Мы займемся гимнастикой голышом. (Уходит).

БРЕТОН. Женщины организовали заговор, чтобы навечно уничтожить мою умиротворенность ума. Любовь, она – как одержимость карусельной музыкой, или ты вдруг ощущаешь себя в объятьях осьминога.

НАДЯ. Почему ты бросил меня?

БРЕТОН. Это все совы. Совы пришли, чтобы предупредить меня о твоем безумии.

НАДЯ. И ты им поверил?

БРЕТОН. Совам всегда нужно верить. Последствия неверия совам очень серьезные.

ЛЕОНОРА. Человек влюбляется в другого человека до того, как узнает его. Любовь – это воспоминание.

Картина 5
Алхимическое парное слияние через совокупление

ЭЛЮАР. Макс – самый талантливый дадаист в Германии. После войны мы тайком вывезли его во Франсию по моему паспорту. С самого начала Макс был мне, как брат. Мой двойник. Мое немецкое второе «я». Мы с Максом воевали в Вердене по разные стороны фронта. Нам так повезло, что мы не убили друг друга.

ТЦАРА. Время еще есть.

ЭЛЮАР. Приехав в Париж, Макс жил у нас. Мы с ним были очень близки. Макс и Гала тоже были очень близки.

ГАЛА. Мы с Максом были очень близки.

ЭЛЮАР. Я до сих пор помню наши долгие дискуссии об искусстве.

ЭРНСТ. Бог – это коллаж. Он создает себя из кусков себя, как робот, который продолжает разбирать себя, а потом собирать вместе в разных конфигурациях. Здесь мы заняты конструированием эротических механизмов.

БРЕТОН. Твоя работа очень хороша, но она сознательно перегружена символами. Сюрреализм должен быть чистым физическим автоматизмом. Не вставляй ничего лишнего. Пусть все будет, как есть.

ГАЛА. Но Макс так хорошо вставляет.

ТЦАРА. Всем правит случайность. Тасуй колоду и смотри, какие карты выпадают. Случайность ошибаться не может.

БРЕТОН. Но случайность привносится снаружи. А имеющее значение искусство идет изнутри, из подсознания.

ГАЛА. Макс считает, что доверять нужно и случайности, и подсознанию, но он также жульничает. Вот что мне в нем нравится. Это, и как хорошо он умеет вставлять.

ЭЛЮАР. Я не упустил из виду, сколь близки становились Макс и Гала. Но, разумеется, цивилизованные люди не могут опускаться до ревности.

ГАЛА. Любовь моя, ты же не станешь ревновать, так, если время от времени мы с Максом будет укладываться в постель?

ЭЛЮАР. Ты говоришь мне, что хочешь спать с Максом?

ГАЛА. Ты знаешь, когда люди живут под одной крышей, одно может вести к другому. Ты тоже можешь спать с ним, если хочешь.

ЭЛЮАР. Я не хочу спать с Максом. Я хочу спать с тобой.

ГАЛА. Да, разумеется. Все хотят.

БРЕТОН. Я не хочу.

НАДЯ. Хочешь, конечно.

ГАЛА. Но Макс – наш гость. Отказать ему – с нашей стороны проявление негостеприимства, учитывая, что мы все такие хорошие друзья, и после того, как ты чуть не убил его на войне. Действительно, какое значение имеют все эти глупые светские условности? Люди творческие устанавливают свои правила. Любовь ревнивая и эгоистичная в действительности не любовь. Я знаю, как сильно ты любишь меня. И ты знаешь, как сильно я люблю тебя. И мы знаем, как сильно мы любим Макса. Ты не хочешь проявлять эгоизм в этом вопросе, так?

ЭЛЮАР. Да. Да, не хочу.

ГАЛА. Хорошо. Тогда все решено. Хочешь остаться здесь, со мной и Максом, и посмотреть, как это произойдет?

ЭЛЮАР. Думаю, я лучше пойду в какое-нибудь темное, прокуренное место.

ГАЛА. Хорошо. Как скажешь. Свет мы оставим включенным, чтобы ты не заблудился на обратном пути.

ЭРНСТ. Она тебя расстроила.

ЭЛЮАР. Нет, конечно, нет.

ЭРНСТ. Послушай, если ты не хочешь, чтобы мы…

ЭЛЮАР. Нет, нет. Все хорошо. Правда. Это не конец света, если жена человека хочет переспать с его лучшим другом. Все равно мы скоро умрем. Это глупо, скорбеть из-за неверности. Если между двух людей существует верность, она должна возникать естественно. Но ожидать этого наивно. А пытаться принудить к ней – безумие. Мы раздеваемся, одеваемся, раздеваемся снова. Наши тела соприкасаются с разными людьми. Какое это имеет значение? Разумеется, всякий раз, когда она обнажена – это другая вселенная. (Пауза). Но это нормально. Все нормально.

(Пауза).

ЛЕОНОРА. В аду есть зал зеркал, в котором ты видишь себя, каким видят тебя другие люди.

Картина 6
Собака съела все мои маринованные огурцы

БРЕТОН. В начале мы все еще называли себя дадаистами. Но со временем мой конфликт с Тцарой только нарастал.

ТЦАРА. Пятьдесят седьмой манифест Дада. Андре Бретон в роли швей ной машинки, Поль Элюар приглашен на роль зонтика.

БРЕТОН. Почему я всегда швейная машинка? Почему я не могу быть зонтиком.

ТЦАРА. Бум-бум-бум. Вак-вак-вак. Глава сто тридцать вторая. Анатоль Франс пожирается пингвинами, демонстрируя, что искусство – каннибализм объектов, и каждый имеет право на собственное безумие, так же, как и на собственные экскременты. Я очень сожалею, что вынужден побеспокоить вас, мадам, но я не могу продолжать, пока вы не уберете с головы этого кальмара.

ЖЕНЩИНА-С-КАЛЬМАРОМ (поднимает руку, снимает кальмара, смотрит на него, начинает кричать и бегать кругами). А-А-А-А-А-А-А! А-А-А-А-А-А-А! А-А-А-А-А-А-А!

ВЕЛОСИПЕДИСТ (старик с длинной, седой бородой, имитирует куриц). Куд-кудах, куд-кудах, куд-кудах.

ЖЕНЩИНА-С-КАЛЬМАРОМ (убегает со сцены, держа кальмара в руке, крича). А-А-А-А-А-А-А! А-А-А-А-А-А-А! А-А-А-А-А-А-А!

БРЕТОН. Я не хочу никого критиковать, но иногда задаюсь вопросом: если бы люди не были такими глупыми, могли бы они более позитивно реагировать на наши представления?

ТЦАРА. Я не хочу, чтобы люди реагировали позитивно. Я хочу высасывать их мозги и выворачивать головы наизнанку. Почему ты такой пугливый? Как маленькая мышка. Мы должны заставить людей всем сердцем сожалеть, что они пришли в театр! Мы должны сбивать их с толку до такой степени, что они забудут, кто они! Шлен! Глен! Слоновий член! Мы хотим так разозлить аудиторию, чтобы каждый зритель отрывал себе голову и в отвращении швырял на сцену! ПЕНИС ФАЗАНА! ДИАРЕЯ БРОНТОЗАВРА! И КОГДА ОНИ ПОТРЕБУЮТ ВЕРНУТЬ ДЕНЬГИ, МЫ ПОТРЕБУЕМ МЕНЕЕ УРОДЛИВЫХ ЗРИТЕЛЕЙ, ПОСЛЕ ЧЕГО ПОМОЧИМСЯ НА НИХ!

(Корова, пошатываясь, проходит мимо с тубой на голове).

БРЕТОН. Но так ли необходимо мочиться на них?

(БРЕТОН и ТЦАРА прохаживаются на сцене, продолжая спорить, появляется Официант в маске бородавочника, с подносом, на котором голова бородавочника, идет вслед за ними).

ТЦАРА. Лучший способ продемонстрировать любовь к своему соседу – съесть его. Что, по-твоему, они ели на последней вечере? Лазанью? Они ели куски Лазаря, поджаренного на вертеле. Если зрители хотят послужить человечеству, они могут молотить себя по физиономии, пока не упадут замертво.

БРЕТОН. Но они не понимают, что мы пытаемся делать.

ТЦАРА. Невежественность по части Дада – не оправдание. Мир бессмысленный, как и искусство. Мы держим зеркало перед каким-то говнюком, держащим зеркало.

БРЕТОН. Если ты думаешь, что все бессмысленно, почему вообще пишешь?

ТЦАРА. Потому что мне надоело смотреть на кошку. Потому что я не могу откладывать яйца. Потому что Богу необходимо что-то такое, чтобы подтирать зад. Почему ты пишешь? Чтобы женщины спали с тобой?

БРЕТОН. Ну… В том числе, да.

ТЦАРА. Получается?

БРЕТОН. Не так, чтобы очень.

ТЦАРА. Любовь всех делает глупыми. Дада – за глупость, но не за любовь. Любовь – это секс плюс опасность плюс предательство. Дада против надежды. Против будущего. Я шучу, потому что все – шутка, и все шутки – говно, поэтому все – говно. Мир – это божий сортир, и его стены обклеены галлюцинациями. Почему тебя волнует, что кто-то думает? Они всего лишь стадо свиней.

ОФИЦИАНТ. Прошу извинить, мсье, но я – не свинья.

ТЦАРА (поворачиваясь к официанту). Пошел бы ты куда-нибудь и плюнул в суп.

ОФИЦИАНТ. Я никогда не плюю в суп. Я плюю в подливу. В суп мы срем.

(Разозленный официант уходит).

БРЕТОН. Я абсолютно согласен, что необходимо использовать иррациональные методы, чтобы пробивать самодовольство респектабельных людей. Мы исследуем иррациональное, чтобы учиться у него. Но это бессмысленно, поклоняться чистой случайности ради нее самой.

ТЦАРА. Как мы можем поклоняться чему-то еще? О реальности мы точно можем сказать только одно: она убивает тебя, и всех, кого ты любишь, и все, что тебя волнует. Реальность – это воображаемый маньяк-убийца, божество, которое убивает и мучает все, что имеет для нас значение. Моя работа не в том, чтобы обнадеживать людей. Моя работа – быть тараканом в их яичнице-болтушке.

БРЕТОН. Но я тоже таракан в их яичнице-болтушке, а ты постоянно нападаешь на меня.

ТЦАРА. Потому что ты всегда хочешь всем рулить, и ты постоянно что-то лопочешь о превосходстве французской нации. Нация – это культурная ассоциация одинаково мыслящих психопатов. И ты обо всем выносишь суждения. Как может Дада выносить суждения?

ДАЛИ. Я не выношу суждения. Я испускаю газы.

БРЕТОН. Отказ выносить суждение означает вынесение суждения на вынесение суждений. Когда ты говоришь, все – говно, ты выносишь суждение. Простого уничтожения недостаточно. Наша миссия – достичь уровня реальности, лежащего под этим видимым всем слоем, более глубокой реальности, которой обычно могут достигнуть только мистики и безумцы. И Фрейд показал нам, каким путем можно туда добраться. Ворота в другой мир – подсознание. Автоматическое письмо, свободные ассоциации и принятие вроде бы случайных ассоциаций – все это часть наших исследований. Мы стремимся найти мистические объекты, которые стимулируют наше внутреннее зрение и открывают порталы во внутренний лабиринт. Ерунда – не просто ерунда. Она может стать порталом к истине.

ТЦАРА. Извини, не знаю, о чем ты говоришь, но это не Дада.

БРЕТОН. Отлично. Тогда это что-то еще.

ТЦАРА. Все что-то еще. (Внезапно обессиливший, садится). Ох, черт. Да какая разница? Как сказал мне Альберт Эйнштейн после нескольких стаканов пива, если достаточно долго смотреть вдаль, то закончишь разглядыванием собственной жопной дырки. Если хочешь найти Бога, нужно забраться в свой зад. Может, все – говно, но, по крайней мере, с Дада мы можем срать разными цветами. Лавандовым говном. Ярко оранжевым. В крапинку. Я практиковался срать двенадцатигранниками. Но в итоге, это ничто. Я верю в ничто.

БРЕТОН. Я думаю, в глубине сердца ты ищешь что-то, помимо этого нигилизма.

ТЦАРА. Тост. Я предлагаю тост в память усопшего Самуэля Розенштока.

БРЕТОН. Кто такой Самуэль Розеншток?

ТЦАРА. Никто. Просто умерший румын. Каких очень даже много. Кто-то, на кого я был очень похож, когда не был тем, кто я сейчас. Но теперь Самуэль Розеншток мертв. Я знаю, потому что убил его сам. Он удрал в Цюрих, чтобы его не призвали на эту нелепую комическую войну, где Розеншток исчез, а на его месте магическим образом появился Тцара, начал играть в шахматы с Ленином, который жульничал. Воображаемая личность, звали ее Тристан Тцара, убила бедного румынского еврея Самуэля Розенштока, который даже не существовал. Розеншток мертв, мертвец – никто, а Тцара никогда не был кем-то, так что мы можем выпить. Изменение имени и превращение в изгнанника – этапы по достижению моей цели: стать даже большим никто, чем я был раньше. Барабаны. Регтайм. Цепеллины. Гигантские бананы. Все, что угодно, вносящее путаницу. Но никогда не старайся найти смысл. Это тебя убьет. Поиски смысла ничем не лучше любви. За ушедшего от нас Самуэля Розенштока. Пусть воображаемый Бог пожалеет его сморщенные яйца.

(ТЦАРА пьет).

ЛЕОНОРА. Искусство – попытка расшифровать жизнь человека, словно она – криптограмма. Любовь – криптограмма, которую не расшифровать. Вунсокет – город в штате Род-Айленд.

Картина 7
Надя

(БРЕТОН идет по улицам Парижа. На пути ему встречаются странные люди: старик-велосипедист, Корова, Женщина-с-кальмаром, гигантская Сосиска).

БРЕТОН. После того, как мы с Элюаром порвали с дадаистами и начали называть себя сюрреалистами, мы проводили много времени, гуляя по Парижу. Находили новые пути и малоизвестные места: забытые боковые улицы, старые дома, вымощенные дворики. Казалось, они вступали в заговор с деревьями, кустами, сорной травой, растущей в зазорах между камнями, людьми в магазинах, создавая, напряженную, таинственную атмосферу, и шел ты, как в густом тумане, пытаясь понять его мистическую значимость. И снова и снова я натыкался на красивую, но довольно странную девушку. Встречал ее везде. И она с такой грустью смотрела на меня. Это нервировало. А потом, в очередную нашу неслучайную встречу, она заговорила со мной.

НАДЯ. Мсье. Вы должны выслушать меня. Вам грозит серьезная опасность.

БРЕТОН. Мне? От кого?

НАДЯ. От существ, которые живут в зеркалах. Они выходят из зеркал ночью и прокрадываются в наши дома. Однажды ночью они вылетят из зеркал, как летучие мыши, убьют нас и захватят наш мир. Нет ничего более ужасного, чем существа, которые живут в зеркалах. Когда мы умираем, они зачищают наждаком все острые выступы и сворачивают нас в шары для боулинга. Куда бы ты ни поворачивался, тебе никогда не увидеть существа из зеркала, но оно всегда за твоей спиной.

БРЕТОН. Откуда ты это знаешь, если не можешь его увидеть?

НАДЯ. Мне это открыли белки. Они позволили мне воспользоваться их зеркалами. Человеческое знание подводит нас, когда дело касается тех, кто живет в темноте, но белки знают.

БРЕТОН. Я много раз видел тебя на улице. Это так здорово, что я наконец-то могу поговорить с тобой.

НАДЯ. Мы всегда знали друг дружку. В прошлой жизни мы жили в большом, старом доме. Тогда мы были голыми. Мы жили, как брат и сестра. Я была сестрой. Когда звонил телефон, ты снимал трубку и кричал: «Заткнись! Заткнись!» Тогда ты был выше, красивее. Мы занимались любовью в сарае для лодок. Как брат и сестра. Там росли огромные поганки. Чудовищные папоротники. Лес всегда слушает. В нем секрет каждой загадки. Мы с тобой будем искать то место, и никогда не найдем, мы станем любовниками, и ты напишешь обо мне.

БРЕТОН. Откуда ты знаешь, что я – писатель?

НАДЯ. По запаху. Ты пахнешь, как Бальзак, оставленный под дождем. Если я попрошу тебя не писать обо мне, ты это сделаешь?

БРЕТОН. Не уверен, что могу это пообещать.

НАДЯ. Любить писателя всегда опасно. Но опасно любить что угодно. Любовь всегда заканчивается предательством. И писательство – предательство. Я могу читать мысли, знаешь ли. Все равно, как кто-то включает радио. В моей голове больше шума, чем на мотоциклетных гонках. Ты думаешь, я немного странная.

БРЕТОН. Я думаю, ты очень красивая.

НАДЯ. Большинство людей думает, что я безумная.

БРЕТОН. Большинство людей – глупцы.

НАДЯ. Нет. Только мужчины. Мужчины многое ожидают от женщин, а потом винят их в том, что они не оправдали их ожиданий.

БРЕТОН. Мне очень хочется остаться и продолжить наш разговор, но я опаздываю в театр.

НАДЯ. О, нет. Ты написал пьесу? Тогда безумен именно ты. В театрах призраков больше, чем где бы то ни было, за исключением моей головы.

БРЕТОН. Вообще-то мои друзья и я собираемся помешать показу пьесы совсем другого человека.

НАДЯ. Тогда не буду тебя задерживать. Театр мне больше всего нравится, когда все разошлись по домам. Обычно я избегаю разговоров с людьми на улице, потому что никто не понимает меня. Но мне очень хочется найти интеллигентного собеседника, который поймет, что я говорю, и все мне объяснит.

БРЕТОН. Все объяснения – ложь.

НАДЯ. Тогда скажи мне самую правдивую ложь, какую только знаешь. Потому что правда – тоже ложь.

БРЕТОН. Но если правда – это ложь, тогда это ложь, что правда – ложь.

НАДЯ. Если ты ждешь от меня чего-то осмысленного, то пришел не по адресу. Поэтому скажи, как скоро ты побираешься бросить меня после того, как мы займемся сексом?

БРЕТОН. С чего ты решила, что я собираюсь бросить тебя?

НАДЯ. А какая альтернатива? Или ты думаешь, что сможешь меня полюбить?

БРЕТОН. Я думаю, полюбить тебя очень легко.

НАДЯ. Тогда мы станем любовниками в аду, сольемся воедино в языках пламени. Слава Богу. Это такое облегчение, быть обреченной.

(Целует его и уходит).