Текст книги "Дети лета"

Дот Хатчисон
Дети лета

Посвящается К. ван Вик

Смотрите! У нас получилось!

Жила-была некогда девочка, которая боялась темноты.

Хотя даже сама она понимала, как это глупо. В темноте таятся те же самые мучения, какие бывают и на свету. Просто трудно увидеть ту боль, что она скрывает.

Поэтому, вероятно, девочка ненавидела ослепление и беспомощность.

Извечную беспомощность.

Но разве в темноте скрывается больше опасностей? Все становятся более искренними, когда их никто не видит.

При свете дня ее мама могла лишь печально вздыхать и всхлипывать, смахивая слезы, но во мраке ночи ее рыдания могли обрести свой голос, вылететь из спальни, разнестись сквозняком по домашним закоулкам, и тогда ее стенания могли бы услышать все. Порой вслед за ними слышались крики, однако даже в темноте ее мама редко осмеливалась дать волю чувствам.

А ее папа…

При свете дня ее папа обычно выражал сожаления, всегда извинялся перед ней и ее мамой.

Прости, детка, я сделал это невольно.

Прости, детка, я потерял самообладание.

Погляди, детка, до чего ты довела меня, прости.

Прости, детка, но это ради твоего собственного блага.

О каждом щипке и шлепке, каждой пощечине и затрещине, о любых проклятиях и оскорблениях, о всем этом он неизменно сожалел. Но сожалел только при свете дня.

В ночной тьме папа бывал полностью откровенен с собой.

Поэтому, возможно, она была вовсе не глупа, поскольку разве не гораздо разумнее бояться тайных откровений? Если вы боитесь чего-то при свете дня, разве не гораздо разумнее бояться этого во мраке ночи?

1

Движение на дорогах, выходящих из округа Колумбия, редко бывает спокойным, но в четверг, жарким летом вскоре после полуночи движение на 66-й федеральной трассе едва ли сочли бы оживленным, особенно после Шантильи. Сидя рядом со мной, Шиван удовлетворенно щебечет о вечере, проведенном нами в джазовом клубе, о том, какой же замечательной оказалась певица, которую мы приехали послушать, но я лишь кивала и поддакивала в паузах ее монолога. Мне не особенно нравится джаз – я предпочитаю скорее более строгие композиции, – а вот Шиван обожает джазовые импровизации, и я запланировала этот вечер отчасти в качестве извинения за то, что мне пришлось из-за работы пропустить уже несколько наших заранее оговоренных встреч. Матери – из моего прошлого набора приемных родителей – обычно говорили мне, что поддерживание отношений требует осознанных усилий. Хотя тогда я еще не осознавала, насколько велики могут быть подразумеваемые ими усилия.

Работа не позволяла мне иметь обычный вечерний отдых, но тем не менее я пыталась выкроить время. Шиван – тоже агент ФБР и теоретически должна бы понимать наши вынужденные ограничения, однако, будучи переводчиком в отделе борьбы с терроризмом, она присутствовала на службе с понедельника по пятницу, с восьми до половины пятого, и не всегда вспоминала, что моя работа в подразделении, занимающемся расследованием преступлений против детей, имеет совершенно другие особенности. Прошедшие полгода мы жили в жуткой запарке, но я могу спокойно высидеть целый вечер на концерте ради того, чтобы порадовать подругу.

Непрерывный поток ее болтовни переключился на работу, и мои поддакивания стали чуть более рассеянными. Мы постоянно говорили о ее работе – не о подробностях переводов, а лишь о коллегах, об окончании каких-то дел того рода, что не могли вызвать внутренние расследования об утечке информации, однако никогда не говорили о моих делах. Шиван не хотелось слышать о тех ужасах, которые взрослые люди творят с детьми, или о мерзавцах, способных на такие ужасные преступления. Я могла бы поговорить и о моей группе, о шефе нашего подразделения и о его семье, но Шиван нервничает, даже слушая истории тех приколов, которые мы с коллегами устраиваем друг другу, поскольку невольно представляет при этом, какие жуткие папки хранятся в наших рабочих столах.

После трех лет нашего общения я привыкла к такому неравенству, но неизменно помню о нем.

– Мерседес!

От ее неожиданного вопля мои руки вцепились в руль, а взгляд скакнул по окружавшей нас темной дороге, но благодаря отличной выучке я продолжала спокойно ехать дальше.

– В чем дело? Что случилось?

– Так ты все-таки слушаешь? – с кривой усмешкой спросила она уже нормальным голосом.

Может, я и не слушала, но не собиралась в этом признаваться.

– Ваши боссы – невежественные придурки, не способные отличить пушту от фарси, даже если б от этого зависели их жизни; и им нужно перестать доставать тебя – или пусть сами учат экзотические иранские языки.

– Я жалуюсь на них слишком часто, поэтому твоя гипотеза весьма вероятна.

– Я ошиблась?

– Нет, но это еще не значит, что ты меня слушала.

– Прости, – вздохнула я, – у меня был длинный день, я рано встала и, видимо, порядком вымоталась.

– И почему же нам пришлось рано встать?

– Утром пришлось тащиться на семинар.

– Ох. Тебе и Эддисону, естественно; кому же еще, как не тебе и Эддисону…

Можно и так сказать. Причем вполне корректно.

Ведь очевидно, что неуместно, когда ваш коллега или непосредственный начальник группы после специфического рапорта просит не советовать ему зажимать в тиски собственные яйца. И определенно неуместно, когда ваш коллега или начальник группы автоматически парирует: «Hermana[1]1
  Сестра (исп.).


[Закрыть], не тряси буферами». И особенно неуместно, если этот обмен дурацкими любезностями услышал проходящий мимо начальник отдела.

Честно говоря, не знаю, кто потом громче смеялся над этим: Стерлинг, наша младшая коллега, бывшая свидетельницей той сцены и быстро нырнувшая за спасительную перегородку, чтобы скрыть свои смешки, или Вик, наш бывший коллега и начальник группы, а теперь шеф подразделения, оказавшийся рядом с начальником отдела и на голубом глазу уверявший его, что это был единичный случай.

Трудно сказать, поверил ли ему шеф отдела, но меня и Эддисона направили на очередной квартальный семинар по сексуальным домогательствам. Опять. Я имею в виду, что нам, видимо, далеко до агента Андерсона – чья фамилия уже запечатлена на спинке одного из стульев, – успевшего узнать по именам весь перечень семинарских преподов, хотя мы двое тоже там примелькались.

– А остался ли еще тихий уголок, где вы двое можете безопасно встречаться? – спросила Шиван.

– Несколько, – подавив смешок, ответила я. – И, по крайней мере, подозреваю, что есть одно местечко, где скрытое сексуальное напряжение наконец переполнит нас.

– То есть после одного из тех свиданий мне следует ждать письменного извинения за его переполнение?

– Думаю, я просто позволю себе слегка прополоскать рот после выплеска эмоций.

Рассмеявшись, подруга вытащила заколки из своих рыжих волос, выпустив на волю буйную кудрявую шевелюру.

– Если ты собираешься вставать раньше обычного, то тебе придется сейчас забросить меня обратно в Фэрфакс.

– А как ты доберешься до работы? Мы же уехали на моей машине прямо из конторы.

– Ох, верно… Но вопрос остается.

– Я бы предпочла, чтобы ты осталась у меня на ночь, – сказала я, убрав с руля одну руку и дернув один из ее локонов, – если ты не намерена сразу завалиться спать.

– Я люблю спать, – сухо ответила Шиван, – стараюсь высыпаться еженощно, по возможности.

Я ответила с достоинством зрелости: высунула язык. Она опять рассмеялась и отбросила мою руку.

Мой дом находится в штате Вирджиния, в тихом предместье Вашингтона, на окраине городка Манассас, примерно в часе езды на юго-запад от округа Колумбия, и как только мы свернули с федеральной автострады, то через несколько минут практически оказались единственной машиной на дороге. Когда мы проезжали район Вика, Шиван выпрямилась, приняв более строгую позу.

– Я говорила тебе, что Марлен предложила сделать к моему дню рождения малиновый бисквит со сливками?

– Она же сделала то предложение при мне.

– Малиновый бисквит от Марлен Хановериан, – мечтательно произнесла она. – Я могла бы жениться на ней, если б у нее появилась наша склонность.

– И если б она не родилась больше чем на полвека раньше тебя?

– Это полувековое старшинство научило ее делать лучшие в мире и чертовски вкусные фисташковые трубочки… Меня великолепно устроит громадная выгода этих лишних десятилетий.

Я свернула на свою улицу. В большинстве домов, учитывая позднее время, уже погасили свет. В нашем квартале прикупали первые собственные дома молодые специалисты и доживали свой век пенсионеры и пожилые родители, чьи дети давно вылетели из гнезда. Больше всего эти дома напоминали коттеджи – правда, маленькие, из одной или двух комнат, – и стояли они посреди приличных размеров, цветущих газонов. Хоть убей, но мне никак не удается разводить цветочки – в квартире Шиван мне запрещено даже дотрагиваться до многочисленных растений, – однако мой сосед Джейсон ухаживает за моим газоном и общим садиком, соединяющим наши дома, в обмен на мою ему помощь в стирке и починке белья. Он милый старикан, еще очень деятельный и слегка одинокий с тех пор, как умерла его жена, и нам обоим, по-моему, нравится такой соседский обмен услугами.

Подъездная дорога, проходя до задней стены дома с левой его стороны, полностью вмещала мой автомобиль, и, выключая двигатель, я машинально проверяла, в порядке ли раздвижная стеклянная дверь заднего крыльца. Этот явный показатель личной мании преследования, связанной с работой, воспринимался как подходящая цена в лучшие дни, когда нам удавалось спасти малышей и в целости доставить их домой.

Все выглядело нормально, поэтому я открыла дверцу машины. Шиван, прихватив наши дорожные сумки с заднего сиденья и повесив их на плечо, первой направилась по дуговой дорожке к переднему крыльцу.

– Как ты думаешь, Вик принесет завтра что-нибудь вкусненькое от своей матери?

– Уже сегодня? Вероятность велика.

– М-м-м… меня вполне устроило бы нечто в датском стиле. Или – ах! – те круглые слойки с ягодно-сливочной начинкой…

– Знаешь, ей посоветовали научить тебя их готовить.

– Но у Марлен выпечка получается гораздо лучше. – Шиван миновала датчик движения и, когда на крыльце загорелся свет, с усмешкой оглянулась на меня. – Кроме того, они не выживут, если я буду печь их, пытаясь выступить в роли кулинара, поскольку я слопаю все до того… О боже!

Я выпустила сумочку, и чисто машинально в моей руке тут же оказался пистолет, а палец прижался к предохранителю спускового крючка. Яркий свет, заливший крыльцо, озарил сидевшую там на качелях, колеблющуюся тень. Направив к земле дуло пистолета, я медленно обошла Шиван – и через крыльцовые перила картина предстала передо мной менее загадочной. Когда мои глаза наконец оценили ситуацию, я чертыхнулась, едва не выронив пистолет.

Madre de Dios[2]2
  Матерь Божья (исп.).


[Закрыть], на моем крыльце сидел покрытый кровью ребенок.

Внутренний голос требовал: «Беги к этому ребенку, возьми его или ее на руки и защити от этого мира, проверь, не ранен ли он». Выучка требовала: «Осторожней, оцени обстановку; нельзя уничтожить улики, которые могут помочь найти сделавшего это придурка». Иногда хорошему агенту приходится выглядеть бессердечным человеком, и трудно убедить себя в иных мотивах.

Выучка, однако, взяла верх. Как обычно.

– Ты ранен? – спросила я, шагнув вперед. – Ты здесь один?

Ребенок поднял голову; лицо его представляло ужасающую маску, испачканную кровью, слезами и соплями. Он шмыгнул носом, его плечики задрожали.

– Тебя зовут Мерседес?

Он знает мое имя. Он сидит на моем крыльце и знает мое имя. Откуда?

– Ты ранен? – опять спросила я, пытаясь сообразить, как вести себя дальше.

Ребенок просто глянул на меня огромными испуганными глазами. Он – почти наверняка мальчик, хотя пока окончательный вывод делать преждевременно – съежился, прижимая что-то к груди; одет в пижаму, большую синюю футболку и полосатые хлопковые штаны, все густо забрызгано кровью. Малыш слегка выпрямился, и когда я подошла ближе, поднявшись по трем ступенькам крыльца, мне удалось разглядеть его сокровище. Плюшевый мишка, белый там, где кровь не впиталась рыжей ржавчиной в его мех, с носиком в форме сердечка, помятыми золотыми крылышками и нимбом над головой.

Боже праведный…

Следы крови на его футболке производили тревожное впечатление – более опасное, чем все прочее, – поскольку эти густые полосы очень напоминают последствия артериального кровотечения. Они не могут принадлежать ребенку, что почти успокаивает, но тем не менее кто-то, должно быть, серьезно ранен. Его изящное тело уже сформировалось, вероятно, он старше, чем кажется; по моим прикидкам, ему лет десять или одиннадцать. Помимо крови и потрясенной бледности, выглядит избитым.

– Милый, ты можешь сказать мне, как тебя зовут?

– Ронни, – пробурчал он, – а ты Мерседес? Она сказала, что ты придешь.

– Она?

– Она сказала, что Мерседес придет и спасет меня.

– Кто такая «она», Ронни?

– Ангел, убившая моих родителей.

2

Визгливые завывания вдруг здорово напомнили мне, что прямо за мной страдает Шиван, та самая Шиван, которая терпеть не может разговоров о моих делах, не может даже без рыданий смотреть рекламные ролики, призывающие накормить голодающих детей в Африке.

– Шиван, пожалуйста, не могла бы ты достать наши телефоны?

– Мерседес!

– Пожалуйста, будь добра. Все три мобильника. И передай мне мой рабочий телефон.

Она не столько передала, сколько бросила его в мою сторону, и я, пошарив левой рукой по крыльцу, взяла его. Я не могла убрать пистолет, не убедившись, что нас не подстерегает опасность, и не могла проверить дом, оставив беззащитными Шиван и Ронни. Моей подруге не приходилось держать в руках оружие.

– Спасибо, – произнесла я успокаивающим официальным тоном, надеясь, что она не побьет меня за это позже. По ее мнению, это манипулирование; а на мой взгляд, это лучше, чем психовать. – Не могла бы ты открыть блокнот в моем телефоне? Напечатай там имя «Ронни» и приготовься записать адрес. Записав его, сразу звони в «девять-один-один», сообщишь им наши фамилии и скажешь, что мы сотрудники ФБР.

– Я же не оперативный сотрудник.

– Понятно; им просто нужно дать понять, что мы из правоохранительных органов. Погоди, дай-ка я попытаюсь получить сведения, которые могут им понадобиться…

Я изучающе глянула на Ронни; мальчик, черт побери, так сжимал медведя, что едва не выдавливал из него набивку. Он не спускался с качелей крыльца, и на ступеньках не было никаких кровавых отпечатков. Засохшая кровь виднелась на его голых ногах, но никаких отпечатков на полу.

– Ронни, ты знаешь свой адрес? И имена твоих родителей?

За пару минут ему удалось внятно назвать их имена – Сандра и Дэниел Уилкинс – и выдать достаточно полезные сведения об адресе; одновременно я слышала, как хнычущая Шиван записывает все в мой мобильник.

– Вызови неотложку, – велела я ей.

Она неуверенно кивнула и быстро пошла по тропинке, прижав телефон к уху, потом включила дрожащими руками мой сотовый и прочла записанную информацию. Затем быстро скрылась из вида, перейдя на подъездную дорогу, но вскоре я увидела ее склоненную голову – она остановилась на обочине в конусе света уличного фонаря. Видно ее было хорошо, хотя я предпочла бы, чтобы она стояла ближе, – отсюда я не смогу защитить ее в случае необходимости.

– Ронни? У тебя что-то болит?

Он взглянул на меня смущенно, но почти сразу отвел глаза. Ох, как же мне хорошо знаком этот молчаливый язык тела…

– Эта кровь твоя? – пояснила я, сознавая, что боль ребенка может быть вызвана разными причинами.

Он отрицательно помотал головой.

– Ангел велела мне следить за ней. Она сказала, что теперь я буду в безопасности.

– А до этого ты был в опасности? До того, как появился ангел?

Он неуверенно поднял одно плечо и замер, не отводя глаз от половиц крыльца.

– Ронни, мне надо отойти, чтобы позвонить моему коллеге по работе, ладно? Он поможет мне убедиться в твоей безопасности. Но ты сможешь видеть меня, понятно?

– И я буду в безопасности?

– Ронни, я обещаю тебе: пока ты здесь, никто не тронет тебя без твоего согласия. Никто.

Не уверена, что он поверил мне или понял меня – не думаю, что с родителями он узнал о том, что такое его согласие, – но мальчик кивнул, ссутулившись и покрепче прижав к себе плюшевого мишку, и начал следить из-под рыжеватой челки, как я прошла по тропинке к подъездной аллее, откуда могла нормально видеть и его, и Шиван. По-прежнему держа оружие наготове, я оживила свой рабочий мобильник и нажала цифру 2, чтобы связаться с Эддисоном.

Он ответил после третьего звонка.

– Не смог избавить нас от этого семинара, как ни пытался.

– У меня на крыльце мальчик, весь в крови. Некий ангел в женском обличье заставил его смотреть, как он убивает его родителей, а потом привез мальчика сюда и велел дожидаться меня.

– Он ранен?

– Это сложный вопрос.

– Сложности нашего профиля?

– Практически стопроцентно.

– Буду через пятнадцать минут.

За неимением кармана на моем маленьком черном платье, закончив разговор, я пристроила мобильник под правую бретельку бюстгальтера, откуда могла выхватить его, не выпуская из руки оружия. Затем вернулась к крыльцу и села на верхнюю ступеньку. Развернувшись так, чтобы видеть конец подъездной аллеи и мальчика, прислонилась к балясине.

– Ронни, помощь скоро прибудет. Можешь рассказать мне об этом ангеле?

Он опять помотал головой и посильнее прижал к себе мишку. Эта игрушка выглядела как-то странно, что-то… ох. Ее испачкали не брызги крови. В крови были руки самого мальчика и его лицо; вероятно, кровь покрывала и медвежью спинку, однако, когда на его родителей напали, игрушки в руках мальчика не было.

– Ронни, этого мишку дала тебе ангел?

Он поднял глаза, и его взгляд, на мгновение встретившись с моим, опять уперся в пол, но, немного помедлив, мальчик кивнул.

¡Me lleva la chingada![3]3
  Вот уж угораздило, черт возьми! (исп.)


[Закрыть] Наша группа дарит плюшевых мишек жертвам или их друзьям и мелким родственникам, когда мы беседуем с ними, чтобы они, занявшись игрушкой, почувствовали себя более комфортно, – хотя однажды двенадцатилетний ребенок запустил таким мишкой в голову Эддисона. Но какая идиотка додумалась всучить мишку ребенку после того, как на его глазах убила родителей? Причем мальчик упомянул именно о «ней». Чертовски редкий случай, если он прав…

Подъехавший Брэндон Эддисон припарковался на улице возле одного из ближайших домов, чтобы оставить свободным проезд для машин «Скорой помощи», которые должны прибыть с минуты на минуту. Мы с Эддисоном живем в пятнадцати минутах езды друг от друга. Судя по индикатору на мобильнике, я говорила с ним меньше десяти минут назад. Не стану спрашивать его, сколько правил дорожного движения он нарушил. Брэндон по-прежнему в джинсах, шнурки на кроссовках не завязаны, однако не забыл прицепить на ремень свой жетон и накинуть для солидности фирменную фэбээровскую ветровку поверх обычной футболки. Он приблизился к моему дому, держа руку на кобуре, остановился, перекинулся парой слов с Шиван. Они не были – и, вероятно, никогда не будут – друзьями, хотя достаточно дружелюбны, учитывая, что их единственными точками соприкосновения являются знакомство со мной и работа в Бюро. Выйдя на подъездную дорогу, Эддисон глянул на меня и покрутил пальцем у виска. Я качнула головой и подняла руку, показав ему свой пистолет. Он кивнул, вытащил свое оружие и карманный фонарик и прошел дальше за дом, исчезнув из поля моего зрения. Через несколько минут вернулся, уже спрятав оружие в кобуру. Я напряженно выпрямилась и, поудобнее согнув ноги, вытащила висевшую на плече сумочку на колени, чтобы убрать наконец мой собственный пистолет. Вытаскивая оружие перед детьми, я всегда испытываю неловкость.

Мы с Эддисоном даже не успели обменяться приветствиями, когда на нашу улицу ворвались машины «Скорой помощи» и полиции с включенными мигалками, но без сирен, зато в сопровождении неброского полицейского седана без опознавательных признаков органов правопорядка. К счастью, припарковавшись, они сразу выключили мигалки. Некоторых соседей и без того нервировало то, что им приходится жить рядом с агентом ФБР; так что лучше было бы никого не разбудить.

Я уже видела, как к нам направляется знакомая группа сотрудников полиции в штатском. В течение двух лет мы совместными усилиями работали над делом пропавших детей и обнаружили их в итоге целыми и невредимыми в Мэриленде. Как ни ужасно это звучит, я внезапно обрадовалась тому опыту, иначе нынешняя ситуация могла бы стать гораздо более затруднительной. Одним из офицеров в штатском оказалась детектив Холмс, она подошла прямо к крыльцу, и за ней проследовали два парамедика. Второй полицейский, стоя в конце подъездной дороги, беседовал с Шиван.

– Агент Рамирес, – приветствовала меня Холмс, – давно не виделись.

– Si[4]4
  Да (исп.).


[Закрыть], – согласилась я и представила присутствующих. – Познакомьтесь, детектив Холмс, это старший спецагент нашей группы Брэндон Эддисон, а мальчик, – вздохнув, я показала на сидящего на крыльце малыша, – Ронни Уилкинс.

– Вы осмотрели его?

– Нет. Он сказал, что не ранен, поэтому я решила, что лучше не тревожить его до вашего приезда. Агент Эддисон обошел дом, проверив, не прячется ли там кто-то, но больше никто здесь при мне не ходил, только от машины до мощеной дорожки и сюда к крыльцу, где я сижу.

– Агент Эддисон, вы что-нибудь заметили?

– Нет, – он покачал головой, – не обнаружил видимых следов крови, никаких признаков проникновения в дом через окна или заднюю дверь, на заднем крыльце никаких следов крови, грязи или мусора. Никаких ловушек или очевидных отпечатков ног.

– Много ли он сумел сказать?

– Я не слишком давила на него, – призналась я, но воздержалась передавать то, что он сообщил мне.

Внимательно слушая, Холмс постукивала пальцами по блокноту, торчащему у нее из кармана.

– Ладно. Надеюсь, вы понимаете, что я не имела в виду ничего личного…

– Где нам лучше встать, чтобы не мешать вам?

Ее губы скривились в улыбке. Кивнув и нервно улыбнувшись, она предложила:

– Может, на повороте тропинки? Ради его безопасности мне хотелось бы, чтобы вы находились в зоне видимости, но некоторая отстраненность будет уместной. И не могли бы вы познакомить нас?

– Безусловно.

Эддисон подал мне руку, помогая встать, и я обратилась к ребенку, сидящему на качелях:

– Ронни, это детектив Холмс. Ей нужно задать тебе несколько вопросов о том, что случилось сегодня вечером, ладно? Ты можешь поговорить с ней?

– Я… – Мальчик перевел взгляд с меня на детектива, глянул на кобуру с пистолетом на ее боку, вздрогнул и опять уставился в пол. – Ладно, – прошептал он.

Холмс озабоченно нахмурилась.

– Возможно, мне нужно…

– Просто поговорите.

Я хлопнула Эддисона по плечу, побуждая его к уходу, и мы удалились, остановившись только на углу дома.

– Я пока еще не сообщила Вику.

– Я позвонил ему с дороги, – ответил он, проведя костяшками пальцев по отросшей щетине. – Он велел держать его в курсе и не беспокоить Стерлинг сегодня ночью. Сообщим ей утром.

– Ну да, это же не наш случай.

– Точно. – Эддисон глянул мне через плечо в конец подъездной дороги. – Шиван не выглядит счастливой.

– Странно; мы вернулись с романтического свидания и на крыльце дома обнаружили окровавленного ребенка… С чего бы ей быть несчастной?

– Ронни Уилкинс. Эта фамилия не вызывает у тебя каких-нибудь воспоминаний?

– Нет, но я почти уверена, что данные на него есть в файлах Службы защиты детей.

Я наблюдала, как врачи и детектив разговаривают с Ронни, берут образцы крови и пытаются найти другие следы, медля всякий раз перед новой пробой и спрашивая его разрешения. Такое обращение явно смущало его – не то, что они трогали его, а то, что просили разрешения. Холмс стояла возле крыльца, прислонившись к наружной стойке, в паре футов от мальчика, стараясь обеспечить ему ощущение некоторой свободы от собравшихся и нависающих над ним взрослых. Парамедики позволили ребенку оставить плюшевого мишку, лишь иногда просили взять его в другую руку, но сами не дотрагивались до игрушки. Приятно было видеть такую тактичность.

– Почему к тебе?

– Понятия не имею – и как раз надеюсь, что там мы это выясним.

– Формально у нас нет права ознакомиться с его файлом, но я попробую убедить Холмс, когда ребенок успокоится. Может, в его истории что-то бросится в глаза… – Эддисон присел, чтобы наконец нормально завязать шнурки. – Кстати, мой диван свободен.

– О-о?

Несмотря на ночной час, из-под волос у него скатывались бисеринки пота. Их вид неприятно напомнил мне, что и мое увлажнившееся платье прилипло к спине. Лето в Вирджинии. Брэндон глянул на меня с кривой усмешкой и, поменяв ногу, принялся завязывать второй кед.

– Вряд ли ты захочешь ночевать здесь, и не похоже, что Шиван будет в настроении тащить тебя к себе в непотребную утреннюю рань.

Верно замечено.

– Спасибо, – со вздохом произнесла я. – Когда кто-то из полицейских разрешит зайти в дом, я постараюсь быстро взять смену одежды и прочие предметы первой необходимости, чтобы не разорять дежурную дорожную сумку.

– Lo que quieras[5]5
  Как хочешь (исп.).


[Закрыть].

На крыльце один из медиков развернул смятое серебристое покрывало и мягко накинул его на плечи Ронни. Должно быть, они готовы увезти его. Холмс висит на телефоне, явно больше слушая, чем говоря; выражение ее лица не слишком информативно. У нее самой есть ребенок примерно возраста Ронни, если я правильно помню. Закончив разговор, Холмс сказала что-то напарнику и направилась к нам.

– Представители социальной службы встретят нас в больнице, – сообщила она нам. – Агент Рамирес, они просили, чтобы вас там не было, – по крайней мере, поначалу. Хотят понять, не поможет ли ему ваше отсутствие вспомнить что-то еще из того, что убийца мог говорить о вас.

– Значит, его родители точно мертвы?

– О да, – присвистнув, она глянула на свой мобильник, – на месте преступления разбирается детектив Миньон. Он говорит, что если вы двое захотите увидеть все своими глазами, он запишет ваши фамилии.

– Неужели? – произнес Эддисон, вероятно, более сомневающимся тоном, чем ему хотелось.

– Мы все понимаем, что это дело пока не тянет на федеральное расследование, хотя вполне может стать таковым. Забьем на полномочия; я предпочла бы держать вас в курсе, пока не возникнет спорных проблем.

– Ценю это.

– Агент Райан может ехать домой. – А я и забыла о Шиван… – Позже мы, возможно, зададим ей дополнительные вопросы, но сейчас нет смысла держать ее здесь. Агент Рамирес, вам нужно взять что-то из дома, прежде чем мы опечатаем его и натянем желтую ленту?

При упоминании о желтой ленте мне стало тоскливо. Очевидно, мне и так не удастся скрыть от соседей ночное происшествие, но из-за ленты мой дом будет слишком бросаться в глаза.

– Да, будьте так любезны, – ответила я.

Врачи с полицейским провели мимо нас Ронни; менее рослый медик мягко поддерживал его за плечо, а я ободряюще кивнула мальчику.

Тот, повернувшись, глянул на меня большими обиженными глазами.

– С ним все будет нормально, – тихо сказала Холмс.

– При определенных ограничениях понятия нормальности, – фыркнув, заметил Эддисон.

Такое событие не может пройти без шрамов, глубоких и обычно кровоточащих. Не важно, насколько Ронни удастся зашить эти раны, – он будет видеть швы, и также их будут видеть те, у кого на душе есть такие же шрамы.

– Можете сообщить новости агенту Райан.

Я вытащила ключи из сумочки и помахала ими перед Эддисоном.

– Я собираюсь отдать ей свою машину, если она будет способна сама вести ее. Свою она оставила в гараже на работе, поэтому вернуть ее не составит труда.

– Buena suerte[6]6
  Удачи (исп.).


[Закрыть].

Когда я направилась к Шиван по подъездной дороге, ее шоковое состояние успело смениться яростным бешенством, выражавшимся в таком нервном хождении по кругу, что с каждым шагом ее шевелюра бурно вздымалась. Выглядела она великолепно, но я не собиралась говорить ей этого.

– Детектив сказала, что ты свободна. Ты сможешь сама вести машину или хочешь, чтобы я отвезла тебя?

– Так это не одно из ваших дел? – спросила она вместо ответа. – Неужели преступление как-то связано с твоим домом?

– Мы не знаем, что это значит. Насколько нам известно, мальчик не проходил ни по каким нашим делам, и мы пока ни о чем его не спрашивали. Попробуем сегодня выяснить что-то более точно.

– Мерседес, его же привезли к твоему дому! И он произнес твое имя!

– Я знаю.

– Тогда почему ты так чертовски спокойна? – прошипела она.

Я вовсе не спокойна, хотя по внешнему виду это не многие способны понять. И на самом деле я не виню Шиван за то, что она не принадлежит к проницательному меньшинству. Руки у меня не трясутся, голос не дрожит, но психологически я напряжена и заряжена до предела, словно несусь с горы на бешеной скорости.

– Видали мы и кое-что похуже, – в итоге бросила я.

Возможно, мой ответ еще больше усугубил ее состояние. Шиван выхватила у меня брелок с ключами, больно хлестнув ими по моей ладони.

– Утром я напишу тебе, на каком уровне в гараже стоит твоя тачка.

Она залезла в машину, кажется, даже не заметив, что Эддисон открыл пассажирскую дверцу и загрузил ее сумку. Я отступила на траву за пару секунд до того, как Шиван, газанув, пролетела мимо, едва не задев меня.

– Что ж, с мотором совладала, – заметил Эддисон.

– Дурища, – пробурчала я.

– Как скажешь, mija[7]7
  Девочка, красотка (исп.).


[Закрыть]. Давай забирай свои шмотки. А я пока напишу Вику.

Полицейский, стоявший с Шиван, проводил меня в дом. Странно; кто бы ни привез Ронни, не обнаружилось ни малейших признаков попытки проникнуть в дом. Схватив сумку, я запихнула туда одежду и туалетные принадлежности, а также один из журналов с логическими головоломками, лежавших около кровати. Полицейский, маячивший на пороге спальни, издал сдавленный вздох.

Когда я оглянулась, он просто возвел глаза к потолку.

Ладно, я понимаю, что в свете этих ночных событий обстановка может вызвать легкое замешательство.

По всем четырем стенам моей спальни на высоте около полуметра от потолка тянутся полки, и все они заполнены плюшевыми медведями. По углам подвешены маленькие сетчатые гамаки, позволяющие видеть как самые крупные, так и самые мелкие игрушки. Один мишка сидит отдельно на моей прикроватной тумбочке – милое создание из выцветшего черного бархата, с галстуком-бабочкой в красно-белую клетку. Фактически большинство из них появилось здесь после того, как я выросла и покинула приемные семьи… но, в общем, этому полицейскому совершенно незачем знать такие подробности.

– Вы подумали о медведе, которого держал Ронни? Это не один из моих, – сообщила я ему.

– Уверены?

– Да. – Я окинула пристальным взглядом коллекцию на полках, вспомнив каждого в тот момент, когда и где я получила его или кто подарил их мне. – Никого из моих не тронули, никто не пропал, но и новых не появилось.

– Гм, мне… мне придется сообщить детективу Холмс.

Просто из осторожности я проверила, что оружие в целости и сохранности лежит на полу под кроватью, а оба мои личных пистолета и патроны заперты в ящике, но он спрятан в кладовке на обувной полке.