Текст книги "Кошачьи проделки (сборник)"

Единственными, кто возражал, были Соломон и Шеба. Робертсон, сообразив, что, хотя мы кормим его в стойле Аннабель, еда фактически поступает по тропинке из коттеджа, начал выходить нас встречать. Иногда он дожидался у стены гаража. Иногда появлялся в дверях теплицы, где, очевидно, высматривал мышей, чтобы скоротать время. Один раз, к великому возмущению Соломона, он появился на дорожке под нашим окном, пока мы еще завтракали, и уселся там, выжидающе на нас взирая. Соломон истошно возопил из дома, чтобы он уходил. Вся еда вокруг принадлежит ему, а все объедки – Шебе, ревел Соломон, возвышая свой голос до возмущенного крещендо, видя, что Робертсон не обращает на него никакого внимания, а по-прежнему с выжидающим видом сидит под окном.

Даже после того как мы эскортировали Робертсона обратно в паддок вместе с тарелкой еды, за которой он пришел, Соломон все еще ни в какую не успокаивался. Он обнюхал стену гаража и опрыскал ее, чтобы отметить границу. Он обнюхал дорожку, где сидел Робертсон, и пометил в порядке предостережения близстоящий жасмин. По словам Чарльза, бывшего свидетелем, он также обнюхал все горшки с цветами в теплице и пометил их, словно Кружащийся Дервиш из резинового шланга.

Соломон, конечно, постоянно опрыскивал заметные объекты местности снаружи дома, чтобы заявить свое право собственности. Это началось со времен его радостного открытия, что, кастрированный или некастрированный, он все равно способен метить. А вот что действительно донесло до нас всю серьезность, с которой наши двое отнеслись к появлению Робертсона, так это поведение Шебы, которую я тоже как-то застала тщательно принюхивающейся в оранжерее. Не о чем беспокоиться, сказала я, поглаживая ее изящные маленькие ушки, когда она подняла на меня взгляд. Робертсон не будет жить с нами. Это просто глупыш Соломон так думает, сказала я – и рассмеялась, почувствовав, как она встала мне на ноги, что имела обыкновение делать, когда хотела показать особую к нам близость.

Хорошо, что на мне были резиновые сапоги. Когда я опустила взгляд, оказалось, что она опрыскивает хризантему, а все остальное попало мне на ноги. Причем это было ее первой точно нацеленной попыткой за все время, и я не знала вплоть до того момента, что кошки женского пола вообще способны метить территорию.

Она не беспокоится, сказала Шеба, завершив свой личный вклад в выстраивание обороны. Они с Соломоном его не допустят.

Глава пятая
Очередь за хлебом

Имеются разнообразные указания на приближение зимы в деревне. К примеру, выход мисс Веллингтон в меховой шляпке или появление на окнах старика Адамса комплекта темно-бордовых плюшевых штор. Учитывая, что раньше они принадлежали его бабушке и всем своим видом об этом свидетельствуют, шторы эти в течение следующих шести месяцев производят психологически депрессивный эффект на всякого, кроме самого старика Адамса.

В тот год, однако, таким показателем приближения зимы было поведение грачей, которое возбудило по всему поселку массу толков. Обитающие в доброй полумиле от деревни, в вязах вокруг дома приходского священника, с видом на кукурузное поле фермера Перси, а стало быть, редко видимые в ближайшей к нам части света, они вдруг пристрастились по утрам стаями летать над Долиной. А причина, по которой все их заметили, состояла в том, что один из них много разговаривал во время полета. Не то чтобы каркал, а тараторил напропалую, словно неисправимый болтун на автобусной остановке.

Мы задавались вопросом, не был ли это тот грач, который несколько лет назад неоперившимся птенцом воспитывался у внука старика Адамса Тимоти и любил трещать, обращаясь к людям, проходившим мимо калитки. Так это было или не так, но его трескотня, когда он вместе с другими летел над долиной, побуждала людей задирать головы. И то же самое, в силу деревенской привычки, происходило, когда они летели обратно. Однако именно во время птичьего перелета обратно зеваки останавливались, разинув рот. Возвращаясь обратно, вся армада грачей – включая болтуна, все так же тараторившего без устали, только на сей раз несколько приглушенно, потому что рот его был набит, – тащила в клювах кусочки хлеба, которые мы с Чарльзом и признали источником феномена, как только это увидели. На ум сразу пришла Аннабель. Повариха в любимой забегаловке Чарльза, всякий раз настоятельно одаривавшая его мешком хлебных корок для Аннабель, с приближением зимы увеличила поставку на том основании, что теперь, когда на дворе холодает, бедняжечке потребуется подкормиться побольше. Бедняжечка, и так уже чуть не лопающаяся от сена и сухого корма, больше уже не вмещала ни крошки. Большая часть корок лежала в ее миске несъеденной, поскольку Робертсон теперь получал нормальную кошачью еду. Вокруг не было даже ни одной крысы, чтобы съесть все это, благодаря тому же Робертсону, который постоянно оставлял на дорожке убитых им толстых крыс – просто чтобы показать, какого ловкого кота мы приобрели. И таким образом (несомненно, с тем же выражением Ушастой Дамы-Благодетельницы на морде, с каким она опекала Робертсона), Аннабель позволяла грачам забирать корки.

Чарльз не хотел ничего говорить поварихе, боясь ее обидеть. Та же, с энтузиазмом оказывая свою добрую услугу, ввиду зимы продолжала расширять свои поставки. Причем до такой степени, что каждый вечер он возвращался домой с двумя хозяйственными пакетами, лопающимися от хлебных корок. Даже грачи не могли справиться с таким количеством, и в конце концов, с той самой неотвратимостью, с какой вообще происходят с нами разные происшествия, дело дошло до того, что мы стали с наступлением темноты бегать по деревне, вываливая полные сумки корок за живые изгороди, возле лисьих и барсучьих нор. То есть повсюду, где, как мы чувствовали, кто-то окажется рад их съесть, но при этом достаточно далеко от дома, чтобы не приманить к коттеджу лисиц или крыс.

В итоге, после нескольких случаев, когда мы попадали в свет соседских фар либо когда, только что высыпав полную сумку за живую изгородь, старались выглядеть невинно, либо когда Чарльз стискивал сумку в объятиях, точно награбленную добычу, и тогда вид у нас был сугубо виноватый, – так вот после всего этого ему пришлось объясниться с поварихой, не дожидаясь, пока нас арестуют.

Та, отнюдь не урезая его собственные порции в качестве возмездия, чего Чарльз, по-видимому, боялся, согласилась сократить поставки. Но хлеба для грачей оставалось по-прежнему много, и болтун, который в течение дня несколько раз в неурочное время возвращался в одиночку, мог всегда найти дополнительно кусок-другой, чтобы поболтать о нем с самим собой, возвращаясь через Долину. В самом деле, ситуация счастливо разрешилась, и Чарльзу совершенно не о чем было беспокоиться. Тогда он вышел однажды из дому с мыслью о зимних занятиях и купил токарный станок, объявление о котором видел в газете.

Станок предназначался для вытачивания по дереву, приводился в действие педалью, и Чарльза ни в малейшей степени не отвратило объяснение владельца, что тот продает его по совету своего врача, так как в результате слишком длительной работы на станке одна его нога стала длиннее другой, поэтому он меняет эту модель – на модель с электрическим приводом. Продавцу было только двадцать лет. Когда я заметила Чарльзу, что одна из его ног тоже может стать длиннее другой, он ответил, что сам он старше и уже перестал расти. Нет, с ним такого не может случиться.

Поэтому в следующее субботнее утро молодой человек прибыл и привез сквозь вихрящийся туман свой токарный станок в коробкообразном прицепе. Чарльз, который в это время кормил Аннабель, поспешил ему навстречу и второпях не закрыл калитку Аннабель. Они с молодым человеком склонились над прицепом, чтобы открепить станок, и молодой человек заметил, что мы живем в очень уединенном месте. Сам он не большой поклонник загородной жизни. Ему от нее не по себе, особенно в такую погоду.

В этот момент в переулке послышался топот копыт, и из тумана явно сверхъестественным образом материализовался ослик. Тут молодому человеку стало не по себе уже не на шутку. Даже когда мы объяснили ему про Аннабель: что она толкнула свою калитку, дабы посмотреть вокруг происходящее, и ее осуждающий взгляд из-под челки не означает, что она собирается кого-то укусить, просто дает нам знать о желании общения, – его это ничуть не убедило. Одинокий, окутанный туманом коттедж. Осел, слоняющийся вокруг, точно ньюфаундлендский пес. Его бы явно не удивило, если бы мы в следующий момент вскочили на метлы. Дав самые скупые инструкции по поводу чудачеств станка – и при этом опасливо поглядывая одним глазом себе через плечо, – он поспешил отбыть назад, к цивилизации.

В тот день метла бы мне очень пригодилась. После ленча Чарльз поставил Аннабель обратно в ее паддок, сходил ей за сеном, зашел по пути в сарай, чтобы бегло взглянуть на свой драгоценный станок, и вскоре я поняла, что он увлеченно на нем точит, позабыв обо всем на свете, тогда как Аннабель (Чарльз опять забыл запереть ее калитку) радостно бродит по переулку.

Она прошла мимо коттеджа, завернула за угол, прошла через ворота лесничества и направилась по тропинке к вересковой пустоши. Я всполошенно двинулась за ней по пятам. Чарльз, увлеченный обтачиванием чего-то особенно интригующего, сказал, что присоединится ко мне через секунду. Аннабель, дважды за день получив свободу, явно чувствовала себя успешной суфражисткой и считала, что никто не загонит ее назад в паддок, пока она сама того не захочет. Поэтому она, как некая новая Пэнкхёрст[10]10
  Семейство английских суфражисток, включающее миссис Эммелин Пэнкхёрст и ее двух дочерей. В 1903 г. они основали воинственный Женский социально-политический союз.


[Закрыть], лягаясь, не подпускала меня к себе на всем пути по тропе и в довершение всего зашла на чужое поле, чью калитку кто-то услужливо оставил открытой.

Все просто, скажете вы. Закройте калитку (что я и сделала), и ваш осел пойман. Но Аннабель – ослица очень быстрая, а площадь поля была двадцать акров[11]11
  Мера площади, 4047 кв. м.


[Закрыть]. Сначала Аннабель небрежно ухватывала губами и тянула пучок травы, а затем поднимала голову, чтобы полюбоваться видом в сторону Уэльса. Я тихонько кралась за ней, и как раз в тот момент, когда вытягивала руку, Аннабель, решив, что в паре ярдов сбоку вид лучше, с невинным видом удалялась, чтобы взглянуть оттуда. Затем мы двое стали небрежно бродить по полю, как бы не замечая друг друга, при этом я время от времени внезапно стремительно бросалась к ней. Аннабель в ответ на это столь же стремительно бросалась прочь и, пробегая с поднятой головой, искоса на меня поглядывала, что является ослиным эквивалентом здорового, бодрого смеха. В конце концов я отбросила прочь уловки и стала гоняться за ней открыто – ошибка, которая закончилась тем, что Аннабель оказалась от меня в двадцати ярдах, а сама я – лежащей лицом в борозде.

Было холодно. Начинало темнеть. Аннабель определенно имела твердое намерение остаться там на всю ночь. Хотя если бы я оставила ее там и пошла домой, то ее вопли о том, что в поле полно привидений и пусть кто-нибудь немедленно заберет ее домой, стали бы, как я уже знала по опыту, надрывать окрестности не хуже воплей динозавра. Я поймала ее в конце концов, перелезши через изгородь в молодой кустарник и притворившись, что изучаю подлесок. Аннабель немедленно подошла и просунула голову сквозь изгородь, чтобы посмотреть, чем это я занимаюсь. Я, склонившись к земле, бесцельно и обезоруживающе побрела от нее прочь. Аннабель фыркнула, давая понять, где, по ее мнению, надо держать людей вроде меня, и отошла попастись на поле. При этом она повернулась ко мне спиной, выражая свою незаинтересованность, но находилась достаточно близко, чтобы можно было время от времени меня обозревать – на тот случай, если у меня совсем шарики за ролики заехали. Я же украдкой перескочила обратно через изгородь и схватила ее за хвост.

После чего мы рванули, как Джон Гилпин[12]12
  Персонаж комической баллады поэта У. Купера. В балладе описывается бешеная скачка Джона Гилпина, лошадь которого понесла.


[Закрыть] во время своей скачки в Йорк. Мчались мы через поля, при этом я висела, как болтающийся хвост воздушного змея, пока до меня не дошло, что мне никогда не остановить ее, стоя на ногах. Единственным выходом было сесть на землю – это был лишь один способ, каким я ее останавливала, когда она шла слишком быстро на своем недоуздке. Если сесть, держа веревку обеими руками, то это имело эффект внезапно брошенного якоря.

Я, однако, не могла сесть на землю, держа ее за хвост. Земля была такая грязная, что мне совершенно не хотелось, чтобы меня провезли по ней на заднице, поэтому я нашла компромисс – села на корточки. В результате Аннабель замедлилась, но все равно продолжала идти вперед, и мое следование за ней по пятам было похоже на танец вприсядку. Мысль о том, как это должно выглядеть на пустынном поле в сумерках, вызвала у меня безудержный смех, и Аннабель в итоге остановилась в полнейшем изумлении. Она обернулась ко мне, все еще цеплявшейся за ее хвост, фыркнула, давая понять, что если после всего случившегося я все еще там, то она уж, так и быть, может сдаться. После чего позволила мне руками пробраться по ее спине до шеи и накинуть на нее недоуздок.

Все это заняло значительно больше часа, но для мастера своего дела время летит незаметно. Когда мы вернулись, Чарльз все еще блаженно точил на своем станке. Еще пять минут, и он бы вышел мне на помощь, заверил меня. Но вообще-то он знал, что у меня не будет никаких хлопот…

Рабочая нога Чарльза непременно выросла бы, как у аиста, при той нагрузке на станке, которую он давал ей в последующие несколько недель, и не важно, что ему уже исполнился двадцать один год. К счастью, прежде чем настоящее случилось, установилась ранняя зима, и поскольку стало слишком холодно работать в дровяном сарае, его первоначальный энтузиазм отчасти приугас.

В той зиме явно было что-то особенное. Однажды во второй половине дня мы вели Аннабель из соседней долины, и когда проходили мимо кустарника, оттуда поднялась такая волна птиц (это дрозды-рябинники отдыхали во время своего перелета на юг), что Аннабель, опасаясь призраков, до конца зимы отказывалась ходить той дорогой после наступления сумерек. Через несколько дней, в один из вечеров, мы вывели кошек на прогулку при лунном свете в нашей собственной Долине, и произошло то же самое. Только что кругом царило безмолвие, все было залито серебристым светом, лишь неподвижно чернели кое-где тени, а уже в следующий миг ввысь взметнулась такая туча дроздов, что, должно быть, на каждом дереве их сидело штук по пятьдесят. Кошки, к нашему удивлению, не обратили на них ни малейшего внимания. Быть может, при воспоминании о маленьких птичках, на которых они нападали из засады поодиночке, они сочли благоразумным притвориться, что этой армии не существует. Шеба даже ухом не повела, тогда как Соломон, выступая словно полковник во главе своего войска через перевал Хайбер[13]13
  Проход в горном хребте, рядом с пакистанско-афганской границей. Много раз в истории использовался в военных походах.


[Закрыть], не посмотрел ни направо, ни налево.

Тем не менее явление существовало. Четыре дня потребовалось рябинникам в таких количествах, каких мы не видели никогда прежде, чтобы очистить наши края. «То призрак долгой, суровой зимы», – глубокомысленно сказал старик Адамс. И долгая, суровая зима действительно наступила – хотя и не сразу. Снега не было до Рождества. Вот почему в тот год у нас не было рождественской елки. За неделю до Рождества выдался такой прекрасный солнечный денек, что мы вывели свой статусный символ прогуляться после полудня по землям лесничества. В это время года Государственная комиссия Великобритании по лесному хозяйству организует ночное патрулирование, чтобы предохранить лес от ватаг, приезжающих из города на грузовиках воровать деревья большими партиями, с тем чтобы продавать их на предрождественском рынке. По выходным лесники патрулируют также и в дневное время, чтобы бороться с семейными компаниями, которые выехали покатать на машине бабушку и которые, если за ними не следить, склонны возвращаться обратно так, что бабушка с невинным видом сидит на ворованной елке, спиленной садовой пилой.

В тот день Аннабель, которая обычно свободно бежит рядом с нами, как собака, первую половину пути шла в недоуздке. В школе верховой езды как раз проходили занятия на свежем воздухе, и мы боялись, что ослику придет в голову поиграть с лошадьми, в результате чего люди посыплются наземь во все стороны. Впрочем, с наездниками мы уже встретились некоторое время назад и, следуя своему обычному ритуалу, повернули Аннабель мордой к дереву, тем временем как инструкторша спешной рысью, словно отряд американской кавалерии, провела своих подопечных мимо в надежде, что лошади осла не заметят. Случившееся произошло незадолго до того, как мы сняли с Аннабель недоуздок, и Аннабель была еще раздражена.

Поэтому она плелась сзади, чтобы нам показать.

Поначалу мы не беспокоились. Она всегда нас догоняла, раньше или позже. Затем стало темнеть, и мы решили, что, пожалуй, лучше ее подзовем. Она не любила оставаться одна, когда стемнеет, и могла последовать за одним из патрульных, которые все это время проезжали мимо нас через регулярные интервалы времени.

Чарльз пошел за ней назад, тогда как я осталась стоять, лениво поигрывая недоуздком и любуясь пейзажем. Несколько секунд спустя мимо меня проехал очередной лесной патруль, странно ко мне приглядываясь. Только тогда до меня дошло, насколько подозрительно я должна выглядеть – торчу там в сумерках, разглядывая плантацию елей, и помахиваю чем-то очень похожим на веревку, принесенную, чтобы утащить домой зеленую красавицу.

Я вяло пожелала дозорному доброго дня и, когда он проехал мимо, пошла за ним, надеясь повстречаться с Чарльзом и Аннабель и таким образом доказать, что я слоняюсь по лесу не с преступными намерениями. Увы, когда я завернула туда, где они должны были быть, там не оказалось никаких признаков ни того, ни другой. Я сразу же догадалась, где они находятся. Прямо за углом был заброшенный коттедж, принадлежащий лесничеству. Когда в нем жили люди, Аннабель всегда ставила нас в неловкое положение, если мы забывали первым делом надеть на нее недоуздок, потому что вбегала через заднюю калитку коттеджа и галопом носилась по чужому саду. Конечно, она не проделывала этого уже давным-давно, но я была уверена, что именно там она сейчас находится и что Чарльз, не осознавая, как подозрительно это выглядит, скрылся там вслед за ней.

Я позвала его – чуть не до безумия напугав патрульного лесничего, не подозревавшего, что я нахожусь у него за спиной. Примирительно объяснила, что мой муж пошел назад, поискать нашего осла, и теперь они оба пропали. Очевидно, они в саду при коттедже, и лучше я войду туда и поищу их.

«Я вижу какого-то парня, который снует туда-сюда по саду, – был ответ патрульного, – но я не вижу никакого осла». Я тоже не видела никакого осла, пока – вопя Чарльзу что есть мочи и не получая в ответ ни единого звука, что выглядело еще более подозрительно, – не завернула за коттедж. Там я его и обнаружила, слишком запыхавшегося, чтобы мне отвечать, и нарезающего вслед за Аннабель круги по саду.

В конце концов, после изрядной беготни мы ее окружили и изловили. При этом я, задыхаясь, пытала Чарльза, зачем, ради всего святого, понадобилось ему туда входить, когда поблизости разъезжает патрульный, который, несомненно, думает, что Чарльз прячет украденную ель. А Чарльз, тоже пыхтя, отвечал: а каким еще образом, к дьяволу, мог он ее оттуда вытащить?

Дело не улучшало и то обстоятельство, что дозорный, спрятавшись за живой изгородью и периодически поверх нее заглядывая, бесспорно пытался выяснить, действительно ли вместе с нами в саду находится осел.

Оставшуюся часть прогулки мы вели в поводу очень смирную и послушную Аннабель. И конечно, излишне говорить, что на протяжении всего этого времени нам не встретился больше ни один патруль. Чарльз сказал, что, конечно же, ничего подозрительного в нас не было. Я же знала только одно: прежде мне никогда не доводилось видеть того патрульного, и он определенно никого из нас не знал, как не знал и того, что мы держим осла. И потому в целях безопасности – хотя мы всегда покупаем елку у зеленщика – я настояла на том, чтобы вообще не устанавливать в тот год елку. Мне совсем не улыбалось, чтобы мое праздничное настроение было нарушено (безусловно, в тот самый момент, когда у нас в гостях будет сидеть приходский священник, попивая шерри после рождественской обедни) местным констеблем и директором лесничества, которые придут и вырвут елку из горшка, чтобы удостовериться в ее происхождении.