Текст книги "Сеятели смерти"

Глава 8

Автомобиль тронулся, и некоторое время все молчали. Вадя чуть шевельнулась и подняла руки, точно намереваясь поправить меха. Я тут же вытащил свой тупорылый револьвер и помахал им перед ее носом.

– Руки! – строго предупредил я. – Как-то я знавал одну девицу – между прочим, твою коллегу, – у которой была занятная меховая накидка, очень похожая на твою. Девчонка мертва, бедняжка.

Вадя бессильно уронила руки на колени.

– Ты совершаешь ошибку, Мэттью, – спокойно произнесла она.

Возможно, она была права, но в ту минуту я не мог позволить себе опрометчивые поступки.

– Такое с нами случается. Я ошибаюсь, ты ошибаешься. Ты же не хотела бы, чтобы я всегда действовал без промаха и вечно тебя разоблачал!

– Не понимаю, что ты хочешь этим сказать... Наш шофер с аристократической внешностью проговорил, не поворачивая головы:

– За нами следует какой-то “мини”, сэр. Я не сразу вспомнил, что так британцы любовно называют свои крошечные “моррисы” и “остины”, которые ничем не отличаются друг от друга, за исключением фирменных финтифлюшек на капоте, и у которых движок установлен сикось-накось, чем обеспечивается мудреный привод на переднюю ось, а колеса позаимствованы у мотороллеров. Я не обернулся, а поглядел на Вадю. Ее лицо оставалось непроницаемым. Ну, чего же еще от нее ждать!

– Все в порядке, шофер! Подержите их на коротком поводке. Чем короче – тем лучше. Если я не получу желаемую информацию от этой женщины, возможно, мне придется обратиться к ним за помощью. Вы сможете позаботиться о том, чтобы они нам не помешали?

– Разумеется, сэр.

Вадя нервно завозилась рядом со мной.

– Послушай, Мэттью...

– Не сейчас, – сказал я. – Тебе еще представится возможность поговорить... позже.

До конца поездки мы не проронили ни слова. “Роллс” остановился на грязной мрачной улочке, застроенной одинаковыми угрюмыми домами в несколько этажей. Я понятия не имел, где мы. Лондон город большой, и немногие иностранцы хорошо его знают. Лес вышел и, обойдя автомобиль, открыл мне дверь. Я осторожно вылез, держа Вадю на мушке. Она вышла следом.

– Первая дверь направо в бельэтаже. Ах да, – поправился наш водитель, – вы, американцы, говорите: второй этаж. Вам нужно подняться на один пролет, сэр.

– Замечательно.

– Я буду вас ждать, сэр. Вам никто не помешает.

– Спасибо! Пойдемте, миссис Дюмэр!

Вадя открыла было рот, но передумала. Она начала опять оправлять свои меха, но, завидев ствол моего “тридцать восьмого”, сразу бросила это занятие. Она резко повернулась и зашагала в дом. Входная дверь оказалась не заперта. Пыльный подъезд, слабо, но достаточно освещенный, напомнил мне другой лондонский подъезд, который я все никак не мог позабыть. Идущая впереди меня женщина поднялась по лестнице, повернула направо и остановилась у нужной двери.

– Открывай! – скомандовал я.

В отличие от большинства дверей, ведущих в холл, эта открывалась наружу. Потом я понял почему: сразу же за этой дверью находилась другая, открывающаяся внутрь. Я заметил, что на Вадю звуконепроницаемые двойные двери произвели должное впечатление. Она бросила на меня косой взгляд, пожала плечами, распахнула вторую дверь и вошла в комнату. Я последовал за ней, закрыл обе двери и, заперев внутреннюю, положил ключ себе в карман.

Не считая двойных дверей, квартирка имела сообразный этому трущобному району облик. На полу лежал вытертый ковер, в углу примостился обшарпанный комод, рядом с ним – видавшая виды кровать, а посреди комнаты одиноко скучало кресло, которое сохранилось куда лучше, чем прочие предметы обстановки. На комоде стоял эмалированный таз и кувшин с водой, Из-под кровати выглядывала треснувшая ручка ночного сосуда. Источником света в комнате служила деревянная лампа, свисающая на цепи с потолка – когда-то это была газовая горелка. Несмотря на свой явно преклонный возраст, лампа прекрасно освещала помещение.

Вадя повернулась ко мне. В этой унылой комнатенке ее роскошная прическа и богатые меха смотрелись несколько неуместно. Мне на мгновение стало не по себе, но, черт побери, она же в, действительности была вовсе не симпатичной пышечкой мадам Дюмэр, а просто дешевой актриской, разодетой в пух и прах, ясное дело, за счет государственного бюджета ее страны.

– Мэттью, я правда... – начала она.

Изящные лайковые перчатки белого цвета создавали ей только помеху. Они сковывали движения се проворных пальчиков, и к тому же от моего взгляда не могло ускользнуть ни одно незаметное движение ее рук. Когда одна из них вдруг исчезла в складках мехов, я резко ударил Вадю в солнечное сплетение, рискуя нанести урон се дорогому наряду. Вадя, задохнувшись, переломилась пополам. Я вцепился ей в шею мертвой хваткой, и она повалилась на пол. То есть, понимаете, можно всю ночь вежливо задавать вопросы и ровным счетом ничего не добиться. Но коли проводить допрос все же надо, то можно сэкономить массу времени, если сразу внушить допрашиваемому мысль, что в случае необходимости ты не прочь сбить в кровь костяшки своих пальцев.

Я поднял оброненную ею сумочку и распахнул норковый палантин. Она слабо пошевелилась. Дожидаясь, пока она окончательно придет в себя, я изучил содержимое сумочки. Там не оказалось ничего особенного, кроме обычных дамских аксессуаров и нескольких официальных документов, удостоверяющих личность богатой вдовы мадам Эвелин Дюмэр, гражданки Франции. Я бросил весь этот хлам на кровать.

В ее мехах, однако, как я и предполагал, меня ожидала более интересная добыча. В крошечном потайном кармашке я обнаружил автоматический пистолет. А из-под шелковой подкладки выудил пластмассовую коробочку. Коробочка содержала набор разнообразных таблеток и порошков вкупе с техническими средствами их применения. Это была их версия “фармацевтического комплекта” – вроде того, что покоился на дне моего чемодана в отеле “Кларидж”.

Тут я вспомнил, как в Мексике Вадя очень умело пользовалась снотворными снадобьями. Правда, тогда она действовала ради нашего общего блага. Сейчас же об этом ее умении не следовало забывать ни на минуту. Я бросил обнаруженные игрушки на кровать, подошел к ней и ткнул бездыханное тело носком ботинка.

– Просыпайся, крошка, – приказал я. – Но без спешки. – Она не пошевелилась. – Перестань, Вадя! Не изображай дохлого опоссума. Это же твой добрый приятель Мэтт. Ты помнишь Мэтта, на чьей груди ты однажды выжгла утюгом свои инициалы? Вставай и присаживайся в это кресло. Но только смотри: без глупостей!

Наконец она завозилась, приподнялась на руках и взглянула на меня сквозь пряди упавших на лицо волос. Она начала что-то говорить, потом передумала, выпрямилась и, неверными шагами подойдя к креслу, села. Я приблизился к ней вплотную.

– Твой пистолет у меня, – сказал я. – Как и твоя походная аптечка. Но прежде чем мы займемся уроком пения, я бы хотел получить от тебя еще кое-что. Ты мне сама отдашь, или тебя раздеть и поискать?

– Я... не понимаю.

– Хватит ломать комедию, Вадя! Оставь это сосункам! Мы же с тобой оба профи. Где-то она у тебя припрятана. Отдай! Ампулу с ядом.

Ее глаза сузились, возможно, от дурного предчувствия. То, что я перед допросом захотел отнять у нее ампулу с цианистым калием, которую агенты нашего уровня всегда имеют при себе, заставило ее предположить, что дело серьезное. На это я и рассчитывал.

Поразмыслив немного, она глубоко вздохнула и, сняв перчатку с левой руки, бросила ее мне. Я поймал перчатку на лету.

– Кнопка, – хрипло произнесла она.

Я исследовал перчатку и понял, что она мне не солгала. Крохотная кнопочка оказалась вовсе не кнопочкой. Пока я ее рассматривал, Вадя сняла вторую перчатку и бросила ее на кровать, после чего поступила, совсем по-женски: стала поправлять сбившуюся прическу и оглаживать юбку. При виде порванного чулка она скорчила раздраженную гримаску.

– Ты сегодня непривычно груб, милый, – укоризненно произнесла она. – Взгляни, что ты сделал с моим чулком!

– К черту чулок – отрезал я. – Это же твоя рабочая одежда. Как фартук кузнеца или комбинезон слесаря. Так что естественный износ предусмотрен – нечего мне вешать лапшу на уши. Я же знаю: при составлении отчета ты укажешь, что потратилась на три пары. Если, конечно, останешься жива. Перестань горевать о чулке и лучше подумай о своей голове, куколка. Твои хозяева не смогут купить тебе новую, если ты потеряешь эту.

Она расхохоталась.

– Ты и впрямь пытаешься меня запугать, Мэттью? Неужели ты меня так плохо знаешь? – Я не ответил. Я ждал вопроса, который она обязательно должна была мне задать, если, конечно, не знала заранее, что нас привело сюда. И она его задала. – Зачем ты меня сюда привел? Что тебе надо?

Я смотрел на нее – слегка помятую и всклокоченную и уже начисто позабывшую свою роль с фальшивым акцентом, фальшивыми документами и фальшивой пикантностью форм. А думал я о худенькой загорелой блондинке, чья жизнь, возможно, зависела от того, что произойдет в этой комнате в ближайшие минуты. Я полез в карман и вытащил свернутый черный ремень.

– Мне нужен ответ только на один вопрос, – тихо произнес я. – Я хочу знать, где Уинни.

Она бросила взгляд на ремень. И вновь в ее глазах мелькнула тень недоброй догадки.

– Уинни? Какая Уинни?

И тут я впервые испытал истинное облегчение – точно гора с плеч свалилась. Значит, я все же не ошибся. И не терроризировал невиновную женщину – невиновную, по крайней мере, в одном пункте. Потому что даже если Вадя и не была каким-то образом замешана в похищении, она не могла не знать, кто такая Уинни. Ведь она мне ее очень точно описала, когда мы с ней болтали в коктейль-холле отеля. Вадя мне тогда сказала: “Но теперь-то у тебя молоденькая блондинка-жена, как мне доложили”. Конечно же, на том брифинге ей сообщили и имя моей жены.

Инстинктивная попытка Вади сделать вид, будто она ничего не знает, была сродни нервному рефлексу, который выдает тебя с головой: такое случается, когда, пропустив несколько стаканчиков для бодрости, на протяжении многих часов ждешь подходящий момент, чтобы разыграть какую-нибудь дурацкую сцену, и несколько раз едва не срываешь спектакль...

Если бы имя “Уинни” не вызвало у нее никакого чувства вины, она бы не стала так поспешно отрицать, что оно ей известно.

Вадя поняла это и заявила:

– А, теперь вспомнила! Это твоя молоденькая жена? Она что – пропала?

– Плохо сыграно, Вадя. Никуда не годится, – сказал я.

– Ты считаешь, мне что-то известно? Но уверяю тебя...

– Перестань! Не утруждай себя отрицанием вины, дорогая! Я сам за тебя сделаю заявление. Тебе ничего не известно, тебе никогда ничего не было известно и тебе никогда ничего не будет известно. Хорошо? Это ты и собиралась мне сообщить, не так ли?

– Мэттью, я...

– Мы с тобой хорошо знаем, как проходят эти игры в вопросы-ответы, так что давай-ка сразу условимся: может, нам стоит сразу перейти к делу? Ты видишь этот ремешок? – Я поднял кожаную ленту. – Скоро он затянется вокруг твоей шеи – я не шутил, когда говорил, что лучше тебе побеспокоиться о собственной голове. Я пропущу ремень вот через эту пряжку, а сам встану за спинку кресла. И буду задавать вопросы – теперь уже официально. Я дам тебе время на обдумывание. Если ты откажешься отвечать или начнешь вешать мне на уши лапшу про то, что тебе ничего не известно, я затяну ремешок на твоей шее и придушу тебя как котенка. Потом я слегка распущу ремень и дам тебе еще один шанс. Возможно, я дам тебе и третий шанс. Это будет зависеть от моего терпения и от того, что, скажем так, я вдруг уловлю возникшее у тебя желание сотрудничать. Но учти: прежде чем мы выйдем из этой комнаты, я буду точно знать, где находится моя жена, – или ты умрешь.

Я замолчал. В комнате воцарилась тишина. Звуконепроницаемость оказалась полной. Даже окна, выходящие на проезжую улицу, были законопачены, так что внутрь не проникал ни один звук от проносящихся мимо дома автомобилей. Вадя взглянула на черную кожаную петлю и облизала губы.

– Что же... Ты это серьезно, Мэтт? Ты и впрямь угрожаешь мне пытками и смертью?

– Отлично, – сказал я. – Так-то оно лучше. Наконец-то ты начала соображать. Я надеялся, что рано или поздно до тебя дойдет смысл сказанного. Однако я не собираюсь тебя пытать, то есть не стану причинять боль в надежде сломить. Я же знаю тебя, Вадя. Я знаю: ты, девочка, – кремень. Я вовсе не думаю, что ты мне все выложишь, потому что тебе будет больно. Потому-то я и предлагаю выбор. Если ты расскажешь мне все, что знаешь, будешь жить. Если нет – умрешь. Все это очень просто.

– Я не знаю, где твоя жена... Я даже не знала, что она пропала! Мне ничего не известно об этом!

– Конечно-конечно! – я обошел кресло, встал у нее за спиной, набросил кожаную петлю ей на шею и покрепче затянул, так что Вадя впечаталась в спинку. – Дышать можешь?

Она прохрипела:

– С трудом. Мэттью, я клянусь...

– Да, вот еще что. Когда я тебя сдавлю как следует, ты, разумеется, не сможешь говорить. Стукни по подлокотнику ладонью, когда решишь пооткровенничать со мной, О`кей? Ну, готова отвечать на мои вопросы?

– Мэтт, уверяю...

– Так, начинаем! Мы в эфире и прошу не издавать посторонние звуки! – Я набрал полную грудь воздуха, перегнулся к ее уху и спросил: – Где Уинни?

– Мэтт, ты совершаешь ужасную оши... Я затянул ремень. Голос Вади резко осекся. Она попыталась было ослабить петлю, потом вспомнила мои слова и слабо ударила ребром ладони о подлокотник. Я отпустил ремень. Она прерывисто задышала.

– Я же говорил, я же предупреждал тебя! – заметил я. – Хватит корчить из себя невинное дитя, Вадя. Я снова спрашиваю: где Уинни?

– Милый, ну как я могу сказать тебе о том, чего не знаю...

Я затянул ремень. Она умолкла и тотчас начала яростно колотить по креслу, но я еще несколько секунд душил ее, а потом снова ослабил петлю и дал ей возможность вздохнуть.

– Ты меня утомляешь, куколка. Даю тебе третью попытку. Возможно, она станет последней. Я не могу валандаться с тобой всю ночь.

– Мэтт! – закричала она. – Мэтт, ты должен мне верить! Я действительно не знаю... Понятия не имею...

– Твоя московская альма-матер должна гордиться тобой, милая! – сказал я. – Может быть, в назидание молодым курсантам у вас в главном корпусе установят мемориальную доску: “Вечная память Ваде, до конца оставшейся немой”. Черт, я же прекрасно понимаю, что эта игра в молчанку предписана тебе уставом, но стоит ли игра свеч? Неужели твои начальники одобрили бы твое поведение, если бы ты спросила их совета?

Разве какая-то дурацкая блондинка дороже жизни первоклассного агента? – Немного придушив се, я склонился над ней. – Так где она, черт тебя побери? Где Уинни? Где ее прячут твои люди? Э нет, руки назад!

– Мэтт, прошу тебя, я не могу дышать!

– Слушай, хватит, а? – взорвался я. – Ты можешь наконец понять, что ты умрешь, если не скажешь? В последний раз спрашиваю: где моя жена?

– Мэтт, – зашипела она. – Мэтт, я клянусь... Прошу, не надо...

Она хорошо смотрелась: такая перепуганная и отчаявшаяся. Ну я-то тоже был хорош: обуян яростью, расточая угрозы... Два профессионала ломали друг перед другом комедию, да только кожаную петлю затягивал я.

– Прощай, малышка, – сказал я. – Когда попадешь в ад, передай мой горячий привет бедняге Максу. Он тоже думал, что я блефую.

Я с силой дернул за свободный конец ремня, а Вадя, обеими руками схватившись за него, попыталась было ослабить петлю, но не успела просунуть пальцы под кожаную ленту. Она упала на колени, вскочила на ноги, вцепившись ногтями себе в горло, и рванулась прочь. Я почувствовал, что петля затянулась еще туже, и отпустил немного, опасаясь повредить ей шейные позвонки или что-нибудь еще столь же жизненно важное.

Я поспешно обежал вокруг кресла, полагая, что мне придется с ней побороться. Однако увидел, что она стоит на коленях, отчаянно силясь распустить кожаную петлю на шее. Но мягкий ремень вместо того, чтобы ослабнуть, когда я его отпустил, намертво впился ей в шею, точно повинуясь таящемуся в нем убийственному импульсу. Глаза Вади вылезли из орбит, лицо стало мертвенно-серым. Она повалилась на пол и стала конвульсивно извиваться, разрывая ногтями воротничок блузки и царапая кожу в кровь, однако черный обруч не разжимался.

Дело зашло слишком далеко. То есть, какие бы угрозы я ей ни сулил, от мертвой Вади не было бы никакого прока, и хотя за ней водился должок за проделки с раскаленным утюгом, которые она проводила со мной пару лет назад, не могу сказать, что этот долг снедал мою душу.

После нескольких попыток я сумел припечатать ее к полу. Мне пришлось изрядно поднапрячься, чтобы удержать се в лежачем положении и пробраться сквозь спутанные пряди волос к кожаной удавке. Я попытался ослабить ремень, но тот не поддавался. Я всмотрелся я него внимательнее – настолько, насколько позволяли мне ее конвульсии – и наконец понял, что же такое я обнаружил среди галантерейного хлама Уинни в ящичке комода. Неудивительно, что она “случайно” забыла его выдвинуть. Ибо невинная новобрачная, собираясь в свадебное путешествие, вряд ли спрятала бы в своем гардеробе такую штуковину. Стоило ее похитителям попристальнее присмотреться к этому поясу, как они бы ее тут же вывели на чистую воду.

По-видимому, я был не единственный в нашей организации, кто обожал ремни с секретом. Но такое я видел впервые: закамуфлированная гаротта. Замысловатая пряжка на самом деле оказалась замком, который намертво захлопывался после того, как пояс сильно затягивали. Разумеется, им можно было подпоясываться как обычным ремнем (если, конечно, ваша талия была не больше двадцати одного дюйма), пока сие хитроумное приспособление не требовалось вам дли иных целей. Вот так-то.

Сопротивление Вади затухало. Я стал искать защелку замка и не смог найти. Тогда я полез в карман за ножом, но понял, что мне придется перерезать Ваде горло, чтобы освободить ее из смертельных объятий удавки: кожаная петля глубоко врезалась ей в кожу. Пока я раздумывал, что бы предпринять, она и вовсе затихла. Воспользовавшись этим, я еще раз осмотрел пряжку и, поняв наконец, как она действует, повернул ее в нужном направлении. Ремень распустился, я снял его и перевернул Вадю на спину.

Вид у нее был ужасный. Однако она пролежала без доступа воздуха не более минуты, а людей удавалось вытаскивать с того света после куда более длительной задержки дыхания. Я стал поднимать и опускать ей руки, вспомнив современную технику искусственного дыхания. Когда-то, помню, надо было просто устроиться поудобнее верхом на жертве и сильно нажимать на грудную клетку, но сейчас маятниковые качания вытянутых рук считаются более эффективным способом спасения удавленников. Я в этот способ не особенно-то верю, но то ли он все-таки сработал, то ли сама Вадя уже была готова задышать – как бы там ни было, ее грудь скоро стала вздыматься, а землисто-серый цвет лица начал понемногу таять. Наконец она раскрыла глаза.

– Черт тебя возьми! – прокаркала она сдавленно.

– Разумеется! Сесть можешь?

С моей помощью она села, прислонившись спиной к кровати. Потом смахнула волосы с лица и потрогала посиневшую, в кровоподтеках, шею. Ее пальцы наткнулись на свисающий конец оторванного воротничка блузки. Она в недоумении схватилась за ткань, рванула и скосила глаза вниз. Вид вырванного с корнем куска шелка, похоже, привел ее в ужас. Она выронила его и стала оглядывать себя, с видимым страхом взирая на то, во что превратился ее маскарадный костюм в ходе нашего единоборства.

– О Боже, ну и лохмотья! – каркнула она и обреченно передернула плечами. На ее губах заиграла ехидная улыбка. – Впрочем, как ты правильно заметил, это рабочая одежда, и она подвержена естественному износу. Но тебе придется одолжить мне пальто, чтобы я смогла добраться до гостиницы. Помоги мне, милый!

Я помог ей подняться и удержаться на ослабевших ногах.

– Не думай, что все позади, куколка, – напомнил я ей. – Ты мне должна назвать еще один адресок, помнишь?

У нее перехватило дыхание. Она с ужасом взглянула на меня. Огромные голубые глаза ярко выделялись на ее бледном лице.

– О, ты не станешь... – прошептала она хрипло, – ...правда не знаю... Мэттью, ты же не можешь... снова...

Я распознал подлинные нотки страха в ее голосе – по крайней мере, прозвучали они очень натурально. И в мою душу закралось сомнение. Она была хорошей актрисой – это я знал, но настолько ли хорошей, чтобы продолжать игру и после того, как ее чуть было не придушили до смерти? До сей минуты я был уверен, что ей вес известно, но теперь почувствовал, как моя уверенность улетучивалась.

Пытаясь выдавить из себя суровые интонации, я спросил:

– Детка, помнишь гараж в Тусоне? И стул, к которому был привязан мужчина? И симпатичный новенький электроутюг, включенный в сеть? Я вот что-то не припомню, чтобы меня отпустили на вес четыре стороны только потому, что время от времени я терял сознание. – Я поднял с пола ремень-гаротту и мотнул головой в сторону кресла. – Возвращайся на свое место!

Она на секунду замешкалась и медленно двинулась к креслу. Потом я услышал сдавленное рыдание – она упала на колени, схватившись за ножку, кровати, повернула ко мне лицо: в ее глазах стояли настоящие слезы.

– Пристрели меня! – задыхаясь, произнесла она. – Прошу тебя! Все равно ты меня убьешь. По крайней мере сделай это быстро. Не надевай на меня... эту штуку! Тебе она не поможет. Я понятия не имею, где твоя чертова жена! Не мы ее похитили, понял! Клянусь!

– Если не вы, то кто?

Она закусила губу и отвернулась.

– Спроси у мадам Линь.

– Мадам – кто?

Вадя перевела взгляд на меня и торопливо заговорила:

– Это она умыкнула твою блондиночку. Она и один из ее подручных. Я видела их, когда сидела в коктейль-холле. Спроси у портье. Он тебе скажет. Если бы ты занялся розысками, а не бросился на меня, как бешеный пес...

– Черт, я же разговаривал с портье. Ну и что? В таком космополитическом городе, как Лондон, подручных из числа азиатов нанять не труднее, чем из европейцев. И ты ведь тоже знаешь, где их искать, а?

– Зачем мне тебе лгать? – возразила она. – Если бы я похитила твою жену, стала ли бы я отрицать это? Разве я бы не воспользовалась этим похищением как дубинкой против тебя?

– Может, ты и в самом деле настолько глупа, не знаю. Но с другой стороны, вполне возможно, ты слишком хитра и умна, чтобы понять: шантажом от меня тебе ничего не добиться. Ты же знаешь: в нашем бизнесе заняты люди, у которых иммунитет против шантажа. – Я глубоко вздохнул. – Ну да ладно. И кто же такая эта мадам Линь?