Текст книги "Плата за страх"

Глава 12

Теперь в гостиной стоял дым коромыслом, велся оживленный разговор, все обращались друг к другу, и каждый по очереди пытался что-то втолковать Кейт, которая всем кивала, улыбалась и ничего не могла понять. Бросалось в глаза, насколько раскованно и непринужденно держалась вся компания – не было и следа той настороженности, которую обычно испытывали люди при общении со мной. Вики тараторила без умолку, не успевая выговаривать слова, при этом она не могла усидеть на месте: подпрыгивала на кушетке, как перышко, хотя была пухленькой и кушетке от нее порядком доставалось; Эйб Селкин был искрометен и изящен, как тамада на банкете; Халмер – весь в разговоре, однако все же успевал наблюдать за остальными, оценивая их поведение как бы со стороны, но без сарказма; а Ральф Пэдберри, слегка подавшись вперед, методично вставлял четкие короткие замечания, используя для этого редкие секундные паузы.

Стоило мне войти в комнату, как разговор оборвался и все головы повернулись в мою сторону. Я нарушил воцарившееся молчание словами:

– Все в порядке, он ушел. Эйб Селкин отрывисто бросил:

– Вы же понимаете, что он следил за кем-то из нас.

– Возможно, – согласился я.

– Что же теперь будет? – спросил Халмер. – Он что, так и будет висеть у нас на хвосте?

– Нет. Мы с ним заключили сделку. Он не трогает нас, а мы не трогаем его.

Халмер скривил губы в недоверчивой улыбке:

– А как мы его можем тронуть?

– Не будем доносить о попытке вымогательства. Ральф Пэдберри, чеканя слова, произнес:

– Это еще ничем не доказано. Мы не можем возбудить против него дела!

– Пожалуй, – согласился я. – Но дыма без огня не бывает, и если мы поднимем шум насчет вымогательства, то это ему припомнят при первом удобном случае. Так что ему выгодней, чтобы мы держали язык за зубами, если даже, – тут я кивнул Пэдберри, – у нас почти ничего нет, чтобы привлечь его к суду.

– Похоже, старина, соглашение довольно ненадежное, – покачал головой Халмер.

– Так оно и есть. – Я опустился на стул. – Но мы выиграли небольшую передышку, – возразил я, взяв в руки записную книжку. Внимательно изучив ее, я продолжал, как будто перепалки с Ральфом Пэдберри не было и в помине. – Мы, кажется, остановились на Айрин Боулз. Проститутка, наркоманка, сидела на героине, не установлено никакой связи между ней и Терри Вилфордом или кем-нибудь из вас. – Я поднял голову. – Кто-нибудь знает, как она очутилась в вашем заведении?

Мой прием сработал; Ральф тихо сидел на стуле и внимательно, не прерывая, слушал.

На мой вопрос ответил Эйб Селкин:

– По версии полиции, Терри впустил ее в то утро в дом, потому что они были знакомы и в связи с каким-то общим делом, и она должна была смотаться к тому моменту, когда он вернется с Робин. Но она накачалась наркотиками и не ушла. Так что, когда Терри с Робин поднялись наверх, Робин увидела ее, схватилась за нож и кинулась кромсать их на куски.

Я спросил:

– А полиция располагает какими-либо доказательствами того, что Вилфорд был знаком с убитой?

Все молчали, и пришлось вмешаться Кейт:

– В газетах об этом нет ни слова, Митч.

– Хорошо. – Я сделал пометку в записной книжке и продолжал:

– А теперь мне нужно будет поговорить с другими людьми, знавшими Вилфорда. Друзьями, врагами, бывшими подружками, родственниками, со всеми, с кем, по вашему мнению, мне не мешает побеседовать.

– А смысл? – спросил Селкин.

– Кто-то же его убил, – ответил я. – Все шансы за то, что этот человек его знал.

– А почему не тот, кто был знаком с девкой, – возразил Селкин. – С этой Боулз.

– Возможно, – ответил я. – Но убийство произошло у Вилфорда дома, так что, наиболее вероятно, убить хотели в первую очередь его. Убийца также мог являться связующим звеном между ними – то есть кем-то, кто знал и Терри Вилфорда, и Айрин Боулз.

Все с той же характерной для него улыбочкой в разговор вмешался Халмер:

– Кем-то вроде меня, например.

– Вполне вероятно, – согласился я. – Но я не сторонник той теории, что все чернокожие друг друга знают.

На его лице, стремительно сменяясь одно другим, отобразились удивление, гнев и удовольствие, затем раздался смех и послышались слова:

– Туше[1]1
  Туше – укол на языке фехтовальщиков.


[Закрыть], старик, я пас.

– Тогда продолжим. – Я взял в руки карандаш и приготовился записывать. – А теперь – родственники Вилфорда.

– Из местных никого, – ответил Селкин.

Вики Оппенгейм снова захлебнулась потоком слов:

– Вы знаете, мы же все взаправду не уроженцы Нью-Йорка. Кроме ну разве как Эйба и Халли, но они не в счет. Терри приехал из Орегона, из маленького городка в Орегоне.

– Усек, – сказал я. – А как насчет врагов? Вики покачала головой.

– Терри все любили, – начала она.

Она бы продолжала развивать эту мысль, но мне не раз уже приходилось слышать подобные заявления из уст свидетелей, поэтому пришлось перебить ее:

– Так не бывает. Все имеют врагов, даже святые. Вики рассмеялась и воскликнула:

– 0-ох, никто и не говорил, что Терри был святым. – Тут ей с опозданием пришла в голову мысль, можно ли так отзываться о недавно усопшем; она зажала рот ладошкой и обвела нас виноватым взглядом.

От смущенной Вики наше внимание отвлек Селкин:

– Джек Паркер, вот вам и враг.

Пока я записывал это имя. Вики, позабыв о своем смущении, накинулась на Селкина:

– Нет, Эйб, ну что ты! Да ведь уже полгода прошло.

– Но с тех пор они так и не помирились, – возразил ей Селкин.

– А что было? – спросил я.

– Джек погуливал тут с одной пташкой, – ответил он. – Терри ее отбил, а потом та вернулась к Джеку.

– Как ее зовут? – спросил я.

– Энн, – ответила Вики. – Но Джек Паркер больше не злится на Терри, правда, ни капельки, Эйб. То есть, я хочу сказать, не злился. Было, да сплыло.

Селкин пожал плечами.

– Как фамилия этой Энн? – спросил я. Оказалось, что никто этого не знает: для них она была просто Энн. Я поинтересовался:

– А кто-нибудь знает, как с ней можно связаться?

– Конечно, – сказал Селкин. – Она снова живет с Джеком. У них хата на Салливан-стрит, недалеко от Хьюстона. Записав адрес, я продолжал:

– А кто еще? Я имею в виду врагов.

Они все на минуту задумались, а затем Халмер ответил:

– Ну, в любом случае не следует сбрасывать со счетов Бодкина.

Селкин, нахмурившись, покачал головой:

– Не перегибаешь ли ты палку, Халли? Услышав это, Вики подпрыгнула на кушетке:

– Не больше, чем ты с Джеком!

Не желая, чтобы они сцепились между собой, я поспешил вмешаться и попросил:

– Расскажите мне про Бодкина.

Халмер начал рассказ:

– Когда Терри впервые сюда приехал, он поначалу якшался с этим самым Бодкином. Они вроде бы в колледже познакомились. А Бодкин был прихлебалой, знаете таких? Клянчил у других одежду поносить, жратву, выпивку, все такое. Когда кто с девчонкой встречался, тоже был тут как тут. У Терри была когда-то тачка, какой-то старый “моррис”, так вот Бодкин взял его покататься и разбил на Седьмой авеню во время дождя. Знаете, рядом с заправкой “Эссо” у площади Шеридана? Врезался в багажник припаркованного там “линкольна” и бросил машину. А “линкольн” этот был какого-то доктора, и Терри ой как несладко пришлось.

– Терри имел на это полное право поступить так, как поступил, – вступилась за него Вики.

– Конечно имел, – примирительно произнес Халмер. – Не в этом же дело, крошка.

– И что же он сделал? – спросил я.

– Да так, проучил его немного, – продолжал Халмер. – Забрал у Бодкина магнитофон и еще какую-то дребедень, чтобы заплатить за “моррис”, а самого Бодкина вышвырнул на улицу. Тот попытался пожаловаться на Терри, тогда Терри перестал прикрывать его с этим “моррисом”, а у Бодкина не было прав. Кончилось тем, что он тридцать суток провел на исправительных работах.

– А что было потом? Халмер пожал плечами:

– Да ничего. Бодкин больше не появлялся. Селкин добавил:

– Все это случилось полтора года назад. Если бы Бодкин хотел свести счеты, он бы давно это сделал.

– Как зовут Бодкина? – спросил я.

– Как-то необычно, – сказал Халмер. – Вики, ты не помнишь?

– Пытаюсь вспомнить. – Она что было сил наморщила лоб и вдруг, резко щелкнув пальцами, вскричала:

– Клод.

– Точно! Клод Бодкин! – Халмер повернулся ко мне и усмехаясь заметил:

– Ну и имечко, правда?

– Сойдет, – ответил я, записывая в книжку.

– Уж чья бы корова мычала... – ввернула Вики Халмеру.

– Халмер Фасе? А что тебе не нравится? Имя как имя.

– Прекратите, – одернул их Селкин. – Мы здесь не шутить собрались.

Они оба мгновенно посерьезнели, а Халмеру почти что удалось согнать обиженное выражение с лица. Воспользовавшись наступившим молчанием, я поинтересовался:

– А друзья? Кроме вас, у него были близкие друзья?

– Вилли Феддерс, – сказал Селкин, – но он на лето уехал.

– А что с этой Крис? – спросила Вики. – Помните ее?

– Она вышла за моряка и переехала в Калифорнию или еще куда-то, – ответил Халмер.

Ральф Пэдберри с некоторой робостью наклонился вперед и спросил:

– А как же Эд Риган?

– Верно, – кивнул Селкин. И, обращаясь ко мне, объяснил:

– Эд – парень, что живет в том доме, где жил Терри, пока не перебрался в “Частицу Востока”.

– Адрес?

– На Одиннадцатой улице, на Восточной Одиннадцатой улице. Как же там? 318а. Здание на задворках, нужно обойти 318-й, и оно – за ним.

– Прекрасно. Еще кто-нибудь?

Подумав, они упомянули еще несколько имен и решили, что в данный момент близких друзей Вилфорда в городе больше нет. Случайные знакомые, но от них толку было мало. Поэтому я продолжил:

– Теперь поговорим по поводу “Частицы Востока”. Кому принадлежала идея открыть заведение?

– Терри, – ответила Вики. – Он сначала обсудил ее с Эйбом, так ведь, Эйб?

– Он сначала обсудил ее с Джорджем, – возразил Селкин. – Они с Джорджем пришли ко мне, а потом мы втроем поговорили с Ральфом. То есть вчетвером, Робин тоже при этом присутствовала.

Ральф Пэдберри снова подался вперед и произнес, чеканя слова:

– Хочу сразу оговорить, я не был, собственно говоря, партнером в этом предприятии. Они пришли посоветоваться со мной по некоторым юридическим вопросам.

– Это я понял. А когда Терри пришла в голову эта мысль, у него уже было на примете это здание?

– Именно из-за помещения он и загорелся этой идеей, – объяснила Вики. – Эд рассказал ему про эту чокнутую религиозную общину, про здание и про все остальное.

– Эд. Эд Риган, ты хочешь сказать?

– Мать Эда принадлежит к этой общине, – сказал Селкин.

– Хорошо. Итак, у Терри возникла мысль, и он первым делом идет к Джорджу Пэдберри. Почему он начал с него? Ральф Пэдберри ответил за своего брата:

– Джордж уже работал в паре подобных заведений, он знал, как вести дела.

– Он был управляющим?

– Нет, поваром.

– Хорошо. Потом они вдвоем пошли к тебе, – обратился я к Селкину. – Почему?

Селкин потер большим и указательным пальцами правой руки.

– Деньги, – объяснил он. – Они знали, что у меня водятся кой-какие деньжата, да и по натуре я деловой. Вот и стал управляющим.

– А Робин присоединилась к вам, потому что была подружкой Терри, так?

– Она у нас официанткой работает. То есть работала, – поправилась Вики. – И я тоже, мы с ней обе были официантками.

– А тебе кто предложил участвовать? – спросил я.

– Робин. Мы с ней еще со школы подруги.

– Ну а ты? – обратился я к Халмеру.

– Влип, как и Эйб, – ответил он. – У меня тоже были денежки. А потом, в наше время в любом деле цветные котируются. Как-никак расовая интеграция, пусть и по мелочи.

– Халмер у нас за механика по ремонту аппаратуры и всего прочего, – добавил Селкин. – И кухонное оборудование он тоже установил, столы собирал, да и остальную мебель.

Халмер с улыбкой кивнул Селкину:

– Спасибо, Эйб. Просто мне кажется, что дела, как таковые, не слишком интересуют нашего нового знакомого. Он ведь хиппи. – Он обратился ко мне:

– Разве нет, мистер Тобин?

– Если я – “мистер”, то уж никак не хиппи, – ответил я. Он, рассмеявшись, сказал:

– Ну вот так и Эйб. Только рисуется, что ему все до фонаря.

– Кто предложил тебе работать в этом кафетерии, Халмер? – повторил я свой вопрос.

– Терри, – ответил он. – Они с Джорджем пришли ко мне на работу.

– Это куда?

– Ремонт стереоаппаратуры на Седьмой улице.

– Выходит, вы, ребята, ради этого кафетерия все побросали прежнюю работу?

– Пришлось, – сказал Селкин. – Чтобы открыть такое заведение, надо вкалывать на полную катушку.

– Надо думать. Ладно, поехали дальше. Ключи от входной двери? Надо думать, у каждого из вас они есть.

– Кроме меня, – поправил Пэдберри.

– Верно, кроме тебя. Ну а как насчет остальных – есть? Все они кивнули в знак согласия.

– А как насчет посторонних? – спросил я. – Кроме шести партнеров – вас троих, Робин, Терри и Джорджа, у кого-нибудь были ключи?

Они покачали головами, а Селкин сказал:

– С какой стати еще кому-то давать ключ? Я задал следующий вопрос:

– А та религиозная община, у которой вы арендовали здание? Разве у них нет ключа?

– Верно! – Селкин тряхнул головой, досадуя на самого себя. – Простите, как-то выскочило из головы.

– Может, и еще о ком-то забыли?

На этот раз они не на шутку задумались, но наконец решили, что нет, ни у кого, кроме тех, о ком говорили, ключей больше нет, и я продолжил:

– С кем вы поддерживали контакт из этой общины?

– С самой что ни на есть верхушкой, – напустив на себя важность, заявил Халмер. – С епископом, собственной персоной.

Селкин добавил более вразумительно:

– С Вальтером Джонсоном. Епископом Джонсоном, так он себя величает.

– А как называется их община?

– “Самаритяне Нового Света”, – ответил Селкин. – Они теперь переехали на авеню А, в здание, фасадом обращенное к парку.

– Томпкинс-Сквер-Парк?

– Точно.

– Ладно. – Я просмотрел свои записи – вроде бы выудил все, что можно, для начала, затем попросил Селкина:

– Будь добр, позвони епископу Джонсону и предупреди, что я хотел бы с ним встретиться. Объясни, что представляю вас.

– Будет сделано.

– И Эду Ригану тоже. А также оставьте мне все перед уходом свои адреса и телефоны. Возможно, позже мне кто-нибудь из вас понадобится. – Я поглядел на Халмера, увидел, что ему не терпится вставить какое-то замечание, и добавил:

– По причинам самым разным – пока еще и сам не знаю, Халмер.

Он ухмыльнулся:

– Я же ни слова не сказал, мистер.

– Пока что все, Митч? – спросила Кейт.

– Во всяком случае, мне больше ничего не приходит в голову. Если я только ничего не упустил – тогда пусть меня поправят?

Желающих не нашлось, и Кейт предложила:

– Тогда, наверное, все хотят освежиться. Чаю со льдом? Они принялись за холодный чай с печеньем, все, кроме Ральфа Пэдберри, который в таком разношерстном обществе по-прежнему чувствовал себя не в своей тарелке и, воспользовавшись случаем, попрощался, принес сбивчивые извинения и улизнул. Остальные трое остались, вступив с Кейт в гораздо более дружескую беседу, чем позволили бы себе, оставшись со мной... В нашем доме, вопреки обыкновению, воцарилась атмосфера непринужденного общения.

Ребята ушли около одиннадцати, наперебой предлагая свою помощь, воспользоваться которой вовсе не входило в мои намерения, и не успела за ними закрыться дверь, как Кейт незамедлительно высказала свое мнение о том, что все трое – прелесть, и добавила:

– Ты же не думаешь, что кто-то из них может быть причастен к такому гнусному преступлению?

– Я пока еще ничего не думаю, – ответил я.

– И что ты теперь собираешься делать?

– Позвонить пару раз по телефону и лечь спать. Сегодня уже поздно чем-либо заниматься.

– Митч, – объявила она. – Я рада, что ты за это взялся.

– Вижу, – сознался я со вздохом и пошел звонить двум своим старым приятелям из полиции, тем, которых я даже при нынешнем положении вещей мог все еще считать друзьями. Мне хотелось выяснить, есть ли у следователей реальные, а не чисто умозрительные основания предполагать, что Терри Вилфорд и Айрин Боулз поддерживали контакты между собой до убийства. Я попросил их обоих сделать это для меня; и в ответ услышал, что они попытаются, но твердо ничего не обещают, и я отправился в постель.

Мне было не до сна. Я все время, помимо своей воли, думал об этих убийствах, и у меня в голове мелькало множество отрывочных мыслей, возникали отдельные картинки, никак не связанные между собой. Рано или поздно они, как крошечные отрезки проволоки, притянутся друг к другу, как магнитом, и сольются в стрелку, указывающую на чье-нибудь лицо, но пока это была лишь хаотичная мозаика из пестрых кусочков, черточек и линий, как имеющих, так и не имеющих прямого отношения к делу, представляющих собой тем не менее отдельное имя или отдельный факт. Я лежал, глядя в потолок, пытаясь разобраться в чехарде собственных мыслей.

Незадолго до полуночи зазвонил телефон. Это был Халмер.

– Я у Вики, – сказал он. – Донлон нас преследовал. Он где-то поблизости.

– Кроме слежки, он ничего не предпринимал?

– Нет.

– Он вас пытается напугать, не дайте себя втянуть в историю.

– Я останусь здесь на ночь, – заявил он. – А то мало ли – вдруг этот гладкий кот полезет к Вики.

– Если еще что-нибудь случится, свяжись обязательно со мной, – наказал я.

Глава 13

Халмер больше не позвонил, и ни один из двух моих знакомых тоже – во всяком случае, до десяти часов утра, когда я вышел из дому и на метро поехал в Манхэттен.

День ожидался такой же отвратительный, жаркий и душный, воздух уже нагрелся и неприятно щипал ноздри и горло. Выйдя в десять часов на улицу, я тут же ощутил, как меня обволакивает что-то, напоминающее теплую влажную шерсть, возникшую из воздуха и затруднявшую ходьбу. На мне была белая рубашка с короткими рукавами и расстегнутым воротом, без галстука, и, пока я шел к метро, она уже успела пропитаться потом и прилипнуть к коже.

Поезд, в котором я ехал, был почти пустым. Вентиляторы немного помогали, но целью моей поездки был Манхэттен, поэтому я старался не обращать на них внимания, так как знал, что на выходе меня ожидает духота, еще похлеще, чем в Куинсе.

В связи с тем, что добраться подземкой до Нижнего Ист-Сайда возможности не было, а в лабиринте манхэттенских автобусных маршрутов я никогда не мог толком разобраться, то пришлось сделать широкий жест и взять такси. Тут мне в кои-то веки повезло – салон оказался с кондиционером – хотя поначалу вряд ли это обстоятельство можно было счесть за удачу: влажная от пота рубашка промерзла насквозь, и я сидел стуча зубами, не думая ни о чем, кроме пневмонии, тогда как люди по обе стороны машины изнывали от жары, изо всех сил обмахивая себя журналами и газетами.

Не успел я привыкнуть к сухому прохладному воздуху в такси, как мы прибыли в новую штаб-квартиру “Самаритян Нового Света”. Фасад напоминал магазин, только витрины были закрашены простой белой краской, на которых красовались надписи, выполненные золотыми буквами. На витрине слева от входа, наверху, было написано: “Самаритяне Нового Света”, а чуть пониже: “Американская церковь”. Оставшаяся часть витрины была исписана фразами и изречениями вроде: “Задумайтесь о своем спасении”, “Епископ Вальтер Джонсон – опекун и наставник”, “Добро пожаловать, открыто круглые сутки”, “Иисус пошлет вам утешение”, “Войди и примирись с Богом” и так далее. Витрину справа покрывали надписи на ту же тему, но другого содержания, как бы дополняя и развивая общую идею примирения с Богом, а на стеклянной панели двери скромно значилось: “Вход к Спасению”.

Выйти из такси было равносильно тому как залезть в чулан, битком набитый зимней одеждой. Чуть ли не задыхаясь, я поспешил пересечь тротуар и войти... то ли в лавку? То ли в церковь? То ли в миссию?..

Вошел и остолбенел! Я ожидал увидеть привычную, характерную для Ист-Сайда обшарпанную обстановку, плюс стулья или скамьи для паствы. Вместо этого я очутился в прохладном полумраке выдержанного в бледных тонах помещения, напоминавшего внутренность калифорнийских монастырей. Стены были покрыты простой штукатуркой и белой краской, как и потолок, который пересекали темные деревянные балки, пол был из доброго старого дерева, пропитанного олифой, десяток рядов церковных скамей с высокими спинками – темных, деревянных, хорошо отполированных – были обращены к находившемуся в дальнем конце помещения смутно видимому алтарю, тоже белому, с золотой и пурпурной окантовкой по краям. По стене за алтарем вилось какое-то растение наподобие плюща, создавая впечатление свежести и покоя.

Воздух здесь был прохладные и сухим, очень приятным, гораздо более естественным, чем в такси. Направляясь к алтарю по центральному проходу, я почувствовал, как весь расслабился, словно непонятным образом завернул за угол и передо мной возник мой дом. Я чуть было не улыбнулся, просто тому, что оказался здесь, и ощущение это никоим образом не было ни религиозным, ни мистическим; скорее чисто эстетическим, относящимся к архитектуре помещения. Оно возникло от восторга, который охватил меня, от контраста этого величавого полумрака с духотой и ярким солнечным блеском нью-йоркских улиц.

В помещении не было ни души, но мне почему-то не хотелось искать кого-либо. Я стоял перед алтарем, разглядывая лежавшие на белой парче предметы: свечи, большую раскрытую книгу, медный кубок, квадратный кусок черной материи, вышитый золотом по краям и все остальное. И даже, когда я заметил, что плющ, вьющийся по задней стене, искусственный – как я мог бы догадаться и раньше, – это не ослабило того очарования, которое произвело на меня помещение с самого начала.

Не знаю, как долго я стоял так, но я не шевельнулся до тех пор, пока справа от алтаря не открылась неприметная на первый взгляд дверь и вышедший из нее человек в длинной белой сутане, подпоясанной белой переплетенной веревкой, не обратился ко мне со словами:

– Доброе утро, брат. – Закрыв за собой дверь, он подошел ко мне и сказал:

– Рад, что вы к нам заглянули.

Все в нем было выдержано в одном церковном стиле, кроме лица, которое гораздо больше подошло бы не монаху, а банковскому клерку или почтовому служащему. Оно было округлым, бледным, расплывчатым с блекло-голубыми глазами за стеклами очков в легкой пластмассовой оправе. Однако его начинающая лысеть макушка создавала впечатление тонзуры, выбритой у него на голове, и голос его звучал глубоко, уверенно и проникновенно.

Я сказал:

– Я хотел бы поговорить с епископом Джонсоном.

– Ах, – вырвалось у него. – Значит, цель вашего посещения светская.

– Меня зовут Митчелл Тобин. Эйб, то есть Абрахам Селкин должен был позвонить епископу и предупредить о моем визите.

– Возможно, – ответил он. – Я пойду сообщу епископу, что вы пришли.

– Благодарю вас.

– Не за что. – Он, повернувшись, направился к двери, но остановился у нее, снова повернулся, поглядел на меня и сказал:

– И все же, брат, когда я впервые увидел вас, то решил, что у вас совсем другое на уме.

Я перевел взгляд на алтарь и снова на него:

– Возможно, вы правы. Но это может и обождать.

– Спасение всегда откладывают на потом, – заметил он и, пройдя через дверь, оставил меня в одиночестве.

Я продолжал созерцать алтарь и, нахмурившись, спрашивал себя: “Что же такое он прочитал у меня в глазах?” Когда монах открыл дверь, я секунду или две не подозревал о его присутствии. Что тогда было написано на моем лице? О чем я думал, пока стоял в этом псевдомонастыре?

О днях своей службы. Едкая ностальгия вкралась в мои мысли, оживив воспоминания из тех времен, тронутые плесенью за давностью срока, словно они, подобно старинным изделиям из бронзы, слишком долго пролежали в сундуке на затонувшем галионе. Я припомнил отрывочные короткие моменты совместной службы с Джеком Стиганом, моим партнером, и еще более краткие мгновения наслаждения с Линдой Кемпбелл, в чьей постели оказался, когда Джока застрелили.

Мне захотелось с кем-нибудь поговорить. Я порылся в архивах своей памяти, извлекая образ за образом: друзей нынешних и бывших – странно, что я еще не забыл их имена – знакомых, родственников – словом, всех, выискивая среди них того, к кому бы мог пойти и высказать тот миллион слов, так и не произнесенных мной за этот год.

Мне даже захотелось побеседовать с этим банковским клерком, облаченным в белые монашеские одеяния и с лысиной-тонзурой. Но это было бы лишь самобичеванием, и не чем иным, как пустой тратой времени, и отвлекло бы от дела. А оно не терпело отлагательств, так как упиралось в убийство Терри Вилфорда, убийство Айрин Боулз, возможное убийство Джорджа Пэдберри, арест Робин Кеннели и более чем вероятно таило угрозу если не для меня, так для оставшихся партнеров “Частицы Востока”. Даже если бы и был какой-то прок в граничащем с невозможным – в том, чтобы излить невысказанный за год миллион слов, – время и место для этого были неподходящие.

Думаю, что человек в белом облачении, вернувшись, не увидел на моем лице ничего, что могло его заинтересовать. Я взял себя в руки и, стоя у двери, мысленно готовил вопросы, которые намеревался задать епископу Джонсону.

Монах, или кем бы он там у них ни числился, взглянул на меня и кивнул так, словно только что выиграл заключенное с самим собой пари.

– Епископ примет вас с радостью, – произнес он. – Прошу вас, следуйте за мной.

Я прошел за ним в небольшую бежевую комнату с несколькими креслами и раскладными столами – очевидно, помещение для переговоров – и через нее – вверх по лестнице. Мы поднялись на третий этаж и, проследовав по темному серому коридору, в который выходило множество дверей, очутились в почти лишенной мебели, если не считать стоявших по центру два белых табурета, комнате. Два запыленных окна без всяких гардин, занавесок или ставней выходили на А-авеню и Томп-кинс-Сквер-Парк. Мой сопровождающий сказал: “Епископ сейчас придет” – и вышел, закрыв за собой дверь.

Комната была квадратной, футов десять на десять, с серыми стенами и пожелтевшим, в пятнах потолком. Пол покрывал выцветший линолеум с темным узором. Краска на табуретах пооблупилась. Стекло в окне справа в верхней части рамы треснуло и было заделано липкой лентой, отставшей с одного конца трещины.

Облик комнатушки был в общем-то характерным для зданий по соседству, и, может, поэтому контраст между нею и залой на первом этаже невольно действовал на нервы. Почему эту комнату они сохранили в таком виде? Зачем было еще больше подчеркивать ее убожество, оставив с голыми окнами и почти без мебели?

Я подошел к окну и выглянул в парк, где было полным-полно детей, резвившихся, качавшихся на качелях и игравших в баскетбол так, словно снаружи не было изнуряющего пекла. Я стоял, глядя в окно, пытаясь не дать себе отвлечься от цели своего визита.

Не прошло и двух минут, как дверь открылась, и вошел епископ Вальтер Джонсон, удивив меня тем, что не заставил себя ждать; мне почему-то казалось, что меня долго промаринуют в одиночестве.

Сам епископ Джонсон тоже не мог не вызвать удивления. Я не представлял его себе отчетливо, но в моем списке “тех, кем бы он мог оказаться с виду”, и в помине не было стройного, с короткой стрижкой, слепого мужчины, лет тридцати, в опрятном светло-сером костюме и с отливающим перламутром серым галстуком.

Войдя в комнату, он закрыл дверь, сделал два шага вперед, втянул носом воздух, протянул руку и сказал:

– Мистер Тобин? Рад с вами познакомиться. Вчера вечером позвонил Эйб и сообщил, что вы зайдете.

Я поспешно отошел от окна, спеша скорей пожать протянутую мне руку.

– Епископ Джонсон? Как дела?

– Да, я – епископ. – Улыбка его так же, как и рукопожатие, внушала доверие. – Садитесь, – предложил он и указал рукой на одну из табуреток, а сам без суеты подошел к другой и сел на нее.

На него нельзя было смотреть без сожаления. Его слепота была того рода, что делает глаза безжизненными, серыми и почти не моргающими – такая нелепая деталь на таком красивом лице. Должно быть, он это понимал, потому что сразу же, как только сел, достал темные очки и надел их. Я понял, что он вошел в комнату без них только для того, чтобы я сразу понял, что он слеп, и не мог не восхититься тем, как ненавязчиво этот человек подчиняет себе окружающих.

Сев напротив него, я произнес:

– Надеюсь, что Селкин объяснил, по какому поводу я хотел с вами встретиться?

– Думаю, что да. Из-за этих убийств в какой-то степени. Но в основном из-за ключей.

– Верно. Возникает вопрос, как Айрин Боулз – так звали девушку, которую тоже убили...

– Да, я знаю.

– Ну вот. Спрашивается, как она могла попасть в помещение.

Он кивнул:

– Насколько я понимаю, вы хотите знать, сколько ключей и у кого они?

– Да, пожалуй.

– Здесь у нас двое ключей, – ответил он. – Один, вместе с несколькими другими не на связке, лежит в старом потайном ларце в среднем ящике стола в моем кабинете наверху. Я проверял, он на месте. Другой, вместе с другими ключами, на связке, всегда, как правило, находится в кармане Риггса, нашего служки, и он тоже все еще там – можете проверить. – Он склонил голову набок. – А теперь, думаю, вы не прочь узнать, есть ли какая-то связь между Айрин Боулз и “Самаритянами Нового Света”.

Он попал в точку, но меня поразило, как он мог догадаться, каким будет мой следующий вопрос.

– А что – это не исключается? – ушел я немного в сторону.

Он развел руками:

– Нет, во всяком случае пока. Никому из нас, постоянных обывателей, не известна женщина с таким именем, хотя, конечно, некоторым из живущих здесь приходится время от времени иметь дело с такими, как она. Конечно же я буду и дальше наводить справки, если что-то всплывет на поверхность, буду только рад позвонить и поставить вас в известность.

– Спасибо. – Я не успел даже опомниться – он ответил на все мои вопросы еще до того, как я успел их задать, и предложил свою помощь до того, как я о ней попросил. У меня не оказалось ни малейшего шанса обдумать его ответ и прийти к какому-то мнению – о нем лично. Я заметил:

– Просто мне кажется, если кто-нибудь из здешних постоянных обитателей был связан с Айрин Боулз, то маловероятно, что при таком развитии событий он в этом сознается.

Он негромко возразил:

– В этой обители друг другу не лгут, мистер Тобин.

– К убийцам это не относится – им придется лгать, – заметил я. – На карту поставлена их жизнь.

– Душа важнее, чем жизнь, – ответил он. – И в этом доме нет убийц, уверяю вас. Ваш убийца где-то там, за этими стенами, мистер Тобин.

– Возможно.

– Когда вы нас получше узнаете, – продолжил он, – вы поймете, откуда у меня такая уверенность.

– Возможно, вы и правы, – согласился я. – Впрочем, есть и еще что-то, о чем бы я хотел вас спросить. Он широко улыбнулся:

– Знаю. О “Частице Востока”?

– Вы опять угадали, – признался я, начиная испытывать легкую досаду. – Вызывает недоумение – как это религиозная община могла сдать помещение в аренду под кафетерий в Гринвич-Виллидже.

– Недоумение? А что в этом особенного?

– Одно с другим не вяжется, – попытался я втолковать. – Молодежь, которая посещает подобные заведения, далека от религии.