Текст книги "Святая Анастасия Сербская. Чудеса и пророчества"

Симеон меняет игуменов

Великий жупан Стефан и его жена Евдокия заканчивали завтрак на террасе, с которой виден был целый Рас, когда к их столу подошёл монах в сопровождении воина. Оба глубоким поклоном приветствовали правителей, затем монах лёгким и плавным движением руки достал из своей небольшой сумки конверт и положил его на стол. Стефан сразу догадался, что это письмо его отца, монаха Симеона из Студеницы. Он так сердечно, заразительно рассмеялся, что и Евдокия сдержанно поддержала его. Затем супружеская пара встала, приглашая монаха и воина присоединиться к ним. Они попытались было поблагодарить и уйти, но Стефан был силён и, как и его отец Неманя во многих случаях, обнимал тех, кого любит, таким образом заставил их сесть.

«Отче Иоанне, извести меня коротко, что происходит в Студенице, исполняет ли там всегда свои послушания отец Симеон? Кто там руководит, игумен Игнатий или монах Симеон?», – спросил правитель.

Монах Иоанн, ободрённый сердечностью жупана Стефана, улыбнулся и произнёс:

«Монах Симеон уже послал игумена Игнатия присоединиться к вам здесь, в Расе, а на его место назначил нового игумена, отца Дионисия[25]25
  Первыми двумя игуменами Студеницы, монастыря, который строил жупан Неманя, были Игнатий и Дионисий, который монаха Симеона сопровождал на Святую Гору. Полностью сохранились надписи на могилах этих двух игуменов. Третьим игуменом монастыря был святой Савва. В настоящее время игуменом Студеницы является отец Тихон (Ракичевич), а епископом Жичским – Иустин (Стефанович).


[Закрыть]. Он приказал и всё подготовил для быстрого окончания всего начатого строительства в Студенице, развития её хозяйства и увеличения числа монахов».

«Спасибо тебе, отче Иоанне, присоединяйся к нам, здесь на столе пища в основном постная, не стесняйся, возьми всё, что тебе нравится. А ты, воине, вот, сегодня день не постный, выбирай, что хочешь».

Гости поблагодарили Великого жупана, который просто лучился доброжелательностью и родительской добротой. А поскольку они отказались выпить по стакану вина, Евдокия налила им простой воды. Гости ненадолго задержались, и супруги-правители чуть позже спокойно прочитали длинное письмо отца Симеона. Читали они его вслух и были очень довольны, что могут ещё раз участвовать в чём-то полезном для своей династии, для своей церкви, для своего народа и своей веры.

«Многие ощетинятся, особенно эти в Дукле будут сопротивляться. Но от них я ничего и требовать не буду. Будет достаточная помощь и от этих под Нишем, да и наши из Скопля охотно отзовутся. А большую помощь я ожидаю и из Призрена, и других мест, от добрых людей из Хвосна[26]26
  Нынешняя Метохия тогда называлась Хвосно.


[Закрыть]».

Этими словами жупан Стефан уверял себя и супругу в реальности и сопротивления, и поддержки стараний Рашки и остальных сербских земель на просторах Греции.

«Это всё ради мира, это служит нам как залог спасения, как самая большая просьба Господу защитить нас от всех наших врагов и от войны. Даже небольшая война

дороже любого вида помощи и любого строительства на Святой Горе», – говорила Евдокия, одобряя слова супруга.

«Я надеюсь, что через епископа поможет и Игнатий. Он провёл много времени рядом с Неманей, слышал и то, что мало кто знает, научился, вероятно, и жить общими интересами, а не интересами отдельных людей, семей или групп». Так заканчивал завтрак новый правитель, унося отцовское письмо в свой кабинет. В течение дня с его содержанием он ознакомит ближайших друзей, большинство представителей знати, священство и военачальников.

Только так, когда все будут оповещены о том, что требуется и что делается, можно будет сделать доброе дело в народе, в котором ни хозяйство не было крепким, ни церковь не была влиятельной. Лишь воины были всегда обязательной и готовой на подвиги частью власти. Ими клялся его отец Неманя, а они полностью полагались на него, вот и Стефан надеялся, что так будет и во время его правления.

Сходя во двор, жупан Стефан приветствовал начальника стражи и сказал ему, что ждёт письмо из Греции, от брата Саввы:

«Я попрошу, чтобы это письмо, как только его принесут, сразу мне вручили. Оно прибудет издалека, срочное, и оно от брата. А если от брата, это тебе, молодой человек, всё равно как от Бога».

Произнеся это, он похлопал воина по плечу и пошёл пешком тропой вокруг двора, стараясь немного себя физически утомить, потому что уставал от сидения, при ходьбе же восстанавливал силы. Так он говорил и воинам, вооружённым стражникам, которые всегда удивлялись тому, что правитель их посещает.

«Я делаю это не потому, что сомневаюсь в вашей бдительности, я таким образом поощряю себя, больше веря ногам, чем заднице».

А на эти его слова все мило улыбались, боясь засмеяться, им всё ещё казалось, что великий Неманя где-то близко.

Письмо из Греции

Великом жупану Стефану письмо от брата Растко прибыло лишь на следующий день. Стефан его внимательно разглядывал, не спеша открыть. Голубоватый конверт был скромным. С одной стороны прекрасным почерком было написано место проживания адресата, а на месте, где указан тот, кто посылает, написано было мелким почерком: иеромонах Савва. Кроме этого, было указано: Ватопед, Гора Афонская, Греция.

«О Боже, я с радостью прочитаю то, что пишет мне брат.

Он единственный настолько добрый агнец, что я знаю, что он мне пишет, а знаю, что он убедит меня доказательствами, которые сильнее тех, за которые люди цепляются на этом свете. Дивный брат, знаю, что тебе нелегко осуществить свою святую идею. Знаю я, и что ты хорошо видишь с того далёкого острова эту нашу Рашку и Зету, у тебя пред очами и Хвосно, и дивная Далмация. Я боюсь только твоего возвышенного вдохновения, которое не могло бы понять, что в нашей государственной казне нет достаточного количества золотников, которыми мы, в случае возникновения военного конфликта, могли бы привлечь и оплатить участие некоторого количества иностранных воинов. И урожай этого года, учитывая постоянные дожди, не будет обильным. И всё же ты уверен, что я отзовусь на просьбу и твою, и отца. От него я вчера услышал её. И вот, завтра мы с епископом Калиником поедем в Скопле, и в Призрен, и в Ново Брдо, и во все другие поселения. Я посещу видных и сиятельных землевладельцев, а также ремесленников. Буду просить и некоторых друзей на границе с болгарами. И благодаря Господу и доброте, которую Он вложил в людей, отец и я соберём достаточно, чтобы ты заплатил мастерам и купил материалы для строительства. И не только того, что ты уже начал, но и тех домов Господних, которые ты намерен построить».

Размышляя таким образом и держа нераспечатанное письмо, Великий жупан посмотрел вдаль, и ему показалось, что он видит образ матери Анны, но в тёмном, чёрном монашеском одеянии. Он вздрогнул и опять продолжил внутренний монолог:

«Я посещу тебя как можно скорее, матушка. Ты дивная принцесса, мать, о нас всё знающая, ты от меня ничего не будешь требовать, когда я приеду к тебе в монастырь. О, я так хотел бы быть сейчас рядом с тобой, чтобы похвалиться перед тобой и поплакаться. Передо мной постоянно, как ты и предупреждала, стоит дилемма: или это, или то царство. Никуда я, матушка, не могу выскочить из той кожи, в которую меня засунул отец Неманя, заставивши принять его дела. А он их имел столько, что я не успеваю справляться со своими прекраснейшими делами и занятиями. А это, матушка, не охота и не ведение военных действий, а чтение чудесных книг, размышление о научных явлениях, записи, радость наслаждения красотой природы и искусства, искусностью ремёсел, приготовлениями смесей из разных металлов и строительством дорог, а также и прекрасных монастырей. Всё это, матушка, ускользает от меня под грузом того, что оставил мне отец Неманя. Ах, теперь я, матушка, должен и дополнительно помочь, собрать сокровища и послать их с отцом в Грецию, на Гору Афонскую, в императорский монастырь Ватопед. Прости меня, матушка, что я тебя и таким образом, мысленно, беспокою».

Грезя обо всём этом, Стефан спустился в парк за дворцом, сел на скамейку и только тут распечатал письмо и стал его читать. А когда закончил, осторожно положил его снова в конверт, а затем – в небольшую сумку, висевшую на плече. Затем попытался представить, который час, и быстро отправился в церковь Святых апостолов Петра и Павла. Там он приветствовал епископа Калиника и попросил его, чтобы он вместе с ним и отцом Игнатием, недавним игуменом Студеницы, завтра обсудили, как они помогут монахам Симеону и Савве.

Доклад Перуна

В Которе шторм выбросил на берег много рыбацких лодок. Снёс он и крыши старых домов. Собиралась гроза. На площади было очень мало людей. Носильщики убирали прилавки, которые купцы обычно используют до позднего вечера, а дежурная стража укрылась в своих помещениях у дворца.

К воротам направлялся незнакомец. Без оружия, в торжественном военном одеянии. Он вошёл, и никто его не остановил. Он явно знал здешних людей, и все, кому надо, знали его.

«Прибыл Агафон, господарю Вукане, ваш рыцарь», – сообщил правителю его камердинер.

Тогда в помещение вошёл высокий пришелец и, отказавшись от предложения правителя сесть, начал своё сообщение:

«Я недавно прибыл в Котор, переоделся, и вот я перед вами. У меня плохие вести из Раса и Призрена. Там опять началось великое движение по сбору золота, серебра и всяких других ценностей по требованию Растко и под давлением Немани. Ваш отец не успокоился, я побывал и в Студенице. Там он у монахов установил порядок, даже заменил одного игумена на другого, приказал быстро закончить строительство его гробницы, а также завершить все строительные работы в остальных церквах монастыря. Неманя здоров, силён, и его очень любит народ. Даже больше, чем Стефана».

«Погоди, Агафоне, у нас есть время, я не могу за тобой уследить, так быстро ты говоришь», – попробовал успокоить его Вукан.

«Господарю, ты хорошо знаешь, что меня в Расе все знают и принимают. И поверь, и меня заставляли в двух местах слушать, как Стефан, с помощью епископа Калиника, игумена Игнатия и новоназначенного Дионисия говорит знати, народу и воинам, что нужно ещё раз всем сделать не только добровольные вклады, но и собрать как можно больше сокровищ для Растко. Это якобы должно послужить тому, чтобы Рашка распространилась через Грецию на некий Богом забытый остров, на котором нет никого живого, кроме нескольких сотен отшельников, бежавших от закона, и неких странных монахов. Все они там, как я слышал, готовят почву для того, чтобы православная вера вытеснила католическую из пространства Рашки, Зеты, Хвосно, из всех частей Далмации, Диоклитии, аж до самого Драча».

«Они преувеличивают, Агафоне, преувеличивают, как и ты преувеличиваешь, придавая огромное значение этой невозможной затее».

Тот выпрямился и с ещё большим жаром возразил:

«Ни в чём я не ошибся, ни в чём, господарю мой. Они действительно мыслят так, как говорят, а говорят так, как Византия от них требует. Не обращают внимания на болгар, а особенно на венгров, будто не знают, что существует Рим, и будто на Византию уже не нападают и латиняне, и сельджуки, и кто знает, кто ещё».

«Оставь эту большую военную политику. Лучше скажи мне, как они думают и когда собираются перегнать эти оставшиеся наши сербские сокровища в Грецию».

«Я всё узнаю. Пока, насколько мне известно, они не представляют, ни сколько будет этих сокровищ, ни как они их туда перевезут».

«Эти вести нас действительно беспокоят. Похоже, что я главная жертва своего отца, даже имя которого, вот сейчас мне пришло в голову, означает, что он нас всех разорит, всё у нас отнимет и пошлёт в тартарары. Скажи мне, честной Агафоне, что означает имя Неманя?»

«Прошу тебя, господарю, я бы в это не вмешивался, прошу, отпусти меня закончить другие дела, потому что меня и наша знать, и некоторые ваши и мои друзья просили собрать и для них полезные сведения. Я же должен и им что-то сообщить, тем более, что речь тоже идёт об очень плохих событиях, которые предвещают серьёзные последствия для ведения дел, а может быть, и военное столкновение».

И не дожидаясь, когда ему господарь позволит уйти, Агафон поклонился и быстрым шагом спустился с лестницы.

А Вукан, не обращая внимания на то, как ушёл этот дворянин, вошёл в свою комнату и взял письменный прибор. Первое письмо он адресовал своему другу, венгерскому принцу Андрею, о котором он полагал, что ещё до зимы, в результате столкновения со своим братом Эмериком, тот получит венгерскую корону. А другое письмо он направил в Рим, главе латинской Церкви. В обоих письмах он сообщал о возможных несчастьях, даже столкновениях, внутри сербских земель. В качестве причин он упомянул Византию, своего отца Неманю и брата Стефана. Между строк в этих письмах можно было прочитать и о возможном ухудшении положения католиков на пространстве Зеты и всех окрестностей, граничащих с Котором, Далмацией, Диоклитией и областями Раса и Хвосно, а также других, которыми владеет его младший брат.

Купец смывает грехи

Во всём Топлицком крае в тот год нападало столько снега, что проехать можно было лишь на санях.

Будто небо над этим пространством сразу опрокинуло снег многих зим, и такую глубину сугробов не запомнили даже старожилы этой части страны.

Настало утро Рождественского сочельника, а за бадняком[27]27
  Бадняк – дубовое деревце или ветки, которые православные сербы сжигают в Рождественский сочельник. – Прим. пер.


[Закрыть] в лес не могли пойти даже самые храбрые и самые сильные люди. Такой снег не удивлял разве что монахинь. Для них и это была лишь воля Господня, как и всё остальное, что в основе своей содержит трудности как испытание и искушение по попущению Всевышнего.

В монастыре ещё до зари началась утреня. Молитва возносилась с радостью, и с таким же нетерпением ожидалось, что сочельник Рождества Богомладенца будет отмечен торжественным ужином.

Во все уголки храма уже внесли солому, на ней были разложены горсти различных зёрен и сухофруктов. Свет горящих свечей придавал стенам храма красноватый цвет, напоминающий угольки. Они свидетельствуют, что огонь радости потихоньку разгорается.

Служба ещё не закончилась, когда послышался мужской голос, зовущий:

«Монахини, выходите!»

Они с удивлением посмотрели друг на друга, гадая, кто бы это мог быть. А мать Параскева поспешно отворила двери и вышла на крыльцо.

«Возможно ли, ты ведь тот купец, у которого я купила пшеницу? – удивилась она, увидев его. – Почему ты зовешь нас?»

«Я принёс немного подарков для храма по случаю Рождества», – ответил тот.

«Раньше ты никогда сюда не приходил. А когда я у тебя покупала пшеницу, ты так торговался по поводу нескольких мешков», – сказала ему укоризненно игуменья.

«Вот именно поэтому я и приехал. Чтобы исправить ошибку».

«Как ты думаешь её исправить?» – спросила его игуменья, – и бровь её поднялась в удивлении.

«Я вам принёс столько, сколько стоило то золото, чтобы не согрешить перед Богом».

«Чудесно, брате, что ты вспомнил Бога?!»

«Ты же сказала, монахиня, что будешь молиться, и Бог мне поможет, а я тебе тогда грубо ответил, что в торговле буду делать то, что хочу».

«Так и было, брате. Я взяла те твои мешки и молилась Богу за тебя и твою дочь».

Пока они так вспоминали события в Топлице, в монастырь прибыли ещё одни гружёные сани. В них было восемь мешков с пшеницей, овсом, рожью, картофелем, луком, фасолью…

«Ты мне не ответил. А что тебя заставило покаяться?»

«Прежде всего – искренне верующая жена, а потом и до меня дошло…»

«Что?»

«Жене приснился молодой монах. Он сказал ей: передай мужу, чтобы заплатил монахиням за те золотые ожерелья столько, сколько они стоят, или дела пойдут не так, как он хочет. Будет беда».

«Какая?»

«Он предупредил, что у нашей дочери будет рождаться немые дети, пока я не сделаю так, как он приказал моей жене во сне. И что нас будет всё меньше, если мы искренне не преклонимся Богу».

«И ты поверил в сон?»

«Жене не поверил. Но в следующую ночь и мне явился во сне тот монах: высокий, с правильными чертами лица, глаза, словно два маленьких солнца, с короткой бородкой и в безукоризненно чистой и светлой одежде. Он встал над моей постелью. Первое слово, которое он произнёс, обуяло меня страхом. Я не мог пошевелить пальцем, не мог даже моргнуть.

Я только чувствовал, что должен принять и исполнить всё то, что он мне говорит. От него исходила некая крепкая Божия сила. Говорил он тихо и внимательно смотрел на меня».

«Ты уверен, что правильно понял его наказ?»

«Поэтому-то я и испугался».

«Страх тебя заставил проснуться, прежде чем тебе монах сказал что-то ещё очень важное?»

«Ни о чём другом я не знаю. Что я понял, то и сделал, и вот, даю столько, сколько, полагаю, стоит золото».

«Но всё, что ты принёс, ничего не стоит, если искренне не покаешься».

«Готов поклясться, что я искренне каюсь!»

«Тогда войди и перед алтарём помолись Богомладенцу и Богородице, чтобы простили тебя, чтобы ты пришёл к нашей вере христианской, православной, с любовью. И чтобы они тебе помогли, чтобы в твоём доме были счастье и радость».

Купец заглянул в сани, чувствуя себя виноватым, наклонил голову, немного помолчал и, взглянув на игуменью, воскликнул:

«Я сделаю это, мати! Только разгружу всё, что привёз. Мы это разместим там, где ты скажешь. Вот, я привёз вам ещё и голову сыра, бочку постного масла, соли…»

Игуменья ему ничего не сказала, только рукой показала, куда разгружать, и он начал выгружать мешки и складывать их туда.

Служба в церкви закончилась. Монахини приложились к иконам и встали у дверей храма, ожидая возвращения игуменьи. А она появилась в дверях в сопровождении купца из поселения.

Он их приветствовал словами: «Помоги вам Бог, сестры», – и быстрым шагом пошёл к алтарю.

Затем упал на колени и громким голосом, который был всем слышен, стал возносить молитву. Слова молитвы он произносил медленно и отчётливо. Затем он долго смотрел на икону, молясь про себя. А в конце три раза перекрестился, приложился ко всем иконам и вышел.

«Искренне каюсь!» – сказал он глядя прямо в глаза игуменье.

«А ты уверен, что Господь услышал твою молитву?» – спросила она.

«Да!»

«Почему ты это знаешь?»

«Недавно два голубя влетели в церковь и сели прямо в алтаре. Я думаю, что это Божий знак мне, что мне в этот раз прощено».

Анастасия и Феодора лишь переглянулись.

Купец, будто вспомнив что-то, вернулся к первым саням, на которых только он приехал, и вынул из них белый мешок:

«Моя жена послала вам гостинцы. Таков порядок, Рождество на пороге, чтобы и вы так же, как и мы, радовались подарку. Но, мати», – извиняясь обратился он к ней, – из-за снега и льда, сковавшего лес, мы не могли запасти бадняки».

Игуменья посмотрела на монахиню, ответственную за бадняки, та пошла в храм и принесла вязанку больших и маленьких дубовых веточек с множеством листьев золотого цвета и дала их ему.

«Человече, раздели их с остальными, – сказала игуменья, – чтобы огонь в домах ещё лучше осиял ваших детей и ваши семьи. Чтобы его свет разогнал тьму вокруг. И чтобы радость в момент рождения сына Божия охватила все души этого края. Рождение Спасителя мира – самое радостное событие рода людского, это мгновение вечности. Мгновение рождения сына Божия есть радость вечности. В нём истина нашего вечного существования. А мы можем существовать с Ним, только если Он всегда в нас и везде вокруг нас».

Купец поблагодарил, перекрестился, сел в сани и отпустил узду. Вороной конь, который тащил сани, рысцой бежал по накатанной дороге. Задними ногами он забрасывал снег в сани. Смирение в душе купца заставило его не ощущать, что ветер сечёт его щёки и снежные иголки впиваются в лицо. Он чувствовал бесконечную благодарность, что смог понять, что такое грех, и сотворить добро для этих Божиих угодниц.

Такую радость, которой его наполнил сам акт дарения, он никогда ранее не испытывал. Лишь теперь он понимает, что такое Рождество. Лишь теперь он знает: то, что он имеет, стоит лишь столько, насколько другим может принести радость, а Богу угодить. В его душу пришла ясность, после стольких лет он понял, что корысть, к которой он стремился, не могла ему наполнить душу, принести сердцу радость и поселить в нём покой. Напротив, чем больше он имел, тем больше беспокоился, как это сохранить и приумножить.

А какое от этого удовольствие?

Ему вспоминались ясные, чистые как белизна вокруг, глаза монахинь, которые проводили его с молитвенной благодарностью.

Эту картину он запомнил навсегда.

А за ним снежную белизну взрывали и вторые сани, в которых сидели два человека в накидках из овчины. Галопом сопровождая своего хозяина, они не чувствовали мороза и не раздумывали о зиме.

День Рождества, день рождения Богомладенца, монахини встретили с особой, великой радостью. Служба началась в полночь и длилась до утра. Литургию служили два монаха из ближнего монастыря. Торжественно было и в монастырском дворе. С окрестных лесистых холмов начали спускаться дикие звери, среди них белочки, к монастырским стенам – за угощением, которое в это утро оставили им монахини.

* * *

Ту суровую зиму под Копаоником монахини провели в молитвах. Снег был так глубок, что в течение трёх месяцев невозможно было никуда поехать. Да ещё кроме этого сестринству был нанесён урон. Однажды ночью голодные волки ворвались в загон и задрали все пять овец, что у них были, и от которых они получали молоко и шерсть. Из шерсти монахини вязали чулки, кофты и остальную зимнюю одежду. Перед концом зимы у них закончились дрова, и они были вынуждены разобрать пустой загон и использовать его для отопления.

«Всё это искушения, сестро Феодора. Легко проходили зимы во дворце. Если выдержим и это, мы победим себя», – утешала её Анастасия.

«Поэтому мы и стали монахинями. Великие искушения нам нужны перед Всевышним», – ответила Феодора и пристально посмотрела на неё.

Ей бросилось в глаза, что Анастасия начала быстро стареть. Ей было немногим более семидесяти лет, когда она пришла в монастырь. Одно время она хорошо выглядела и была полна сил. Однако морщины на её лице были всё заметнее. По правде говоря, они были небольшими, но всё же заметными. Все уговоры игуменьи Параскевы начать использовать бальзамы были напрасны. Она отвечала, что даже когда была правительницей, не хотела ничего делать для поддержания красоты.

Феодора замечала, что и её глаза, некогда очень большие, теряют своё заметное сияние. Но из этих очей начали всё больше светиться мир, покой и милость к любому человеку. И к тем, кто в храм приходит, и к тем, другим – она была уверена, что однажды и они придут сюда на молитву. Так сила её души становилась огромной, дополненной великой любовью к Господу и ко всем ближним. Отсюда и проистекало её удовлетворение, которым она легко возмещала всё, что теряла телесно.