Текст книги "Девять жизней Роуз Наполитано"

Слайд-шоу получилось великолепным, а после его завершения я наклонилась к мужу и шепнула: «А я самая везучая женщина на свете, Люк. И я люблю тебя. Ты знаешь меня лучше всех в мире». «Знаю, – кивнул Люк, поворачиваясь ко мне. – И ты меня тоже знаешь».

И тогда я его поцеловала. Зажегся свет, а мы все еще целовались, именно тогда свадебный фотограф и сделал тот кадр, что с тех пор висит у нас на стене. На него я сейчас и смотрю. Думаю об огромном счастье, запечатленном на снимке, и мне хочется плакать.

Будет ли Люк когда-нибудь снова испытывать ко мне те же чувства?

А я к нему?

* * *

Слышу, как шумит вода в кране, – Люк наполняет стакан.

– Эй, – зову я. – Не забудь, я жду!

– Приду через пару секунд.

Шаги Люка раздаются в кухне, затем затихают в гостиной. Я выбираюсь из-под бабушкиного пледа, отбрасываю его к двери – и мое тело сразу покрывается мурашками.

Днем я экспериментировала с разными сексуальными позами. Лечь на бок, приподняться на локте, подпереть рукой голову. Лечь на живот, ноги задрать, облокотиться о кровать, снова подпереть руками голову. Лечь на спину – от этой я быстро отказалась, казалось, я распростерлась, будто на операционном столе в ожидании, когда меня вскроют.

Шаги Люка направляются в спальню. Наконец-то.

Когда он замечает меня, я дрожу, просто трясусь от холода. Но меня трясет и от нервов, а может, чуточку и от страха. Неужели именно сейчас мы отыщем дорогу в наше блаженное, счастливое прошлое? Возможно, это начало пути?

При виде меня Люк замирает. Он не улыбается, не смеется. Взгляд у него потрясенный, вовсе не довольный.

– Что это, Роуз?

Предполагалось, что Люк войдет в комнату и его лицо озарит улыбка, глаза загорятся прежним блеском, который светился в них раньше, когда он хотел меня. Я любила этот блеск, но давным-давно его не видела.

– А ты как думаешь? – Ответ не самый сексуальный и соблазнительный, но я утешаюсь тем, что неплохо постаралась. Учитывая, во что я одета и что целый час полуголой ждала мужа на кровати, все более чем очевидно.

Люк подходит к кровати, обогнув ее с другой стороны. Поднимает с пола плед и бросает мне.

– Ты замерзла.

Я краснею. Натягиваю плед, укрываясь от живота до самых кончиков пальцев на ногах.

– Хотела сделать тебе сюрприз.

– Роуз, – вздыхает Люк. Он опускается на край кровати – далеко, настолько далеко, что, протянув руку, не смог бы меня коснуться. – Сомневаюсь, что сегодня я на это способен.

«Это»? В смысле, секс? Заняться сексом?

Неужели все женатые люди когда-то начинают так относиться к сексу? Думать об этом дарящем наслаждение, связующем влюбленных занятии, будто о своего рода обязанности вроде мытья посуды или уборки, как о чем-то не очень приятном, но необходимом…

Люк смотрит на меня сейчас так, словно хочет оказаться где угодно, только не здесь, только не в постели со своей женой, которая возжелала секса. А вдруг я ошибалась, считая, будто мы можем спасти наш брак, спасти нас? Вдруг я опоздала?

– Я тут подумала… – Дерзко придвигаюсь к мужу. – Возможно, я была не права, Люк. Может, нам стоит попробовать.

– Что ты делаешь, Роуз? – Люк смотрит на меня недоверчиво. Даже прохладно. – Попробовать что?

– Сам знаешь, завести ребенка. – Я явно впадаю в отчаяние.

Люк мгновенно вскакивает с кровати.

– Нет, – сердито говорит он.

Я смотрю на него не в силах пошевелиться, отвергнутая жена в куче постельного белья.

– В каком смысле нет? Почему? Ты годами меня об этом упрашивал. А когда я наконец согласна, ты отказываешься?

– Ты шутишь, Роуз? Смеешься надо мной?

Я открываю рот и сразу закрываю. То, что должно было стать воссоединением, возрождением, превращается в катастрофу.

Вот дерьмо.

Взгляд Люка холоден, словно все то, что я сделала сегодня – попыталась соблазнить его заняться сексом, внезапно предложила завести ребенка после всех этих лет, то, чего он так хочет или хотел раньше, – оскорбило моего мужа.

Не успев хорошенько подумать, задаю еще один вопрос, тот, что крутился у меня в голове месяцами, но я не осмеливалась сказать вслух.

– У тебя кто-то есть? – спрашиваю я своего мужа.

Его молчание тянется вечность.

ГЛАВА 12

3 мая 2009 года

Роуз, жизнь 1

М-м-м…

Торт просто восхитителен. Незабываем. Съем еще кусочек!

Я ем незабываемо-вкусный торт и запиваю столь же незабываемо-вкусным кофе. Кафе, где я сижу, прекрасно. Просторное, с высокими белыми столами и высокими белыми стульями. В динамиках негромко играет музыка. Бледно-серый бетонный пол, окна с тонкой окантовкой белого металла. Белый и бледно-серый, бледно-серый и белый. Безмятежное. Чистое. Успокаивающее. Новое.

На этой неделе мне нужно присутствовать на конференции на Лонг-Айленде, но, проведя утро в скучной комиссии и прослушав доклады, я вышла на улицу, прогулялась по маленькому городку и забрела в это кафе.

Отламываю вилкой большой кусок пышного торта и жадно съедаю. Мягкий и сладковатый бисквит тает на языке. Запиваю десерт глотком насыщенного американо, который к нему заказала. От горла и желудка по всему телу растекаются умиротворенность и ощущение комфорта.

Странное ощущение, я все гадала: испытаю ли его вновь? Смогу ли снова испытывать его, когда стану одинокой?

Мама уверяла, что да. Джилл, Дениз и Райя тоже.

Но выбраться из пучины отчаяния и вернуться в страну надежды мне помогло другое: ночные звонки Фрэнки, сестре моего отца. Я звонила ей целый год. Фрэнки художница, уже пятнадцать лет она живет в Барселоне вместе со спутником жизни Хави. Они быстро полюбили друг друга, и так же быстро Фрэнки влюбилась в Барселону. Тетя клялась, что они с Хави никогда не поженятся и не заведут детей. Она всегда помогала мне чувствовать себя не такой одинокой в этом мире, но с уходом Люка – особенно.

Последние восемнадцать месяцев я ходила на свидания – или по крайней мере пыталась. Некоторое время встречалась с Оливером, но ничего не вышло. Я оказалась не готова, вела себя слишком навязчиво, к тому же ему все равно предстояло вернуться в Лондон. После его отъезда я опустилась на самое дно. Затем, проведя еще несколько месяцев в одиночестве, я снова начала ходить на свидания, но все шло не очень хорошо. Как-то вечером, после особенно унылой встречи с эгоцентриком по имени Марк, я брела домой и по пути позвонила Фрэнки.

Она ответила после первого же гудка.

– Привет! – воскликнула Фрэнки. Ее энтузиазм ощущался даже через океан. Обычно она до поздней ночи писала картины, потому и не спала, несмотря на разницу во времени. Фрэнки заверила, что я не потревожу их с Хави поздним звонком, даже если наберу, когда они уже лягут спать: на ночь телефон отключают.

– Я рада, что ты взяла трубку, – сказала я.

– Еще бы я не взяла!

– Просто уже так поздно.

– Я долго не ложусь, ты же знаешь.

– Работаешь?

Фрэнки засмеялась.

– Я всегда работаю, так что ты удачно позвонила. Пора сделать перерыв. Как дела?

Посмотрев направо и налево, я шагнула с бордюра, чтобы перейти улицу.

– Свидание опять не задалось.

– Правда?

– Ага.

– Ох, Роуз. Все наладится.

– Неужели?

– Да, поверь.

– Ловлю тебя на слове, Фрэнки.

– Вот и прекрасно.

Я замедлила шаг, не спеша возвращаться, – меня ждала только пустая квартира.

– У меня есть один щекотливый вопрос…

– Люблю такие. Спрашивай о чем угодно.

– Вы с Хави не жалеете, что не завели детей, вы счастливы?

Послышался скрип стула Фрэнки по полу – это моя тетя устраивалась поудобнее для более обстоятельной беседы. Вот бы лучше представлять себе ее студию! Я видела фотографии, но ни разу не была у Фрэнки в гостях, хотя та постоянно приглашала меня в Барселону. Мы с Люком подумывали о том, чтобы поехать туда на медовый месяц. Хорошо, что мы этого не сделали. Мне нравилась мысль, что в городе, где живет моя тетя, у меня все еще впереди, он не запятнан общими с Люком воспоминаниями.

– Мы счастливы, Роуз. Но это легко сказать сейчас, когда наше решение осталось далеко позади.

Я повернула налево и пошла вниз по кварталу, освещенному витринами дорогих бутиков, рассматривая по пути элегантные платья.

– Звучит так, будто ты не всегда была твердо уверена. Я думала, вы с самого начала знали, что не хотите детей.

– Да, знали. Но это не значит, что мы с Хави не сомневались. Нелегко сделать непохожий на других выбор. Мы прошли через все это и все время думали, не пожалеем ли о своем решении, не совершаем ли ошибку. Наверное, ни одна женщина не застрахована от подобных вопросов.

Я остановилась напротив витрины, где было выставлено длинное платье, все в ярко-розовых цветах. Внезапно мне захотелось его купить. Я постаралась удержать это ощущение. Последнее время мне редко чего-то хотелось.

– Завидую твоему «мы», Фрэнки.

Тетя вздохнула.

– Мне повезло, что мы с Хави мыслили одинаково. Знаю, должно быть, очень трудно принять такое решение в одиночку. Это так смело с твоей стороны.

Я зашагала дальше.

– Не уверена, что смелость – это хорошо. Из-за своей смелости я развелась. Из-за смелости я осталась одна. Из-за смелости мой муж… – я помедлила и перефразировала: – Бывший муж живет с другой женщиной, которая, наверное, вот-вот забеременеет. Или уже беременна.

– Роуз, со временем все это покажется таким далеким. – Голос Фрэнки звучал громче, набирая силу. – Я еще кое-что не сказала, а между тем тебе нужно это услышать больше всего: теперь, когда мы с Хави больше не можем иметь детей, это такое облегчение! Мы любим нашу жизнь. Рождение детей – прекрасный выбор для кого-то, возможно для большинства, но их отсутствие тоже замечательно, даже если все вокруг сомневаются в твоем решении. Уверена, и в твоей жизни наступит момент, когда ты испытаешь то же облегчение, что и я. Хотелось бы мне взять и перенести тебя туда, вжух – и готово!

– И мне, Фрэнки, – улыбнулась я.

– Я люблю тебя, милая, – ответила она.

Фрэнки часто говорила, что любит меня, оживляя наши разговоры словами о своей любви ко мне, к жизни, к миру, к Хави и ее работе. Любовь Фрэнки тянулась ко мне из-за океана, сочилась из телефона, и я старалась впитать это чувство.

Во время таких ночных разговоров я обнаружила, что мне нравится, как Фрэнки рассказывает о своем творчестве, описывает, что делает и зачем. Когда она говорила о работе, ее голос звучал напевно, становился вдруг мелодичным, в нем сквозила страсть. Ненадолго я забывала о грусти.

Но было в этом нечто такое, что возвращало меня в другие времена моей жизни, времена до Люка, когда я была сама по себе, когда мои интересы и разговоры не вращались вокруг него и того, стоит ли заводить ребенка или как жить дальше после развода. Иногда эти беседы с тетей я представляла как хвост, за который можно ухватиться и перенестись в будущее, где окажется, что прежняя Роуз еще жива во мне, словно давно потерянный друг.

Рассказы Фрэнки о цвете и композиции, мазках кисти и образах обладали способностью снова вытащить эту Роуз наружу и выпустить в жизнь, напоминая ей, что целый мир ждет, когда она будет готова.

Раньше мне нравилось быть одной.

Когда растешь единственным ребенком в семье, привыкаешь играть в одиночестве, есть в одиночестве, гулять в одиночестве. Потом влюбляешься и начинаешь с кем-то жить, выходишь замуж – и это будто отменяет тебя прежнюю, отделяет ее, словно она исчезла. С тех пор как мы с Люком развелись, я возненавидела одиночество, стала его бояться, плакала из-за него, гадала: смогу ли наслаждаться им когда-нибудь вновь? Я так старалась держать себя в руках. Но как только начинала думать, что все в порядке, грусть наваливалась снова.

* * *

Я доедаю последний кусочек торта и смотрю, как входят в кафе люди и выходят группами и поодиночке, унося высокие стаканы с кофе и лакомства в картонных пакетах.

Подходит официантка, бросает взгляд на крошки у меня на тарелке.

– Не хотите еще кусочек?

Острые желания, прежде редкие и мимолетные, стали посещать меня все чаще и чаще.

– Хочу.

Хочу! Я буду есть торт! Лечебный постразводный торт. Больше, больше торта!

– Вам он на пользу, – говорит она и направляется к симпатичной витрине с десертами.

На пользу!

Я откладываю книгу и беру телефон. Набираю номер, раздается два гудка.

– Роуз! – Мама всегда радуется, если я звоню первой. Обычно она сама меня набирает.

– Привет, мама.

– У тебя все в порядке? – Ее голос становится очень встревоженным.

Я уже привыкла к этому ее тону «Ужасно волнуюсь за Роуз».

– Да, все хорошо. Неужели я не могу позвонить просто так?

– Конечно, можешь, – отвечает мама. – Но обычно не звонишь.

Возвращается официантка и пододвигает мне тарелку. Улыбаюсь и киваю. Кусок торта в два раза больше предыдущего.

– Может, стоит попробовать звонить тебе почаще…

– Я бы этого очень хотела.

– Прости, что не звоню.

Наступает долгое молчание.

– Звучит, будто у тебя все хорошо, Роуз.

– А ты будто сомневаешься, мама.

– Нет, – быстро говорит она. И добавляет: – Давно я не слышала, что с тобой все в порядке.

– У меня все хорошо, мам. – Я откусываю большой кусок торта, жую и проглатываю, подцепляю вилкой еще один, надкусываю и с набитым ртом говорю: – Я ем вкусный торт!

Мама смеется, легко и звонко.

– Торты идут душе на пользу. Как конференция?

– Нормально. Вообще-то, в основном я сачкую.

– Правда? Непохоже на тебя.

– Погода отличная, городок милый, прямо у реки. Много симпатичных ресторанчиков и кафе. Я решила наслаждаться визитом. Мне захотелось прогуляться – и я прогулялась. Вот такая я.

– Роуз, ты так изменилась. Словно оставила прошлое позади.

– Может, так и есть, – я произношу это, но вдруг где-то в глубине души появляется узел тьмы. Маленький, но я его чувствую, он висит там, покачиваясь и напоминая, что все время прячется во мне, постоянно. А потом, так же быстро, как возник, узелок развязывается. Я добавляю: – Возможно, это ненадолго.

– Ничего, – говорит мама. – Наслаждайся тем, что есть. Опомниться не успеешь, как ощущения вернутся и ты снова будешь радоваться.

– Обязательно.

Мамин голос заставляет меня улыбаться из-за того, как она со мной разговаривает, верит в меня и поддерживает. Я цепляюсь за это, верю, как верят в некое божество. Мама всегда приходит на помощь, когда я нуждаюсь в ней больше всего.

– Я люблю тебя, мама. Надеюсь, ты это знаешь.

– Я тоже люблю тебя, моя дорогая девочка. И знаю, что ты меня любишь. Но всегда приятно слышать такое.

* * *

На пляже пустынно. В сумерках небо окрашивается в розовый и оранжевый. Песок мягкий. В этом городе все – погода, тепло, солнечный свет, ветерок – мягкое. Снимаю сандалии, цепляю за ремешки и иду, а они покачиваются. Останавливаюсь, чтобы рассмотреть красивую ракушку, идеально гладкий белый камень, половинку морского ежа. Небольшие волны набегают на берег и разбиваются об него, набегают и разбиваются. Вот кучка хрупких перламутровых ракушек, пара светло-оранжевого цвета, одна ярко-желтая. Я беру их, чтобы отвезти домой. Мама такие обожает. Я подхожу ближе к прибою, зарываюсь пальцами ног в мокрый песок и наслаждаюсь весенним ветерком, пока еще прохладным. Запах, что разливается в воздухе, подсказывает: лето не за горами.

Я долго стою и смотрю на воду.

Бремя тает. Освобождает мои плечи, его тяжесть уменьшается, становится все легче и легче, пока не исчезает совсем. Глаза колет от слез – и я начинаю плакать, но это не слезы грусти.

Мне не нужно становиться матерью.

Вода бежит по моим ногам, прохладная и чудесная. Начинается прилив.

Я не обязана рожать ребенка, если не хочу. А я не хочу. Никогда не хотела. Никогда.

Слава богу.

Слава богу, Люк ушел. Слава богу, он меня бросил. Слава богу, этого человека, который пытался заставить меня стать той, кем я никогда не хотела, больше нет в моей жизни, моей квартире, моей кровати каждую ночь. Он решил, что меня для него недостаточно. Но возможно, правда в том, что это его было недостаточно для меня.

Свобода этой новой реальности отзывается во всем моем теле. Наконец-то, наконец.

Когда я опять обретаю способность двигаться и вновь начинаю шагать вдоль пляжа, что-то во мне меняется, неизгладимо меняется. Появляется надежда. Я возвращаюсь в отель – небольшое бунгало у воды. Крашу ногти на ногах.

Это правда. Сегодня я в порядке. Я изменилась, стала мягкой, уступчивой, теплой, как шар свежего теста. Я свыкаюсь с этим ощущением внутреннего уюта.

Возможно, это ненадолго.

Но, может, так и продолжится.

Часть третья. Больше Роуз. Жизни 4 и 5

ГЛАВА 13

15 августа 2006 года

Роуз, жизни 4 и 5

Люк стоит с моей стороны кровати, куда обычно никогда не подходит. В руке – банка с витаминами для беременных. Звук глухой и тяжелый – банка полна.

– Ты же обещала, – упрекает Люк.

– Иногда я забываю.

– Иногда? – повторяет он сердито, обвиняюще.

Обвиняет меня. Я виновна.

И мы оба это знаем.

– Я не пила витамины, хоть и обещала. – Признаюсь, и дело с концом.

Люк молчит. Затем говорит:

– Похоже, ты не хочешь их принимать.

– Нет, – снова признаюсь я. – Не хочу.

* * *

Я теряю волю. Мое тело будто вареное яйцо, которое катится по кухонному полотенцу, разбрасывая кусочки скорлупы.

Мы с Люком не разговариваем. Почти неделю ходили мимо друг друга или молчали, когда были в одной комнате. Лишь иногда вежливо спрашивали: «В кофейнике осталось немного кофе, выпьешь или я себе налью?» – или предупреждали: «Вернусь поздно, у нас в отделе мероприятие».

Но постепенно, день за днем, гнев после ссоры начал остывать и таять. Не знаю, что осталось от этого чувства и во что оно переросло. Мы принялись общаться немного добрее, теплее, иногда даже ласковее. Я взглянула в будущее и поняла, что у нас с Люком есть два пути: в первом варианте мы остаемся вместе и заводим ребенка. Точнее, остаемся вместе из-за ребенка. А во втором – не заводим и расходимся. Расходимся из-за того, что ребенка не будет.

Неужели ребенок – это так ужасно? Смогу ли я просто зажмуриться и сделать это? Родить ребенка, воплотить мечту мужа? Спасти свой брак?

Возможно, все будет замечательно. Даже великолепно. Я буду вспоминать эти времена и думать: «О, Роуз, какой ты была глупой. Ребенок – лучшее, что ты сделала в этой жизни. А ведь этого могло не случиться…» Разве не так думают все матери после рождения детей? Неужели это труд всей моей жизни, как в «Паутине Шарлотты»[7]7
  «Паутина Шарлотты» (англ. Charlotte’s Web) – комедия режиссера Гари Виника 2006 года, экранизация одноименного романа Элвин Брукс Уайта. Прим. ред.


[Закрыть]?

Возможно, половина этих женщин лгут. Наверное, они просто вынуждены так говорить, ведь ребенок уже есть и ничего не поделаешь. В магазин-то его не вернешь!

А не знак ли это – то, что я сравниваю ребенка с товаром, который можно вернуть в «Блумингдейл» или «Нордсторм»? Мигающее предупреждение для Роуз Наполитано, которое гласит: ты не годишься в матери, раз думаешь о возврате младенца в «Блумингдейл». «Нордсторм» куда лучше: приобретать следует там, где всегда принимают покупки назад, а у этой сети именно такая политика.

По ночам, лежа в постели с мужчиной, за которого вышла замуж, я обдумываю все это. В тишине печаль усиливается и ситуация проясняется. Мы с Люком оказались на перепутье. Скоро кому-то придется сделать шаг.

* * *

– Сдаюсь, – говорю я.

– О чем ты, Роуз?

Люк стоит в полотенце перед зеркалом в ванной и бреется. Лицо наполовину покрыто белой пеной, на которой остаются аккуратные полоски. Я прячусь в коридоре за открытой дверью. В ванной горит яркий свет.

– Давай попробуем, хорошо?

– Что попробуем? – спрашивает Люк. Но голос его наполняется надеждой и оживлением, которого я давно не слышала.

Он явно намеревается заставить меня произнести это вслух, ему нужно, чтобы я сказала «ребенок», «давай попробуем завести ребенка», и это ломает остатки моей воли.

– Ничего! Тьфу ты, забудь все! Ничего не будем пробовать, ни сейчас, никогда.

Люк кладет бритву на столешницу. Белая пена для бритья стекает на гранит маленьким облачком. Люк понимает, что перегнул.

– Просто ответь на вопрос… Пожалуйста…

Я качаю головой. Сползаю по стене на пол.

– Роуз…

Не успеваю опомниться, как закрываю руками лицо и плачу. Вскоре Люк уже сидит на корточках возле меня и глубоким негромким голосом – голосом, который я так любила, но люблю ли еще? – говорит:

– Роуз, Роуз, в чем дело? Скажи мне…

Это первый искренний жест заботы, который проявляет муж после нашей ссоры. Мне хочется порадоваться, но я не могу. Я знаю: Люк делает это только потому, что я уступила, потому что я собираюсь дать ему желаемое.

Потому что он победил. Мы долго стояли у зыбкой черты, но все вот-вот пойдет так, как задумал Люк. Возможно, за беспокойством в его голосе скрывалось и опасение, что прямо в тот миг, когда я уже готова ответить «да», один неверный вопрос способен все уничтожить.

Я поднимаю взгляд, напомнив себе, что именно я решаю – удовлетворить его желание или нет. Решает только женщина. И мужчина не в силах это изменить. Именно потому они всегда ищут другие способы наказать нас за то, что мы обладаем тем, чего они не имеют. Так ведь?

– Ты знаешь, в чем дело, – отвечаю я. – Дело в нас, Люк.

Он подтаскивает поближе коврик из ванной, усаживается на него, скрестив ноги и лицом ко мне.

– Раньше мы были так счастливы… – говорю я ему.

– Знаю.

– А теперь взгляни на нас.

Он склоняется ближе, моргает.

– Рождение ребенка все изменит, Роуз. Я точно знаю. Вместе с малышом к нам вернутся счастливые времена.

Я смотрю на мужа, впитывая его слова, осознавая, в какой момент он это сказал. Люк не в силах удержаться даже на несколько секунд, даже после того, как я только что рыдала. Он знает, чего хочет, и собирается добиться этого от меня. Люк хочет ребенка, потому что меня одной ему больше недостаточно. Понимает ли он это – скрытое послание, которое внушает своей жене с таким отчаянием?

Его взгляд становится отчасти безумным, лихорадочным.

Я встала перед выбором, я решилась. Похоже, других вариантов у меня нет, потому что в противном случае я останусь одна.

– Ладно, хорошо, – вздохнув, говорю я. – Давай попробуем, Люк.

ГЛАВА 14

25 сентября 2007 года

Роуз, жизнь 4

Столярную мастерскую отец устроил в гараже дома, где я выросла. Впрочем, машины там давно не ставят. Родители паркуют свои авто на подъездной дорожке, а если идет снег – под сенью раскидистого дуба во дворе. Мама жалуется: приходится то чистить их после сильной грозы, то соскребать наледь с лобового стекла, а во время дождя – совершать пробежку из дома до двери машины. Но я знаю, мама не всерьез. Она гордится талантом отца – он делает великолепные вещи.

– Пап, можно? – Я приоткрываю боковую дверь.

– Роуз, милая, это ты?

Дом соединяется с гаражом отдельным коридором. Именно там я и стою.

Открываю створку шире.

– Привет, папа.

Высокая фигура отца склонилась над столом, кусок наждачной бумаги зажат рукой в перчатке. Папа оглядывается. Древесная пыль покрывает весь пол, рядом со столом – скамья, где отец разложил рабочий инструмент. Позади на стене – специальные пазы, куда папа вешает незаконченные стулья и прочую мебель. Напротив – большой железный шкаф с запасами лака, а рядом – дерево, уложенное штабелем.

На отце мешковатые джинсы и простая зеленая рубашка с короткими рукавами. Волосы на свету переливаются сединой.

– Иди-ка, обними своего старика! – Он выпрямляется и снимает рабочие перчатки. Его руки сжимают меня так сильно, что приподнимают от пола. – Чем обязан визиту? У тебя сегодня нет занятий?

– Нет. В этом семестре у меня лекции со вторника по четверг.

Папа улыбается.

– Тяжела твоя жизнь, детка.

– Плюю в потолок, пап. – Слегка подталкиваю его локтем.

Отцовские шутки меня не задевают: он знает, что я много работаю.

С той поры, когда родители старались понять, зачем я пытаюсь получить докторскую степень и стать профессором, мы прошли долгий путь. Теперь я наслаждаюсь тем, что мы можем вот так запросто шутить о моей карьере, и мне очень дорога искренняя гордость, которая звучит в голосах папы и мамы, когда они расспрашивают меня о работе.

– Не хотела тебе мешать. Собиралась просто посидеть здесь и поговорить с тобой.

– Ты мне никогда не мешаешь.

Отец направляется за стулом в дальний угол гаража. Стул этот выкрашен в синий цвет гортензий, почти фиолетовый, на нем я сидела, когда была маленькой. Покрасили его специально для меня. Он больше обычного стула и шире. Мама сшила для него толстые подушки в цветочек, которые привязываются к спинке и на сиденье. Обе уже выцвели.

Отец водружает стул возле своего рабочего места.

– Держи, солнышко. – Он надевает перчатки и снова берет наждак. – Как дела, что нового? Как начало занятий? Может, кого-нибудь из студентов надо приструнить?

– Нет, – смеюсь я, – но приятно, что ты меня поддерживаешь, пап.

Я рассказываю ему о занятиях, о факультете, о новом исследовательском проекте, который собираюсь запустить. Мне всегда нравилось наблюдать за работой отца, проводить с ним время.

В детстве я иногда брала с собой книгу и торчала здесь, рядом с папой, часами: он работал, я читала в тишине. Отец не очень-то разговорчив, зато с ним спокойно, он умеет хорошо слушать.

Иногда мы вместе наслаждались музыкой. Когда я была ребенком, папа ставил мне любимые мелодии шестидесятых и семидесятых, а потом я повзрослела и стала включать ему записи на свой подростковый, формирующийся вкус. И отец терпеливо сносил, потому что так мы проводили вместе больше времени.

В теплые весенние и осенние дни папа во время работы открывает ворота гаража, чтобы дышать свежим воздухом и наслаждаться пением птиц, но сегодня створки закрыты и включен кондиционер. На дворе конец сентября, а жарко как летом.

– Как дела, пап? – спрашиваю я, закончив со своими новостями, хотя об истинной причине приезда так и не сказала. Кажется, на эту тему я не могу выдавить ни слова.

– Да как обычно. Все по-старому, все по-старому. Работа, мебель, на ужин – стряпня твоей матушки.

– Есть интересные заказы?

После этого вопроса папа оживляется и рассказывает об особенной серии шкафов, которую делает для семейной пары. Они даже заказали древесину в Мексике. Название сорта я и выговорить-то не могу, отец раньше с такой не имел дела. Он взволнованно описывает подробности проекта, потом наконец замолкает и мы погружаемся в уютное молчание. Я смотрю, как папа работает, и стараюсь набраться смелости, чтобы рассказать то, что хотела. Руки отца размеренно движутся взад и вперед по столешнице, взгляд время от времени уходит в сторону.

Я обнимаю ноги, подтянув их к себе, и прислушиваюсь к знакомому шороху наждака о древесину.

– Пап… – наконец говорю я.

– Да? Хочешь, чтобы я что-то сделал?

Я прикусываю губу, вспоминая мебель, которую папа смастерил для меня за эти годы. В старших классах он изготовил мне кровать с балдахином. Мама считала это баловством, но я подарок обожала. Еще были красивые рамки, куда я вставила фотографии себя и друзей с выпускного вечера, свадебные кадры со мной и Люком. Папа сделал нам прикроватные тумбочки и стол, за которым я работаю дома. Половина мебели в родительском доме выполнена его руками. Она красивая, с изюминкой, как мой отец.

– Роуз? – Папа остановился и смотрит на меня.

Я делаю глубокий вдох.

– Колыбель, – говорю я. – Я подумала, может, ты сделаешь колыбель.

* * *

Люку я еще не сказала, что беременна.

Пообещав ему попробовать, кажется, я убедила себя, что мое тело само воспротивится беременности. Все думала: а правда ли идея родить ребенка – хорошая, если наши отношения так давно не ладятся?

Но потом Люк изменился – в лучшую сторону.

Началось с мелочи. Я сидела дома за рабочим столом, но вдруг подняла взгляд от ноутбука и повернулась на кресле. В проеме двери, прислонясь к раме, стоял Люк и наблюдал за мной.

– Может, сходим куда-нибудь поужинать на выходных? – спросил он.

– Правда?

– Да. Устроим что-то вроде свидания.

– Ты хочешь сходить со мной на свидание? – В моем голосе отчетливо звучало недоверие.

Но Люк не сдался.

– Я тут читал о новом итальянском ресторане. По слухам, там отличные домашние равиоли. Может быть, получится выбраться в субботу?

Я внимательно посмотрела на него.

– Люблю домашние равиоли.

– Знаю. Потому и решил, что стоит проверить лично. – Он продолжал неловко топтаться в проеме двери и ждать моего ответа.

Мы сто лет не ходили на свидания. Мы были женаты, жили вместе, но просто как соседи. Соседи, которые занимались сексом и, кажется, пытались завести ребенка, но не влюбленные. Не то что прежде. Я все еще любила Люка, никогда не переставала его любить. Но уже давно не чувствовала влюбленности. Все эти разговоры о ребенке, настойчивость Люка и его родителей не очень-то возбуждали. Вообще-то, скорее расхолаживали. Возможно, и муж последнее время не испытывал ко мне любви.

Может ли женатая пара влюбиться друг в друга заново?

– Почему ты зовешь меня на свидание, Люк?

Неужели это новая прелюдия к сеансу зачатия?

– Нужна причина?

– Да.

С тех пор как я сообщила Люку, что постараюсь родить ему ребенка, каждый раз, когда он пытался настроить меня на секс, казался подозрительным. Я сомневалась – меня ли он жаждет или мою яйцеклетку, мчащуюся по фаллопиевой трубе?

Засунув руки в карманы, Люк принялся раскачиваться на пятках. Включился кондиционер, и сверху послышался шум вентилятора.

– Я просто скучаю по тебе, – сказал Люк. – Скучаю по нас. По тому, какими мы были раньше. А ты?

Я кивнула.

– Тогда почему так сложно сказать – пойдем мы в ресторан или нет?

Я встала и прошла мимо мужа в гостиную, решив ответить честно.

– Мне сложно поверить тебе, Люк. Все, что ты делаешь, будто так или иначе связано с желанием завести ребенка. Даже твое приглашение на ужин.

Люк сцепил руки и уставился на них.

– Похоже, я это заслужил.

Кажется, он хотел еще что-то сказать, но я не закончила.

– Слушай, больше всего на свете я хочу, чтобы ты решил позвать меня в тот ресторан просто потому, что вспомнил: твоя жена любит равиоли. – Вечернее небо над городом стало красным. – Мне все кажется, это часть какого-то плана заставить меня, ну не знаю, приложить больше усилий, чтобы забеременеть, лучше отслеживать мой цикл, принимать больше витаминов, десять штук в день, двадцать, а может, ты где-то вычитал, что равиоли положительно влияют на фертильность или что-то типа того.

– Клянусь, я нигде не читал про влияние равиоли на фертильность, – засмеялся Люк.

Я сердито посмотрела на него.

– Смешно тебе! Но я бы не удивилась, окажись оно так на самом деле! Просто невероятно, сколько всего ты знаешь о том, какая еда полезна, а какая вредна для ребенка, а у нас и ребенка-то пока нет. Я не беременна, Люк.

Смех мужа затих.

– Ладно, ладно, понял. Понимаю твои чувства, учитывая, как я себя вел.

– Правда?

Пойми, пожалуйста, пойми, Люк!

Он потянулся ко мне, но остановился, и рука замерла на полпути между нами.

– Поверишь, если я скажу, что пригласил в ресторан свою жену, Роуз Наполитано, по одной причине: она любит равиоли так же сильно, как я, ее муж, люблю суши? И не вынашиваю тайные замыслы, стараясь ускорить беременность.