Текст книги "Девушка в тумане"

1 января
Девять дней после исчезновения

Едва миновала полночь последнего дня года, как Фогель уже ехал через город на служебной машине.

На улице ему попался только один запоздалый прохожий, видимо спешивший к кому-то на вечеринку. Сквозь освещенные окна спецагент видел, как люди обнимаются, смеются и радуются, провожая старый год и встречая новый. Смехотворные предрассудки. Он никогда не нуждался в праздничной компании. Освободиться от прошлого – всего лишь способ не признавать собственных поражений. А будущее, которое все с таким восторгом встречают, через двенадцать месяцев станет бесполезным отрезком времени, подлежащим забвению.

Фогель рассуждал, как журналист. Для него смысл имело только настоящее, и больше ничего. Одни его себе создают, другие просто плывут по течению. Он относил себя к первой категории, потому что умудрялся добиваться успеха в любой ситуации. А ко второй принадлежали такие, как Анна Лу, кому на роду написано стать жертвами и оплатить чужую славу.

Поэтому сейчас Фогеля Новый год не интересовал. У него были более важные дела. И, мчась по городу к своей цели, он достал мобильник и набрал номер, который знал наизусть.

Стелла Хонер отозвалась через два гудка.

– На линии, – коротко сказала она.

– На двадцать минут раньше всех, помнишь?

И Стелла поняла, что в эту ночь что-то произойдет.

Подъехав к дому, где жили Маттиа с матерью, Фогель остановил машину метрах в ста от него. Домик стоял на пригорке, окруженном заросшей, неухоженной лужайкой и забором, который давно требовал починки. В темноте светилось красноватым светом только одно окошко.

Спецагент сознавал, что снять наблюдение было недостаточно, потому что по всему периметру участка стояли микрофоны, которые улавливали малейший звук внутри дома. А потому надо было действовать чрезвычайно осторожно: никто не должен был догадаться, что он здесь. На такой случай у него тоже имелось запасное решение.

Он посмотрел на часы: ждать оставалось несколько минут. И тут, в точности по прогнозу метеорологов, хлынул дождь. Перестук капель по земле и крышам домов заглушал все остальные звуки.

Фогель вылез из машины и быстро зашагал по немощеной тропинке. Дойдя до крыльца и спрятавшись под навесом, он стряхнул воду с пальто и осторожно поднялся на пару ступенек. Перед самым входом он вытащил из кармана пару латексных перчаток, чтобы не оставить отпечатков, и отвертку. Отвертка была нужна, чтобы снять замок. Это оказалось нетрудно. Дверь открылась, и спецагент, удостоверившись, что внутри никого нет, быстро проскользнул в дом.

Первое, что бросилось ему в глаза, – это бедность. Запах тушеной капусты и сырости. Старая, запыленная мебель. Белье, сохнущее на спинках стульев, грязные тарелки. Холод. Но во всем этом бедламе все-таки ощущалась любовь матери к своему невезучему сыну. Полицейский вполне мог прочувствовать страх этой женщины. Ужас оттого, что опять ничего не получается, что снова осечка, что все вот-вот рухнет с минуты на минуту. Потому что она понимала, что мальчик, которого она произвела на свет, опасен и для себя, и для окружающих. И знала, что ни лекарства, ни психиатры ничего с этим поделать не смогут.

Старые половицы заскрипели под тяжелыми шагами Фогеля, но барабанивший по крыше дождь приглушал звуки. И спецагент отправился осматривать немногочисленные комнаты.

В углу кухни, одновременно служившей гостиной, стояла печка. Это от нее исходил тот красноватый свет, который Фогель увидел через окно. Грела она слабо и не могла согреть даже одну кухню. Спецагент прошел мимо продавленного дивана в другую комнату. Там стояла двуспальная кровать с маленьким деревянным распятием над изголовьем. На стенах висели несколько подвесных шкафчиков, видимо заменявших большой гардероб, а дальше стены были голые. На стуле кучей валялись полотенца, возле ночного столика стояли домашние тапочки.

Третьей комнатой оказался совмещенный санузел. На щербатой плитке лежали стопки старых газет. Сливной бачок издавал какое-то тихое всхлипывание, – видимо, его давно пора было починить. Ванна была маленькая, с известковым налетом.

На этом весь дом и кончался, и Фогель спросил себя, где же спит Маттиа. Вряд ли в одной кровати с матерью. Может, на том диване, который стоит в гостиной. Он пошел обратно, чтобы лучше вглядеться, и увидел на коридорной стене незаметный прямоугольник. На фоне деревянной обшивки его было почти не видно.

Дверь.

Фогель подошел и толкнул ее ладонью. Дверь распахнулась, и он увидел каменную лестницу, ведущую вниз между стенами, явно выдолбленными прямо в скале, и похожую на вход в погреб.

Внизу было темно.

Фогель включил мобильник и, светя себе экраном, начал осторожно спускаться по крутым, сбитым по краям ступенькам. Он почувствовал легкий запах затхлости, но вокруг было сухо. Дойдя до конца лестницы, он посветил телефоном вокруг, чтобы понять, где находится.

Это был не погреб, а полуподвальный этаж. По обстановке Фогель догадался, что попал в комнату Маттиа. Вернее, в его нору.

Не было видно ни окон, ни вентиляции. А шум дождя здесь, в глубине, отдавался далеким, мрачным гулом. Как стон.

Справа у стены стояла раскладушка. На неубранной постели горой валялись одеяла. В этой комнате было гораздо холоднее, чем в остальной части дома, отметил про себя спецагент. Хотя, возможно, мальчик тут неплохо адаптировался, получив некоторую долю независимости.

Впереди Фогель увидел стол, а над ним на стене фотографии. Это были увеличенные кадры видеосъемки, и на каждом фигурировала Анна Лу.

Фогель подошел ближе, чтобы их рассмотреть. Штук тридцать крупных планов. Лицо девочки было схвачено в разные моменты, с разным выражением. На этих фото она почти не улыбалась. Но в ней угадывалась скрытая красота, подумал Фогель. Что-то такое, что обычно ускользает от глаз. Словно Маттиа в своем бредовом фотошоу сумел поймать то, что больше никому не удавалось увидеть. Ведь даже Бруно Кастнер не считал дочь достаточно привлекательной, чтобы ее кто-то решил похитить.

На полке над столом стоял довольно новый компьютер, а рядом лежала видеокамера.

Фогель поднял ее с места, чтобы разглядеть. Похоже, в спешке Маттиа оставил дома предмет, с которым никогда не расставался. И тут взгляд полицейского наткнулся еще на одну вещь. На полочке сидел розовый плюшевый котенок, возможно тот самый, которого мальчишка утащил от дома Кастнеров в тот день, когда его обнаружили. Он рассмотрел игрушку, повертел ее в руках. Парень утащил сувенир, и ему этого хватило, чтобы буквально прилипнуть к журналистам. И в этот момент по телу спецагента пробежала дрожь: он услышал у себя за спиной какой-то шорох. Ему не показалось, звук был вполне реальный.

На кровати происходило какое-то движение.

Фогель поставил плюшевого котенка на место и медленно обернулся. Куча одеял зашевелилась, и из-под нее показалась фигура мальчика. На Маттиа был черный капюшон, надвинутый на глаза, чтобы скрыть лицо.

Фогель видел, как он медленно встает с кровати. Вблизи он казался гораздо выше и сильнее, чем смотрелся издали. И полицейский вдруг многое понял. Например, что парень никуда не убегал, потому что, для того чтобы спрятаться, ему было достаточно закрыться в доме. И расставленные вокруг дома микрофоны не могли уловить шумы в полуподвале, в многометровой толще земли и камня.

Обе руки у Фогеля были заняты: в одной он держал камеру, в другой мобильник, которым себе светил. Вытащить из кобуры пистолет он бы не успел: мальчишка стоял слишком близко и запросто мог на него прыгнуть и разоружить. Тогда он решил воспользоваться другим оружием, которым владел в совершенстве:

– Так ты этим увлекаешься?

Он кивком указал на видеокамеру и понимающе улыбнулся:

– Бьюсь об заклад, что у тебя здорово получается.

Мальчик не ответил.

Фогель буквально телом чувствовал, как пристально парень на него смотрит из-под капюшона.

– А знаешь, я могу сделать тебя знаменитым. Твои видеоролики попадут на телевидение, и ты получишь то внимание, какого заслуживаешь. У меня много друзей-журналистов, и они отвалят кучу денег, чтобы получить такой материал для заголовков. О тебе все заговорят.

Следователь решил повысить ставки:

– Подумай о матери: ей не придется больше работать. У нее будет свой дом и все, чего сейчас она себе не может позволить. И все это сможешь дать ей ты… Сделать это легко, Маттиа. Нам с тобой просто надо отсюда выйти. А потом ты отведешь меня туда, где сейчас находится Анна Лу. Больше того, мы туда отправимся вместе с группой тележурналистов. К тебе все станут прислушиваться, и никто больше не посмеет над тобой смеяться. Все тебя зауважают.

Он не знал, обдумывает ли Маттиа его предложения. Прошли еще две бесконечные секунды, но ничего не происходило. Фогель надеялся, что слова до мальчика дошли. Парень пошевелился и сделал маленький шажок в его сторону. Полицейский инстинктивно отпрянул. Маттиа остановился. Потом сделал еще шаг. Фогель ударился боком об угол стола. И на этот раз Маттиа остановился.

И тогда спецагент понял. Мальчик не хотел ни пугать его, ни нападать на него. Он просто спрашивал, можно ли двигаться дальше.

«Нет, ему надо не ко мне, – сказал себе Фогель, – ему надо к компьютеру».

Он отодвинулся, пропуская Маттиа к столу. Мальчик подошел и включил компьютер. Прошло несколько минут, прежде чем он загрузился. После этого Маттиа открыл папку под названием просто «Она». На экране запестрели иконки разных видео. «Она» – это была Анна Лу.

Мальчик поискал мышкой тот файл, который его интересовал, и щелкнул по нему.

Фогель из-за его плеча вглядывался в экран, спрашивая себя, что же он сейчас увидит.

Фильм пошел. На экране возникла Анна Лу с тем же разноцветным рюкзачком, с которым пропала, и с сумкой, где лежали коньки. День был солнечный, она шла одна, не догадываясь, что ее снимают. Вот она прошла мимо старого белого внедорожника. Эпизод сменился, и Фогель понял, что так смонтировал Маттиа. На этот раз Анна Лу в компании с Присциллой стояла возле школы. Они о чем-то болтали. Еще смена эпизода: девочка вместе с другими членами братства занималась благотворительной распродажей сладостей на маленькой площади напротив дома собраний. Раздумывая, что за смысл Маттиа вкладывал в этот монтаж, Фогель еще раз заметил белый внедорожник, который уже видел в первом эпизоде. Может, он появлялся и во втором, но он его не заметил.

Следующие эпизоды подтвердили его подозрения.

Анна Лу с родителями на пикнике в горах – белый внедорожник припаркован рядом с другими автомобилями. Анна Лу выходит из дому со своими братишками – белый внедорожник снова стоит у бровки в нескольких метрах.

Изображения сменяли друг друга. Фогель повернулся и вгляделся в лицо мальчика, который целиком сосредоточился на экране компьютера. Сейчас экран его хорошо освещал. Следя за Анной Лу, он заметил одну вещь.

Он заметил, что он не единственный за ней следит.

Съемку он вел с такого расстояния, что увидеть лицо сидящего за рулем человека или прочесть номер машины было невозможно. Конечно же, на более совершенной аппаратуре кадры можно было увеличить. Однако Фогель был уверен, что в этом нет нужды.

– Ты ведь знаешь, кто это, правда?

Маттиа повернулся к полке, где стоял розовый плюшевый котенок, указал на него глазами и слабо кивнул.

Он знал.

23 февраля
Шестьдесят два дня после исчезновения

В ночи, после которой все навсегда переменилось, за окном висел морозный туман, и его неестественная белизна обволакивала все вокруг, но ночную тьму ему было не обмануть.

Калорифер в кабинете Флореса издавал тихое гортанное урчание, походившее на человеческий голос. Словно кто-то, находясь в другом измерении, пытался что-то сообщить.

Фогель прервал рассказ и сосредоточенно уставился на стену, где висели фотографии и благодарности в рамках.

Флорес заметил, что внимание полицейского привлекло чучело серебристой рыбы с красной полоской на спине.

– Oncorhynchus mykiss, – подсказал Флорес. – Известна также как радужная форель. Водится в Северной Америке и в некоторых странах на азиатском побережье Тихого океана. Много лет назад ее завезли в Европу, и здесь она водится в горных озерах. Для жизни ей нужна холодная, богатая кислородом вода.

Психиатр намеренно выстроил такую длинную тираду. Ему не хотелось насильно вытягивать сведения из Фогеля. Прежде всего, он должен стать посредником, взять на себя роль тропинки между человеком и его конфликтом с самим собой. Инстинкт подсказывал ему, что полицейский внутренне отодвинул от себя событие, произошедшее перед инцидентом на шоссе, и отчаянно пытается скрыть от себя самого, откуда у него на одежде чужая кровь.

Фогель оторвался от рыбьего чучела и продолжил.

– Средства массовой информации четко распределяют роли, – сказал он ни с того ни с сего. – Вот злоумышленник, а вот жертва. И жертву следует отгородить от всех возможных нападений или подозрений: она должна быть «чистой». Иначе возникает риск создать моральное алиби тому, кто причинил ей зло. Но бывает и так – и бессмысленно это отрицать, – что жертвы сами играют известную роль в том, что с ними произошло. Их вина ничтожна: невинные провокации, так, пустячки, мелочи, которые, повторяясь из раза в раз, вызывают реакцию. Я помню один случай, когда руководитель офиса во время работы намеренно коверкал имя своего подчиненного. Это происходило при всех, и начальник всегда преподносил это как шутку. Однажды утром сотрудник явился, как всегда, без опоздания, но с автоматическим пистолетом.

– То же самое произошло в случае с Анной Лу Кастнер? – спросил Флорес.

– Нет, – грустно отозвался Фогель.

– Спецагент, отчего бы нам не забыть на время эту историю и не сосредоточиться на том, что произошло сегодня вечером?

– У меня одежда в крови. Ну да… – вспомнил тот.

Флорес не мог напрямую спросить, чья это кровь, тут надо было подойти к вопросу постепенно.

– Было бы очень важно узнать, где вы находились перед аварией и куда направились потом.

Фогель силился вспомнить:

– Я ехал к дому Кастнеров… Да, мне надо было вернуть залог.

Он опустил глаза на браслет, который носил на руке.

– А почему в такой поздний час?

Фогель опять задумался.

– Я должен был с ними поговорить, сказать им кое-что…

На этом месте воспоминание угасло в его мозгу.

– Кое-что?

– Да, но…

Флорес подождал, пока память не разблокируется. Он вовсе не был уверен, что Фогель притворяется. С его точки зрения, существовало какое-то препятствие, мешавшее спецагенту вытащить из памяти все, что там находилось. Что же такое важное он должен был вернуть Кастнерам? У психиатра сложилось впечатление, что, как бы то ни было, ему все равно придется выслушать рассказ о том, что происходило несколько месяцев назад. Он попытался побудить Фогеля начать рассказ с того времени.

– Вы действительно искали саму Анну Лу или думали, что она мертва, и разыскивали только ее тело, которое могло служить доказательством и помочь изобличить убийцу?

Фогель слабо улыбнулся, явно соглашаясь.

– Так почему бы не сказать сразу? Зачем лелеять пустые надежды?

Похоже, Фогель молча раздумывал.

– Во время недавних исследований на вопрос, какова цель полицейского расследования, большинство опрошенных ответили: «Поймать виновного». И крайне редко кто-либо утверждал, что целью расследования было установить истину, – добавил Флорес.

Фогель выпрямился в кресле.

– Понимаете, о чем я говорю? Истина никому не нужна.

– Как вы думаете, почему? – спросил агент.

Полицейский на миг задумался.

– Потому что поимка преступника создает иллюзию безопасности и нам этого достаточно. Но есть и другой ответ: потому что истина нас втягивает и делает соучастниками.

Фогель попытался высказаться яснее:

– Вы замечали, что СМИ и общественное мнение, то есть мы все, думают о том, кто повинен в преступлении, не как о человеке? Будто он представитель какой-то иной расы, которой дана особая власть: вершить зло. Сами того не замечая, мы делаем из него… героя. – Он с волнением выделил последнее слово. – На самом же деле преступник – существо заурядное, лишенное творческих порывов, неспособное выделиться из общей массы. И если мы с этим согласимся, то должны будем признать, что он похож на нас.

Фогель был прав. Флорес бросил быстрый взгляд на обтрепанный уголок старой газеты, валявшейся в общем бедламе на письменном столе. Психиатр точно знал, с какого дня она там лежит, и прекрасно помнил, почему он до сих пор ее не выбросил.

На обложке стояло имя.

Имя чудовища дома Кастнеров.

За дни, недели и месяцы, прошедшие с того дня, на газету навалился слой бумаг и папок с историями болезней. Такова уж судьба злободневной информации: быть похороненной заживо. В конечном итоге мы все стремимся забыть, сказал себе психиатр. Особенно ему не хотелось вспоминать душераздирающий плач Марии Кастнер, который со временем превратился в тихий, почти неслышный стон. Флорес отдельно наблюдал всю семью в период, когда на них обрушилось горе. Он боролся с замкнутым молчанием Бруно Кастнера, пытался предотвратить постепенное разрушение психики Марии. И это ему удавалось, пока братство было согласно. А потом его медленно оттеснили от семьи.

– Спецагент Фогель, вы только что говорили, что сегодня вечером ехали к Кастнерам с каким-то известием, но не помните с каким.

– Именно так.

– Но неужели вы забыли, что в этом доме давно уже никто не живет?

Это известие поразило Фогеля, как мощный удар в челюсть.

– Вы не могли этого не знать, – продолжал психиатр. – Так в чем же дело? Вы забыли?

Фогель немного помолчал, а потом произнес вполголоса, как предупреждение:

– Здесь есть что-то скверное, злое…

И Флорес содрогнулся, когда он посмотрел ему в глаза.

– В ваши жизни просочилось нечто пагубное, – продолжал полицейский. – И Анна Лу стала дверью, впустившей это зло. Чистая, наивная девочка: идеальная жертва на заклание… Но то, что кроется за ее исчезновением, гораздо страшнее и отвратительнее.

Фогель покачал головой:

– Спасаться слишком поздно. Это нечто уже поселилось здесь и уходить не собирается.

В этот миг внезапный сильный удар заставил их разом обернуться к окну. Обоих ужаснуло то, что за окном вообще ничего не было видно. Словно их слова разбудили призрак, обитавший в тумане, и он, разгневавшись, ринулся на них, чтобы заставить замолчать.

Флорес встал с кресла, подошел к окну и распахнул обе створки, чтобы посмотреть, в чем дело. Ничего не понимая, он огляделся вокруг, и ледяной туман коснулся его лица. Потом возле водосточного желоба он увидел какое-то темное пятно.

Это был ворон.

Он, видно, проснулся посреди ночи и, приняв свет в окне за дневной, устремился в полет. А потом потерял ориентир и разбился об оконное стекло.

Вороны обычно становились первыми жертвами ночных туманов, их десятками находили в полях и на дорогах.

Флорес видел, что птица еще шевелится, клюв ее слабо дрожал. Она словно пыталась что-то сказать, но вскоре затихла навсегда.

Психиатр закрыл окно и снова уселся напротив Фогеля. В течение нескольких секунд оба не произнесли ни слова.

– Как я уже вам сказал, после всего, что произошло, я полагал, что мы вас больше здесь не увидим, – сказал Флорес.

– Я тоже так думал.

– Следствие обернулось бедой, верно?

– Верно, – согласился Фогель. – Но так случается.

Если Флорес хотел знать, зачем полицейский поехал в Авешот в этот холодный туманный вечер, ему надо было вынудить его посмотреть в глаза собственным призракам.

– Вы полагаете, что вашей вины в этом нет?

– Я всего лишь выполнил свою работу.

– И что это была за работа?

– Простая и ясная: доставить удовольствие публике, – с деланой улыбкой произнес спецагент Фогель. – И прибавил уже серьезно: – Доктор, нам всем нужно чудовище, монстр. Нам всем необходимо почувствовать, что мы лучше других. – Он вспомнил человека в белом внедорожнике. – Я всего лишь дал им то, чего они хотели.

22 декабря
За день до исчезновения

– Первое правило любого великого романиста – копировать. Не все это признают, но все вдохновляются либо своими предыдущими произведениями, либо текстами другого автора.

Лорис Мартини внимательно оглядел класс, пытаясь понять, обращают ли на него внимание если не все ученики, то хотя бы большинство. Кто болтал, кто смеялся, и стоило ему отвернуться, как мальчишки начинали кидаться бумажными шариками, думая, что он ничего не замечает. Учитель во время урока предпочитал не садиться, а расхаживать между партами. По его мнению, это активизировало внимание учеников.

Настроение в это утро было тоскливое. Как всегда в последний день перед рождественскими каникулами. Школьные двери вот-вот закроются на пару недель, и ученики уже чувствовали себя на воле. Надо было что-нибудь придумать, чтобы они встряхнулись и начали слушать.

– И еще одно, – сказал он тогда. – Успех произведения определяют вовсе не герои. Забудьте на минуту о литературе и вспомните ваши компьютерные игры… Что вам особенно нравится делать, когда вы играете?

Вопрос явно пробудил интерес. Первым высказался как раз тот, что кидался бумажными шариками.

– Крушить все подряд! – с энтузиазмом заявил он.

По классу прокатился хохот.

– Хорошо, – подбодрил его Мартини. – А еще?

– Еще убивать, – включился еще один из мальчишек.

– Отличный ответ. А почему тебе нравится убивать в виртуальном пространстве?

Тут подняла руку Присцилла, самая хорошенькая из девочек. Мартини указал на нее, приглашая высказаться.

– Потому что в реальности убивать запрещено.

– Молодец, Присцилла! – похвалил ее учитель.

Она потупилась и улыбнулась, словно ей сделали бог весть какой комплимент. Один из мальчишек тотчас же передразнил ее слащавую ужимку, а она в ответ показала ему средний палец.

Мартини мог считать себя удовлетворенным: ему удалось их расшевелить.

– Видите ли, зло является настоящим двигателем любого повествования. Ни фильм, ни роман, ни игра, где все благополучно, не будут интересными. Запомните: историю творят отрицательные герои.

– Хорошие и правильные никому не нравятся, – вмешался Лукас.

В школе он славился плохими оценками, особенно по поведению, и татуировкой в виде черепа за ухом. Может, он почувствовал себя вроде как вызванным в суд, а поскольку хорошие мальчики никому не нравились, то он получил наконец возможность отыграться.

Всякий раз, когда учитель добивался пусть минимального результата в классе, его охватывало странное чувство. Он был доволен. Трудно объяснить, что означало прийти к такому результату для человека, который всегда казался скромником. Но для учителя, для Лориса Мартини, это было нетрудно. В этот момент он был уверен, что заронил в их головы определенную идею. И она уже никуда не денется. Знания – да, знания могут забыться, но развитие мысли, которая спонтанно возникла в мозгу, движется иными путями. Она пребудет с ними на всю оставшуюся жизнь, даже загнанная в дальний уголок мозга, а потом вдруг всплывет, когда в ней возникнет надобность.

Историю делают отрицательные герои.

И это не только литература. Это жизнь.

Когда его коллеги говорили о классе, они часто пользовались выражениями типа «человеческий материал», имея в виду учеников. Они были склонны жаловаться на ребят или требовать железной дисциплины, нарушить которую всегда было легче легкого. В его первый школьный день многие из них предупреждали его, что бесполезно ожидать каких-то достижений, ибо средний уровень учащихся резко упал. Мартини был вынужден признать, что в начале учебного года не питал особых надежд на какую-то «отдачу» от своего «человеческого материала». Но шли недели, и он нашел способ пробить брешь в их недоверии. А потом постепенно они начали ему доверять.

В Авешоте существовали два типа ценностей. Вера и деньги. Несмотря на то что многие семьи принадлежали к религиозному братству, дети поднимали на смех первую ценность и весьма чтили вторую.

В любых спорах деньги были для них весомым аргументом. Взрослые, разбогатевшие благодаря горнодобывающей компании, хвастались своим благополучием, разъезжая в мощных автомобилях и покупая дорогие часы. Молодежь ими восхищалась и уважала их, но сочувствовала и той части населения, которая не могла себе позволить такую роскошь, ведь к этой категории часто принадлежали их родители.

Местом, где разница между двумя социальными категориями, разделявшими Авешот, проявлялась яснее всего, была школа. Дети из состоятельных семей одевались по последней моде и выставляли напоказ сногсшибательные гаджеты, начиная с последних моделей смартфонов. Довольно часто все это становилось источником напряженности. Дело доходило до потасовок во дворе: слишком укоренилась привычка с презрением относиться к тем, у кого нет привилегий. Случались и кражи.

А потому, когда Мартини предстал перед классом в вельветовом пиджаке с протертыми локтями, в бумазейных брюках и старых, стоптанных ботинках, это вызвало у учеников взрыв веселья. Он понял, что, с их точки зрения, уважения недостоин. И должен был признать, что на какой-то миг ощутил себя неадекватным, несоответствующим. Словно сорок три года своей жизни он потратил напрасно, преследуя ложную цель.

– Я не стану давать вам задание на каникулы.

Класс взорвался воплями восторга.

– Отчасти потому, что вы его все равно не выполните, и я это знаю, – прибавил он под хохот ребят. – Но мне бы хотелось, чтобы в перерывах между битьем витрин или ограблением банков вы прочли хотя бы одну книгу из этого списка.

Он взял с кафедры листок и показал всем. Класс недовольно загудел.

Только один из учеников не произнес ни слова.

Он сидел в последнем ряду, низко склонившись над партой, и что-то черкал в толстой тетради, которую всегда таскал с собой вместе с видеокамерой. Этот мальчик жил в своем мире и никого туда не впускал, даже одноклассников, которые, по существу, держали его на расстоянии. Мартини не однажды пытался проникнуть в этот мир, но всякий раз получал отпор.

– Маттиа, ты согласен прочесть хотя бы одну книгу за эти две недели? – попробовал он вызвать парня на разговор.

Тот на миг оторвался от тетради и снова погрузился в себя, ничего не ответив.

В этот момент прозвенел звонок, возвещая конец уроков.

Маттиа быстро собрал свой рюкзачок, вытащил скейт, который держал под партой, и первым вышел из класса.

Мартини в последний раз обратился к ученикам, перед тем как распустить их на каникулы:

– Желаю вам хорошо провести Рождество… и не наделать за это время больших разрушений.

В школьных коридорах царила невообразимая суматоха: ученики спешили скорей выскочить из школьного здания. Они неслись вскачь, огибая, как препятствие, Мартини, который двигался неспешным шагом, перекинув через плечо зеленую сумку на ремне. Вид у него был, как обычно, рассеянный. Вдруг он услышал, что его кто-то зовет:

– Синьор Мартини!

Он обернулся и увидел Присциллу. Широко улыбаясь, она шла ему навстречу. Мартини подумал, что, если бы не зеленая парка, которая была ей велика, и не эти ужасные башмаки на платформе, чтобы казаться выше ростом, Присцилла смотрелась бы очень изящной. Он замедлил шаг, чтобы дождаться ее.

Присцилла его догнала.

– Я хотела сказать вам, что уже выбрала роман, чтобы прочесть на каникулах, – заявила она с явно излишним энтузиазмом.

– В самом деле? И что за роман?

– «Лолита».

– И почему твой выбор пал именно на эту книгу?

Мартини ждал, что она скажет, что героиня, по сути, чем-то похожа на нее. Но она сказала:

– Потому что мама этого не одобрит.

Услышав такую аргументацию, Мартини улыбнулся. Книги тоже расценивались как протест.

– Что ж, тогда хорошего чтения.

Он попробовал быстро уйти, потому что давно заметил, что Присцилла по нему вздыхает, да и одноклассники это замечали. Поэтому он старался при людях особенно с ней не разговаривать, чтобы никто не подумал, что он дает ей какие-то авансы.

– Подождите, учитель, еще одно… – Девочка выглядела смущенной. – Вы знаете, что завтра меня будут показывать по телевизору? Я буду вытаскивать номера на благотворительной лотерее нашего братства… Правда, это всего лишь местный канал, но с чего-то ведь надо начинать?

Присцилла не раз говорила, что хочет стать знаменитой. То она хотела попасть в реалити-шоу, то стать певицей. В последнее время она вбила себе в голову, что будет актрисой. Ясного представления о том, как добиться успеха, у нее не было. Скорее всего, эта мечта была для нее своего рода просьбой о помощи, она таким образом сообщала всем, что хочет сбежать из Авешота. А на самом деле, вполне возможно, пройдет несколько лет, и она встретит какого-нибудь беспутного парня, и он бросит ее, беременную, доживать оставшиеся годы здесь. Ведь в сущности, то же самое произошло и с ее матерью. Мартини разговаривал с ней только однажды, на встрече учителей с родителями. Она смотрелась точной копией дочери, только старше. Лет на пятнадцать. Но у матери вокруг глаз уже залегли глубокие морщины, а во взгляде сквозила неодолимая печаль. Мартини вспомнил, что тогда ему на память пришла королева бала, которая, как была, в диадеме и со скипетром, осталась одна танцевать в опустевшем зале, когда свет погас и все уже разошлись по домам. Присцилла была очень похожа на мать. Насколько он знал, она пользовалась шумным успехом у мальчиков и сплетен о ней ходило немало. Он читал фразы, адресованные ей и ее матери, на стенах мужского туалета в школе.

– А с кем-нибудь еще ты говорила о желании играть на сцене?

Присцилла скорчила гримаску:

– Мама наверняка будет против, потому что в братстве ей вбили в голову, что в актрисах нет ничего хорошего. Она сама в молодости пробовала стать моделью. Ведь это несправедливо – запрещать мне осуществить мою мечту только потому, что не удалось осуществить свою.

Да уж, это действительно несправедливо.

– Надо учиться, заниматься декламацией, может быть, это ее убедит.

– Так, значит, по-вашему, я достаточно красива, чтобы пробиться?

Мартини укоризненно покачал головой:

– Я в университете ходил на театральные курсы.

– Тогда вы сможете со мной позаниматься! Прошу вас! Прошу вас! Прошу вас!

Глаза девочки заблестели от возбуждения. Сказать ей «нет» было просто невозможно.

– Хорошо, – согласился Мартини. – Но только ты должна очень много заниматься. Иначе все это – впустую потраченное время.

Присцилла сняла рюкзачок и положила его на пол.

– Вы не пожалеете, – сказала она, отрывая уголок тетрадного листа и что-то на нем царапая. – Это номер моего мобильника. Вы мне позвоните?

Мартини кивнул и улыбнулся. Он видел, как она упорхнула прочь, счастливая.

– С Рождеством, проф!

Он посмотрел на листок с номером, написанным розовой шариковой ручкой. Она еще и сердечко пририсовала. Он сунул листок в карман и пошел к выходу.