Текст книги "Осколки детских травм. Почему мы болеем и как это остановить"

Обычно негативный детский опыт получают за закрытыми дверями: родители или другие взрослые унижают ребенка или жестоко обращаются с ним, когда никто не видит. В присутствии других людей картинка бывает совсем другой – благополучной. Таким образом, ребенок в силу особенностей его мышления воспринимает происходящее как секрет, как то, что нужно скрывать. А когда с ребенком никто не говорит о том, что происходит или почему это происходит, но сам он понимает, что что-то не так, он приходит к выводу, что он и есть виновник происходящего. Что все плохо из-за него. Что он заслуживает такое отношение. Если об этом никто не говорит, значит, он делает что-то не так или с ним что-то не так, и лучше об этом помалкивать.

Просто глядя на цифры, утверждающие, что негативный опыт в жесткой форме (речь не идет о золотой середине) получили 64 % детей из тысячи опрошенных, можно предположить, что вы лично знаете детей, живущих со смутным ощущением, что в их жизни происходит что-то не то и что в этом именно их вина. Может быть, даже у вас есть личный опыт. Когда вы росли, у вас были проблемы дома или в школе, но вы предпочитали молчать об этом. Скорее всего, вы ощущали чувство стыда, а стыд у нас принято скрывать.

Шестьдесят четыре процента – эта цифра появилась в результате исследования, то есть детям был задан вопрос: все ли нормально в их жизни? Повторю, опрошена была всего лишь тысяча, но у большинства детей этого никто никогда не спрашивает. Например, с Кэт Херли до тридцати пяти лет никто не говорил о ее детстве. То, что случилось, всегда было «Великим Запретом». В результате Кэт взрастила в себе «глубоко укоренившийся стыд».

– Я несла в себе груз вины за то, что сделал мой отец, и за свои слова на суде, отправившие его в тюрьму. Моя семья никогда не обсуждала убийство моей матери. По крайней мере при мне они делали вид, будто ничего не случилось, – говорит она. – Даже то ужасное перезахоронение останков… Я до сих пор не понимаю, как не свихнулась.

Лора тоже оказалась заложницей перепадов настроения своей матери.

– Бывало, мама говорила мне: «Мы с тобой одни против целого мира…» Это выглядело так, будто у нас есть некий секрет, объединяющий нас. О том, что мамочка частенько слетала с катушек, никто не должен был знать. А мне в течение многих лет и в голову не приходило, что так не должно быть, что моя мать разрушает меня.

Вывод Лоры – это вывод взрослого человека, потому что дети не воспринимают унижение как нечто, препятствующее их потенциальному росту. Но хранимый ими секрет причиняет им боль, которая иногда так и не проходит.

* * *

Присцилле Уорнер 61 год, но она прекрасно помнит свое детство.

– Я росла в атмосфере душевного нездоровья, – говорит она, – но никто мне этого не объяснял. То, что происходило у нас в семье, было тайной за семью печатями, это никогда и ни с кем не обсуждалось. Я росла, будто поменявшись местами со своими родителями. Мой отец страдал маниакальной депрессией, сидел на литии, а мать была совершенно беспомощной, незрелой… Казалось, что она ждет поддержки и советов от меня, ребенка. Впрочем, почему казалось? В силу своей инфантильности мама и правда ждала от меня поддержки.

Когда Присцилле было полтора года, она подхватила острую инфекцию. Температура поднялась до 39 градусов, начались судороги. Родители отвезли ее в больницу и оставили там одну. Посреди ночи девочка начала задыхаться. Это заметил – случайно! – проходивший мимо палаты врач. Он сделал ей неотложную трахеотомию без анестезии и тем самым спас жизнь.

Позже мать будет вновь и вновь рассказывать Присцилле историю о том, как она была напугана, когда пришлось экстренно везти дочь в больницу. Дескать, ей было так страшно, что она сама чуть не умерла.

Присцилла говорит:

– Мне приходилось утешать ее, находить какие-то слова в поддержку. Но если так разобраться, ей и в голову не приходило, что чувствовала я. Каково это – остаться ночью в больнице без мамы, да еще перенести хирургическое вмешательство без анестезии.

Со всеми своими кризисами Присцилла и дальше справлялась в одиночку.

– Когда я сломала ключицу в детском лагере в возрасте одиннадцати лет, я не сказала родителям об этом. Я знала, что они не защитят меня от боли и страданий. Вскоре я вернулась домой, и что с моей ключицей что-то не так, заметил друг семьи. Он велел матери срочно показать меня доктору. Врач сказал, что большей халатности он не видел в своей жизни.

Но Присцилла не обижалась на своих родителей, пока взрослела.

– Я ощущала себя ребенком-героем – я спасала свою мамочку. Она была такая беспомощная, и она так хотела стать ближе мне, что я укрепилась в мысли: без меня она пропадет.

Только в подростковом возрасте Присцилла начала осознавать, что ее мать крадет ее жизнь.

– Она хотела, чтобы я включала ее во все, что мы делали с друзьями, будто она тоже была подростком. Она хотела, чтобы я была ее матерью. Однажды ночью мне не спалось, и я подумала: «А ведь никто меня не любил, как матери любят своих детей». Мама хотела получать любовь и заботу от меня, потому что отец не мог дать ей этого.

Присцилла приняла на себя груз «большого постыдного секрета», который заключался в том, что матери как таковой у нее никогда не было.

– Я думала: «Должно быть, это со мной что-то не так». Мне было стыдно, что никто не любит меня, как родители любят детей. Я была нелюбимой.

Когда Присцилле исполнилось восемнадцать лет, мать усадила ее напротив себя и сказала:

– Ну вот ты и выросла. Восемнадцать лет я была твоей матерью, заботилась о тебе. Теперь твоя очередь позаботиться обо мне. Пора нам поменяться местами.

Присцилла вспоминает:

– Услышав эти слова, вместо того чтобы ужаснуться, я просто подумала: «Но я всегда была твоей матерью… Чего же еще ты хочешь?..»

В старших классах у Присциллы начались такие тяжелые приступы паники, что она, покрытая потом, не в силах была двигаться.

– Моя нервная система все чаще стала давать сбои. Уже потом, став взрослой, я поняла, что переживала панические атаки, присущие солдатам, вернувшимся из Вьетнама, или женщинам после изнасилования. Но меня не изнасиловали, и я не была на войне. И я по-прежнему считала, что в том, что со мной происходит, исключительно моя вина.

Когда она проходила медосмотр в колледже, у нее выявили пролапс митрального клапана. Лечения не требовалось, но нужно было наблюдаться, и этот фактор еще больше повлиял на приступы паники.

– На самом деле, – говорит Присцилла, – я психовала из-за того, что не могла получить того, чего хотела. Мою мать не изменить, и детство заново не перепишешь.

Присцилла вышла замуж, родила двух сыновей и в пятьдесят стала успешной писательницей; она читала лекции по всему миру и часто появлялась на экранах телевизоров.

– Я довела до совершенства свою взрослую жизнь, – говорит она, – но при этом не перестала испытывать панические приступы. Иногда, без всяких на то причин, сердце начинало биться в учащенном ритме. Я чувствовала себя мошенницей: внешне была самоуверенной, но внутри – заяц зайцем. Мне казалось, что я проживаю не свою жизнь.

Ближе к шестидесяти годам Присцилла решила пересмотреть опыт своего детства.

– Поздновато, конечно, но я осознала, что, если хочу прийти в согласие с собой, мне нужно прекратить отрицать правду о своем детстве. Все эти годы я отдавалась на милость панической реакции «борьба или бегство», вместо того чтобы научиться лавировать по жизни.

При помощи терапии и медитации Присцилла смогла привести свой ум в более спокойное состояние. Когда она признала отсутствие защищенности в детстве, панические атаки значительно уменьшились. О своем поиске исцеления она написала в откровенных мемуарах «Учусь дышать».

* * *

Когда дети смотрят на негативный опыт как на секрет, который нужно хранить, очень мала вероятность того, что они будут искать помощи или поддержки за пределами собственной семьи. А без своевремнной помощи со стороны за негативный детский опыт приходится платить гораздо более высокую цену.

Практически у всех, кто пережил негативный опыт, но сумел обрести жизнестойкость, был человек, которому они могли довериться. Надежный взрослый не только вступается за ребенка, но и помогает понять: то, что происходит, происходит не по вине пострадавшего.

Практически у всех, кто пережил негативный опыт, но сумел обрести жизнестойкость, был человек, которому они могли довериться.

В Центре развития ребенка Джека Шонкоффа выявили, что наличие или отсутствие адекватной поддержки со стороны взрослых оказывает колоссальное влияние на то, будут ли факторы стресса полезными или разрушительными. Стресс можно перенести, когда случившееся компенсируется участием взрослого, способного научить ребенка адаптироваться.

Если есть человек, на которого можно опереться, мозг с большой вероятностью восстановится; если такого человека нет, последствия, скорее всего, будут разрушительными.

* * *

Гарриет сорок восемь. Она юрист, проживает в Остине. Гарриет росла с матерью, которая «на самом деле представления не имела, что значит быть родителем».

Когда Гарриет исполнилось четыре года, мать начала регулярно отправлять ее самолетом одну к бабушке с дедушкой, хотя знала, что оба имеют расстройства психики.

– В первый же день дедушка заставил меня снять одежду и идти в ванную. «Сейчас я тебя буду купать», – сказал он.

У Гарриет до сих пор случаются панические атаки, когда она вспоминает это.

– Я плакала и пыталась выскочить из ванны, мне не нравилось то, что он со мной делал…

Когда она немного подросла и стала понимать, что происходит, она предупредила младших двоюродных сестер, чтобы те никогда не оставались с дедом наедине.

– Ко мне никто не относился внимательно, но своим детским умишком я поняла, что могу помочь Энни и Лиз.

В двенадцать лет Гарриет упала во время выполнения гимнастического упражнения и сильно ушиблась. Матери она ничего не сказала. Боль, однако, была настолько сильной, что пришлось обратиться к врачу. «О господи, да как ты вообще ходишь?» – удивился тот, обнаружив трещину. Из-за несвоевременно оказанного лечения выздоровление затянулось, и, даже оправившись от травмы, девочка по-прежнему испытывала боль.

В шестнадцать лет Гарриет была изнасилована одноклассником.

– Я сопротивлялась и царапала его, но он не слушал мои просьбы прекратить.

На следующий день парень раструбил на всю школу, что царапины у него на лице, потому что «в постели эта сучка – зверь».

И об этом Гарриет своей матери ничего не рассказала.

– Если бы я подошла к ней с просьбой о помощи, она бы поморщилась: «Ну как ты мне можешь такое говорить, Гарриет?» Мне уже в четыре года было понятно, что моя мама никогда не будет меня утешать, что я не могу рассчитывать на ее помощь. Если мне было больно или страшно и я ей об этом рассказывала, это моментально превращалось в упреки, мол, вечно ты со своими проблемами.

Когда Гарриет было девятнадцать, она сказала матери, что чувствует себя лесбиянкой, и та навсегда прервала с ней отношения.

Гарриет стала жить одна, сумела окончить университет и внешне была вполне благополучной женщиной.

– Но у меня все время была легкая дрожь. Никто этого не замечал, а я от этого страдала. Я была неуверенной в себе, и это мне здорово мешало.

К тридцати годам у нее вырос зоб. Ритм сердца в состоянии покоя достигал ста сорока ударов, что значительно выше нормы. У Гарриет развилась гиперфункция щитовидной железы, серьезное аутоиммунное заболевание.

В сорок четыре лет гинеколог обнаружил у Гарриет гигантскую фиброму, расположенную на задней стенке матки.

– Она развивалась как минимум десять лет и была размером с головку младенца. Но я об этом понятия не имела, потому что меня и так мучили боли в области спины.

Я рассказала Гарриет о недавнем исследовании, которое показывает, что у девушек, ставших жертвами сексуального насилия, на 36 % выше вероятность развития новообразований матки десятки лет спустя. Гарриет была не очень удивлена.

Оглядываясь на свое прошлое, она говорит:

– Я так думаю, что все травмирующие события в моей жизни произошли из-за равнодушия матери. Все могло быть по-другому, если бы мама не отворачивалась от меня, когда происходило что-то ужасное, если бы я чувствовала ее поддержку несмотря ни на что.

* * *

Естественно, когда у ребенка есть надежный друг, к которому можно обратиться, шансы на осмысление стресса гораздо выше, и в идеальном варианте небезразличный взрослый обязательно вступится. Исследователи из университета Эмори недавно выяснили, что даже если ребенок сталкивается с негативным опытом, но у него здоровая обстановка в семье и есть кому рассказать о своих проблемах, в гене рецептора окситоцина (OXTR) происходят изменения, помогающие выработать жизнестойкость (неслучайно ген окситоцинового рецептора еще называют геном оптимизма).

* * *

Хорошей новостью в исследовании Сиери является то, что «сам факт негативного события не является приговором для тех, с кем это произошло». Остается узнать, за счет чего развилась жизнестойкость у людей, получивших умеренный негативный опыт в детстве. Если мы разгадаем это, то получим ключ к пониманию их опыта и того, как применять его в психотерапии. «Нужно предоставить людям возможность получить пользу даже от серьезного негативного опыта прошлого», – говорит Сиери.

Когда люди, пострадавшие в детстве, начинают искать пути к исцелению, они делают шаг к благополучию. Наш мозг податлив и пластичен, и ему под силу создать нейроструктуру для жизнестойкости. Мы можем вписать травмы прошлого в такой контекст, который сделает нас готовыми к преодолению стрессовых событий и достойному выходу из них.

Развитие мозга с рождения происходит за счет опыта, но наше генетическое строение также оказывает влияние на то, как воспринимается стресс. Некоторые люди генетически более восприимчивы к тому, что происходит в семье и за ее пределами. На других негативный опыт не оказывает столь очевидного влияния. Дело не в «толстокожести» – одна из причин этой разницы кроется в нашем генетическом коде.

Гипотеза сензитивности (чувствительности) объясняет, почему некоторые люди больше других страдают от стресса. За положительные эмоции отвечает гормон серотонин. Содержание серотонина в мозге влияет на наше поведение. Также серотонин оказывает влияние на способность восстанавливаться после эмоциональных травм. Переносчиком серотонина является ген 5 HTTLPR, или ген уязвимости.

Развитие мозга с рождения происходит за счет опыта, но наше генетическое строение также оказывает влияние на то, как воспринимается стресс.

Исследователи обнаружили три варианта гена уязвимости. Людям, имеющим комбинацию «короткий/короткий», свойственна высокая чувствительность. Когда происходит стрессовое событие, такой человек восстанавливается довольно долго, но в то же время он поддается позитивному влиянию и при надлежащей поддержке преуспевает в жизни.

Вариант «короткий/длинный» отличает тех, кто не особо подвержен влиянию со стороны. Люди с таким генотипом предпочитают все носить в себе.

Вариант «длинный/длинный» ассоциируется с наибольшей возможностью восстанавливаться и находить точку опоры. Когда происходят выходящие за рамки нормального события, носители этой разновидности гена 5 HTTLPR не слишком сильно переживают. То, что накрыло бы других с головой, им, фигурально выражаясь, как с гуся вода. Они избавлены от тяжелой аллостатической нагрузки. (Здесь следует сказать, что таких людей в мире не более 15 %.)

Особый интерес в гипотезе генетической сензитивности представляет то, что серотониновые гены играют намного более значительную роль в детстве, формируя в развивающемся мозге тип реакции на стресс, который сохранится на долгие годы, а возможно, и на всю жизнь. Дети с уязвимым вариантом «короткий/короткий» более склонны к депрессиям. Причина в следующем: когда «чувствительные дети» сталкиваются с травмирующими событиями, их гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковая ось выбрасывает еще больше гормонов стресса, и серотонин просто не успевает восстанавливать баланс.

В одном увлекательном исследовании ученые попросили две группы подростков выполнить задания в стенах лаборатории. В первой группе у всех подростков была короткая форма 5 HTTLPR; все они пережили определенный вид негативного опыта в возрасте до шести лет. Во второй группе ген уязвимости был таким же, но не было раннего травмирующего опыта. Задание для обеих групп было одинаковым: найти различия между двумя картинками на экране компьютера и продемонстрировать способность запоминать числовой ряд. За действиями подростков велось прямое наблюдение. Подростки не знали точно, что исследователи думают по поводу их успеха или неуспеха, так как вербальных оценок не давалось.

В первой группе ошибок при выполнении заданий было намного больше. Ученые объяснили это тем, что подростки, пережившие негативный опыт, более тревожны. Отвлекаясь от задания, они то и дело смотрели в сторону наблюдателей, пытаясь по их лицам угадать, насколько правильно действуют.

Подростки из второй группы – напомню, с таким же геном уязвимости, но без травмирующего опыта в детстве – сумели полностью сосредоточиться на выполнении задания и хорошо справились с ним. Поскольку они не пережили негативный детский опыт, ген уязвимости у них просто не «включился».

Существуют и другие модификации генов, которые воздействуют на физиологическую уязвимость детей при раннем стрессе. В частности, исследователи выявили, что дети, росшие в крайне неблагоприятной среде, имеют общий вариант гена NR3C1, который, подобно 5 HTTLPR, делает человека более восприимчивым к стрессу. Этот ген влияет на выброс кортизола во время стрессовых ситуаций. Семьдесят пять процентов детей с вариантом гена, обеспечивающим острую реакцию на стресс, столкнулись с психологическими проблемами или зависимостями к двадцати пяти годам.

Но когда дети с одинаковым вариантом гена NR3C1 получали поддержку со стороны надежных взрослых, расстройства и зависимости наблюдались только у 18 % из них. Иными словами, при той же восприимчивости к стрессу они были восприимчивы и к помощи взрослых людей; по сути, эта помощь определяла развитие их жизни.

Если у вас короткая форма гена уязвимости (5 HTTLPR) и при этом присутствует ген подверженности стрессу (NR3C1), то вы более склонны к тому, чтобы с пол-оборота завестись в ответ на травмирующие события. На вашем жизненном пути будет много сложностей. Скорее всего, вы быстро потеряете самообладание, когда перед вами выскочит машина или кто-нибудь раскритикует вашу идею в офисе. Вас может посетить внутреннее ощущение, что вы не в безопасности, и вы будете раздувать это ощущение до масштабов катастрофы. Обостренная реакция на всё будет непрерывно подпитывать вашу стрессовую систему, стимулируя нейровоспаление, которое грозит привести к болезни.

* * *

Джорджия, воспитанная холодной властолюбивой матерью и вспыльчивым отцом, говорит, что она всегда обращала внимание на напряженную обстановку в доме, но ее сестры были «забывчивыми и гораздо более устойчивыми к стрессу». Казалось, у них не было эмоциональной антенны, как у Джорджии.

Когда ее сестры приблизились к подростковому возрасту, они начали перечить матери.

– Они нисколько не боялись ее и умели настоять на своем. Я так не могла.

Джорджию в семье называли «наша чувствительная». Повесив на нее этот ярлык, родители перевели проблему в другую плоскость: мол, все у нас нормально, и только Джорджия нагнетает напряжение.

– Я ощущала каждую негативную вибрацию в семье. Каждую! Чтобы хоть как-то защититься, я научилась закрываться: уползала, как улитка, в раковину, – говорит Джорджия. – Я машинально делала то, что мне говорят, и старалась стать невидимой.

Когда Джорджии было тринадцать, ее мать под давлением собственных проблем обратилась к психиатру.

– У моей матери детство было безрадостным: она рано потеряла отца, которого обожала, а бабушка держала ее в ежовых рукавицах. Мама получила хорошее образование, но увязла дома с тремя детьми… Теперь я понимаю ее, – вздыхает Джорджия. – Однако наш отец принял это в штыки. «Моя жена не пойдет к мозгодаву, – сказал он. – Я не собираюсь платить за эти дурацкие сеансы». И знаете, мама проявила настойчивость. Она устроилась в местную библиотеку на неполный рабочий день, чтобы оплатить терапию. Не могу сказать, чтобы после этих сеансов отношение матери ко мне так уж изменилось… Но, оглядываясь назад, я не могу не оценить, насколько маме было сложно сделать эти шаги.

Джорджия с головой погрузилась в учебу:

– Книги помогали мне забыться, и потом, мне действительно было интересно. Я думаю, что это спасло мне жизнь.

В возрасте восемнадцати лет Джорджия поступила в Колумбийский университет, окончила его, получила ученую степень. У нее, казалось бы, все наладилось, но детство не отпускало ее.

– Я пришла к выводу, что на модель отношений в семье сильнейшее влияние оказывает поколенческий сценарий. Мать моей матери была брошена во младенчестве. Вероятно, это и стало причиной жестокости по отношению к моей маме. А мама, выросшая без любви, не смогла подарить свою любовь нам. Ей просто не чем было делиться. То же самое касалось и моего отца: у него не было любящих родителей, которые присматривали бы за ним. Отец моего отца был алкоголиком. Таким же со временем стал и мой отец… – Джорджия делает паузу. – Когда я прослеживала все эти цепочки, мне казалось, что на мои плечи давит тяжелый опыт моей семьи. У меня очень чувствительная нервная система, это так… Я всегда реагирую на то, чего другие люди не всегда могут заметить, – говорит она. – Я как губка впитывала боль. Боль моих отца и матери, боль их разрушенного брака… Но когда боли слишком много, невольно учишься чему-то. Вероятно, срабатывает инстинкт самосохранения… Я всегда знала, когда отступить.

Джорджия также столкнулась с проблемой в отношениях. Она вышла замуж в двадцать с небольшим, надеясь переписать несчастливую историю своей семьи. Ей хотелось создать островок безопасности, рай, где все любят друг друга.

Но ее брак не продлился долго. Джорджии трудно было озвучивать свои потребности по-честному, ведь она привыкла прятаться, не отличался открытостью и ее муж. Спустя время они поняли, что им просто не о чем разговаривать.

Пережив развод, Джорджия пришла к выводу, что должен быть другой путь к счастью.

– Вопреки – это тоже не выход. Отталкиваясь от противного, все равно возвращаешься к неприемлемой для тебя модели. Эта несчастливая модель будет сидеть в твоем подсознании. Единственный выход – эмоционально исцелиться. Перестать сравнивать и начать жизнь с чистого листа.

* * *

Описание детства Джорджии иллюстрирует гипотезу сензитивности и уязвимости. Некоторые дети больше видят, больше знают, больше чувствуют. Этот груз они тащат во взрослую жизнь, не в силах от него избавиться.

Тем не менее ген уязвимости дает очевидные нейробиологические преимущества. Та же самая лабильность мозга, заставляющая чувствительных детей остро реагировать на стресс, усиливает их интуицию и восприимчивость, помогает впитывать в себя не только плохое, но и хорошее. Если в период взросления им встречается небезразличный наставник, который видит в них нечто особенное, дальнейшая жизнь, скорее всего, сложится благоприятно.

Даже запоздалые попытки перепрофилировать собственный мозг могут дать хорошие результаты. Когда чувствительные дети находят поддержку в лице взрослого или другую точку опоры, например интерес к какому-либо занятию, они проявляют минимальные признаки депрессии, даже в сравнении с теми, у кого модификация гена «длинный/длинный». Есть большая вероятность, что у них разовьются положительные психологические черты, что они будут процветать. Даже пострадав в детском возрасте, они сохраняют гибкость поведения, несмотря на их печальную историю. Они открыты изменениям. Не важно, что случилось с вами в молодые годы, не важно, насколько вы чувствительны, если вы намерены встряхнуть свой мозг, снизив остроту реакции на стресс.

Даже запоздалые попытки перепрофилировать собственный мозг могут дать хорошие результаты.

Джорджия росла чувствительным ребенком, и ее детство нельзя назвать счастливым, но она нашла в себе силы осознать, что ее жизнь могла бы быть другой. Это внутреннее видение подтолкнуло ее на путь выздоровления.

Ген уязвимости помогает стать искушенным в преодолении неизбежных жизненных трудностей, он помогает превращать негативные последствия травмирующего опыта детства в инструмент самосовершенствования.