Текст книги "Пелопоннесская война"

Первое спартанское посольство в Афины, вероятно, состоялось в конце августа; оно потребовало от афинян «очистить город от осквернения, причиненного храму Богини» (I.126.2–3), ссылаясь на акт святотатства, совершенный двумя веками ранее членом семьи матери Перикла, с чем у многих ассоциировался сам Перикл. Спартанцы надеялись, что в результате этого инцидента он будет обвинен во всех бедах Афин и дискредитирован, поскольку он «был в то время самым влиятельным человеком и, пока стоял во главе государства, всегда был врагом лакедемонян. Он не только не допускал уступчивость, но, напротив, побуждал афинян к войне» (I.127.3). Перикл действительно всегда выступал против уступок, не предписанных третейским судом; как только спартанцы и их союзники проголосовали за войну, он отверг дальнейшие переговоры как тактическую уловку, призванную подорвать решимость афинян.

Перикл подготовил ответ Афин, который, в свою очередь, требовал, чтобы спартанцы искупили не одно, а два давних религиозных кощунства и изгнали виновных. Первое заключалось в убийстве илотов, укрывшихся в храме, и упор здесь делался на то, что спартанцы, готовые воевать под лозунгом «Свободу грекам!», деспотично господствовали над огромным числом греков на своей собственной земле. В качестве второго вспоминались деяния спартанского царя, тиранившего своих соотечественников-греков, а затем предательски перешедшего на сторону персов.

Спартанцы отправляли других послов с различными требованиями, но в конце концов остановились на одном: «Прежде всего и совершенно определенно лакедемоняне заявляли, что войны не будет, если афиняне отменят постановление о мегарцах» (I.139.1). Этот отход от своей прежней позиции явно указывает на изменение политического климата в Спарте после голосования за войну. Плутарх сообщает, что Архидам «старался решить бóльшую часть жалоб мирным путем и успокаивал союзников» (Перикл 29.5), но ни царь, ни его оппоненты не были тверды в своем решении. Архидам, по-видимому, был достаточно силен, чтобы инспирировать продолжение переговоров, но его противники все еще могли требовать послаблений без участия третейского суда. Поэтому компромиссный вариант по-прежнему отвергал передачу спора в третейский суд, но сокращал перечень требований до одного.

Эта уступка была равносильна предательству интересов Коринфа, и, поддержав мегарцев без третейского суда, спартанцы продемонстрировали свою силу и надежность в качестве лидеров альянса, при этом изолировав Коринф. Если бы в тех условиях коринфяне пригрозили выходом из союза, Архидам и большинство спартанцев были бы готовы дать им такую возможность. С некоторым риском для себя спартанцы приложили серьезные усилия, чтобы избежать войны; теперь решение оставалось за Афинами.

Предложение спартанцев убедило многих афинян, сомневавшихся в разумности решения о вступлении полиса в войну только из-за мегарского указа, который изначально был все же лишь тактическим маневром и сам по себе, конечно, не стоил того, чтобы из-за него воевать. Но Перикл оставался непреклонен, настаивая на третейском суде, предусмотренном договором, хотя и не мог игнорировать давление тех, кто ждал ответа. Это вылилось в постановление с официальными обвинениями в событиях, якобы спровоцировавших эмбарго; оно было направлено в Мегары и Спарту в защиту афинских действий. «Это постановление составлено Периклом; оно имело целью справедливое и мягкое решение спора», – говорит Плутарх (Перикл 30.3). Перикл объяснил свой отказ отменить эмбарго ссылкой на неясный афинский закон, запрещавший ему снимать табличку, на которой был начертан указ. Спартанцы возразили: «А ты не уничтожай доску, а только переверни ее: ведь нет закона, запрещающего это» (Перикл 30.1–3), но Перикл держался твердо, и большинство было с ним.

Наконец спартанцы прислали ультиматум: «Лакедемоняне желают мира, и мир будет, если вы признаете независимость эллинов» (I.139.3). Это было равносильно требованию роспуска Афинской державы, и Перикл предпочел бы, чтобы спор в афинском народном собрании сосредоточился на этом явно неприемлемом предписании, но его оппонентам удалось определить условия дебатов. «Тогда афиняне созвали по этому вопросу народное собрание, и было решено, обсудив все обстоятельства, дать лакедемонянам окончательный ответ. Мнения многочисленных ораторов, выступавших на собрании, разделились: одни были за войну, между тем как другие считали, что мегарское постановление не должно быть помехой миру и его следует отменить» (I.139.3–4).

Защита Периклом своей политики, публично опиравшаяся на нечто такое, что может показаться юридической формальностью, на самом деле имела гораздо более фундаментальное основание. Спартанцы последовательно отказывались подчиниться третейскому суду, как того требовал договор, и вместо этого пытались добиться своего угрозами или силой. «Они предпочитали решать споры силой оружия, нежели путем переговоров. И вот ныне они выступают уже не с жалобами, как прежде, а с повелениями. ‹…› Если же вы решительно отвергнете их требования, то ясно докажете, что с вами следует обращаться как с равными» (I.140.3, 6). Перикл был готов уступить по любому конкретному вопросу; если бы спартанцы обратились в третейский суд, он был бы вынужден согласиться с его решением. Однако он не мог смириться с прямым вмешательством спартанцев в дела Афинской державы в Потидее и на Эгине или в афинскую торговую и державную политику, представленную в мегарском постановлении. Эта уступка фактически означала бы, что гегемония Афин в Эгейском море и их контроль над собственным государством невозможны без разрешения спартанцев. Если бы афиняне поддались нынешним угрозам, они отказались бы от своих претензий на равенство и стали бы объектом шантажа в будущем. Перикл отчетливо сформулировал эту опасность в своей речи к народному собранию:

Нe думайте, что война начнется из-за мелочей, если мы не отменим мегарского постановления. Именно это они чаще всего и выставляют доводом и постоянно твердят: отмените мегарское постановление, и войны не будет. Пусть нас не тревожит мысль, что вы начали войну из-за пустяков. Ведь эти пустяки предоставляют вам удобный случай проявить и испытать вашу силу и решимость. Если вы уступите лакедемонянам в этом пункте, то они тотчас же потребуют новых, еще бóльших уступок, полагая, что вы и на этот раз также уступите из страха (I.140.5–6).

Многим спартанцам, да и некоторым афинянам, наверное, было трудно понять, почему это пустячное постановление заслуживает боевых действий. Оправдана ли была позиция Афин? Рассматриваемые претензии на самом деле были важны лишь постольку, поскольку они относились к ссоре между Афинами и Спартой; единственное неоспоримое требование Спарты не содержало ничего существенного или стратегически значимого. Если бы афиняне отозвали мегарское постановление, кризис, вероятно, был бы предотвращен, а впоследствии ряд обстоятельств мог бы способствовать поддержанию мира. Предательство Спарты в отношении Коринфа, несомненно, привело бы к охлаждению между этими двумя полисами и, возможно, даже к разрыву, достаточно серьезному для того, чтобы отвлечь спартанцев от конфликта с Афинами. На Пелопоннесе могли также возникнуть и другие проблемы, как это уже случалось в прошлом. Чем дольше сохранялся мир, тем больше было шансов, что все примирятся со сложившимся статус-кво.

В то же время одна из спартанских фракций, существовавшая по меньшей мере полвека, оставалась ревнивой и подозрительной по отношению к афинянам и неумолимо враждебной к их державе. Сговорчивость Афин могла бы на некоторое время успокоить страхи большинства спартанцев, но враги Афин не перестали бы выполнять роль подрывных сил. Уступка в 431 г. до н. э. могла лишь поощрить еще бóльшую неуступчивость спартанцев и сделать войну еще более вероятной.

Эти соображения были главными для Перикла, но его решение также зависело от стратегии, которую он избрал для ведения войны. Стратегия – это не просто дело военного планирования, как, например, тактика. Народы и их лидеры обращаются к войне для достижения своих целей, когда другие средства не помогают, и формулируют стратегию, которая, по их мнению, позволит достичь этих целей силой оружия. Однако до начала войны различные стратегии могут иметь разное влияние на принятие как раз тех решений, которые приведут к войне или позволят ее избежать. Во время кризиса 432–431 гг. до н. э. и Спарта, и Афины выбрали стратегии, которые невольно способствовали войне.

Привычная манера ведения боевых действий между греческими полисами заключалась в том, что одна фаланга вступала на вражескую территорию, где ее встречала фаланга противника. Две армии сталкивались, и в течение одного дня решался вопрос, из-за которого разгорелся конфликт. Поскольку силы Спарты значительно превосходили силы афинян, у спартанцев были все основания верить в победу, если афиняне вступят с ними в обычную схватку, а большинство спартанцев не сомневались, что так и будет. В случае же, если бы афиняне избрали другой план действий, спартанцы рассчитывали, что один, два, три года разорения афинской территории приведут либо к решающему сражению, которого они добивались, либо к капитуляции афинян. В начале войны спартанцы, как и остальные греки, были убеждены, что эта простая наступательная стратегия гарантирует быструю и решительную победу. Если бы они полагали, что им придется вести долгую, трудную, дорогостоящую войну с неопределенным исходом, в чем их пытались убедить афиняне и Архидам, они, возможно, действовали бы иначе.

Однако Перикл разработал новую стратегию, которая стала возможной благодаря уникальному характеру и масштабам афинского могущества. Флот афинян позволял им править державой, приносившей доход, с помощью которого они могли как поддерживать свое превосходство на море, так и обменивать и приобретать необходимые товары. Хотя земли и посевы Аттики были уязвимы для нападений, Перикл практически превратил сами Афины в остров, построив Длинные стены, которые соединили город с портом и военно-морской базой в Пирее. Учитывая состояние осадного дела в Греции тех лет, взять эти стены было невозможно, так что, если бы афиняне решили отойти за них, они могли бы оставаться там в безопасности и спартанцы не сумели бы ни подобраться к ним, ни победить их.

Стратегия Перикла, которую Афины применяли, пока он был жив, была в основном оборонительной, хотя и содержала некоторые сдержанно-наступательные элементы. Он «предсказывал афинянам победу, если они не вступят в бой с врагом в открытом поле, а вместо этого будут укреплять свое морское могущество и во время войны не станут расширять своих владений, подвергая опасности самое существование родного города» (II.65.7). Поэтому они должны были отказаться от сражения на суше, покинуть сельскую местность и отступить за свои стены, пока спартанцы безрезультатно опустошают их поля. Тем временем афинский флот предпринял бы серию рейдов к побережью Пелопоннеса, но не для того, чтобы всерьез навредить, а просто чтобы досадить врагу и дать ему понять, какой ущерб могут нанести афиняне, если захотят. Замысел состоял в том, чтобы продемонстрировать спартанцам и их союзникам, что те бессильны победить Афины, и истощить их психологически, а не физически или материально. Естественные разногласия в шаткой организации Пелопоннесского союза, например между более уязвимыми прибрежными полисами и более защищенными внутренними, проявились бы в разорительных стычках. Вскоре стало бы очевидно, что пелопоннесцы не смогут победить, и был бы заключен мир. Полностью дискредитированная спартанская военная фракция уступила бы власть благоразумной стороне, которая оберегала мир с 446–445 гг. до н. э. И тогда Афины могли бы с нетерпением ждать наступления эпохи мира, куда более прочного, основанного на осознании противником своей неспособности одержать победу.

Этот план гораздо больше подходил для Афин, чем традиционное противостояние пехотных фаланг, но он имел серьезные огрехи, и упование на него стало причиной провала Перикловой дипломатической стратегии сдерживания. Первым уязвимым местом этого плана был базовый недостаток доверия. События показали, что Периклу действительно удалось убедить афинян принять его схему и придерживаться ее до тех пор, пока он был их лидером, но мало кто из спартанцев, да и вообще из греков поверил бы в ее осуществимость, пока не увидел бы ее воплощенной на практике. Афинянам, к примеру, пришлось бы терпеть оскорбления и обвинения в трусости, которыми враг бросался бы в их адрес из-под их стен. Это было бы попранием всего культурного опыта греков, их героической традиции, которая ставила воинскую храбрость на вершину греческих добродетелей. Кроме того, большинство афинян жили в сельской местности, и им бы пало на долю, спрятавшись за городскими стенами, пассивно наблюдать за тем, как враг уничтожает их урожай, повреждает деревья и виноградники, грабит и сжигает их дома. Ни один грек, имея хоть какой-то шанс на сопротивление, не пошел бы на это, и всего десять с небольшим лет назад афиняне уже принимали бой, чтобы не допустить такого опустошения.

Вторая слабость Периклова плана заключалась в том, что было трудно убедить афинян вступить в войну с такой стратегией и еще труднее удержать их в приверженности этой стратегии после начала боевых действий. Когда спартанцы вторглись в страну, афиняне «с грустью покидали домашние очаги и святыни, которые всегда привыкли почитать еще со времен древних порядков как наследие предков. И для всех них – деревенских жителей – предстоящая перемена в образе жизни была равносильна расставанию с родным городом» (II.16). Когда захватчики приблизились к городу, многие афиняне, особенно молодые, настаивали на том, чтобы выйти на битву, и яростно ополчились на Перикла «за то, что он, будучи стратегом, не ведет их на врага, и винили во всех своих бедствиях» (II.21.3). Наконец, Перикл был вынужден использовать свое исключительное влияние, чтобы предотвратить созыв народного собрания, «опасаясь, что афиняне, не взвесив разумно положения дел, в раздражении могут наделать ошибок» (II.22.1).

Никто, кроме Перикла, не смог бы убедить афинян принять такой план и придерживаться его. Однако ему уже было за шестьдесят, и, если бы кризис быстро прошел, но после его смерти разгорелся вновь, воплощение стратегии стало бы неисполнимым, а альтернативой было бы почти неминуемое поражение. Возможно, подобные размышления и сделали дипломатию Перикла столь бескомпромиссной.

У афинской схемы был еще один недостаток. На первый взгляд может показаться, что использованный в ней подход был абсолютно логичен: поскольку Афины преследовали оборонительные цели, они должны были принять и оборонительную стратегию. Но так как самой желанной целью было избежание войны путем сдерживания, оборонительный план не был уместен. Задача сдерживания – вызвать у врага такой страх, чтобы он решил отступиться от войны, а стратегия Перикла в действительности давала спартанцам мало оснований для страха. К примеру, если бы афиняне отказались воевать, то спартанцы заплатили бы за это лишь кое-какими усилиями, потраченными на то, чтобы в течение месяца или около того совершить поход в Аттику и посеять там хаос. Если бы афиняне высадили войска на Пелопоннесе, они не смогли бы причинить большого вреда, не возведя крепостей и не обосновавшись там на долгое время. Если бы они построили крепости вдали от побережья, их можно было бы окружить и заморить голодом; если бы они построили их на побережье, их можно было бы изолировать и лишить возможности сеять какие-либо разрушения. Ничто из этого не потребовало бы от спартанцев слишком болезненного или дорогостоящего тщания. Более проницательные люди могли бы увидеть, что со временем афиняне сумели бы нанести ущерб по крайней мере прибрежным полисам путем набегов и вмешательства в их торговлю, в то время как неспособность Спарты защитить их могла бы подорвать ее лидерство в альянсе и привести к опасному отходу союзников. Но мало у кого хватило бы воображения представить такую перспективу в туманном будущем.

Если бы афиняне могли предвидеть такой исход и разработать соответствующий наступательный план, им, может быть, и не пришлось бы воевать, но этому варианту не нашлось места в плане Перикла. Без очевидной, достоверной, пугающей наступательной угрозы его дипломатическая стратегия сдерживания была неполноценна и обречена на провал.

Подумай Перикл о том, что для сдерживания войны ему необходим более мощный атакующий потенциал, он мог бы не вводить мегарское постановление или отозвать его, как просили спартанцы, взяв на себя риск будущих неприятностей. Но Перикл был уверен в успехе собственной оборонительной стратегии и потому остался тверд. Он убедил афинян принять его формулировку окончательного ответа спартанцам: «[Они] отказываются что-либо делать по приказу, но готовы, согласно договору, улаживать споры третейским судом под условием полного равенства» (II.145.1).

ЧАСТЬ II
ПЕРИКЛОВА ВОЙНА

Первые десять лет войны принято обозначать как «Архидамову войну», по имени спартанского царя, возглавлявшего ранние вторжения в Аттику. Но Архидам играл роль второго плана как с точки зрения своего происхождения, так и с позиции методов управления. Более точным термином была бы «Десятилетняя война», а ее первую часть с полным основанием можно назвать «Перикловой войной», поскольку именно афинский лидер определил ее сущность и направление в самом начале. Хотя дипломатия Перикла была нацелена на то, чтобы избежать войны со Спартой и ее союзниками, конфликт, разразившийся в 431 г. до н. э., заслуживает того, чтобы носить его имя. Провал его плана сдерживания привел к войне, а стратегия, которую он изложил и на которой настаивал, сформировала ее курс в первые годы. Только через несколько лет после его смерти афиняне отошли от его стратегии и стали искать новый путь к победе. Даже после его кончины тень его влияла на ход войны и на поведение многих из ее основных действующих лиц.

ГЛАВА 5
ЦЕЛИ И РЕСУРСЫ ВОЙНЫ
(432–431 ГГ. ДО Н.Э.)

Лозунгом Спарты во время войны было «освобождение Эллады» (II.8.4), что означало разрушение Афинской державы и дарование свободы полисам, над которыми она господствовала. Проникая вглубь пропаганды, призванной повлиять на общественное мнение, Фукидид сообщает нам, что истинным мотивом спартанцев был страх перед растущим могуществом Афин, и спартанцы «решили теперь со всем усердием взяться за дело и по возможности сокрушить могущественного врага силой оружия» (I.118.2). Некоторые спартанцы также стремились восстановить свое прежнее положение единственного полиса-гегемона в греческом мире и вернуть причитающиеся честь и славу.

Для достижения любой из этих целей требовалось уничтожить ключевые военные ресурсы Афин: стены, которые защищали город от мощи спартанской армии; флот, который обеспечивал господство на море; державу, которая давала деньги на содержание флота. Невелика была бы ценность победы, в результате которой ничто из этого бы не пострадало, и потому Спарте предстояло перейти в наступление.

В Пелопоннесский союз входило большинство полисов Пелопоннеса, мегарцы на северо-восточных рубежах, беотийцы, северные локрийцы и фокийцы в Центральной Греции, а на западе – коринфские колонии Амбракия, Левка и Анакторий (карты 10 и 11). На Сицилии спартанцы союзничали с Сиракузами и всеми дорийскими городами, кроме Камарины, а в Италии – с Локрами и собственной колонией Тарентом. Однако сердцем альянса была великолепная, изрядно вооруженная пехота, состоявшая из пелопоннесцев и беотийцев. Она в два-три раза превосходила афинскую гоплитскую фалангу и широко признавалась лучшей в мире. Стратегия спартанцев основывалась на их уверенности в непобедимости этой грозной силы перед лицом любого противника.

В начале войны Перикл признавал, что в отдельном сражении армия Пелопоннесского союза может сравниться со всей остальной Грецией. В 446 г. до н. э., когда войска Спарты вторглись в Аттику, афиняне решили не воевать, а заключить мир, отказавшись от своих сухопутных владений в Центральной Греции и уступив спартанцам господство на материке. Эта история объясняет, почему спартанскую военную партию не убедили доводы царя Архидама в пользу осторожности. По их мнению, традиционный подход должен был увенчаться успехом: спартанцам нужно было лишь вторгнуться в Аттику во время сельскохозяйственного сезона. Афиняне либо сдадутся, как это было в 446 г. до н. э., либо, если им хватит мужества, выйдут на бой и будут разбиты. В любом случае война была бы короткой, а победа спартанцев – несомненной.

Но самоуверенность Спарты опиралась на устаревшие представления и не учитывала тот факт, что создание Афинской державы с ее доходами, ее огромным и хорошо обученным флотом, а также возведение городских стен в Афинах и Длинных стен, соединявших город с укрепленным портом Пирей, было тем, что сегодня назвали бы революцией в военном деле. Все эти факторы сделали возможным появление нового стиля ведения войны, против которого традиционные методы были бы неэффективны, однако спартанцы не смогли или не захотели приспособиться к изменившимся военным реалиям.

Некоторые спартанцы полагали, что Афины, в отличие от любого другого греческого города, могут решить не сражаться, но и не сдаваться сразу, однако большинство было уверено, что даже афиняне не выдержат долгой осады. Когда началась война, спартанцы рассчитывали, что «смогут за несколько лет сокрушить афинскую мощь, опустошив вражескую землю» (V.14.3). Большинство греков были согласны с этим: «в начале этой войны одни считали, что она продлится год, другие – два, третьи – три года; но никто не мог думать, что афиняне продержатся дольше в случае вторжения пелопоннесцев в их страну» (VII.28.3).

По крайней мере, один царь Архидам знал, что Афины могут стоять бесконечно долго, не вступая в бой и не сдаваясь, так что превосходство в численности гоплитов не гарантировало победы. Впрочем, альтернативная стратегия подстрекательства к восстанию в державе требовала наличия флота, способного победить афинян на море, а для этого была необходима обеспеченность в средствах. Архидам же отмечал, что у пелопоннесцев «казна пуста, а собрать частные средства будет нелегко» (I.80.4). К началу войны у пелопоннесцев было около сотни трирем[9]9
  Трирема, или триера (от лат. tria – «три», remus – «весло»), – боевой корабль в три ряда весел с тараном в носовой части. – Прим. ред.


[Закрыть], но им не хватало гребцов, рулевых и капитанов, владеющих маневрами современного морского боя, которые были в совершенстве отточены афинянами. В любом морском сражении пелопоннесцы уступали бы в числе кораблей и моряков, а также в тактике.

Коринфяне пытались возразить пессимистичной, но правдивой оценке Архидама, однако бóльшая часть их предложений была невыполнима. Они сводились к выдаче желаемого за действительное, так как в конечном итоге коринфяне полагались на множество «других средств и способов, которые в частностях заранее нельзя предвидеть» (I.122.1) и на непредсказуемость войны, которая «сама выбирает пути и средства в зависимости от обстоятельств» (I.121.1).