Текст книги "Пелопоннесская война"

Пока пелопоннесцы находились в Аттике, афиняне начали укреплять оборону своего города, выставив постоянную стражу для отслеживания внезапных вылазок на суше и на море. Они также отправили флотилию из 100 кораблей с 1000 гоплитов и четырьмя сотнями лучников, дополненную пятьюдесятью кораблями Керкиры и других западных союзников. Этот крупный контингент легко мог разгромить или вытеснить с моря любой вражеский флот, высадить десант, превратить в прах вражескую территорию и даже захватить и разграбить небольшие города. Целью экспедиции было отомстить за вторжение в Аттику и показать пелопоннесцам цену той войны, что те решили вести.

Афиняне высадились на побережье Пелопоннеса, вероятно, в районе Эпидавра и Гермионы. Затем – в Мефоне в Лаконии (см. карту 1). Мефону они разбили, напав на плохо защищенный город, обнесенный стеной, и, возможно, его разграбили. Город был спасен только благодаря предприимчивости и храбрости Брасида, спартанского военачальника, который воспользовался разрозненным расположением афинских войск, чтобы ворваться в город и укрепить его гарнизон. Спартанцы удостоили его своей благодарности. Ход войны показал, что он был величайшим из спартанских командиров, возможно, во всей спартанской истории – мужественным, смелым – блестящим солдатом; кроме того, умным, искусным и убедительным оратором; проницательным и уважаемым дипломатом.

После Мефоны афиняне отплыли в Фею в Элиде на западном побережье Пелопоннеса (см. карту 1). Один из отрядов захватил город Фею, однако воины оставили его и двинулись дальше, «так как главные силы элейцев уже подошли на помощь» (II.25.5). Афинские войска были не в состоянии удержать даже прибрежный город на Пелопоннесе при полноценном штурме.

Затем армада отплыла на север, в Акарнанию (см. карту 11). Это была уже не пелопоннесская территория, а сфера интересов Коринфа, и потому с ней обошлись иначе. Афиняне взяли Соллий, город, принадлежавший Коринфу, и удерживали его до конца войны, вверив его дружественным акарнанцам. Город Астак был взят штурмом и присоединен к Афинскому союзу. Наконец, без боя был занят остров Кефалления, имевший выгодное стратегическое расположение по отношению к Акарнании, Керкире и коринфскому острову Лефкаде. Выполнив эту ограниченную и тщательно контролируемую миссию, флотилия ушла восвояси.

Тем временем эскадра поменьше – из тридцати кораблей – отправилась в Локриду в Центральной Греции для защиты Эвбеи – жизненно важного для Афин острова. Афиняне опустошили часть территории, разбили в бою локрийцев и взяли город Фроний, удачно расположенный относительно Эвбеи, земли которой теперь давали афинянам пропитание и убежище.

Чтобы еще больше обезопасить себя, афиняне направились на Эгину – «гной на глазах Пирея»[11]11
  Перевод Н. Н. Платоновой.


[Закрыть], как назвал ее Перикл (Аристотель, Риторика 1411a, 15), – бывшую давним врагом Афин. Эгина, остров в Сароническом заливе, находится недалеко от побережья Пелопоннеса и занимает позицию, позволяющую доминировать на подступах к Пирею. Поскольку пелопоннесский флот, базирующийся на Эгине, мог препятствовать афинской торговле, угрожать Пирею и блокировать крупную оборонительную флотилию Афин, афиняне изгнали все население Эгины и заселили остров своими колонистами. Спартанцы, в свою очередь, поместили изгнанников в Фирее, пограничной области между Лаконией и Арголидой, где, по расчетам спартанцев, они могли бы внимательно следить за демократическим Аргосом и противостоять любой высадке афинян в этом регионе.

Афиняне также упрочили безопасность в значимых северо-восточных пределах своей державы тем, что привлекли на свою сторону ранее враждебного правителя Нимфодора из Абдер, города на северном берегу Эгейского моря (см. карту 9). Он был назначен дипломатическим агентом Афин в этих землях и в этом качестве творил чудеса. Он заключил для Афин союз со своим шурином, могущественным фракийским царем Ситалком. Главной проблемой Афин в регионе была истощавшая казну осада Потидеи. Нимфодор пообещал, что Ситалк предоставит афинянам конницу и легковооруженную пехоту и положит конец осаде. Он также примирил афинян с Пердиккой, царем Македонии, который немедленно присоединился к афинской армии для нападения на местных союзников Потидеи.

С наступлением осени 431 г. до н. э. Перикл собрал 10 000 афинских гоплитов, 3000 гоплитов-метеков (чужеземцев-резидентов) и большое число легковооруженных войск – самую крупную афинскую армию, когда-либо сведенную вместе, – для разорения Мегариды. Афиняне планировали опустошить поля Мегар и надеялись, что вместе с наложенным на торговлю эмбарго вторжение заставит мегарцев сдаться. И меньшее войско могло бы добиться тех же результатов, но Перикл, прекрасно понимая, какую цену афиняне платят своим боевым духом за его оборонительную стратегию, начал вторжение в широких масштабах, чтобы устранить отчаяние и наглядно продемонстрировать мощь Афин.

Эта кампания возмездия вновь подтвердила статус Перикла в глазах афинян, и, когда в первый год войны проводились похороны павших, он, как «человек, занимающий в городе, по всеобщему признанию, первенствующее положение за свой высокий ум и выдающиеся заслуги» (II.34.6), был избран для произнесения панегирика. Эта речь, сохранившая у Фукидида свое основное содержание и в какой-то мере форму, показывает, как дар убеждения Перикла склонил афинян к поддержке его мучительной стратегии.

Обращение Перикла так же не похоже на стандартную афинскую надгробную речь, как Геттисбергская речь Линкольна не похожа на утомительную риторику Эдварда Эверетта в тот же день. Как и у Линкольна, намерением Перикла было объяснить живым в разгар тяжелой войны, почему их страдания оправданны и почему их дальнейшая самоотверженность необходима. В процессе он нарисовал необычайно славную и привлекательную картину афинской демократии и ее превосходства над спартанским образом жизни. Он также призвал афинян к самой твердой преданности своему городу:

Пусть вашим взорам повседневно предстают мощь и краса нашего города и его достижения и успехи, и вы станете его восторженными почитателями. И, радуясь величию нашего города, не забывайте, что его создали доблестные, вдохновленные чувством чести люди, которые знали, что такое долг, и выполняли его. При неудаче в каком-либо испытании они все же не могли допустить, чтобы город из-за этого лишился их доблести, и добровольно принесли в жертву родине прекраснейший дар – собственную жизнь (II.43.1).

Взамен он пообещал им своего рода бессмертие. О людях, которые погибли, сражаясь за Афины, он сказал так:

Действительно, отдавая жизнь за родину, они обрели себе непреходящую славу и самую почетную гробницу не только здесь, мне думается, где они погребены, но и повсюду, где есть повод вечно прославлять их хвалебным словом или славными подвигами. Ведь гробница доблестных – вся земля, и не только в родной земле надписями на надгробных стелах запечатлена память об их славе, но и на чужбине также сохраняются в живой памяти людей если не сами подвиги, то их мужество. Подобных людей примите ныне за образец, считайте за счастье свободу, а за свободу – мужество и смотрите в лицо военным опасностям (II.43.2–4).

Надгробной речью завершился первый год войны. Вдохновленные ее силой и блеском, афиняне укрепили свою решимость продолжать войну. Многим, вероятно, казалось, что все идет хорошо, но истинная картина была не столь радужной.

В войне на истощение в конечном итоге побеждает та сторона, которая наносит наибольший ущерб. Афинские атаки на пелопоннесцев, кроме находящихся за пределами Пелопоннеса Мегар, были лишь условными уколами, раздражающими, но не причиняющими реального вреда. Сама Спарта осталась нетронутой; на всей ее территории в Лаконии и Мессении только Мефона подверглась кратковременному нападению. Коринфяне потеряли небольшой город в Акарнании, и, хотя они были исключены из торговли в Эгейском море, их основные торговые районы находились на непотревоженном западе. Мегарцам по-прежнему был закрыт доступ в эгейские порты, а их земли были заметно попорчены, но не пострадали настолько, чтобы искать мира даже спустя десять лет войны.

Для Афин же первый год войны обошелся очень дорого. Афиняне столкнулись с уничтожением их урожаев, повреждением виноградников и оливковых деревьев, разрушением или сожжением жилищ. Экспорт, обычно используемый для поддержания торгового баланса, – оливковое масло и вино – сократился, и в результате импорт продовольствия уменьшил как ресурсы Афинского содружества, так и способность города к выживанию. Продолжающаяся осада Потидеи выкачала 2000 талантов из резервного фонда, т. е. более четверти всего запаса на войну.

Хуже всего было то, что пелопоннесцы не проявляли никаких признаков уныния, а на следующий год с энтузиазмом взялись за уничтожение большей части Аттики, которую ранее оставили нетронутой. Не наблюдалось никаких признаков раскола в Пелопоннесском союзе, равно как и роста влияния сторонников мира в Спарте. В Афинах, напротив, напряженность уже была очевидной. Жалобы Клеона на неэффективность стратегии Перикла все еще могли становиться темой для комедиографов, и все же они свидетельствовали о несогласии, которое неизбежно должно было расти по мере продолжения страданий. На тот момент оккупация Эгины, нападение на Мегариду и красноречие Перикла успокоили оппозицию, однако она непременно грозилась вспыхнуть, если ситуация не улучшится.

ГЛАВА 7
ЧУМА

К началу мая 430 г. до н. э. Архидам снова привел в Аттику пелопоннесскую армию вторжения, чтобы продолжить разрушения, начатые в первый год войны. На этот раз пелопоннесцы разорили гигантскую равнину перед Афинами, а затем двинулись в прибрежные районы Аттики, как на восток, так и на запад. Больше не было смысла блюсти стратегию удержания Аттики в качестве залога, так как афиняне явно не планировали уступать или сражаться. Армия захватчиков оставалась в Аттике сорок дней – самое долгое пребывание за всю войну – и ушла только тогда, когда иссякли запасы провизии.

В конце мая сам Перикл возглавил флот из ста афинских трирем, к которым присоединились пятьдесят с Хиоса и Лесбоса. В кампании участвовали 4000 гоплитов и 300 всадников – силы столь же многочисленные, как и в более поздней великой Сицилийской экспедиции 415 г. до н. э., – один из наиболее значительных контингентов, когда-либо собранных афинянами на кораблях. Некоторые исследователи полагают, что размеры войска свидетельствуют о коренном переходе от оборонительной стратегии к наступательной. По их мнению, целью похода было взять город Эпидавр, разместить в нем гарнизон и удержать его. Это дало бы Афинам опорный пункт на Пелопоннесе, удобный для преследования и запугивания Коринфа и побуждения Аргоса вступить в войну против спартанцев.

И хотя такие устремления, безусловно, означали бы резкое изменение стратегии Перикла, есть веские причины не считать их целью кампании. Во-первых, Фукидид не упоминает о пересмотре стратегии и до самой смерти Перикла продолжает описывать ее в тех же выражениях: «Он предсказывал афинянам победу, если они не вступят в бой с врагом в открытом поле, а вместо этого будут укреплять свое морское могущество и во время войны не станут расширять своих владений, подвергая опасности самое существование родного города» (II.65.7). Если афиняне действительно намеревались захватить и удержать Эпидавр, то подошли к этому крайне небрежно, поскольку опустошение земель эпидаврийцев послужило ясным сигналом о приближении афинян.

Эту экспедицию следует понимать как наиболее полное осуществление политики, лежавшей в основе всех морских рейдов афинян в течение первых двух лет войны, которые включали в себя Мефону, Фею в Элиде, Трезен, Гермиону, Галикии и Прасии (см. карту 1). Каждый раз афиняне начинали с разрушения прилегающей территории, а иногда пробовали разграбить город, если тот был слабо защищен. Нападение на Эпидавр было лишь попыткой обострить тот же план, мотивированный, вероятно, наблюдавшимся среди афинского населения желанием нанести врагу более ощутимый урон.

Разграбление Эпидавра подняло бы моральный дух афинян и помогло бы Периклу в его непрекращающейся политической борьбе. Оно также могло отбить у сопредельных городов Пелопоннеса желание посылать своих солдат в помощь армии Пелопоннесского союза, вторгшейся в Аттику. Еще оно могло заставить некоторые прибрежные пелопоннесские города выйти из союза со Спартой, но в итоге этого не произошло.

Факт принятия решения о второй морской экспедиции Афин говорит о том, что Перикл сам начал понимать: его первоначальная стратегия не работает. Спартанцы продолжали терзать Аттику, в то время как афинская казна истощалась из-за неожиданного упорства Потидеи. Перикл понял, что должен предпринять более агрессивные шаги, чтобы убедить врага заключить мир, хотя и не отказывался от основополагающей стратегии оборонительной войны.

За 430 г. до н. э. афинские войска не продвинулись дальше Прасий на восточном побережье огромного полуострова и повернули назад. Несомненно, к тому времени они уже получили известие о возвращении из Аттики пелопоннесской армии, которой надлежало вытеснить афинян с полуострова, где их высадки теперь могли быть встречены превосходящими силами противника. Однако они имели возможность, как и годом ранее, двинуться на северо-запад, где такое мощное войско могло бы нанести нешуточный ущерб Коринфу и его колониям на западе. Почему же могучая армада скрылась, добившись столь малого?

Должно быть, Перикл прервал свой поход, узнав о последствиях чумы, вспыхнувшей в Афинах в начале кампании. Считается, что очаг чумы находился в Эфиопии, затем она перекинулась на Египет, Ливию и бóльшую часть Персидской империи, а уже затем пришла в Афины. Фукидид, сам переболевший чумой, тщательно описал ее симптомы, схожие с симптомами легочной чумы, кори, тифа и многих других болезней, но не совпадающие в точности ни с одним известным заболеванием. К 427 г. до н. э., прежде чем эпидемия окончательно миновала, она унесла жизни 4400 гоплитов, 300 всадников и несметного числа представителей низших классов. Судя по всему, недуг извел около трети населения города.

Войско вернулось домой примерно во второй половине июня, когда чума уже более месяца свирепствовала в Афинах. Афиняне, теснившиеся в городе вследствие политики Перикла, были особенно уязвимы для заразы, которая оказалась смертельной для некоторых, но деморализовала абсолютно всех. Паника, страх и упадок священнейших скреп цивилизации были настолько сильны, что многие перестали должным образом хоронить умерших, а ведь это был самый торжественный обряд в греческой религии. Афиняне с трудом перенесли страдания первого года, но «после второго вторжения пелопоннесцев, когда аттическая земля подверглась новому разорению да к тому же вспыхнула чума, настроение афинян резко изменилось» (II.59.1).

В этой-то обстановке афиняне отправили в новую экспедицию войско, только недавно вернувшееся с Пелопоннеса, под командованием соратников Перикла – Агнона и Клеопомпа, с заданием положить конец сопротивлению Потидеи и подавить халкидское восстание в целом. Потидея все еще держалась, и войска Агнона заразили осаждавшую ее афинскую армию, которая чумой не болела. Спустя сорок дней Агнон отвел остатки своих войск обратно в Афины, потеряв 1050 человек из первоначальных 4000.

Перикл, атакуемый с двух сторон, решился на эту губительную кампанию в основном из-за давления афинских политических сил. Любой термин, используемый для описания политических групп в греческих городах, является лишь удобной условностью и не соответствует ничему, что напоминало бы современную политическую партию. Афинская политика обычно подразумевала наличие переменчивых групп, которые часто объединялись вокруг человека, иногда вокруг вопроса, а порой вокруг того и другого. Партийной дисциплины в современном понимании практически не существовало, и, хотя группы имели лишь ограниченную преемственность, на протяжении первых лет Десятилетней войны народное мнение, видимо, разделилось на три различимые категории: 1) те, кто желал немедленного мира со Спартой; их сторонников мы будем называть партией мира; 2) те, кто был настроен на ведение агрессивной войны, на рискованные действия в попытках победить, а не просто измотать Спарту; эту группу мы можем назвать партией агрессивной войны; 3) те, кто был готов поддержать политику Перикла, избегая рисков, изнуряя спартанцев и добиваясь мира путем переговоров на основе status quo ante bellum[12]12
  Довоенное положение дел (лат.). – Прим. ред.


[Закрыть]; этих людей мы назовем умеренными. Сторонники мира, бездействовавшие со времени первого спартанского вторжения, вновь выступили с призывами пойти на соглашение с врагом. Приверженцы более агрессивного ведения войны могли указывать на серьезный урон, нанесенный Аттике, и скудные результаты нападения на Пелопоннес. Война не могла продолжаться при текущих расходах, поскольку осада Потидеи оставалась основной статьей бюджета. Афинам нужна была знаменательная победа, которая позволила бы сохранить деньги и укрепить моральный дух афинян. Вместо этого они потерпели болезненное поражение.

Поздним летом 430 г. до н. э., когда в городе бушевала чума, афиняне ополчились против своего лидера. Они никогда не испытывали ничего подобного этой эпидемии, и ее сокрушительное воздействие на город к тому времени сильно подорвало позиции Перикла, доверие населения к его стратегии, а также желание продолжать войну, причиной которой видели его упрямство.

Важную роль в перемене общественных настроений сыграла и традиционная религия. Греки всегда верили, что чума – это небесная кара за поступки людей, разгневавшие богов. Самым известным примером является описанный в начале «Илиады» Гомера мор, посланный Аполлоном, чтобы отомстить Агамемнону за оскорбление, нанесенное его жрецу. Но нередко такие бедствия связывались с нежеланием прислушиваться к божественным оракулам и с актами религиозной нечистоплотности. Когда в Афины пришла чума, старейшие из мужчин вспомнили пророчество оракула прошлых лет, которое гласило: «Грянет дорийская брань, и мор воспоследствует с нею» (II.54.2). Это косвенно возлагало вину на Перикла, ярого сторонника войны против дорийцев-пелопоннесцев, а также человека, известного своим рационализмом и связями с религиозными скептиками. Набожные люди отмечали, что чума, выкосившая Афины, не проникла на Пелопоннес.

Иные попросту считали Перикла ответственным за то, что он спровоцировал войну и навязал стратегию, которая сделала последствия эпидемии гораздо более ужасающими, чем если бы афиняне были, как обычно, рассредоточены по Аттике. Плутарх описывает, как враги Перикла убеждали народ в том, что причиной чумы стало скопление в городе беженцев из сельской местности: «виноват в этом тот, кто в связи с войной загнал деревенский люд в городские стены и ни на что не употребляет такую массу народа» (Плутарх, Перикл 34.5). Когда спартанцы отступили, а войска, руководимые Периклом, вернулись с Пелопоннеса, он уже не мог предотвратить публичные дискуссии, поскольку пришлось созывать собрание, чтобы утвердить расходы и состав войска для экспедиции в Потидею. Уход этой армии и ее стратегов ослабил политическую поддержку, оказываемую Периклу, и, должно быть, именно в их отсутствие нападки на него наконец увенчались успехом.

Вопреки пожеланиям и советам Перикла афинское народное собрание проголосовало за отправку послов в Спарту для заключения мира. Это решение яснее любого инцидента тех лет опровергает утверждение Фукидида о том, что политическое устройство Афин времен Перикла было демократией только по названию, а на самом деле являлось или постепенно становилось правлением первого гражданина. Характер этих переговоров крайне важен для понимания дальнейшего хода войны. Но поскольку древние авторы умалчивают о том, какие условия предлагали афиняне и чем отвечали спартанцы, нам необходимо попытаться как можно точнее обрисовать их.

Надо полагать, что спартанцы просили у афинян того же, чего они требовали в своем предпоследнем предложении до войны: вывести войска из Потидеи, восстановить автономию Эгины и отменить мегарское постановление. Находясь в благоприятной ситуации 430 г. до н. э., они также могли добавить условие последнего посольства: восстановить автономию Греции, что подразумевало отказ афинян от своей державы.

Такие вопиющие условия поставили бы Афины в беззащитное положение перед врагами, и то, что Спарта настаивала на них, было равносильно неприятию мирной миссии афинян. Этот исход лишь подтвердил правоту Перикла, который утверждал, что афиняне не смогут добиться приемлемого мира, пока не убедят спартанцев, что Афины не уступят и не потерпят поражения. Однако партия сторонников мира продолжала считать Перикла главным препятствием на пути к заключению договора, и они были полны решимости устранить его.

Отказ Спарты от предложений Афин также продемонстрировал, что Архидам и его единомышленники не завоевали авторитета среди сограждан. Нежелание афинян сражаться за свои дома и посевы лишь убедило большинство спартанцев в том, что те трусливы и в конце концов сдадутся, если сохранить или усилить давление. Нападения на Пелопоннес не нанесли весомого ущерба, но вызвали немалое раздражение, еще больше раззадорившее пелопоннесцев. Чума в Афинах послужила дополнительным стимулом, так как ослабила противника и сулила скорую и легкую победу.

Но агрессивная фракция в Спарте здорово просчиталась, поскольку чума, хоть и истощила афинян, все же не лишила их возможности сражаться. Более взвешенный анализ событий, происходивших до того момента, не дал бы спартанцам достаточных оснований рассчитывать на победу в затяжной войне. Оправившись от эпидемии, афиняне снова стали бы неуязвимы под защитой своего флота и стен, а у спартанцев все еще не было плана, который мог бы помочь одолеть Афины. При более умеренном подходе можно было бы убедить афинян освободить Мегары, отказаться от Керкиры и даже сдать Эгину и Потидею. По крайней мере, это помогло бы расколоть афинское общественное мнение. Но так как большинство спартанцев считали, что у врага нет выхода, они поставили условия, которые Афины не могли бы принять даже в своем отчаянном положении.

Тем временем в Афинах враги Перикла предпринимали все новые и новые нападки на него, пока он наконец не выступил в защиту себя и своей политики. Он был тем редким политическим лидером в демократическом государстве, который говорил народу правду и при этом проводил спорную и даже непопулярную политику. Неизменная прямота Перикла лишала его разгневанных слушателей возможности что-либо возразить, поскольку те не могли заявить, что их не информировали или обманули. Ответственность, как он ясно дал понять, лежала и на нем, и на них. Он сказал афинянам: «Если вы позволили мне убедить вас начать войну, так как считали, что я обладаю хоть в какой-то мере больше других этими качествами государственного человека, то теперь у вас нет оснований обвинять меня, будто я поступил неправильно» (II.60.7).

По случаю этой речи он также представил новый аргумент в пользу избранной стратегии. Он превозносил величие и мощь Афинской державы, а также военно-морскую силу, на которую она опиралась и которая позволяла ей владеть всем пространством морей. По сравнению с этим, утверждал он, потеря земли и домов – ничто, и не следует огорчаться утрате «какого-нибудь садика или предмета роскоши ради сохранения нашего владычества на море. И вы можете быть уверены, что если общими усилиями мы отстоим нашу свободу, то она легко возместит нам эти потери, в то время как при чужеземном господстве утратим и то, что у нас осталось» (II.62.3).

Хотя ранее он призывал афинян не расширять державу, в этой речи он, судя по всему, поощряет экспансионистские настроения. Необходимо понимать, что здесь он ссылается на новые обстоятельства: если раньше нападки на него шли от тех, кто, подобно Клеону, хотел вести более решительную борьбу, то теперь опасность исходила от тех, кто вообще не хотел воевать, что требовало других акцентов. Обладая исключительным могуществом, афиняне опасались не столько проигрыша в войне, сколько невыгодного мирного соглашения и прекращения существования Афинской морской державы. «Ваше владычество подобно тирании, добиваться которой несправедливо, отказаться же от нее – весьма опасно» (II.63.2) – так говорил им Перикл.

Его слова свидетельствуют о том, что оппозиция возродила моральный довод против имперской державы и против войны, но, вместо того чтобы отвергнуть утверждение о безнравственной природе империи, он использовал его в качестве орудия для защиты своей политики. Время морали прошло; теперь речь шла о выживании. Он призвал афинян смотреть дальше своих нынешних страданий, далеко в будущее:

ведь неприязнь длится недолго, а блеск в настоящем и слава в будущем оставляет по себе вечную память. Вы же, помня и о том, что принесет славу в будущем и что не опозорит ныне, ревностно добивайтесь и той и другой цели. С лакедемонянами же не вступайте ни в какие переговоры и не подавайте вида, что вас слишком тяготят теперешние невзгоды (II.64.5–6).